Текст книги "Дождь в полынной пустоши. Часть вторая (СИ)"

Автор книги: Игорь Федорцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Дождь в полынной пустоши.

?…Нигде не сказано, но полагают верным, Зло создано в преддверии субботы, в сумерки, ибо в саму субботу дел не ведут и не начинают.?

Марбас, губернатор.

Пролог.

,,…Человек, творение божие, в иную годину хуже всякой прилипчивой заразы, алчного зверя или стихийного бедствия. От болезни сыщется верное лекарство, зверя отпугнешь огнем и оружием, от непогоды спасут надежные стены и крепкая крыша. Но не от человека. Не успокоится он, не обретет покоя, не изведя неугодных, не пролив крови безвинных и виноватых, не разрушив очаги и жилища. Истинно, нет ни снадобья, ни средства, ни укрытия, ни молитвы оборониться от него.?

Теренций Ках. ?О сущности людской.?

***

Начиная с полудня Святой Хрисании (26 сентября), веселому и шебутному малому Алхиду Береру пришлось скинуть ноги с края стола, оторвать зад от любимого кресла и закатать рукава новенького блио. Выполнить порученное нанимателем, возможно только одним единственным верным способом. Пахать, пахать, пахать. Забыв о сне и еде. Милом доме и посиделках у камина. Чистых накрахмаленных рубахах и свежих брэ. Беззаботных пирушках с приятелями и разбитных шалавах из ,,Пряжки и Броши?. О времени суток и днях недели. О многих прочих приятных и привычных вещах, способных в малом отвлечь от заказанной работы. Не поддастся мирским соблазнам и искусам, круглощекий легист добровольно переехал из своей тесной и пыльной конторки в бездонные архивы и хранилища столичного магистрата. Под абсолютно благовидным предлогом. Извернуться, но разыскать генеалогическую связь унгрийских Поллаков с родами королевства Эгль. Привести доказательства, барон Колин аф Поллак не приблуда, не пасынок, а кровь от крови потомок славных воителей с берегов полноводных Леи и Снопа. Звучит красиво и возвышено, да только родство, близкое или дальнее, с кем-то из солеров, интересовало заказчика в последнюю очередь, и интересовало ли вообще. ?Ну, только если вдруг?, ? смеялся юный барон над эфемерной возможностью. Об истинной цели подвижничества, пусть и не напрямую, Алхиду поведали. Отдельно и подробно расписав, каждый причитающийся за усердие штивер. И потому…. Пожрать на ходу, попить на ходу. Малую нужду – в угол, под лестницу, где и без того потоп. Большую надобность – в облюбованную жирными мухами бадью, с потеками из-под неплотной крышки. На сон час-два, три – уже королевский отдых! От недосыпа глаза легиста сделались красными, щеки ввалились, цветущий вид поблек, улыбка сменилась около губными резкими складками. На одеждах появились неисчислимые кляксы, а в пальцы намертво въелись чернила, не отпарить и за полгода. Всякая личная жизнь осталась за рамками сурового распорядка, направленного на накопление и строгую систематизацию извлечений из множества источников, которые, надлежало, скопировав, а то и вовсе незаметно изъяв, приобщить к растущим сугробам документов. Успеть к сроку, Берер нанял в помощники парочку пронырливых сообразительных клириков. Парни старались. За обещанные деньги нужно стараться. Нужно прилагать нечеловеческие, не сказать титанические! усилия, выполнить объем намеченных изысканий и не впасть в излишнюю любознательность. Сотня штиверов накрепко отшибает память на память до селе не жалующихся.

Но будь дней в неделе вдвое, а часов в сутках втрое больше, все равно с работой зашивались. Ориентироваться в сотнях и тысячах бумаг, собранных за века, рассованных по полкам шкафов, запертых в сундуках и сбереженных в глиняных тубусах, выволокли из небытия прежнего архивариуса, оставившего службу в магистрате из-за немощи. Паралитика поместили поблизости с архивом, поселив в кладовку. Наняли сиделку убирать за ним говно, кормить, поить, травить чемеричной водой и уксусом кожных паразитов, позволять сговорить себя на бесстыдство и грех. Боргезе оказался неоценимым подспорьем. Архивный червь не только знал и помнил на зубок множество ордонансов, капитуляриев, уложений, дополнений к уложениям, булл, картуляриев, договоров, указов, но и держал в завшивленой башке, где отыскать необходимый документ. Вытянуть драгоценные сведения, Алхиду приходилось терпеть желчное брюзжание и жалобы, вдыхать вонь гниющих пролежней и не брезговать ползающих по обездвиженному и бесчувственному телу архивариуса неисчислимых вшей. После пяти минут общения с Боргезе, легисту до зуда мечталось залезть в бочку с крутым кипятком и отскоблить кожу с мяса. Его утешало одно, сиделке приходилось и того хуже.

По заверениям церковных авторитетов, Святого Лонгина держали в колодках и ошейнике два месяца. Святую Варвару морили голодом двадцать дней. Страстотерпца Савву безбожно ломали на дыбе декаду. Мученичество легиста несравнимо с подвигом светочей веры, но достойно доброго слова и похвалы. Поскольку Алхид Берер пахал, пахал и пахал, не делая поблажек ни себе, ни подчиненным.

***

В кубышку помещения, через узкие окна, преодолев мутный заслон стекол алебастровых рам, сочился желтушный свет. Пятнал половицы, дотягивался до резных панелей, подтекал под высокие мебельные ножки, всплескивался на витрины. В простенки межоконья втиснуты массивные шкафы не со слюдяными, со стеклянными вставками в дверцах, видеть дорогие, в бархате и в сафьяне, книги. Сталагмиты стеллажей, исчленяя пространство в подобие лабиринта, поднимались к потолку. От разорительного изобилия самшита и шелковицы, в тесном помещении ощущение доброго солнечного тепла, а взгорбленный кленовый пол кажется зыбучим прибрежным песком, подступившим к обрыву огромного стола.

Перед Вионом Ренфрю-младшим минимум бумаг, колокольчик вызова слуг и охраны, песочница-яйцо, старая чернильница и несколько перьев. Обычных гусиных. Все в пределах свободного доступа. Не вставать, не тянуться. Ростовщику под пятьдесят, и внешне он походил на комара. Тонок и кровожаден. Насколько может выглядеть кровожадным, ссужающий деньги под процент.

Выпавшее нынче свободное время, хозяин кубышки проводил за подсчетом доходов. Не своих, а человека, по его мнению, не выдающегося, но проявившего способности. Иагу Глинна. Умение навариваться, вызывало у ростовщика нечто среднее между завистью, восхищением и досадой. Оттого мучился множеством вопросов, которые никому никогда не задаст. И не потому, что не ответят. Большие деньги не блещут чистотою родословной, а уж воняют…. Пусть не сами, но руки их стяжавшие. Глинн не исключение. Не занести в исключения члена общества, дважды это самое общество ободравшего. Так что вопросы отпадают, но компаньонаж с зерноторговцем в одном щекотливом дельце, обязателен к рассмотрению.

Расписывая цифры, ростовщик невольно подметил, больно удачно получилось. Удачно для Глинна. Запоздал подвоз зерна. Поползли слухи о новом голоде. Слухи подхватили кликуши с церковных папертей. Знамения грянули. Летающие чудища, многими якобы засвидетельствованные, объявились. Смерть Трия Брисса на пожаре собственного подворья. Все это, так или иначе, значительно увеличило прибыль торговца. Он и два года назад неплохо нажился, а нынче и вовсе удостоился прозвища Мешок на мешок. Мешок штиверов на мешок зерна. Прозвище о многом говорит и на пустое не липнет.

Перо, поскрипывая под нажимом, плавно бежало по бумаге, расставляя знаки сложения и умножения. Средняя стоимость пуда зерна, рост цен сначала вдвое, потом втрое и далее по возрастающей, усредненное количество проданного. Конечный результат, Ренфрю сначала подчеркнул, потом жирно обвел несколько раз. Было, было о чем приватно потолковать с удачливым лихоимцем.

Тягуче скрипнула дверь, оповещая о посетителе. Ренфрю потряс песочницей, просушить чернила. Сдул песок и отложил бумагу в сторонку, собираясь позже перепроверить подсчеты. В ошибку верилось мало, но вдруг что-то упустил, не добавил. А прибыток любит точность. Чужой прибыток ? до последнего медяка.

На лице ростовщика дежурная маска расположенности и участливости. Любой входящий, если не принес свой малый грош сейчас, то непременно принесет два, но попозже, что предполагает проявлять гостеприимство и радушие. Вот только рассмотрев вошедшего, расхотелось оказывать и то, и другое.

? Чем могу услужить, саину? – предельно вежлив ростовщик с молодым хлыщом. Тот очень прилично одет, оружие не дешево и выглядит так, словно в кармане пригрел удачу. В любимой игре ,,Кто таков? Зачем пришел и сколько попросит?? Ренфрю сделал следующие разумные по его убеждению умозаключения.

?Чулочник. Но скрывает. Разбойные морды и вольные манеры только у таких. Нарядился в лучшее. Свое ли? Не по родне ли одежка собрана, произвести благоприятное и положительное впечатление. Заявится, а то и потребует (знаком с их породой, потребует!), пятьдесят монет серебром. Но обойдется и сорока, и тридцатью. И двадцатью доволен останется. Вернет лет через пять, не раньше. Но пообещает весной, рассчитывая поправить благосостояние, воюя с тоджами.?

? Барон Поллак из Унгрии, ? представился Колин, соблюдая некую интонационную прогрессию. Он больше Поллак, чем барон, и больше унгриец, чем представитель доблестной, но малоизвестно фамилии. – Обналичить.

Ренфрю сунули выигранное в ,,Крякве и вертеле? обязательство.

?Подумать только! Целый бестолковый барон!? ? новое умозаключение ростовщика обострило забывчивость предложить гостю присесть.

Вексель Ренфрю признал. Его собственный. Ростовщик помнил едва ли не по именам, кому выдавал подобные бумаги. С нынешним владельцем ранее никогда не сталкивался. С таким-то лицом, не забываются. История получения векселя ,,бестолковым бароном?, Ренфрю не занимала. Прихотливы пути обретения и утрат, прослеживать их.

В роде людском простых величин не бывает. Во всяком своя закавыка. Своя червоточина.

?И какая в нем?? ? присматривался унгриец определиться с ростовщиком. Его черед угадывать. Хвост ,,младший? беспричинно не прицепят. Габор Гусмар, тоже младший, не сказать убогий. С этим как? Согласен добровольно таскать бремя вечно не первых или ищет лазейки и повода показать себя? Поддерживает под локоток или примеряется подставить подножку? Виона Ренфрю в подобном не заподозрить. Не из таких он. Идеальный человек на вторые роли. В семье, в компании, в общем деле. Слова лишнего не скажет, с инициативой не полезет. Оттого и лавка уменьшенная копия лавки старшего Ренфрю. Но у старшего сидит наемный работник, а здесь сам корпит. Однако создать видимость значимости мастер, каких поискать. На плечах дорогое горностаевое оплечье. Не настолько холодно в него кутаться. Перстеньки на пальчики наздеваны. На большой ? с рубином. В песочницу, судя по просыпанным крупинкам, подмешан толченый янтарь.

? Желаете сумму полностью? – делает не обязательное уточнение ростовщик, заглядывая в строки обязательства.

? Если возможно, ? сомневается (а ведь сомневается!) податель векселя, усаживаясь на гостевой стул.

? За время существование дома Ренфрю, а это без малого двести лет, еще никто не жаловался на затруднения в получении выплат.

? Не жаловаться, не значит остаться довольным.

? Не скажу про Унгрию, но известно ли саину, в Эгле мы выступаем гарантами многих. Так что, в Карлайре недобросовестных ростовщиков не отыщите, не старайтесь. В свое время мы ратовали за имущественный ценз для желающих открыть свое дело.

? Ценз в восемь тысяч введен всего-то сто лет назад, ? проявил удивительную осведомленность ,,бестолковый?. ? По меркам Унгрии сумма не очень велика, а в сравнении с Элатом, нашим добрым соседом, так и вовсе смехотворна. У них принято, у кого в обороте десять тысяч монет, ставить перед лавкой колонну. Двадцать – две. Перед вашей дверью пусто. Если это не ваша скромность, то, что тогда?

? Мы не в Элате.

? Деньги везде деньги.

? Это верно. И тут главное честность.

? Людей дающих в долг под девятнадцать процентов, а с имущественным залогом под пятнадцать, трудно обвинить в честности.

? А сколько надо? Попасть под обвинения?

? Нисколько. Вере претит ростовщичество. Стоит ли льстивое прозвание банчиери седьмого круга ада? Рядом с разбойниками и самоубийцами.

? Вере много чего претит. А для банчиери мы не слишком богаты.

? Родство с Кабодами не оказалось выгодным?

? Мы и сами….

? Бросьте. Большая часть денежных средств перешла к Ренфрю от них. Кабодам не повезло с наследниками. С их стороны в слиянии домов участвовали только девицы. Так что похвалитесь, чем другим. И не вздумайте приплетать обслуживание Золотого Подворья. Моффет не занял денег только у нищих с паперти Святой Агафии, ? унгриец откровенно загоготал. – А зря. Возвращать бы не пришлось.

? Вы интересовались историей нашей семьи? – не поддержал веселья Ренфрю. Не во всем следует потакать клиенту. Неправильно истолкует.

? Я интересовался, кто раздает поручительства направо и налево, безо всякой осмотрительности.

? Обычная практика.

? До той поры, пока однажды, кто-то не вывалит ворох таких бумаг, потребовав немедленных выплат.

? Мы справимся с любыми острыми моментами, ? уверил Ренфрю, но идейку ухватил, прижулил.

?Похоже на то, справитесь,? ? к собственному удовольствию отметил Колин и задал обескураживающий вопрос, к которому исподволь и замысловато подводил разговор.

? И потому не держите охрану?

Ренфрю непонимающе уставился на странного посетителя. Лицо ростовщика сделалось еще тоньше и кровожадней. Сказал ли барон достаточно, начинать думать плохо и беспокоиться?

? У вас перед входной дверью никого, ? с издевкой пояснил Колин притихшему ростовщику.

? Шутите? – все еще не определился Ренфрю, бояться или смеяться.

? В данную минуту не предрасположен, ? Колин ткнул острием шнепфера в пол. Вязкий звук неприятен мирному обывательскому уху.

? То, что вы не видели Отто, не означает отсутствие охраны, ? попытался убедить Ренфрю. Дурная слава не приносит прибылей, но уменьшает и отваживает солидных клиентов.

? Хотите спор? – открыто предложил унгриец. ? На вексель. Сторожа и не подозревают о моем присутствии здесь. Если не прав, бумага ваша. Прав – удвоите выплату. Идет?

? Как же мы выясним истину?

? Очень просто. Я встану за тот шкаф, а вы позовете вашего горе-Отто. Два-три вопроса и поймете за кем победа.

Ренфрю не из любителей пари и азартных споров, но подобного вызова не мог не принять. Отказаться, дать повод сомневаться в надежности Дома Ренфрю, подорвать доверие.

? Уговорили, ? согласился ростовщик и затрынькал колокольчиком. Звук и ритм открыто предупреждал о дурном расположение хозяина лавки.

Охранник вошел с запозданием, достаточным заподозрить правоту клиента. Но Ренфрю решил не сдаваться.

? Звали саин? – пробасил Отто. Голосок согласно комплекции ? богатырский. Живот на полведра каши.

? Что там за шум? Или мне показалось? – деловито хмурил брови ростовщик.

? Так и есть, саин. Бесстыжая девка, упилась до беспамятства и заголилась посреди улицы. Её, дескать, пекарь ославил заразной. Вот и предъявила засвидетельствовать, что здорова. Пьянь, она и есть пьянь.

? Надо прогнать. У нас приличное место. Посетителей распугают. Не ровен час увидят непотребство. Сегодня ни одного не явилось.

? Дык прогнал. А посетители, они после обеда ходят. Рано им. Балаболка-то межень не отбивала.

? Балаболка?

? Прощеница просим. На Хара еще не отзвонились.

? Ладно, ступай.

Пока ростовщик беседовал с нерадивым работником, Колин спокойно, в доступных обзору подробностях, рассмотрел в оконце внутренний дворик. Клетка содержания леопардов, пяток вооруженных детин. Старой, неподатливой векам кладки, здание. Окованная сверху донизу дверь, заперта на тяжеленные замки. Вторая, малоприметная, за плетями дикого хмеля. Задняя стена строения ? древняя ограда, возвышающаяся над новой покатой крышей в сажень, не меньше. И уже за оградой, в отдалении, необычная полуразрушенная колокольня. Углядел унгриец и схрон стрелка со шнеппером. И натянутую сеть с колокольцами и множество приспособлений против злоумышленников. Из охраны никто не спал и не зевал, службу несли, как положено. Бдели хозяйское добро и секреты.

Отпущенный хозяином охранник удалился и Колин покинул укрытие. Возможность подглядеть в исписанный и исчерканный лист использовал. Вион Ренфрю не первый человек в семье, но и не последний и явно подсчитывал продажи зерна. Начальная цифра и дальнейшие действия с ней на то указывали. Особенно двойной кругляш итога.

? Мои кровные! – насмехаясь попросил Колин.

? Какими желаете получить? Унгрийской медью? – не остался в долгу у патриотичного барона, раздосадованный нерадивостью слуги, ростовщик.

? Ноблями. А то столько разговоров о доме Ренфрю, ? намеренно язвит унгриец. ? Серебра и у Глинна предостаточно выдать.

Про серебро Колин упомянул специально, в качестве наживки. Заглонет? Ммм! Чего на листок косимся? Циферки радуют. Или смущают?

? Золотом расплачивается казначейство, ? назидателен ростовщик. Ему прекрасно известно, после того как король потребовал полностью сдавать благородный металл в казну, у столичной молодежи в манерах сорить рыжьем. ? Но для вас, пожалуй, сделаем исключение, ? держал марку Ренфрю. – Вам причитается восемнадцать ноблей, девять штиверов и три гроша.

? Округлите уж, не таскать с собой мелочевку, ? дозволил обсчет Колин. Опять же с умыслом.

?Ах, так!? ? мелькнуло на тонком лице сердитого ростовщика и, он округлил… до девятнадцати, повергнуть барона в замешательство и изумление, что вполне ему удалось.

Получив причитающуюся сумму, Колин покинул лавку, вызвав у Отто с начала удивление, а потом бурю худших предчувствий. Настроение, поднятое потехой с уличной девкой, молниеносно упало. Терять хорошую работу не хотелось.

Унгриец, сойдя с крыльца, повернул вниз по улице, размышляя о собственном никудышном лицедействе.

?Что это было?? – попробовал он повторно отыграть реакцию на несказанную и противозаконную щедрость ростовщика. ?? Наглядная бесталанность??

В проулке, в загаженной местными выпивохами подворотне, не привлекать ненужного внимания, унгрийца терпеливо дожидалась шлюха. Плату за работу она получила, но ей обещали прибавку.

? За такой приварок я и в церкви под попа лягу, ? жадно блестели глаза девицы, на серебро.

? Под попа не надо. Тем более в храме. А вот с парнями ростовщика сойдись, ? Колин добавил монет. – Одежду смени и личико освежи.

? Родом не вышла в шелковых панти ходить и морду жидким золотом мылить, ? пожалобилась шлюха на скудость и бедность.

?С виду не дура,? ? не готов разочаровываться унгриец. Он покривился, прищурился и, подбросив штивер, подхватил в кулак. Не угадывать выпавший жребий, искать спасения или укрытия, девка в испуге отступила в глубину подворотни.

Колин разжал денежку и показательно огорчительно хмыкнул.

? Не хочешь выглядеть приличной девушкой?

Растянутые ешь…. уш… на акцент не списать. Делается зябко спине, и подкашиваются ноги. Шлюха беззащитно всхлипнула. Тех, кто не хотят, вылавливают из канала или собирают по задворкам. Очень редко, единым целым.

? Как пожелаете, саин, ? подтвердила готовность работать на унгрийца, будущая приличная девушка.

***

По дубовому брусу, от помоста до края, ровно семь шагов. Над жадным пламенем, в восходящем потоке крепнущего бездымного жара, испуганной птицей застыла старуха. В рванье, с распущенными космами, заплывшим от побоев сине-красным лицом, с дорожками слез на грязных щеках и спекшимися в коросту разбитыми губами. Опустошенная усталостью и страданиями, она оглядывала колыхающуюся толпу, втиснутую в Висельную площадь. Людская болотина, обтыканная вешками охранения, беспокойно волновалась, в нетерпеливом ожидании поглазеть чужую смерть. В травницу тыкали пальцами, гоготали, плевали, посылали проклятья. Отчаянные бабы задирали юбки и платья, заголяли менжи и задницы – как тебе такой сглаз, ведьма? Охочие до зрелищ жамкали грязь кидаться. Праведные заранее припасли камни и кизяки. Нетерпеливые целили не промахнуться. Липкий комок конского навоза мазнул старухе по скуле, запутался в космах и остался висеть вонючей шалоболкой. Вытереться, выдрать пакость, потребуется отпустить левую, ломанную пытками руку, убаюканную правой, с разбитыми и вывернутыми пальцами. Пусть уж так. Не Чистый Четверг, не перед образами вставать.

Травница поборола страх, оторвала взгляд от толпы посмотреть вокруг. В последний раз. Все в последний раз. Небо, крыши домов, купола церквей, крикливые птицы, даже люди что пришли сюда. Совсем неподалеку, на перекрестие доходил мужчина. Разбитую человеческую плоть жрали черви, мухи грелись в ранах. Из порванных мышц торчали кости. В дыры щек вытекала сукровица, а единственный глаз едва видел. На расклеванном вороньем лице зависть. Она умрет, а он будет жить. Еще день или два. Существует ли наказание более тяжкое ? жить?

Зашептать бы молитву, помочь человеку, да о чем просить? О смерти? Можно ли такое?

Взгляд травницы метнулся дальше. В металлической клетке, скрючившись в тесноте, еле шевелится…. Мужчина? Женщина? Ребенок? Нечто. Бледное пятно просунуто сквозь прутья. Улыбка черной пасти.

Она умрет, а он будет жить. День или два. Или больше. Жить! Слушать колокола, видеть восход, чувствовать холод, стынуть под ветром. Подхватывать языком снежные хлопья, ловить их открытым ртом, собирать в пригоршни. Он будет жить!

?….Именуемая себя Силин Ардаж, тайно торговала приворотным зельем…, ? прогромыхал судейский обвинитель, подкрепив речь именами верных свидетелей. Никого из названных травница не знала и не слышала о таковых и уж тем более не продавала приворотного зелья. Не варила.

? ….Вступала в противоестественную связь с животными, ? и опять длинная цепь незнакомых имен. Оказывается, чтобы о тебе не придумали, придумке найдется множество очевидцев. Даже тому, как в полную луну собирала свою нечистую кровь! В её-то годы? Но собаку ей жаль. До слез. Только не осталось их. Выплакала. В пыточной. ,,Наряжаясь? в Пектораль. Сидя в Железной Деве и верхом на Кобыле. Скрючившись в Аисте и под Слезой Ангела. Выплюнула с остатками зубов. Выхаркала отбитыми легкими. Выблевала с желчью и желудочной слизью.

Она подобрала Жужа слепым щенком, беспомощным и жалким. Выходила, как смогла. Жуж для нее не пес. Младший брат, на которого хорошо ворчать и кормить с ладони. Но это ей. Пса опалили, доискиваясь колдовских знаков в виде перевернутой звезды и креста в круге. Жуж визжал и скулил, и рвался спрятаться у нее в ногах. Она визжала и скулила пожалеть блохастого. Но что жизнь какой-то собаки? Что им жизнь человека? Они исполняли порученную работу. Хорошо и на совесть. С полуживого Жужа содрали шкуру. Теперь она служит доказательством её ведьмовских прегрешений.

? …Наводила порчу, прибегая к нечестивым заговорам. Свидетельствует торговец Этен Морэс. Седьмого дня от Спаса он проезжал мимо подворья Силин Ардаж, после чего слег в горячке. Так же свидетельствует Ирма Лафот. Находясь в тяжести, столкнулась в притворе церкви с ведьмой Ардаж, и тем днем у нее случилось истечение из лона и выкидыш…

Здравомыслящим поразмыслить – ведьма в Святой Церкви? С каких пор? Не бывает! Но на площади не здравомыслящие. Здесь собрались посмотреть казнь старой разносчицы и пособницы зла. Некоторых из пришедших она в прошлом лечила. И хорошо лечила. Раз выжили и пришли.

? … На Андрея-Стратилата, после покупки ведьмой Ардаж в шинке малого штофа вина, хозяин шинка, Мэт Дей, заболел потрясухой и лишился рассудка, ? оглашал обвинитель очередной преступный эпизод, подтверждающий ведьмовство.

Его послушать, рот раззявишь! Ложь возвели, ложью засвидетельствовали и лжи своей боялись до обморочности. Когда судейский закончит драть глотку, недолго осталось, дадут последнее слово. Поплакаться на беды, холод, нужду и сиротство. Ей не надо придумывать, достаточно вспомнить. Поведать о маленькой девочке, из разоренного обоза беженцев, заплутавшей в незнакомом лесу. Об отбившей перепуганную реву у одичалых собак, старой отшельнице, не пожалевшей ребенку ломтя хлеба, лавки ночевать и времени учить. И про взрослую жизнь, начавшуюся не с благословения, а налета пьяных королевских ратников. Наставницу посекли сталью ? мешалась, а её выволокли из церкви, где искала защиты и спасения, и надругались в очередь. После неделю металась в бреду, хотела умереть. Не умерла. Молодой умирать страшно. Как умереть, не поживши? Не вернувши в долг полученное?

Отплакала, отвыла, отлежалась. Отлежавшись, побрела к священнику за утешением, сочувствием, пониманием. За целительным словом, умирить душевную рану. Но получила отлучение и тяжкую епитимью. За блуд. Потом нищенствовала, бродяжничала и побиралась. Не околеть в лютую стужу, сожительствовала с диаконом за тепло у очага. Стелилась под углежогов, укрыться от непогоды в их тесном шалаше. Прибилась к горемыке и рвала жилы на бесплодной пашне. Рожала мертвых деток, и варила настои, травить беспутным деревенским гуленам греховный приплод. Много зим минуло, много вод в реках утекло, а получается за прожитый срок, только-то и были семь лет под опекой мудрой отшельницы, горько вздыхавшей на обращение ,,матушка?. С тем и придется отойти в райские кущи, если они уготованы таким как она. Не за безгрешность. За терпение, за глупую надежду в высшую справедливость и перемены к лучшему. Не переменилось. И не перемениться. Полыхнет тополиной пушиной в смертельном огневище и раздует ветер пепел, то немногое что от нее останется, во все стороны света, в каких не нашлось ей ни приюта, ни трудного бабьего счастья, ни тихой старости, похожей на долгую теплую осень.

? … Согласно закону королевства, прежде оглашения и исполнения приговора, Силин Ардаж надлежит выступить в свою защиту, ибо не сыскалось доброхота молвить за неё. Говори теперь или прими должное с покаянием!

В этот самый момент большого отчаяния, горькой обиды и тоскливого одиночества, травнице попалась на глаза фигура в темно-фиолетовых одеждах. На самом дальнем краю толпы. Не едино со всеми, не частицей в целом, но обособленно. Он приходил к ней. Это она могла сказать уверено. Покупал рвотное. Баранец. Спрашивал омежник. Не продала. Побоялась.

Странно узнать именно этого человека из десятков прочих. Может потому что он не с ними? Наверное, не зря её судят как ведьму. Было что-то в крови, в сердце, в душе, в мыслях, в умении увидеть и принять, зачем он здесь. Травница еще раз окинула взором людское болотище. Многие из них сдохнут. Скоро. И омежника не потребуется.

Но не утешилась. Не простила. Ни пропащей своей жизни. Ни смерти верного Жужа. Ни того что пришли.

Пожевав губами, Силин сплюнула черным кровяным сгустком.

? Тьфу! Вот вам мое покаяние! – и, под всеобщий запоздалый ах! шагнула в огонь.

***

Из оконной шибины, заткнутой трухлявой рогожей, здорово тянет стылым. Но и морозный сквозняк не в состоянии выветрить затхлость плесневелого дерева, едкой настоявшейся сырости, отопревшей кожи, копоти выгоревшего свечного воска, кислотности мышиного помета и еще десятка запахов тлена и распада. От худой крыши на стенах потеки и разводья. Безжалостная, вездесущая вода сгноила потолочные балки, смыла краски фресок со штукатурки, а саму штукатурку, где вспучила, где облупила до кирпича. В кладке многоместно щели, трещины и эрозия. Некогда нарядная горница, а это горница, выглядит заброшено. Не отрадно в ней ни жить, ни находиться.

Морщинистый темноликий архиерей Васпиниан, немилосердно древен. По всем человеческим срокам. И его великие года уже не торжество жизни и духовного подвига, а укор мешкающей с обязательным приходом смерти. Зачем мучить человека немощью, болезнями и невзгодами? До коли терпеть ему? Но пожалуется ли старик на свое долгое житье, попеняет ли на затянувшийся век? Нет, нет, и нет. Уходят те, кому нечего делать среди живущих, нечем занять свои дни и часы, а у него слишком много долгов и перед живыми и пред мертвыми.

Архиерей закончил вдумчивое, въедливое чтение, по небрежению владельца, мятого-перемятого свитка. Трясущимися, старческими, скрюченными болезнью пальцами, бережно поправляя и ровняя края, скрутил бумагу, но из рук не выпустил. Не вернул, не положил на пустой черный стол. Оставил при себе.

? И поэтому вы здесь? – в голосе старца теплилась надежда, получить подтверждение. – Исполнить последнюю волю покойного отца?

? Не вижу иной, мало-мальски приличной причины находиться в вашей дыре, ? от гостя крепко пахнуло отвратной смесью дешевого пойла и чеснока. – Я видел разоренный тоджами Ксом, но и там не так скверно.

Осадить бы говоруна, призвать к уважительности, постращать епитимьей, а то и отходить архиерейской клюкой, за дверь вытолкать, прогнать, науськав дворовых псов. Но во власти юнца, ни больше, ни меньше, ближайшее благополучие монастырской братии. Во истину не познаваема мудрость Небес в своих помыслах. Потому не повздыхать, не поплакаться тяжкой доле, отпущенной Всевышним, но принять должной. Да и перед кем выказывать слабость? Перед неразумным маловером, отмеченным шрамами на юном лике.

? Время не щадит никого. Ни человека, ни его творения, ? втолковывал недорослю Васпиниан. ? Этим сводам тысяча лет. Столица начиналась от наших стен. Под нашим кровом находили пристанище первые монархи Эглер-хошксара. На наших алтарях выставлялись раки святых Хрисса и Фриды, а в подземельях монастыря годами хранилась королевская казна и Плащаница Шхины. С нашего иконостаса пяти церквам столичным щедро святыни отданы. На них и сейчас смотришь, сердцем благоговеешь. Не то, что нынешняя мазня, какую купцы вскладчину для Святой Афры в Энтурии приобрели. Там сроду хороших икон не писано, хотя от устава ни в чем не отступают.

? Зато теперь…., ? Поллак не стесняясь обидеть старика, изобразил самое отвращение.

? Мы монахи. Наша участь смирение, молитва и вспоможение сирым и нагим, ? поостыл старик. Или заморился от длинной речи.

? А в канаве у ворот, те, кому не вспомогли? – ёрничает унгриец, не жалея архиерейского самолюбия. ? Но мне собственно безразлично сколь древни и живописны ваши развалины, а причина моего пребывания у вас, известна из содержания бумаги.

? Свершение богоугодных дел, достойно всяческой похвалы.

? Ни похвала, ни благодарности не уменьшат расходов, привести в порядок здешнюю разруху. Пять тысяч штиверов на постройку новой колокольни вынь да положи!

Архиерей снес упрек. Не ответно ли ему слушать подобное? Не он ли упрекал братию, не привечать бродяжек в разоренном доме. Не отдавать последнего. Не довершать разор.

? Всякая ноша тяжка.

? Интересно, чья тяжелей?

? То пустой спор, саин, ? терпелив Васпиниан к неразумному юнцу. Не по добросердечию, по светлой корысти. Не взбрыкнул бы гость, не обманул бы нечаянных надежд. ? Не нами назначено, не нам отменять. Мне своя – молиться. Вам – своя. Проявить сыновнюю почтительность к последней воле родителя.