Текст книги "Проект Повелитель"

Автор книги: Игорь Денисенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Знаете, хлопцы, я не знаю, что так больно стукнуло по дверям. Но не хотелось бы мне попасть под такой удар.

– Чего сидеть, выход искать надо. Пойдем, что ли? – сказал Федя, поправляя лямку автомата и косясь на второго меня, притихшего на ступеньках. Я-младший сосредоточенно сосал большой палец правой руки. Трупики через сито пелены сыпаться сверху перестали. Видимо, насекомые одумались.

– Так что с этим делать? За спиной оставлять чужого себе дороже.

– Не трогай его, Федор. Пусть живет. Опасаться стоит, ну да бог с ним…

– А ты, Толстый, чего молчишь?

– Стрелять сам в себя я не собираюсь. Не чую я в нем врага.

– Пойдем, что ли?

И мы двинули по коридору, поочередно открывая двери и заглядывая в комнаты. Не скажу что нам не попадалось ничего любопытного. Просто мысли были сосредоточены на одном: выход. Поэтому всякие диковинки воспринимались поверхностно и не задерживали внимание. Только Хаймович мог притормозить, сосредоточившись на прочтении какой-нибудь бумажки. Младший Толстый плелся за нами следом и как-то внутренне поскуливал, словно потерявшийся щенок. Поначалу Косой нервничал, оглядывался и цыкал на него, когда он приближался. Потом ему это надоело. Химера, как определил его Хаймович, ближе чем на десять шагов к нам не приближалась, видимо имея опасения насчет наших намерений, но и не отставала. В комнаты следом за нами не лез, ему это было глубоко безразлично.

Меня изумляло только одно. На одном этаже, получается, жили циклоп и химера, и как они друг друга терпели? Бедная химера изображала из себя циклопа? И харчились они наверняка на складе, раз он знает, как сухарики распечатывать. Я вздохнул. Впереди на обозреваемом пространстве, как и на незримом, ничего живого и опасного не было. Разговор как-то не клеился, каждый думал, что будем делать, если выхода не найдем. Хаймович вообще крепко призадумался, хотя Косой пытался его растормошить.

– Ты обещал рассказать, зачем мы, собственно, бежали на четвертый этаж.

– Я же говорил – за лекарством.

– А конкретно? – Утрата рюкзаков Федю сильно огорчила, а потому ему срочно надо было обрадоваться – хотя бы отдаленной перспективе хорошего, но обрадоваться. Иначе он становился грустным и злым и обижал окружающих почем зря. Это я в нем с детства знаю. Хаймович, терзаемый чувством вины, ответил:

– Вы правы, пора вам рассказать. Лекарство это непростое, собственно, как и сам Муха. Когда всё случилось… Словом, я был уже немолод, и сосед мой Муха поделился со мной неким лекарством, поэтому я до сих пор жив и совсем не постарел за это время. Думаю, вы и сами это заметили. Вот как вы думаете, сколько мне лет?

– За шестьдесят, – наобум брякнул Федя неподъемную цифру.

– Ты ошибся почти в два раза.

– Чего?.. – не понял я.

– Мне больше ста лет.

– Гонишь! Столько не живут, – выразил Федор наше общее мнение.

– Молодые люди! Я никогда не давал вам повода сомневаться в своих словах, – возмутился Хаймович. – Конечно, у меня нет доказательств, и этот факт вам придется принять на веру. Но у меня есть дневник Мухи. Помнишь ту зеленую тетрадку, Максим, которую ты нашел в вертолете?

– Да ну на фиг? – удивился я. – Чего-то припоминаю… А откуда она там?

– Не знаю, как она там оказалась, и, собственно, подписи, удостоверяющей авторство Мухи, там нет, но есть намеки на кучу известных мне фактов, – многозначительно произнес Хаймович. Наш орел гордо поднял нос и вытянул шею.

– Да ладно, Хаймович, не дуйся, – сказал я примирительно, – сто так сто… Нам что, жалко, что ли?

– Я в снисходительности не нуждаюсь, – закипел Хаймович. – Возьмите и сами почитайте этот дневник! Убедитесь в моей правоте. А впрочем, вот вам доказательство.

И с этими словами он потянул из ножен нож и полоснул себя по кисти. Кровь мигом окрасила руку и закапала на бетонный пол, сворачиваясь пыльными каплями. И, пока мы с Федей ошарашенно пялились на сдуревшего старика, он вытер правой рукой левую и поднес ее нам под нос, показывая свою грязную окровавленную руку с розовой полоской свежего шрама.

– А нам голову морочил, что мутанты долго не живут.

– Кончай, Федя, его злить, а то он голову себе оттяпает в доказательство.

– Вот уж не дождетесь! – рассмеялся Хаймович, и обстановка разрядилась.

– Понимаю, – сказал Косой, провожая взглядом руку со шрамом, – такое лекарство будет подороже автомата.

– Конечно! Это жизнь, долгая жизнь. И ради такого средства я и тащил вас на четвертый этаж. Теперь вы понимаете?

– А то!

– Вот и ладушки, а теперь давайте бодрой рысью обследуем этаж, а то, боюсь, мы тут надолго застряли.

И мы затрусили дальше. Толстый-2 ныть перестал и спешил за нами. Любопытство было сейчас его основным чувством, он всё силился понять, чего это мы делаем. Кабинеты мелькали перед глазами. Были там какие-то твари в колбах. Одна из них мне запомнилась. Высокая девичья грудь, да и мордашка ничего, только ноги подгуляли. Не было у нее ног – лишь толстый хвост, покрытый чешуей. Косой потыкал в нее пальцем и спросил у Хаймовича:

– А как?

– Да вот так, – улыбнулся Хаймович, – ей свои Ихтиандры предназначались, а не люди.

Рядом в колбе с раствором сидел такой же, только самец, без первичных половых признаков.

– Икру они метали, что ли, как лягушки? – сказал с сомнением Федя.

– Сомневаюсь, судя по молочным железам, они все-таки млекопитающие.

Добежав до конца коридора, где, судя по нижнему этажу, обычно устраивали зверинец с клетками, мы обнаружили, что пол усыпан землей, причем, чем дальше от входа, тем толще становился ее слой, достигая в конце концов потолка.

– Стоп, – сказал Хаймович, – как бы не обвал это был. Хотя мне почему-то кажется, что это нечто другое…

Я поворошил ботинком землю. И действительно, земля рыхлая, такая встречается возле крысиных нор, а в больших количествах – возле нор самоходок. Не обвал, это точно. Закрыв глаза, пошарил перед собой. Ничего. Я уже приноровился и понял, что с закрытыми глазами лучше чувствую окружающее. Ничего живого и опасного не было – там, за холмом. Кивнул деду, мол, можно идти. И мы двинули в гору, по щиколотку утопая в земле. Наверху пришлось передвигаться ползком, до потолка было не больше метра. Так доползли до самых клеток. Здесь земли стало поменьше. И мы уселись обозреть открывшуюся картину.

Ржавые прутья клеток торчали в разные стороны, словно кудри на голове Луизы. Мне почему-то представилось, что это кто-то большой и толстый раздвинул их животом. Самое примечательное во всей этой картине – метровая дыра под самым потолком, на стыке со стеной. Из нее ощутимо несло сыростью и еще чем-то. Тоненький мутный ручеек вытекал из дыры и впитывался в землю. Первым заговорил Моисей Хаймович:

– Дыра – это нора, а нора – это не всегда крыса.

– Мне тоже такие не встречались.

– Толстый, пошарь там, – распорядился Косой. – Есть кто-нибудь?

Терпеть не могу, когда он командует, как будто без него не знаю, что делать.

– Косой, у тебя автомат, ты и шарь.

– Ну ты понял?..

– Понял, но не чувствую. Сейчас ближе подойду.

И я двинулся, с трудом переставляя глубоко уходящие в землю ноги. Добравшись до норы, ушел в землю почти по пояс, утонув в грязи. Хорошо тут водицы натекло. Уцепившись за твердый бетонный край, подтянулся на руках. Пахло нежилым, но кто-то тут гадил наверняка. Давно гадил. Была примесь еще какого-то запаха, вроде бы знакомого, но вспомнить его я не смог. А так пусто. Где-то далеко шла какая-то возня. Но это что-то мелкое, не иначе как крысы.

– Нет там никого. И самое главное – здесь сквозняк. Видать, этот лаз прямо на поверхность ведет. Полезем?

– Поскольку это единственный выход, решение очевидно. Максим, ты уверен, что там в проходе эта землеройка не сидит?

– Ой, Хаймович, любишь ты блудословие, – вставил Федя, – проще сказать нельзя? Лезем.

– Словоблудие, Федор, – поправил Хаймович.

– Короче, слов много. Полезли, Толстый. Давай я первый. Автомат у меня, если что.

– Да я уже почти…

– Максим, возьми фонарик.

– Не откажусь.

* * *

Грязно, темно и холодно. Земля сыпется за шиворот, скользит под ногами, хлюпает жижей под животом. И ты, сплошным комком грязи, извиваясь как змея, ползешь, срывая ногти о стылую и скользкую землю. Желание вернуться не заставило себя долго ждать. Еще сильнее было желание согреться, обтереться от грязи, просто полежать, расслабившись, пусть даже в грязи. Но оно невыполнимо, поскольку тут же соскользнешь вниз на головы спутников.

Подъем местами был настолько крутым, что приходится выбивать ботинками ступеньки, чтоб хоть как-то зацепиться. Им еще хуже. Косому летит в лицо грязь с моих ботинок. Пару раз он хекнул, думал обругать, но потом понял, что иначе никак, и замолчал. Позади Косого тяжело сипит Хаймович. Сдюжит ли старый?

Пару раз из руки убегал скользкий, как лягушка, фонарик и упирался мне в грудь. Толку от него не много, свет через заляпанное грязью стеклышко пробивается с трудом. Но что-то останавливает меня погасить его совсем. Хотя темноты я уже давно не боюсь, но без света будет совсем скучно.

Руки не слушаются. Пару раз устраивали привал, упирались ногами в стены и грели дыханием застывшие пальцы. Кажется, мука эта продлится бесконечно. Так и будем ползти до конца жизни, пока не помрем. Холод и усталость вытеснили все мысли и чувства, и я чуть было не прозевал момент, когда лучик света, брошенный вперед, вдруг выхватил из темноты какой-то предмет. И я остановился как вкопанный.

Косой боднул меня головой в ботинок и матюгнулся.

– Что? Что там?

Я не ответил, молча нащупывая за поясницей пистолет. Ответить было страшно. Торки!

Гнездо. Мелкие, размером с дикую собаку. Вот чей запах я учуял, но не опознал!

Деваться мне было некуда, им тоже. И я нажал на курок.

– Ты чего там?! – заорал Федор.

И я практически затылком увидел, как он рвет из-за спины автомат, который выскальзывает из непослушных рук. Напрасно, подумал я, стрелять он не сможет, я на пути. А через мой зад стрелять – пуля ударную силу потеряет. Как о многом можно, оказывается, успеть подумать за долю секунды! Но вот пистолет застыл в моей руке, бесстыже выставив оголенный ствол. Патроны кончились. Стало оглушительно тихо, и в этой тишине я услышал шорох отползающих гадов.

– Етит твою мать, Толстый! Ты в кого палил?!

– Мужики, вы ножи приготовьте, сейчас через торков поползем, может, подранки будут, – выдавил я из себя, облизнув пересохшие губы.

– Говорил тебе, пусти вперед! На, автомат возьми! – пихнул меня под зад Федя.

– Максим, ты как там? – озабоченный голос Хаймовича.

– Нормально, патроны только кончились.

– Автомат бери, скотина упрямая! – тычок под зад.

– Не, я сейчас из сумки второй ствол достану.

– Максим, – это Хаймович, – ты поаккуратнее с боеприпасами, впрочем, тебе виднее.

– Ладно, ползем дальше, – сказал я и, поменяв пистолеты, вцепился пальцами в землю.

Торков оказалось не так уж и много, по одному на брата, и признаков жизни они не подавали. Фонарик в левой, ствол в правой – выходило несподручно. Помаявшись, убрал пистолет за спину и вытащил нож. Нож – то что нужно! И упираться удобно, и панцирь у молоденьких торков нож протыкает. Разминулся с первым и оставил его Косому пощупать. Тот чертыхнулся, вляпавшись в его кишки. Странная брезгливость. Мы в грязи по самые уши, а он кишками брезгует. Впереди был еще один живой, но он усиленно отползал назад. Я буквально наступал ему на хвост. Страх пропал совсем, открылось второе дыхание. Хаймович говорит, что это адреналин поступает в кровь. Не знаю, что это такое, но кураж приходит точно. Я уже знал, что настигну торка и покромсаю его ножом на рагу. Так увлекся преследованием, что, когда перед глазами посветлело, сразу и не сообразил.

Нора кончалась. Торк это тоже понимал и удирал изо всех сил. Вот он дернулся, и черный силуэт мелькнул на белом фоне. Ушел, гад! Я добрался до края, и силы кончились.

Выпал из норы, поднялся на нетвердых ногах и тут же сменил нож на пистолет.

Рядом с норой лежал гигантский торк. Я вздохнул и присел рядом. Он был дохлый, серый панцирь уже выцвел, клешни потрескались и обросли мхом. Нора выходила в пристройку какого-то дома. Через приоткрытую дверь лился серый, простуженный свет. На улице то ли темнело, то ли светало. Из норы вывалились Федя и Хаймович, так же жадно, как и я, глотавшие ртом воздух.

* * *

Вещи горкой лежали в углу, а мы сидели у печки в исподнем и пили горячий чай, в который Хаймович для согрева плеснул чего-то спиртного. Жизнь казалась прекрасной и удивительной, как это всегда бывает после трудного похода. За дверью на втором этаже сиротливо скулил Толстый-2. Вот привязался! Хаймович кинул ему старый бушлат и пару кусков вяленой собачатины, мясо он стрескал, но скулить не переставал.

– Знаешь, Толстый, с этим надо что-то решать, – сказал Косой, прихлебывая из чашки.

– Да уснет он, не будет же всю ночь скулить, – ответил я и поморщился – нёбо обожгло кипятком, и шкурка теперь слазила.

– Да я не о том. Прикинь, если кто его увидит, подумает, что это ты.

– Ну?

– Блин, я думал, ты умнее. Ты посмотри на него! Он ведь безмозглый таракан, да и трус к тому же. Будут говорить, что у Толстого крыша съехала. Тебе это надо?

– Да мне по фиг! – ответил я, в глубине души посмеиваясь.

– Федор, ты предлагаешь убить живое существо только потому, что оно глупее и слабее тебя? – назидательно вставил Хаймович, помахивая в такт словам указательным пальцем.

– Не только, – жестко ответил Федор. – Мне, например, интересно на его натуральную морду взглянуть – что это на самом деле такое? А вам не интересно? И потом, как долго вы собираетесь этого дармоеда кормить? Ладно кот, он хоть крыс таскает, а от этого какая польза? А жрет он не в пример больше. Впрочем, вам решать.

И Косой дернулся, намереваясь подняться и уйти, но Хаймович остановил его жестом и продолжил:

– В твоих словах, Федор, есть доля истины и прагматизма. Нам не меньше твоего интересен его истинный облик и сущность. Интересно за ним понаблюдать, посмотреть на его поведение, узнать уровень его умственного развития. Ты еще никогда не был отцом, Федор, и это сказывается. Дети рождаются беспомощными и не приспособленными к жизни. Надо немало времени и усилий, чтоб от ребенка была хоть какая-то польза. Вот родится у тебя ребенок? Ты что же, поспешишь избавиться от обузы?

– Ну ты и сравнил, дед! То ребенок, а это неведомо кто!

– Знаешь, в старые времена люди помимо детей окружали себя животными. Они держали кошек, собак, лошадей. Заботились о них, кормили, учили простым командам. Создавали себе помощников. Может, из этого существа со временем получится помощник и друг. Нужно только время и терпение.

– Ну как хотите, – вздохнул Федя, – нянчиться, значит, будете как с ребенком? Погремушку вам в руки.

Косой хлопнул себя ладонями по коленкам, давая понять, что разговор окончен, и пошел к дивану. Мы с дедом в полном молчании допили чай и тоже пошли спать. Я прилег на диван рядом с Федей, натянувшим себе одеяло по самые уши. Косой не спал, я слышал это по его дыханию и колючим мыслям. Он считал себя абсолютно правым и незаслуженно обиженным. Впрочем, меня это недолго отвлекало. Сон большой теплой лапой накрыл меня до утра.

* * *

Просыпаться под свистящий чайник и вкусные запахи – верный признак удачного дня. Ворчание Хаймовича с утра пораньше – признак того, что день не заладится. Если приметы совмещались, значит, день пройдет как всегда. Последнее время приметы подводили.

Какая-нибудь фигня, да происходила.

– Вставайте, охламоны, завтрак готов, – забубнил Хаймович, – дел на сегодня много. Ловушки надо идти проверять. Запасы-то не бесконечные, их пополнять надо регулярно. А там, может, силки да ловушки уже опорожнил кто-нибудь, или протухла дичь наша. Да вещички свои приберите. Стирать ленитесь, так хоть на веревку под дождь повесьте. Сухое вам выдавай и чистое, да где ж его напасешься, если как свиньи извозились?

– Я теперь понимаю, почему, Хаймович, у тебя бабы нет, – сказал Косой, потягиваясь.

Хаймович разом замолк, ожидая продолжения.

– Две зануды в доме – это перебор, – продолжил Косой и хохотнул, уворачиваясь от брошенной дедом ложки.

Мы поднялись, с наслаждением натягивая на себя чистую и сухую одежку, прогретую у печки.

– Да не сердись, старый, – сказал Федя примирительно, – меня сейчас дома своя ножовка ждет. Только на порог – обиды, расспросы. Почему долго, ей, видите ли, сейчас волноваться нельзя. Брюхатая. Как будто до этого повода пилить не находила. Потом, конечно, ничего. Но попилить, как приду, у нее просто традиция…

– Женщины, – пожал плечами Хаймович, – они всегда так выказывают беспокойство о человеке, который им нужен. Если ты ей безразличен, она и не спросит ничего. Так что имей это, Федор, в виду. И привыкай.

Кружки налиты, сковородка с разогретой тушенкой на столе. Меня два раза звать не надо, я уже верхом на табуретке и с ложкой в руке. Кишка за кишку с утра заходит. Вроде ели вечером? Косой подошел к столу, но не сел, на ходу подхватил кружку и, хлебнув горячего, поставил на стол.

– Некогда мне с вами рассиживаться, домой надо. Спасибо, Хаймович! Побрел я.

Подхватив сумку и закинув автомат на плечо, Косой двинул на выход.

– Давайте вы сегодня свои дела решайте, я свои решу. Завтра заскочу, если что…

– Я провожу тебя, – кинулся я следом.

– Да не боись, не трону я твоего братишку, – усмехнулся Федор.

– Да я не боюсь, отлить надо…

– Так бы и сказал, что приспичило, а то – проводить.

Косой отодвинул засов и толкнул дверь. Дверь во что-то уперлась и открывалась неохотно. Федор недоуменно взглянул на меня. Что бы это могло быть? И уже с усилием поднажал, отодвигая то невидимое, чем она была привалена. Выглянул в просвет и присвистнул, выходя за дверь.

– Хаймович! Подь сюды. Тут жмурик.

Я выскочил и увидел тело на полу под дверью. Сразу и не сообразил, что это такое. Сквозь камуфляж на теле проступала шерсть, точнее, сама одежда как бы была на теле кусками, фрагментарно. Где одежды не было, виднелась густая зеленая шерсть, тоже с пятнами и переливами. Лицо было искажено предсмертной гримасой боли. В груди торчал вогнутый по самую рукоятку тесак. Но больше всего меня поразили ноги. Сверху вроде башмаки, а снизу обычная голая ступня с грязной пяткой. За моей спиной возник Хаймович и молча уставился на покойного Толстого-2.

– Это не я его, Толстый, – с волнением пролепетал Косой. – Мамой клянусь! Не я его…

– Тебя, Федор, никто и не винит, – Хаймович нагнулся и вытащил нож, рассматривая рукоятку.

– Нож мы ковали, Максим, а клеймо на рукоятке ставили для Джокера.

– Кот, сучара, – выдал я, – найду падлу сегодня же!

– Вместе найдем, – сплюнул Косой.

– А мне кажется, Максим, что неплохо бы тебе немного побыть покойником. Все теперь уверены, что ты убит. Надо только с толком это использовать.

Мы с Федей переглянулись. Идея толковая, только проку-то? Косой заиграл желваками, что-то обдумывая. Меж тем Хаймович наклонился к Толстому-2 и провел рукой по шерсти.

– Надо же! Как просто и эффективно, вы только посмотрите! – воскликнул дед.

Шерсть под его рукой становилась прозрачной как стекло, как рыболовная леска, сквозь нее виднелась серая кожа. А то, что мы приняли за камуфляж, было клочками плотно склеившихся шерстинок, окрашенных в камуфляжные цвета. Ботинки на ногах были сделаны таким же макаром. Осторожно и трепетно Хаймович принялся разглаживать лицо, стирая с него мои черты и проявляя его истинный облик. Лицо тоже было заросшее шерстью – морда, а не лицо, и не разглядишь толком. Только глаза остались человеческие, больные, с невыразимой мукой, со зрачками, черными, как ночь, и бездонными, как шахта лифта. Хаймович поднялся и стащил с головы извечную кепку.

– Похоронить бы его надо, ребята, по-человечески похоронить…

* * *

На свежий холмик дед водрузил две крестом перевязанные палки. Федя подмигнул мне, мол, соображает старый – могилу мою имитирует.

Хаймович обтер ладони и перекрестился:

– Суждено мне было родиться иудеем, Богу было угодно, чтоб я стал христианином. Не знаю, как молиться за тебя, но все мы под Богом ходим, упокойся с миром. Аминь.

* * *

Скучно. Сидеть дома мне было скучно. Не могу я без дела. Бродить, искать, залазить на непокоренные высотки. Выслеживать дичь, самому спасаться от дичи.

А дома я могу только есть и спать. Конечно, я могу еще помыть сковородку, постирать одежку, помахать молотом по наковальне, выделать шкурку. Дед пытался привить мне любовь к чтению. Может, я и полюбил бы это дело, но читать про чужой и непонятный мир, который я никогда не видел и не увижу, и на каждой странице приставать с расспросами к Хаймовичу – это выше моих сил. Хаймович уходил в столь пространные пояснения и воспоминания, что, слушая его, я забывал, о чем, собственно, книга.

Но сегодня редкий день, когда я один дома. Дед ушел проверять силки. Косой подался к своей банде, узнать новости и напомнить им, что он главный. Словом, предоставленный сам себе, я целиком ушел в хозяйственные хлопоты. Простирнул одежку в накопленной дождевой воде. Помыл сковородку. И прилег на диван рассматривать карты, найденные в вертолете, вникая в тайну линий, геометрических разводов и обозначения объектов. На одной из карт, как я догадался, был нанесен план города, таким, каким он был до взрыва. Я даже самостоятельно нашел на нем заветный домик со шпилем. Вторая карта оказалась темным лесом, в прямом и переносном смысле. В лесу, насколько я понял, находился некий объект под номером 7844 с буквами, разделенными черточкой: в/ч, рядом с объектом – некая клякса под именем «оз. Тихое». Скорее всего, сообразил я, вертолет оттуда и прибыл. Дальше пялиться в непознанное мне стало скучно, напала зевота, и я собирался вздремнуть еще минут шестьсот. Но планы мои порушил хлопнувший дверью Хаймович.

С порога он хлопнул на пол тяжелый рюкзак, а мне кинул длинноухую тушку. Хаймович был в прекрасном расположении духа.

– Вооружайся ножом, друг мой, и свежуй зайцев! Удивительно! Но лесное зверье заселяет город. Ставил петли на собак, а попались зайцы. В рюкзаке еще два да пара десятков крыс. То, что город стал зарастать почти сразу после катастрофы, вполне закономерно. Сейчас никого не удивляет ни куст, растущий из асфальта, ни крона дерева, выглядывающая из окна разрушенного дома. Но, что здесь делать лесному зверью, непонятно. Лес, конечно, наступает на город, но в нем и корма для животных несравнимо больше. Нам это, конечно, на руку. В последнее время собак в городе поубавилось.

Пока Хаймович погружался в рассуждения, я, не теряя времени, стягивал шкурку с подвешенного за ногу зайца. Нам это раз-два, и готово. Вот с крысами возиться я не любил – мелочь и времени отнимает уйму. Меж тем Хаймович ударился в воспоминания:

– Зайцев, Максим, надо готовить в сметане, исключительно в сметане. Это большая ошибка – тушить их в вине. В вине мясо приобретает неприглядный цвет свернувшейся крови. В сметане же заяц теряет свою жесткость, мясо обретает недостающую ему сочность и жирность – исключительно благодаря сметане. Эх, как жаль, что сметаны сейчас днем с огнем не сыскать. Как замечательно готовила зайцев наша соседка тетя Клава! Ее муж, довольно угрюмый и неразговорчивый тип – как же его звали?.. Дай бог памяти, э-э-э?.. Неважно, он был страстный охотник и в зимнее время просто заваливал ее зайцами. Она же, по доброте душевной, угощала нас. А мы с зайцами поступим следующим образом. Надо будет повесить их в коптилку, и будет зайчатина горячего копчения. Уверен, что получится исключительно вкусно. Надо бы проверить, Максим, есть ли у нас еще яблоня?

– Угу, – ответил я, бросив последнюю тушку в тазик, и поднял тазик на стол от греха подальше. Душман нарисовался и завертелся под ногами, обтирая хвостом штаны и выводя рулады кошачьей песни. – Кишки ешь! Не фиг морду баловать!

Видя, что с мясом обломилось, Душман с урчанием поволок кишки под лестницу.

В окно гостевой комнаты влетел камень и прокатился по полу. Что за гость?

– Старый, ты дома? – донеслось с улицы.

Кажись, Кот. Я взглянул на деда и принялся ожесточенно жестикулировать, болтая ладонью у рта, давая понять, чтоб дед его заговорил и задержал. Сам же схватил тесак и тенью метнулся по лестнице, бесшумно отводя задвижку на двери. Хаймович кивнул и вышел в гостиную.

– Дома.

– Вижу, ты Толстого уже прикопал? И правильно, чего мясу тухнуть.

– Зачем пришел? – спросил Хаймович сухо.

– Ты сильно, дед, не возникай. Толстого теперь нет, и с Косым скоро разберемся. У тебя теперь один хозяин будет – Джокер.

– Один Бог мне хозяин. А другой власти надо мной никто не имеет.

В это время я уже крался к окну второго этажа, собираясь застать Кота врасплох. Не из подлости и не ради удара исподтишка – просто боялся, что при моем появлении он сделает ноги. А бегать я не любил, не то что прыгать и лазить. Вот я уже у окна, можно прыгать. Разговор продолжался:

– Ты, я вижу, дед, еще не проникся, хочешь умереть раньше времени?

– Ты никак угрожать пришел? – ответил Хаймович вопросом на вопрос.

– Дело к тебе есть. Железяку одну сделать надо, – сменил тему Кот.

– Не интересует меня твоя железяка. И тут я спрыгнул.

– Т…ты! – удивился Кот, хватаясь рукой за нож.

Но вытащить его он уже не успел. Я всадил нож ему в грудь снизу вверх и ковырнул слева направо, разрезая сердце, не оставляя ему ни единого шанса. Кот дернулся и завалился на спину. Я отвернулся от него, взглянул на Хаймовича. Тот, странно кривясь, смотрел на меня.

– Нехорошо, Максим, прерывать разговор.

– Да ладно! Зачем говорить, если конец известен. Сейчас оттащу подальше, потом крысок дочищу.

Не нравился мне взгляд Хаймовича – будто он осуждал меня за что-то. За что? Он же знал, чем дело кончится. И прав я был, говорить тут не о чем. Только вот осуждение во взгляде куда девать? И я хорош, словно нашкодивший ребенок, крыс приплел, словно провинность какую собирался отрабатывать. Плюнуть, растереть и забыть!

Подхватив Кота за ноги, я с остервенением потащил его к соседскому дому. Кину в подвал, и всего делов. Но тяжелый взгляд Хаймовича буравил мне спину. Дотащив до места, оглянулся. Деда в окне не увидел. Обшарил карманы Кота. Помимо ножа обнаружил тонкую фляжку с самогонкой производства «Джокер и компания» и чуть не прозевал в маленьком кармашке на штанах золотое колечко с красным камешком. Как удачно! Будет чем Розу порадовать. А пойду-ка я к ней? На сердце было невыразимо тяжело. Да что за напасть такая? Вроде ничего особенного не приключилось, но словно мешок с камнями кто подвесил. Скинув труп в подвал, я хлебнул из фляжки и, подождав пока мягко стукнет по голове, а в животе разгорится тепло, двинулся в известном направлении. Ну не мог я сейчас Хаймовича видеть, никак не мог.

* * *

Постучал костяшками пальцев в гулкую железную дверь. Дома она. Я это уже знал.

Даже видел, в какой комнате находится некая размытая и теплая тень. За порогом зашебуршало, и дверь со скрипом открылась.

– С чем пришел? – спросила она.

Я молча протянул зажатое в пальцах колечко и только потом поднял глаза.

Роза постарела. Мешки и морщины под глазами, которые пристально и испытующе смотрели на меня. Она поправила прядь волос, и я увидел их белые седеющие корни.

– Заходи.

Дальнейшее описывать стыдно и больно. Я напился почти до беспамятства и происходившее помню урывками. Жарко, потно. Кружится голова. Потом я сижу рядом с ней на кровати и что-то говорю, говорю и говорю. В жизни так много не говорил. Она молчит и держит меня за руку, изредка то поглаживая ее, то сжимая. Мне становится легко от ее молчания. Чувствую, что она понимает всё сказанное мной и принимает безоглядно, без недомолвок и осуждения. И я засыпаю, уткнувшись лицом в ее душистые и мягкие волосы.

Разбудил меня громкий стук в дверь. Роза выпорхнула из-под моей руки, как перепуганная пташка. Накинула халат и вопросительно посмотрела на меня.

– Открывай, – прошептал я пересохшими губами, – это Косой за мной пришел.

Косой заявился громогласный и нарочито веселый.

– Вставай, лежебока, дела ждут! Что ж ты зайца-то забыл взять? Вот дед просил занести. Принимай гостинец, Роза.

Роза приняла тушку и унесла на кухню. Федя, воспользовавшись ее отсутствием, быстро склонился к моему уху и зашептал:

– Ты чего, кобелина, старику ничего не сказал? Он там места себе не находит… Хорошо, я догадался, куда ты свалил.

Я поднялся и стал напяливать штаны, ища взглядом по комнате остальную одежду. Меж тем Федя прибавил громкости:

– Пока ты тут кувыркаешься, рой в городе свирепствует. У меня двое пропали – Малыш и Шустрый. Джокер троих недосчитался, и Кота в том числе.

При имени Кот Федя подмигнул и прижал палец к губам. Я ничего не понял и спросил вполголоса:

– Ты Розу, что ли, в стукачестве подозреваешь?

А она как раз зашла в комнату. Надеюсь, не услышала. Косой кивнул, как бы наклоняясь за моим ботинком.

– Вижу, горел ты синим пламенем… Одежонку раскидал. Давай, хлопец, собирай манатки.

– Да вот, собственно, и всё.

Я затянул шнурки и подхватил с полу куртку.

– До свидания, Роза, прости, если что не так.

Роза, до того безучастно смотревшая на мои сборы, вдруг подошла и, поднявшись на цыпочки, поцеловала меня в щеку.

– Береги себя, Максим, – сказала она и отвернулась. Косой же ухватил меня за плечи и увлек за собой, на ходу крикнув:

– Учти, Роза, Толстого ты не видела. Не было его у тебя, если кто спросит.

В этот момент я ощутил спиной, что Роза украдкой утерла слезу.

Мы вывалили во двор и в темпе зашагали в направлении дома Хаймовича. Повернув за угол дома, я избавился от объятий Феди.

– Давай рассказывай, что происходит? Как все это понимать, твою мать!

Федор зашипел:

– Ты, лопух прошлогодний! Весь город знает, что Роза у Джокера на довольствии.

– Врут! Сроду никого у нее не заставал, – отмахнулся я.

– А часто ты у нее бываешь? Ты когда ей последний раз еды приносил? Она что, росой питается?

– Ну, неделю назад…

– Вот! А голод не тетка. Может, и не часто их обслуживает, но свои люди Джокеру нужны, чтобы знать, что в городе делается, вот и бегает к ней мальчонка, хавку таскает да новости собирает.

– Ты-то откуда знаешь?

– Оттуда – этому пацану лишний кусок не помеха. Мне он тоже докладывает.

– Господи, – вздохнул я, – скажешь ему, чтоб про меня не говорил, и всего делов.

– Скажу, – вздохнул Косой, – только нет у меня в нем уверенности.

– На фиг тогда кормишь?

– На всякий случай, – подмигнул Федя.

– Что еще случилось, рассказывай.

– Пока нас не было, люди Джокера пробовали мою хату на прочность.

– И как?

– Ружье их сильно удивило. А дробь в жопу огорчила до невозможности. Но я думаю, они еще придут, и к этой встрече надо готовиться. А у нас рюкзаки в подземелье остались.