Текст книги "Чужая луна"

Автор книги: Игорь Болгарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава двенадцатая

После возвращения из Галлиполи Врангель стал едва ли не ежедневно отправлять туда суда с остальными подразделениями Первого армейского корпуса. За неделю все двадцать шесть тысяч человек частично (в основном семейный высший командный состав, а также женщины, старики и дети) разместились в городе. Но основная часть солдат и офицеров, прихватив на французских складах в Галлиполи многоместные палатки, отправились в «долину роз и смерти». Лишь Барбович со своим уполовиненным махновцами корпусом поставил палатки и вырыл землянки неподалеку от основного лагеря, но все же отдельно.

Он и здесь, как и в России, дорожил своей самостоятельностью и авторитетом, стремился быть для своих казаков «отцом-командиром». Но общей дисциплине подчинялся. И в городе, в штабе корпуса, держал двух конных связных. Коней выменяли в окрестных турецких селах.

Еще не успел корпус до конца разместиться, еще не все палатки были поставлены и обжиты, как в лагерь прибыл подполковник Комаров, состоящий при штабе корпуса переводчиком. В его обязанности входило поддерживать постоянную связь с французским оккупационным командованием в Галлиполи.

Комаров отыскал Витковского и сообщил, что французский комендант подполковник Томассен просит прибыть к нему генерала Кутепова или генерала Витковского для решения некоторых безотлагательных вопросов.

– Что за вопросы? – спросил Витковский.

– Томассен ничего не сказал.

– Странно. Не думаю, что у них к нам есть что-то серьезное. А вот у нас к ним уже порядочно вопросов накопилось. Скажем: почему французские снабженцы посадили корпус на голодный паек? И не только этот.

– Что передать Томассену? – спросил Комаров.

– Скажите, как только освободимся, кто-то из нас навестит его.

Врангель торопиться не стал и посетил французскую комендатуру лишь утром следующего дня.

Подполковник Томассен встретил Врангеля и Комарова неприветливо. Кивком головы пригласив их присесть, без всяких принятых в таких случаях вступлений о погоде и природе, сухо начал:

– Господин генерал! По долгу службы я обязан известить ваше превосходительство о требованиях французской стороны к русским войскам, дислоцирующимся на полуострове Галлиполи. Если с чем-то вы не согласитесь, за разъяснениями можете обратиться к Верховному комиссару Франции в Константинополе господину Пеллё.

– И что же это за требования? – насупился Кутепов. – По моим размышлениям, у вас их быть не должно. Даже напротив: они с избытком имеются у нас.

Томассен выслушал перевод Комарова и, никак не отреагировав на слова Кутепова, не изменив высокомерного назидательного тона, продолжил:

– Эвакуированная из Крыма русская армия, не опирающаяся в своей деятельности на свое государство, отныне не может считаться армией и переходит в статус беженцев. Так же, как и генерал Врангель больше не является Главнокомандующим. С сегодняшнего дня ваш армейский корпус больше не существует, нет генералов и офицеров, начальников и подчиненных. Все, без исключения, беженцы, все равноправны и находятся в моем непосредственном подчинении.

По мере того, как Томассен излагал французские требования, лицо Кутепова приобретало насмешливое выражение. Он явно веселился и с трудом сдерживал улыбку.

– Вы обязаны в трехдневный срок сдать все имеющееся у вас оружие, а требования французской стороны объявить всем вашим подчиненным для неукоснительного исполнения.

Томассен смолк и строго посмотрел на Кутепова. Этот маленький худенький подполковник хорошо понимал, что эти требования оскорбительны, но приказ есть приказ, и он старательно его исполнял.

– Я так понимаю, что это у вас такая шутка? – с некоторой издевкой в голосе спросил Кутепов. – Я люблю французский юмор. Но эта шутка, поверьте, не пользовалась бы никаким успехом даже в дешевом французском балагане. Если же это не шутка, то вы обратились не по адресу. Я выполняю приказы только своего командующего. Но от него ничего подобного ко мне не поступало. Смею думать, что и к нему с подобными требованиями никто не обращался.

– Что, так и переводить? – с легким испугом спросил Комаров.

– Слово в слово.

Томассен выслушал перевод, лицо его слегка побагровело. Его взбесили не столько слова Кутепова, сколько его издевательская улыбка.

– Но позвольте, – повысил голос Томассен.

– Не позволю, – спокойно сказал Кутепов. – Я вас внимательно выслушал, подполковник, и нисколько на вас не обижаюсь. Вы тут ни при чем.

– Нет, но я обязан…

– Все, что вы были обязаны, вы сказали, – вновь прервал Томассена Кутепов. – Теперь буду говорить я. Запомните сами и передайте тем, кто сочинил эти ваши требования. Русская армия и после эвакуации сюда, в Турцию, остается русской армией, – спокойно и холодно произнес он. – Генерал Врангель, как был, так и остается нашим Главнокомандующим. В Галлиполи расположены не беженцы, а войска, составляющие армейский корпус. Командиром этого корпуса назначен я, генерал-лейтенант Кутепов, и находящиеся здесь русские военнослужащие будут, как и прежде, исполнять только мои приказы. Что касается вас: я и в дальнейшем буду общаться с вами как с офицером союзной армии и комендантом гарнизона. И последнее. Никакое оружие я никому не собираюсь сдавать.

Томассен ответил не сразу.

– Я полагаю, больше нам говорить сегодня не о чем, – Кутепов намеревался уйти.

– Не совсем, – с металлом в голосе произнес Томассен. – Вы ведь понимаете, что все эти требования сочинил не я. Но я был обязан довести их до вашего сведения и в дальнейшем потребовать их исполнения. Поставьте себя на мое место: что было бы, если бы вы не исполнили требования генерала Врангеля?

– Требования Врангеля я беспрекословно бы исполнил. Требования вашего командования исполнить не могу. Не имею на то ни полномочий, ни прав.

– Но я не могу допустить, чтобы не выполнялись требования моего командования! Если не подчинитесь, буду вынужден принять более суровые меры.

– Если это угроза, – снова улыбнулся Кутепов. – Да, если это угроза, то вверенные мне русские войска поступят так, как я им прикажу. Надеюсь, мне не придется прибегнуть к этому.

Кутепов поднялся, следом вскочил Комаров.

– Честь имею! – приложил руку к папахе Кутепов, и они с Комаровым покинули комендатуру.

Сразу же после встречи с Томассеном Кутепов выехал в «Долину роз и смерти».

С того дня, как в порту Галлиполи бросили якоря первые транспорты «Херсон» и «Саратов», прошло не так уж много времени, но как изменился этот унылый безрадостный пустырь! Повсюду, насколько хватал глаз, уже встали палатки и было многолюдно. Солдаты и офицеры были заняты какими-то делами: что-то переносили, что-то достраивали, украшали площадки перед входами в палатки, проявляя при этом чудеса изобретательности и выдумки.

Это был уже не просто палаточный лагерь, а городок. Палаточный, но городок: со своими улицами, площадями, переулками. Генерал Витковский даже позаботился об указателях. Впервые оказавшийся здесь человек без особого труда сможет отыскать расположение полка марковцев, дроздовцев или корниловцев, ни у кого при этом не спрашивая, лишь ориентируясь на таблички-указатели, поставленные на перекрестках этих своеобразных улиц.

Чтобы не создавать путаницу, Кутепов еще вначале строительства палаточного городка отдал приказ по корпусу о том, что отныне все поредевшие в крымских боях дивизии сводятся в полки, разрозненные части сильно потрепанной кавалерии сводятся в кавалерийский полк. Кавалерийским он назывался условно, в надежде на будущее, поскольку сейчас лошадей ни у кого не было. А тот десяток лошадей, низкорослых и тихоходных, выменянных у местных греков и турок, для кавалерии не годились. Они служили в основном связным для поездок в штаб. Командиром кавалеристов был назначен генерал Иван Гаврилович Барбович. Артиллерийские бригады сводились в дивизионы.

Указатели, возникшие на улицах лагеря едва ли с самого начала, помогли избежать на первых парах организационного хаоса. Вновь прибывающие солдаты и офицеры по этим табличкам легко находили своих однополчан и присоединялись к ним.

В палатке, в которой располагалась резиденция коменданта лагеря, Кутепов нашел Витковского. Поскольку здесь находились еще люди, он пригласил Витковского на улицу и там, с трудом отыскав безлюдный уголок, подробно рассказал ему о визите к Томассену.

– Интересно, – задумчиво произнес Витковский, несколько встревоженный рассказанным: – Не такие же они наивные, чтобы поверить в то, что мы по одному их окрику распустим армию? Тогда что это?

– Все то же: попытка ликвидации армии. Кому-то это очень нужно. Хотели раздробить и рассеять армию, чтобы потом уничтожить – не получилось, хотели отобрать оружие – тоже не вышло. Это новая неуклюжая попытка, похожая на провокацию. Хотелось бы знать, откуда дует ветер?

– Надо бы доложить Петру Николаевичу, – сказал Витковский.

– Пока не стоит. Прежде всего, это их требование было бы сообщено Петру Николаевичу. Раз он молчит, это похоже на местную самодеятельность.

– Похоже на то, – согласился Витковский.

– Из этого и будем исходить. Надо бы разобраться, это попытка взять нас на испуг? Проверить нас на прочность? Или затевается серьезная провокация?

– Зачем?

– Ну, представь: мы поддаемся на нее, наломаем какое-то количество дров. Французы обращаются к международному сообществу: помогите! Им сочувствуют, симпатии на их стороне. И им развязывают руки. Понимаешь, все это, я почти уверен, идет не от Томассена. Он – пешка. Сам бы он не стал так грубо шантажировать. Побоялся бы.

– Ну, и как в таком случае нам поступить? – спросил Витковский. – Может, есть смысл посоветоваться?

– Да, пожалуй, – согласился Кутепов. – Но только узким кругом. Пригласи только тех, кто умеет держать язык за зубами.

Уже спустя пару часов Кутепов убедился, что фраза, брошенная Томассеном во время разговора: «Я буду вынужден принять более суровые меры» не была пустой угрозой. Взволнованный начальник штаба Штейфон доложил ему:

– Только что вернулись со склада снабженцы: французы едва не на треть урезали нам продовольственный паек. Практически корпус обрекают на голод.

– Может, какая-то ошибка? – спросил Кутепов. Он предполагал, что в скором времени Томассен не словами, а каким-то делом покажет, что все угрозы исходят не от него. Но не думал, что это произойдет так быстро и что начнется это со «святого святых» – с урезывания и без того скудного продовольственного пайка.

– Я тоже так подумал, – сказал Штейфон. – Хотел пойти к Томассену и все выяснить.

– Не нужно ни к кому ходить. Не унижайтесь. Во всяком случае, сегодня не ходите. Я утром уже встречался с Томассеном. Это не его инициатива. Он просто добросовестный исполнитель чужих игр.

– И что же делать? На таком пайке…

– Не будем суетиться. Прежде всего, хорошо подумаем и взвесим, – сказал Кутепов.

Вечером в штабе корпуса, который разместился в Галлиполи, собрался самый узкий круг соратников Кутепова.

Уже когда Кутепов стал вновь рассказывать о своей встрече с Томассеном, в комнату ввалился тяжело дышащий неуклюжий «хуторянин» Барбович и с порога стал возмущаться:

– Я не знаю, о чем вы, но кавалеристы шибко недовольни. Получилы французский паек: коту больше дають.

– Опоздал – не мешай. Посиди тихонько, послушай, – осадил воинственный пыл Барбовича Кутепов, и затем спросил: – Думаешь, только тебя продуктами обделили? Весь корпус на голодный паек посадили.

– С чего вдруг?

– Надо не опаздывать, тогда будешь знать, – и Кутепов обратился уже ко всем. – Уменьшение пайки – это только первый шажок. Будут и другие. С голодными и безоружными легче справиться.

– Не так! – покачал головой Барбович. – С немцами, французами этот номер, може, и проходит. Я с ими в четырнадцатом в боях встречался, знаю. А насчет русского мужика, тут они не туда уздечку тянуть. Сытый, он, и верно, смирный, покладистый. А голодный… Голодный – не приведи господь! Он, как море в бурю: все сломает, растрощит, разнесет!

– О пайке, Иван Гаврилович, тоже поговорим. Потом. Позже, – остановил Кутепов вдохновенную речь Барбовича в похвалу голодному русскому мужику. – Давай послушаем, что другие думают насчет этого неожиданного французского предупреждения.

Но все молчали. Было о чем подумать.

Понятно, что французы продолжают недавно избранную тактику, родившуюся не здесь и, вероятно, даже не в Константинополе, а скорее всего в Париже. Непонятно было другое: почему в отношениях произошел такой крутой поворот? Совсем недавно они были союзниками, и Франция всячески помогала «белой» России, ее армии в войне с большевиками. Но едва только армия Врангеля, потерпев поражение, покинула Крым, все в одночасье изменилось. Почему французы вдруг стали делать все для того, чтобы разоружить, распылить и рассеять армию и затем ее уничтожить? Какие силы заинтересованы в этом?

Знать бы все это, можно было бы смелее и свободнее действовать в их нынешнем положении.

– Эх, были б мы дома! Поднял бы я свой корпус и за все с французов спросил! – почесал затылок Барбович.

– Но мы не в России, – сказал Кутепов. – Выморят нас голодом, и что тогда?

– Я думаю, надо уходить из-под французов, – задумчиво сказал Туркул. – Ничего хорошего нам здесь уже не светит.

– Куда? И на чем? Флота у нас уже нет.

– Пешим строем. В Болгарию. «Братушки» нас примут. Вряд ли они забыли наши совместные бои против турок на Шипке, – продолжал Туркул. – Обогреют и накормят.

– Авантюра, – сказал Витковский.

– А переход Суворова через Альпы – не авантюра? – поддержал Туркула Барбович. – Не побоялся, и получилось.

– Когда это было! – вздохнул генерал-майор Манштейн. – К тому же за спиной Суворова была Россия, а что за нашей спиной?

– Но уходить надо, – согласился с Туркулом генерал Докукин.

И снова в штабной комнате повисла тягостная тишина. Курили. Молча размышляли.

Кутепов тоже, как и все, сидел молча. Потом порылся среди бумаг и извлек потертую на сгибах карту, разложил ее на столе перед собой и какое-то время внимательно ее изучал.

Все сидящие в комнате поняли, что у Кутепова родилась какая-то мысль, и, пока не высказывая, он ее перепроверяет.

Наконец Кутепов оторвал взгляд от карты и поднял глаза на своих генералов:

– Я думаю, пока никаких резких движений нам совершать не следует. Посмотрим, как будут развиваться события. Если это местная инициатива, не санкционированная Парижем, все должно скоро уйти в песок. Испытали нас на прочность. Ничего не получилось – затихнут, смирятся. Если же действительно посадят нас на голодный паек или снова попытаются нас разоружить – уйдем.

Он жестом пригласил своих собеседников к столу и, указывая на карту, продолжил:

– Знаете, если уж уходить, так с музыкой! У меня возник такой сумасшедший план. Походным порядком, как и предложил генерал Туркул, двинемся к Галлиполийскому перешейку вот сюда, к Болаиру, и дальше, на север. Распространим слух, что идем в Болгарию. Достигнув параллели Константинополя, резко поворачиваем на восток, соединяемся со своими в Каталджи и вместе с ними делаем еще один бросок и занимаем Константинополь. Это нам по силам.

Подняв глаза, Кутепов вопросительным взглядом оглядел своих генералов: как отреагируют они на такое безумное предложение.

Не ожидавшие ничего подобного, они молчали.

– Что? Страшно? – развеселился Кутепов. – А кто-то из вас тут вспоминал Суворова. Не Суворов ли сказал: «Смелость города берет»?

– А дальше? – спросил Туркул. – Что дальше?

– Дальше? Пока не знаю. Но, по крайней мере, мы всему миру заявим о положении нашей армии.

– Дальше начинается война, – сказал осторожный Манштейн. – Не очень бы хотелось сложить головы на чужой земле.

– Я не думаю, что начнется война. Обстановка в мире довольно благоприятная для нас. Слишком много глаз с вожделением смотрят на Константинополь. Мустафа Кемаль только и мечтает овладеть Оттоманской столицей. Султан, со своей стороны, надеется упрочить в Константинополе свою власть. Греки, опять же, издавна мечтают овладеть Царьградом. Мы примкнем к тому, кто сильнее, и таким образом сохраним свою армию. А дальше будет, как будет.

– Почему в своих планах вы не учитываете наших бывших союзников? – спросил Манштейн. – Они вряд ли согласятся с потерей Константинополя, а главное – протектората над проливами.

– Их я меньше всего опасаюсь, – сказал Кутепов. – У них сейчас здесь очень небольшой контингент. Причем в основном это колониальные войска, наймиты. Они хорошо служат, но плохо воюют.

– А их довольно мощный флот, который, собственно, они и держат здесь для охраны Константинополя? – спросил Штейфон.

– Они не посмеют открывать огонь по городу. Против этого тут же восстанет вся Европа.

– Звучит все красиво, – согласился Штейфон. – Прямо одна из сказок «Тысяча одной ночи».

– А я ведь не сказал, что мы это сделаем, – улыбнулся Кутепов. – Я изложил вам свои размышления. Если хотите, свою сегодняшнюю мечту. Но при определенных обстоятельствах она осуществима.

– При каких? Что вы имеете в виду?

– Самый крайний случай. Когда никакого иного выхода не будет. Иными словами, когда нас будут настойчиво пытаться уничтожить, – жестко сказал Кутепов. – Надеюсь все же, что это не произойдет. После того, как французам будет известен мой разговор с Томассеном, они проанализируют все «за» и «против» и, надеюсь, больше не захотят обострять наши отношения.

– Если только кто-то более сильный не подтолкнет их к этому, – сказал Туркул.

– Я рассчитываю на их здравый смысл, Антон Васильевич. Из чего я исходил? После Великой войны Европа переживает период волевого маразма, вступать в новую войну никто не хочет. Франция, естественно, тоже. Взять Константинополь нам вполне по силам. Удержать – вряд ли. И я подумал, что среди тех, кто мечтает владеть Константинополем, мы обязательно найдем союзника. Это может быть тот же Мустафа Кемаль.

– Насколько помню, он симпатизирует большевикам, – напомнил Витковский.

– Когда мы положим к его ногам Константинополь, он полюбит нас куда больше, чем большевиков, – и Кутепов смолк.

Никто из присутствующих не нарушал тишину. Все были поражены познаниями Кутепова, его умением быстро и четко анализировать события, извлекая из них для себя необходимую пользу.

План, предложенный Кутеповым, показался всем присутствующим не только остроумным, убедительным, но от этого даже привлекательным. Привлекательным он стал после всех разъяснений Кутепова.

– Весь наш разговор – это пока что не более, чем фантазия, – сказал Кутепов. – Но вместе с тем мы должны быть готовы ко всему. Для этого надо каким-то образом осторожно произвести рекогносцировку будущего пути, тщательно рассчитать время нашего движения, определить пункты коротких привалов и все прочее. Предусмотреть все возможные неожиданности. Поручаю все это начальнику штаба.

Штейфон поднялся.

– Помощников подберете себе сами. Лучше всего, если из здесь присутствующих.

– Принял к исполнению, Александр Павлович, – кивнул Штейфон и сел.

– Теперь вот еще что! – Кутепов перевел взгляд на Витковского. – Хочу напомнить вам, Владимир Константинович, что в ближайшее время надо извлечь наконец утопленное возле пирса оружие. Просушить его и снова смазать. Неровен час, оно еще нам пригодится.

– Я это помню, – сказал Витковский. – Пока не было такой возможности.

– Да уж, пожалуйста, сделайте это осторожно, – попросил Кутепов. – Иначе все это может обернуться нам дополнительными неприятностями.

Он еще раз строго оглядел всех и напоследок напомнил:

– И прошу вас: нигде, никогда и никому! И да поможет нам Бог избежать всех напастей, – и широко размашисто перекрестился.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Беда не приходит одна.

Только похоронили попадью Матрену, как оставшийся без присмотра и женской заботы через год преставился и ее муж, деревенский поп отец Иоанн. Красивый был поп, высокий, статный, черноглазый, ходил плавно, словно стакан с водой на голове нес. И всего за год после смерти матушки Матрены весь он как-то ссохся, согнулся, глаза выцвели, словно подернулись поволокой.

Почувствовав приближающуюся смерть, он хотел было исповедоваться, попросил пригласить священника. Только на сто верст вокруг Новой Некрасовки не было ни одного прихода. Сельский атаман Григорий Силыч послал за попом на азиатскую сторону, в Майнос. Но пока добирались посуху до Мраморного моря, да по морю до Майноса, да обратно – отец Иоанн не дождался священника, преставился.

Время было теплое, с похоронами не стали затягивать, и отпевать усопшего пришлось церковному дьякону Ивану Игнатьевичу. Хоть и не по чину это, да решили, что такой грех Господь простит.

Пока отец Иоанн был жив, его присутствие в жизни сельчан казалось не очень заметным. Всем селом ходили в церковь разве что по большим праздникам. Многолюдно было в церкви также, когда кто крестил ребенка или справляли свадьбы. А в обычные дни люди забегали в церковь редко и то – между хозяйственными делами и заботами: свечку ли во здравие или за упокой поставить или исповедоваться. Больших грехов они не совершали, а мелкие, считалось, Господь и без исповеди, по молитве отпустит.

Но с каждым месяцем отсутствие попа село стало ощущать все больше. Дети бегали некрещеные, молодые жили в грехе, невенчанные, за отпущением грехов идти было некуда и не к кому. Стали забывать про праздники, вроде их и не было.

Церковь хоть была и мала и неказиста, а все ж придавала селу какой-то вид и красоту. Но и она стала медленно приходить в запустение. Дьякон Иван Игнатьевич, как и прежде, открывал ее, но люди не шли. И он стал все больше ощущать бессмысленность своего существования.

Пока был жив отец Иоанн, он исправно ему прислуживал. Без слов, по одному движению руки и даже взгляда угадывал во время богослужения все его желания и потребности. Он назубок знал весь церковный ритуал, все молитвы и был убежден, что отцу Иоанну без него не управиться. И очень гордился своей необходимостью. Сейчас же он все чаще стал чувствовать себя сторожем, приставленным охранять пустой дом, в котором и украсть было нечего.

Атаман Григорий Силыч раньше всех понял, что из-за отсутствия попа не только церковь, но и село приходит в запустение. Не гоже селу жить без церкви. Но и церковь без попа – это уже вроде и не церковь, а так – опустевшее сиротское гнездо. Пустая и покинутая, стоящая на просторном выгоне, она навевала гнетущую тоску.

На сельском сходе решили послать дьякона Ивана Игнатьевича на поиски попа. Он побывал на Афоне – безрезультатно.

Отправился Иван Игнатьевич в Пантелеймоновское подворье в надежде встретиться с константинопольским патриархом. Но к патриарху его не допустили. Монах, владеющий русским, спросил у него:

– Откуда ты, такой бедовый, что сразу к патриарху?

– Мы – некрасовцы. Можа знашь, на Гейском мори наше село стоить. Нова Некрасовка.

– Что-то слыхал. Православные?

– Истинно православные, – сказал дьякон. – Потому и до патриарха.

– А мы христиане. Тоже истинны.

– И шо ты, мил человек, нам присоветуешь? Приход без попа остался. Беда. Можа хучь какова завалященького до нас направите?

– А ты-то кто, что так о приходе печешься?

– Я – малость малая, дьяконом при церкви состоял.

– Ты вот что! Ты понапрасну ноги не бей. Тебе к православному патриарху надобно, к Тихону.

– А иде он, Тихон-от? Иде его искать?

– В Москве его Подворье, в Свято-Троицком монастыре. Только Тихон может направить к вам православного попа. А то, гляжу, мужик ты сноровистый, он и на тебя может сан священника возложить.

– В Рассее? – озадаченно спросил Иван Игнатьевич, и твердо сказал: – Не гоже нам в Рассею. Ишшо Игнат Некрасов наказ нам оставил: доньдеже царь на Руси, нам туды не ходить.

– А нет уже в России царя, – сказал монах.

– Энто како-жа: нету царя? – удивился Иван Игнатьевич. – Царь всегда есць. Один престависи, другий на томесть сядат.

– Нету, говорю тебе, больше в России царя. Скинули.

– А другий, шо? Ще не успев?

– Есть другой. Только он не царь. Лениным его кличуть. Он не то из рабочих, не то из селян. Все ж, должно, из рабочих: те пошустрее.

С этой новостью Иван Игнатьевич вернулся к себе в Новую Некрасовку. Изложил добытые в Константинополе новости сельскому атаману Григорию Силычу.

– Как же энто, Рассея без царя? – засомневался атаман. – Сьодни нету, а доки ты туды добересси…

– Монах баить: замесць царя мужик. Лениным зовецца.

– Ленин? Чудно прозвище. Поди басурман?

– А нам хучь басурман – не беда. Токмо, шоб не царь.

Атаман собрал сельскую раду, состоящую в основном из стариков. Но собралось полсела, чтоб услышать привезенные Иваном Игнатьевичем из Константинополя новости. Уселись на длинных лавках в сенях. Сени Григорий Силыч превратил во что-то вроде приемной. На полках вперемешку стояла посуда, большей частью бутылки и графины, и лежали бунчук, пороховница, пернач, сабля, нагайка – память о прапрадеде, соратнике самого Некрасова. В углу стоял стол, заваленный старинными церковными книгами.

Атаман, стоя возле стола, повторил привезенную Иваном Игнатьевичем из Константинополя новость. Поначалу в нее никто не поверил: сколько солнце светит, всегда в России был царь. А тут вдруг замесць царя простой мужик. Да еще, поди, басурман: фамилия-то не россейская: Ленин.

С другой стороны, сообщил эту новость не какой-то пустозвон, а монах с Пантелеймоновского подворья. Они – люди ученые, все знают, если, конечно, Иван Игнатьевич чего не перепутал. Только все равно в голову это никак не укладывалось: как же это так, Россия вдруг без царя? Кто царством править будет? Неужто простой мужик? Он такое направит, что потом все царство до кучи не соберешь.

Взял слово старый запорожский казак Тимофей Забота, давно и случайно прибившийся к некрасовцам. Знаменит дед Тимофей был своими воспоминаниями о давних казачьих походах, о боях, плене и бегстве из него. Соберутся, случается, вокруг него молодые казачата, глаза горят, слушают. А он им:

– Я не шибко много турчан вырезал, всього девятнадцать. Ще б одного вырезать, шоб до ровного счету було – двадцать. А резать их не трудно: схватыв за бороду, голову отогнув та й чиркнув…

Казачата переглядываются в немом восторге: жили ж когда-то люди! А сейчас только слово осталось «казаки», а за ним – ничего!

Дед Тимофей неторопливо оглядел «сельскую раду», остановил взгляд на Григории Силыче:

– А я не сумлеваюсь. Усе так и есць, як монах сказав, – сказал дед Тимофей. – Потому шо на свете и не таки чудеса случаюца. Мы когдась походом на туреччину ходили, я у их тут самолично бабу видал: с сиськами, но с бородой.

Долго думали сельчане, как им дальше жить? И когда предложения иссякли и все замолчали, встал кудрявый казачок Никита Колесник, сдернул с головы смушковую шапку, сказал:

– А че тут думать? Ежли мы всем миром воспроизведем Ивана Игнатовича в попы, то шо такого случица? Може, по закону энто и не шибко, но на пользу обчеству. Як в той песне: «Нету патронов, стреляй огурцями!».

Молодые казаки поддержали Никиту:

– Назначить!

– Дьякон все ж! Ихнего племени!

– Любо!

– Нельзя, курячи вы головы! – с места неодобрительно отозвался Иван Игнатьевич. – То грех великий.

– А если нельзя, а надо. Так можа можно?

– А без попа жить – ишшо больший грех. Так, може, меньший грех на себя примем? И всем обчеством его отмолим!

– Не-а! Ежли до патриарша уха наше самоуправство дойдеть, всем ничо, а меня анафеме предадуть, – категорически заявил Иван Игнатьевич. – А анафема – энто почитай позорна смерть и вечная геенна огненна.

Конец спорам положил атаман.

– Тут тако дело, шо решать надо не токмо по совести, а допрежь всего по закону. Я так думаю, неча нам по чужим огородам шастать, ничо там не сыщем. Надо свово попа взрастить.

– Энто как жа? Яго на огороди, як тыкву, не взрастишь.

– Так думаю, Ивана Игнатьича мы усе знаем, при отце Иоанне справно служил. Дьякон все ж. Усе их премудрости знаить.

– Во! Назначить всем обчеством! – поддержала атамана молодежь. – Пущай венчаить и требы править. Вона Гаврила Чумаченко с Оксаной Пластуншей не венчаны живуть – то рази не грех? Од людей ховаються. А у их вскорости дите…

Григорий Силыч стукнул по столу палкой, которая издавна служила ему и тростью и булавой:

– А ну, ти-хо! Только на ноги встали, а тоже… старших учить! – и, выждав тишину, Григорий Силыч сказал: – Я так прикинул: Иван Игнатьич – калач тертый, иде токо не побывал. И на Афоне, и в Египти, и на Кипри и в Биссинии…

– В Биссинии токмо краем. У их там, в аккурат, розмир зачался, – сказал Иван Игнатьевич. – Там песок не успевав кровь пить, покойники-от штабелями заместь барикадов по улицам лежали.

– И правильно, шо в пекло не полез. Потому як умом богатый, – похвалил Ивана Игнатьевича атаман. – В рассуждении его праведной жизти, я и подумав: чи не дасть Иван Игнатьич нашему обчеству свою согласию сходить на Москву до патриарха Тихона? Раз царя уже нету, то клятву Ивана Некрасова мы не порушим. Можа, патриарх уважить нас, сирых, и рукоположить Ивана Игнатьича в попы? – он перевел взгляд на дьякона. – Доньдеже подумай чуток и скажи обчеству свою согласию!

– Хоть верть круть, хоть круть верть, а мышки смерть, – поднявшись, с кандибобером начал отвечать Иван Игнатьевич. – Раз обчество просить, я не токмо согласный, хучь на смерть пойду. От превеликого уважения. А ежли де сгину в дорози, просю в святци меня вписать як пострадавшего за обчество.

– Молодой ишшо, не хлявый, – заканчивая раду, сказал Григорий Силыч. – Токмо ты уж в дорози, Иван Игнатьич, не рызыкуй. Шибко мы на тебя надеемся. Иди на Москву дяконом, а уж возвертайся попом. Такой тебе мой атаманский наказ.

И селяне, которые в большинстве своем уже давно не считали себя казаками, закончили раду дружным одобрительным возгласом:

– Любо!

Сельчане расходились. На раду они пришли разряженные в праздничные одежды. Событие само по себе нечастое, после смерти отца Иоанна, когда почти заглохла церковь, они и вовсе видели друг друга редко, да и то мельком. К тому же было воскресенье. Мужчины надели нарядные жилеты, косоворотки, поверх накинули на плечи сермяжные поддевки, женщины тоже были в сермяжных, но ладно приталенных кафтанах. На ногах и у тех, и у других были постолы. Те, кто богаче, щеголяли в смазанных дегтем сапогах.

После того как все разошлись, Григорий Силыч стал искать белый лист бумаги для письма. С трудом нашел его у старика-солдата, который жил на окраине села и занимался пчеловодством. Он был грамотный и в свободное от пчел время записывал в толстую амбарную книгу летопись села. У него же атаман раздобыл несколько хорошо очиненных гусиных перьев и самодельные, из какой-то черной ягоды, чернила.

После этих хлопот Григорий Силыч умылся, перекрестился и приступил к письму патриарху: