Текст книги "Истоки славянской письменности"

Автор книги: Игорь Додонов

На этапе вытеснения происходит частичное забывание слогов как знаков и появление слоговых ошибок. Самым важным показателем этого процесса оказываются буквенные описки в слоговых текстах, когда слоговые знаки понимаются как согласные буквы, после которых требуется писать гласную букву. Стиль слоговой письменности из простописи переходит в разряд традиции, которую уже помнят плохо (II, 58; 503).

На заключительном этапе многие перестают понимать слоговые знаки, которые становятся достоянием лишь горстки людей. Теперь слоговое письмо превращается в тайнопись, понятную либо жителям уж очень глухих мест, либо только посвящённым, например в рамках гонимой конфессии. Для основной массы людей оно просто перестаёт существовать, и его тексты начинают путать с письменами других народов, которые всё равно одинаково непонятны. Фаза эта может занимать всего пару десятилетий (II, 58; 503).

Вот такая периодизация. На наш взгляд, она обладает безусловным плюсом, показывая длительность совместного существования двух типов письма: буквенного и слогового. Появление первого не привело к быстрому исчезновению второго. Сдача позиций слоговым письмом происходила долго.

С другой стороны, данную периодизацию можно в полной мере отнести лишь к взаимоотношениям кириллицы со слоговым славянским письмом. В таком случае и территориально применение этой периодизации ограничено теми славянскими странами, где кириллица стала господствующим шрифтом, т. е. Русью, Болгарией, Сербией.

Перенести периодизацию автоматически на отношения слогового письма и глаголицы, пожалуй, затруднительно. Во-первых, возникла глаголица, по всей вероятности, значительно раньше кириллицы (даже если мы будем говорить о протовариантах этих азбук). Стало быть, вышеописанный начальный этап никак не мог занять всего лишь десятки лет, он занимал сотни. Во-вторых, в отличие от кириллицы, глаголица нигде не стала официальной государственной письменностью. Да, какое-то время она использовалась в Древней Болгарии наравне с кириллицей, но довольно быстро была вытеснена последней. Даже допуская, что известна в той же Болгарии глаголица была значительно раньше кириллицы, тем не менее активно вытесняла слоговое письмо не она (имеется в виду выделенная В. А. Чудиновым фаза активного наступления азбуки). Глаголица так и осталась церковной письменностью для некоторых славянских народов (хорватов, словенцев). У славян, принявших католичество, этапы активного наступления азбуки, вытеснения и заключительный слоговое славянское письмо переживало под воздействием не глаголицы, а латиницы.

Оканчивая обзор построений В. А. Чудинова, хотелось бы обратить внимание на следующий нюанс. Как могли древние славяне называть своё слоговое письмо? Здесь, конечно, нам остаётся только гадать, и, безусловно, речь в большей степени идёт о выборе современного научного термина. Г. С. Гриневич использует термин, профигурировавший у черноризца Храбра: «черты и резы», письмо типа «черт и резов». Однако В. А. Чудинов вслед за большинством учёных считает «черты и резы» примитивной пиктографией (знаки собственности, родовые тамги, символы для счёта и гадания) (II, 58; 326). Отмежёвывается он и от понятия «славянские руны», ибо, по его мнению, оно ведёт к путанице, так как под этим термином в XIX веке понимали германские руны в славянском употреблении, то есть буквенные, а никак не слоговые знаки. «Лично я, – заявляет исследователь, – предпочитаю термин «руница», который тоже иногда встречается» (II, 58; 326).

Позволим себе заметить следующее. Если набор слоговых знаков именовать «руница», то сами эти знаки волей-неволей придётся называть «рунами». Мы не видим ничего страшного в употреблении термина «руны». Прежде всего потому, что совсем не обязательно ориентироваться на то, что понималось под этим термином в XIX веке. Сейчас XXI век. Историческая наука ушла далеко вперёд, и какие-то старые определения вполне могут быть отброшены. Далее. Именно рунами могли именовать славяне (праславяне, русы) знаки своей письменности. Это название могли носить сначала слоговые, а затем, по наследству, и буквенные знаки. Правда, словосочетание «славянские руны» звучит необычно. Однако в следующей главе мы берёмся показать, что ничего невероятного в соединении этих двух слов нет.

Славянские руны: мифы или реальность?

Да, действительно, руническое письмо мы привыкли связывать с германцами (в частности, со скандинавами), а отнюдь не со славянами. Таинственностью и глубокой древностью веет когда произносишь слова: «Германский рунический футарк». Сразу вспоминаются произведения Толкиена, в которых живут и действуют эльфы, тролли, гномы и другие персонажи, позаимствованные из германской мифологии. Герои этих произведений в тех или иных ситуациях часто имеют дело с рунами.

Однако заметим, что таинственное слово «футарк» подобно нашему, столь привычному, слову «азбука». Это название германского рунического алфавита представляет собой первые его буквы, расположенные в соответствующем порядке.

Что же касается слова «руны», то звучит оно не очень-то по-германски. В голову приходит похожее слово «руно». То самое руно, за которым плавали аргонавты. Но аргонавты были греками, плавали за руном они в Колхиду, то есть Закавказье. Германцы тут вроде бы ни при чём. А слова-то явно родственные, а не просто похожие. Как же объяснить, что слово «руны» вроде бы германское, а слово «руно» не имеет к германцам никакого отношения?

Всё дело в том, что и слово «руны», скорее всего, по происхождению не германское. И оно, действительно, родственно слову «руно». Последнее же – славянское. Во всех славянских языках оно означает: «покрытая волосами кожа». И именно кожу использовали в старину для целей письма. Она называлась пергаментом. Вполне может быть, что письменные знаки, наносимые на специально обработанную кожу, напоминали славянам волосы, ранее эту кожу покрывавшие. Тогда слово «руны» подобно слову «буквы». Оно указывает на материал, на котором производилось письмо (напомним, что существует предположение, что слово «буква» происходит от названия дерева бук, на дощечках из которого могли писать славяне).

Интересно также, что славяне называли руном и поле, покрытое стеблями, будто волосом, и отару овец, и стаи рыб или птиц. Не сравнивали ли наши предки знаки письменности с этими стеблями и стаями? Очень может быть. Руны покрывают писчий материал, как – волосы кожу, стебли – поле, стая птиц – небо.

Языковедами восстановлена древняя форма слова «руно» – «rumno». На санскрите, родственном славянским языкам, слово «roman» до сих пор означает «волос на теле». Поэтому учёные не без основания видят родство слов «руно» и «руна». Значение последнего – «волос» (II, 9; 209).

Говоря о славянских рунах, необходимо сразу определиться с понятиями. Как верно заметил В. А. Чудинов, в XIX веке под этим термином понимали письмо, позаимствованное славянами у германцев (II, 58; 326). Мы сохраним такое понимание термина «славянские руны», но сделаем существенную оговорку: руны славян действительно схожи с германскими, но это не означает, что славяне их у германцев заимствовали. Мог быть один источник возникновения этого письма, а могло быть и обратное заимствование. Другими словами, первый смысл словосочетания «руны у славян» – это славянская письменность, схожая с письменностью германцев. Но это узкий смысл. В более широком значении под этим термином мы будем понимать славянское письмо вообще, каким бы оно ни было. Выше уже было сказано, что именно такое название могли носить письменные системы славян, и было показано, откуда могло возникнуть это название. Тогда славянские руны подобные германским, – это всего лишь один из путей развития письменности наших предков. Были и другие пути. Возможно, именно о разности истоков возникновения письма или разных путях его развития говорит славянская мифология.

Религиозным представлениям славян, их мифологии будут посвящены отдельные главы. Тем не менее здесь надо кое-что пояснить. О религиозных представлениях славян известно в принципе немного (если сравнивать, скажем, с древними греками или римлянами). Просто источников дошло до нас мало. Так что редкие исторические свидетельства, догадки, построенные на основании каких-то археологических находок, приходится дополнять этнографическим материалом. В совокупности «получается негусто». Тем более удивительно пренебрежение учёных тем же этнографическим материалом. Ещё в конце XIX века в Белграде и Санкт-Петербурге был издан двухтомник крупнейшего южнославянского фольклориста Стефана Ильича Верковича «Веда славян». В этой книге собраны песни и сказания небольшого, но крайне интересного славянского народа – болгар-помаков, живших в Родопских горах и сохранивших древнюю веру, обряды и даже жречество. Работа Верковича не менее значима, чем открытие учёными примерно в это же время на Русском Севере пласта былинных сказаний. Благодаря этой работе мы можем оценить всё богатство древних религиозных представлений славян. Однако даже в XIX веке труд Верковича был оставлен без внимания (правда, вышел он не очень большим тиражом). В наше же время о нём мало кто слышал. Но самое интересное в том, что те, кто пытается ввести данные этой бесценной книги в научный оборот, либо игнорируются научным миром, либо подвергаются его нападкам (что, мол, за чушь – славянские Веды?).

Можно также назвать небезызвестную «Книгу Велеса», в которой много новых данных по религии и мифологии наших предков. Но поскольку подлинность этой книги оспаривается, то сейчас мы не будем на неё ссылаться (к вопросу её подлинности вернёмся несколько позже). Именно из «Веды славян» почерпнут ряд мифологических сюжетов, касающихся возникновения у славян письменности. Согласно славянским мифологическим представлениям, руны людям дал Велес, бог мудрости. Интересно, что в ведической традиции (не только славянской, но и иранской, и индийской) Велес имеет и другое священное имя – Рамна (или Рама) (II, 9; 209). И как тут не вспомнить санскритическое «roman» («волос на теле») и древнюю праславянскую форму слова «руно» – «rumno», и ту же «руну», о которой мы уже говорили, что она в древности, возможно, сравнивалась с волосом на коже, служащей писчим материалом. Кстати, исследователи считают, что более древняя форма имени «Велес» – «Волос». Это второе имя употреблялось наряду с первым, но было старше. Имя же «Волос» недаром полностью совпадает со словом «волос», ибо оно и есть это слово (II, 44; 128–133). Волос на теле чудовища-медведя, послужившего прототипом для божества Волоса-Велеса (II, 44; 127–133). Круг замыкается. Построения лингвистов подтверждаются мифообразами. В свою очередь, подлинность мифологических образов и сюжетов, ставших известными нам благодаря этнографическим изысканиям, подтверждается выводами языковедов. То есть, говоря точнее, подлинность самих этих этнографических изысканий. Подтверждается то, что книги С. И. Верковича зафиксировали действительно сказания болгар-помаков, а не нечто, придуманное самим Верковичем. На наш взгляд, не остаётся ни капли сомнения в том, что слово «руна» не германского происхождения, что родилось оно в среде предков славян. Также не вызывает сомнения и значение этого слова.

Однако вернёмся к разности путей развития славянской письменности, которая, возможно, зафиксирована даже мифологически.

Итак, руны людям дал бог Волос-Велес. Воплощением Велеса на земле был Одинец, у которого, кстати, был сын Двоян и внук Троян. Тот самый Троян, «векб» которого воспеваются в «Слове о полку Игореве» (странно, но почему-то считается, что это произведение древнерусской словесности говорит о временах римского императора Марка Ульпия Траяна). Теперь сопоставим славянский миф о возникновении рунического письма с мифом скандинавов на эту же тему.

Согласно скандинавской эпической песне «Рунотал» («Песне о рунах»), сотворение рун произошло в результате мистического прозрения, когда Один пронзил себя копьём на Мировом древе, ясене Игдрассиль.

 
Ведомо мне, что висел я на ветреном древе,
Девять целых ночей, пронзённый копьём,
Отданный Одину, себе самому;
На древе, о котором никто не знает,
Откуда корни его восходят.
Они не давали мне ни еды, ни рога питья;
Я вглядывался вниз, я ловил руны,
И сколь учил их, столь плакал…
 

Перевод К. Пушкарёва (II, 9; 210)

После обретения Один передал руны богам-асам. Затем Даин передал руны альвам (эльфам), Двалин – двергам, а Алсвид – великанам-йотунам.

Тут обращает на себя внимание совпадение мотивов славянского и скандинавского преданий: руны даёт бог, но этот бог имеет земное воплощение. У скандинавов этим воплощением является земной Один (он во время прозрения был отдан себе самому, то есть Одину небесному), а у славян – Одинец. Практически одинаковые имена. Если мы вспомним, что Один восседает в Вальхалле («халла» – это зал, а «Валь», как можно думать, – это скандинавская передача имени Волос-Велес, т. е. имеем дело с залом Волоса-Велеса), учтём, что в славянских преданиях также есть предки славян боги-ясуни, проживающие в Ас-граде (у скандинавов боги-асы живут в Асгарде), то на основании такого анализа мифов возможно сделать вывод, что скандинавская (шире – германская) и славянская руника имеют общий исток. О заимствованиях говорить не приходится. А. И. Асов употребляет термин «северный исток славянских рун» (II, 9; 212).

Но раз есть северный, то должен быть и южный. В преданиях славян, как полагает А. И. Асов, идёт речь и о нём. Существует вариант мифа о возникновении рун, по которому бог Святовит поднялся к трону Всевышнего и там получил золотые руны (II, 9; 211). Но кто такой Святовит? Согласно классическим представлениям о славянской мифологии, Святовит (или Свентовит) – это бог западных славян. У последних он был высшим богом, богом богов. В то же время Святовит был связан с войной и победами, его атрибутами были меч, знамя, копья, боевые значки (II, 48; 420). Подобные атрибуты позволяют либо отождествлять Святовита с Перуном, либо думать об их глубинной связи. Тем более что у балтов к богу Перкунасу (балтийский вариант славянского Перуна) относится эпитет «святой» (II, 48; 421). Интересно, что все эти представления о данном божестве почерпнуты у двух средневековых хронистов: Гельмольда и Саксона Грамматика, для которых славяне были чужим народом, верований которого они как следует не знали. Используемые А. И. Асовым новые источники (о них мы упоминали выше) позволяют ему утверждать, что образ Святовита был известен и южным славянам (II, 8; 211). Святовита отождествляют с великаном Святогором и Алтын-богатырём. Владения последнего, Алтынское царство, располагались где-то на юге (II, 9; 211). Вот вам и южный исток славянских рун.

Но мифы мифами, а возникает вопрос: что же это за южные славянские руны, где они?

Существует письменность, памятники которой хорошо известны в научном мире, в чём-то схожая с классическими германскими рунами, – письменность пеласгов. Она недаром получила название «пеласго-фракийской руники» (II, 9; 212). Однако при чём тут славяне? Дело в том, что ряд учёных считали ранее, а некоторые считают и теперь, что пеласги – это если не сами славяне, то их непосредственные предки (Е. И. Классен, А. Д. Чертков, Ю. Д. Петухов, Г. С. Гриневич, А. И. Немировский). К числу этих учёных можно причислить и языковеда Б. В. Горгунга, поскольку, по его мнению, трипольцы входили в число языковых предков славян (II, 24; 54). Археологически же прослеживается родственность пеласгов и трипольцев. Кроме того, исход трипольцев из Среднего Поднепровья по времени точно согласуется с появлением на Балканах, на островах Эгейского моря, в том числе на Крите, пеласгов (II, 24; 54–55). То есть, другими словами, пеласги – также языковые предки славян (они – те же трипольцы).

А. И. Асов сомневается, что пеласги были славянами, но полагает, что пеласгийская культура и письменность древним славянам могли быть знакомы (через фракийцев) (II, 9; 214–215).

Как бы то ни было, но рассмотреть вопрос о пеласгийской рунике мы должны.

И северные, и южные славянские руны имели своих исследователей.

Остановимся сначала на истории исследования северной руники.

Событие, о котором мы сейчас поведём речь, открыло тему славянских рун как таковую. Но обстоятельства этого события, как это ни странно, позже способствовали её закрытию.

Итак, где-то между 1687 и 1692 годами пастор деревни Прильвиц Нойстрелицкого округа герцогства Мекленбург (деревня находилась на месте разрушенного в XI веке славянского города Ретра) Самуил Фридрих Шпонхольц при работах в саду нашёл большой бронзовый котёл с множеством предметов языческого ритуала: блюдами, ножами и копьями для жертвоприношений, а также фигурками богов. По законам того времени всё найденное в земле Мекленбурга принадлежало великому герцогу Мекленбургскому, и находки надлежало сдать в герцогский замок.

Вместо этого Шпонхольц спрятал их у себя, а после его смерти в 1697 году его вдова продала древности златокузнецу Пельке из Нойбрандербурга, который приобрёл их в надежде на то, что в бронзе предметов содержатся помимо меди ещё серебро и золото. Остатки этих металлов действительно присутствовали там в очень небольшом количестве, но их извлечение из расплава оказалось нерентабельным. Расплавив пару фигурок и не получив из них благородных металлов, Пельке забросил находки. После его смерти клад отошёл его зятю, внуку по брату пастора Шпонхольца, носившему фамилию деда. А после смерти внука, жившего в том же Нойбрандербурге, коллекция из 66 предметов отошла его жене и сыну, тоже златокузнецу, Шпонхольцу-младшему. От него о древних сокровищах узнал местный врач Гемпель, который приобрёл у вдовы 46 предметов. Остальные 20 предметов приобрёл суперинтендант из Нойстрелица Маш.

Доктор Гемпель в 1768 году первым опубликовал в Альтоне и Ростоке заметки о находках, рассказав, в какое время они были обнаружены, и описав их. В том числе поведал и о рунических надписях на них, приведя эти надписи в латинской транскрипции (II, 58; 165).

Поскольку коллекция появилась на глаза общественности спустя почти сто лет после находки, возникли сомнения в её подлинности. Однако в том же 1768 году пастор Зензе выступил в защиту находок, разъяснив, что древности являются языческими святынями. Его поддержали также Тадель и приходской священник Генцмер. Для разрешения спора А. Г. Маш купил у Гемпеля все его находки и тем самым объединил в своих руках всю коллекцию. Призвав придворного художника Д. Вогена, он предложил ему скопировать фигурки, сделать из рисунков гравюры и проиллюстрировать ими свою монографию, которая вышла в Берлине в 1771 году под пышным заголовком «Богослужебные древности ободритов из храма Ретры на Толенцском озере. Точнейшим образом скопированные с оригинала в виде гравюр Даниелем Вогеном, придворным живописцем Стрелица герцогства Мекленбургского, вместе с разъяснениями господина Андреаса Готтлиба Маша, придворного священника, консистория, советника и суперинтенданта Мекленбургского Стрелица». Заметим, что благодаря Машу и приглашённому им Вогену мы вообще можем знать, что представляла собой эта коллекция, так как она не сохранилась. В 1945 году коллекция погибла в разрушенном советской артиллерией дворце герцога Мекленбургского. Каким-то чудом сохранилась одна статуя. Она, говорят, выставлена в краеведческом музее в городе Шверин (II, 9; 362–363).

Маш явился, по существу, первым исследователем ретринских рун. В своей монографии он описывает Ретру, опираясь на сообщения Титмара Мерзебургского, Адама Бременского и Гельмольда, излагает историю заселения Мекленбурга, уделяет значительное внимание самой коллекции, в частности, пытается читать рунические надписи на фигурах богов. При этом Маш отнюдь не считал эти надписи славянскими. По его мнению, племя редариев, населявших Ретру, было германским, имеющим некоторую славянскую примесь. Поэтому и его прочтения опирались на немецкий язык. Он лишь привлекал некоторые славянские слова, ибо, как было сказано, не отрицал у редариев некоторой славянской примеси. Как писал сам Маш: «Первые народы (населявшие Мекленбург. – И.Д.) бесспорно, говорили на подлинном древнем немецком языке» (II, 58; 171). Другими словами, Маш вовсе не исследовал руны славян, а полагал, что исследует один из вариантов германской руники.

Первым, кто заговорил о славянском письме рунами, был польский князь Ян Потоцкий. Ознакомившись с монографией Маша, он специально приехал в Мекленбург для того, чтобы посмотреть, а в случае удачи и приобрести коллекцию из металлических божков и предметов языческого ритуала. Ему действительно удалось приобрести у младшего брата того Шпонхольца, что продал ретринские древности Гемпелю и Машу, более сотни предметов и тем самым существенно расширить представления о рунических надписях редариев (варианты названия племени – «реты», «ратари»). По результатам исследования он издал на французском языке в 1795 году в Гамбурге монографию «Путешествие в несколько частей Нижней Саксонии в поисках славянских или венедских древностей». Таким образом, здесь уже в заглавии заключена мысль о том, что древности имеют не германский, а славянский характер происхождения. Потоцкий, подобно Машу, читал надписи на прильвицких фигурках. Его чтение носило явно выраженную славянскую направленность, хотя и оставляло желать лучшего.

Работа Потоцкого получила очень большой резонанс в славянских странах. Она заставила учёных пересмотреть свои взгляды на историю культуры славян и сделать некоторые выводы, которые, на наш взгляд, небезынтересны с научной точки зрения даже в наши дни. Так, польский историк Лаврентий Суровецкий в своём докладе «Нечто о рунических письменах» в 1822 году отмечал следующее: «…Все главные европейские народы употребляли гласные письмена и имели собственные почерки; однако ж в отношении к народам славянским, по причине недостатка достоверных памятников, сие чрез долгое время подвержено было сомнению и придало некоторым писателям смелость оспаривать у славян оное преимущество. Может быть, многие, основываясь на сём предположении некоторых учёных, поверили бы, что народ, многие века обладавший обширными странами, превышавший числом все прочие после падения Римской империи, рассеянный по большей части Европы и имевший тесные сношения с самыми просвещёнными в то время странами, что сей народ не употреблял письмён; если бы случайно вырытые из земли истуканы и многие орудия с надписями не открыли бы ошибочного в сём отношении мнения учёных…» (II, 58; 183). Последние процитированные строки Суровецкого – это о прильвицких находках. Далее: «Находящиеся на сих древностях рунические надписи тем основательнее названы славянскими, что оные выставлены на статуях божеств, несомненно, принадлежащих славянам, и что в них точно замечается славянское наречие. В них, равно как и в прочих северных рунах, сохранилась первоначальная простота, а потому и большое сходство с теми, которые ещё не подвергались переменам. Многие писатели, увлечённые сим обстоятельством, составили неосновательные догадки об их начале. Одни из них полагали, что славяне заимствовали руны у своих соседей, норманнов; другие, напротив того, утверждали, что норманны заимствовали оные у славян или какого-нибудь другого народа; первые в подтверждение своих предположений ссылались на известное множество памятников, исписанных сими рунами и находящихся в древних жилищах норманнов; другие же замечали, что сии письмена, без сомнения, заимствованы были норманнами у славян или у кого-либо другого, во-первых, потому, что они не соответствовали ни потребностям сих последних, ни произношению их языка; во-вторых, что славянская азбука содержит в себе буквы, которые вовсе не находятся в норманнской; что, наконец, письмена сих двух языков чувствительно между собою различаются» (II, 58; 172–174). Как видим, Суровецкий уже не сомневается в принадлежности рун славянам. Пересказывая же возникшие в науке мнения о происхождении славянских рун, излагает интересную идею, а точнее, даже две идеи: 1) не только славяне могли заимствовать у скандинавов руны, но мог иметь место обратный процесс (т. е. скандинавы заимствовали у славян); 2) славянские и скандинавские руны могли возникнуть самостоятельно, независимо друг от друга. Эти точки зрения вполне согласуются с тем, что мы говорили чуть выше. И, на наш взгляд, несколько излишне ироническое замечание В. А. Чудинова по поводу только что процитированных слов Суровецкого: «И это при том, что рунические памятники в Скандинавии к этому моменту (т. е. в 20х годах XIX века. – И.Д.) исчислялись сотнями, тогда как находки у славян можно было буквально перечесть по пальцам» (II, 58; 174). Подобное вполне может быть объяснимо. Скандинавия, в отличие от тех славянских областей, где могла быть распространена руника, не подвергалась завоеванию. Христианизация не была там связана с истреблением культуры покорённых язычников (да и самих язычников тоже). Достаточно вспомнить, что славянский город Ретра и его храм, в котором и находились прильвицкие идолы, были уничтожены германцами. Жрецы, видимо, и зарыли фигуры богов и предметы храмовой утвари, спасая их от гибели. Что ни говори, но шансов уцелеть у памятников славянской рунической письменности было куда меньше, чем у памятников руники скандинавской.

Однако оставим полемику с нашим современником, вернёмся в век девятнадцатый и продолжим рассмотрение тех изменений во взглядах учёных на историю славянского письма, которые повлекла за собой работа Потоцкого. Н. М. Карамзин в своей «Истории государства Российского», появившейся в 1818 году, писал: «Как бы то ни было, но Венеды, или Славяне языческие, обитавшие в странах Балтийских, знали употребление букв. Дитмар (т. е. Титмар Мерзебургский. – И.Д.) говорит о надписях идолов Славянских: Ретрские кумиры, найденные близ Толлензского озера, доказали справедливость его известия; надписи состоят в Рунах, заимствованных Венедами от Готфских народов. Сии Руны, числом 16, подобно древним Финикийским, весьма недостаточны для языка Славянского, не выражают самых обыкновенных звуков его и были известны едва ли не одним жрецам, которые посредством их означали имена обожаемых идолов. Славяне же Богемские, Иллирические и Российские не имели никакой азбуки до 863 года» (II, 58; 182). Как видим, Н. М. Карамзин, в отличие от Суровецкого, более сдержан в своих оценках. Он полагает, что руны были заимствованы у германцев, пользовались руникой только балтийские славяне, да и то только в сакральных целях. Тем не менее сам факт использования рун славянами у российского историка сомнения не вызывает.

Продолжались и попытки прочтения ретринских надписей по-славянски. В частности, свои варианты прочтения рун на некоторых фигурках предложил известный польский эпиграфист Тадеуш Воланский. Причём интересный факт: Воланский был специалистом по этрусским надписям. Подобно своему соотечественнику Яджею Кухарскому, он находил определённые черты сходства в славянской рунике и этрусской письменности (II, 58; 179). Выше мы отмечали, что северная славянская руника в определённой степени схожа с пеласгийскими письменными знаками. Но специалисты полагают, что этрусская письменность родственна пеласгийской, а то и происходит от неё (II, 9; 212–214). Так что называть мнения Воланского и Кухарского ошибочными мы не будем.

В тот период были сделаны и другие находки, содержащие рунические знаки, схожие с ретринскими. Принадлежность этих находок и этих рун славянам тогда сомнений уже не вызывала. В том же Мекленбурге, в окрестностях Нойстрелица, были найдены 14 мелких камешков. Рядом с рисунками на камешки были нанесены надписи. Их пробовал прочесть по-славянски немецкий эпиграфист Фридрих Гагенов. Результаты его работы современные учёные оценивают как неудовлетворительные (II, 58; 179).

В 1835 году в Польше в селе Микожине (или, как его позже стали называть в России, Микоржине) Остшешовского (позже – Островского) уезда была сделана интересная находка. Осенью этого года была найдена могильная плита с изображением человека, а год спустя – другая плита с изображением лошади; оба памятника были покрыты рунами. Первую заметку о них опубликовал Пётр Дрошевский, брат владельца Микоржина. В ней он сообщил, что под первой могильной плитой была обнаружена урна из глины грубой лепки с прахом сожжённого тела и остатками серебряных и медных ножных браслетов и что лет 10 назад крестьяне уже находили в этом районе подобную плиту с рисунками.

Польские эпиграфисты Пшиборовский, Цыбульский, Лецеевский предприняли попытки прочтения надписей на микоржинских камнях. Результаты, к которым они пришли, оказались весьма различны. Учёные сходились только в одном: это надгробные надписи над могилой воинов (II, 58; 180–182).

Были и другие находки, содержащие славянские рунические надписи. Ещё в 1812 году в Штирии при корчевании деревьев было найдено 20 шлемов. Все они были надписаны. Уже упоминавшийся Яджей Кухарский считал, что надписи на двух из них сделаны славянской руникой (II, 58; 179). В районе Кракова был найден медальон с рунами, которые читались вполне по-славянски (II, 58; 187). Наконец, есть известие, что какая-то находка, содержащая славянские руны, была сделана в Чехии (II, 58; 187). Сведениями, что конкретно это была за находка, мы не располагаем.

Казалось бы, у исследований рунической письменности славян блестящие перспективы. Но произошли события, которые поставили жирный крест на этих перспективах. Всё случившееся современный российский учёный В. А. Чудинов образно называл «падением славянских рун» (II, 58; 164).

Уже отмечалось, что критика прильвицких находок началась с момента появления первых сообщений о них. Автор первой монографии о ретринских божках Маш и ряд его сторонников аргументированно ответили на критику. Тогда, в конце XVIII века, полемика быстро затихла.

В 1804 году герцог Мекленбурга Карл, ознакомившись с книгой Потоцкого, решил приобрести обе коллекции: и Маша, и Потоцкого. Сделав это, он выставил их на всеобщее обозрение. Первым осмотрел набор древностей Рюс и заявил о своих сомнениях в его подлинности. Сомнения возникли и у известного слависта Йозефа Добровского, хотя он воздержался от категорических заявлений. Однако Яков Гримм оказался значительно суровее. Вынесенный им приговор гласил: «В прошлом столетии мекленбургский златокузнец изготовил несколько божков» (II, 58; 184). И такие слова прозвучали несмотря на то, что брат Гримма Вильгельм обнаружил наличие в прильвицких надписях двух рун, не имевших соответствия в германских футарках, что было равносильно публичному признанию новой разновидности рунического письма. Наконец, Конрад Левецов совершенно определённо заявил, что многие фигурки, выставленные в Нойстрелице, изготовлены в семнадцатом, а часть из них – в шестнадцатом веке. Всё это вынудило герцога создать следственную комиссию, работавшую два года (1827–1829). В результате допросов свидетелей, в том числе Нойманна, помощника Гидеона Шпонхольца (а именно этот Гидеон Шпонхольц продал 118 фигурок Яну Потоцкому), выяснилось, что некий гончар Поль делал формы, Шпонхольц отливал в них фигурки, а Нойманн вырезал надписи, руководствуясь книгой Маша. В то же время коллекция Маша была признана подлинной. Однако от признания её подлинности легче не стало: работа основателя славянской рунологии Потоцкого, своего рода основа основ, полностью обесценивалась, так как была целиком построена на исследовании сфабрикованных древностей. Кроме того, противники существования рунической письменности у славян на этом не успокоились. Тот же Левецов предложил Берлинской академии наук в 1835 году статью «О подлинности так называемых ободритских рунических памятников из Нойстрелица», где заявил, что литейщик фигурок из коллекции Маша был либо очень неуклюжим, либо просто дилетантом, что свидетельствует против древности находок (II, 58; 184). О плохой пластике фигурок писал также Лиш.