Текст книги "Неспортивная история"

Автор книги: Игорь Агеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Я к тебе все равно не пойду, – снова делает заявление Панов.

– Туда, – Шура показывает наверх, – ты тоже не пойдешь.

– Посмотрим. – Панов хочет прорваться, но пятиэтажный толкает его ногой в живот. И Леша, удерживаясь за перила, считает ногами ступени в обратном направлении.

– Ну-ка, быстро на улицу! – зверею. – Оба! Чтоб духу вашего!..

– Как скажешь, – мрачно вздыхает Шура. – Пошли.

Они с Халиковым спускаются вниз, проходят мимо Панова, как мимо пустого места, и выметаются на улицу.

Панов стоит какое-то время на месте, смотрит в пол, потом нагибается, подбирает цветы и идет ко мне.

– Отойди, – говорит.

Уступаю ему дорогу. Он проходит к лифту, нажимает на кнопку вызова. Лифт спускается, останавливается. Панов открывает дверь шахты.

– Постой, – прошу я его.

– Ну?

– Я… Я, может быть, люблю тебя, Панов, – говорю. – Потому и приглашаю.

Он смотрит на меня… И начинает смеяться.

– Не веришь? – гляжу исподлобья.

Панов ничего не говорит, смеется, заходит в лифт и уезжает. Его смех поднимается наверх вместе с ним.

У меня изнутри вырывается какой-то рык. Я что есть силы луплю по клетке шахты ногой и бросаюсь вниз. Вылетаю на улицу. Пятиэтажный и Халиков спешат навстречу.

– Ну что? Ушел? – спрашивает Шурик.

– Хрен с ним, – иду быстро, не останавливаясь. – Все равно никуда ему… – задыхаюсь.

Идем быстрым шагом, почти бежим.

Прошло два дня. Как сейчас помню, пятница была.

– Серебрякова! – слышу окрик Елены. – Магнитофон – мне на стол!

Поднимаюсь с места, «плэйер» висит на груди, наушники сброшены на шею.

– Я ж его не слушаю, – возражаю.

– Я тебя просила не приносить его в школу.

Пожимаю плечами, снимаю «плэйер», несу его Елене.

– А почему, Елена Михайловна? – вступается за меня Шептунова. – Она ведь его на перемене только…

– Несправедливо, – подхватывает кто-то.

– Тишина в классе! – срывается Елена и мне: – Пусть за магнитофоном мать зайдет.

Возвращаюсь на место.

– Ну, вообще! – возмущается Шептунова. – Скоро рта не дадут открыть.

– Шептунова, – говорит Елена, – может, тебе прогуляться захотелось?

– Мне?.. Нет.

– Тогда иди к доске, здесь и откроешь рот.

– Ну, порядочки… Совсем уже… – возмущается народ.

– Тишина! – стучит Елена ладонью по столу.

Перемена. В этот день у нас две пары – алгебра и геометрия. Сейчас – перерыв.

Подхожу к классу оглядываюсь по сторонам. Вроде бы никто на меня не смотрит. Быстро открываю дверь…

…А в это время Елена Михайловна находилась в кабинете директора. Директор школы Георгий Матвеевич, грузный, лысоватый мужчина лет пятидесяти пяти, сидел за своим столом. Возле окон меряла шагами комнату Валентина Николаевна.

– Елена Михайловна, – говорил директор, поправляя на носу очки в роговой оправе, – вчера мне звонила мать Татьяны Серебряковой…

– Я уже предупреждала Елену Михайловну, – поддержала директора завуч.

– Да-да, – перебил ее Георгий Матвеевич. – И вот Валентина Николаевна жаловалась на вас. Нам кажется, вы не совсем верно ведете себя… м-м… по отношению к этой девочке.

– Георгий Матвеевич, – сказала Елена Михайловна, – пока я ее классный руководитель, я буду вести себя так, как считаю нужным…

…В классе – никого. Лежат на столах учебники, тетради… Подхожу к учительскому столу. Ключ торчит в ящике. Медлю секунду-другую, быстро выдвигаю ящик, вытаскиваю свой «плэйер». На журнале – ручка Елены. Кладу ее в ящик, задвигаю. И в этот момент за моей спиной открывается и закрывается дверь…

… – Да поймите же, – страстно говорила Валентина Николаевна, – девочка трудная, с огромной психологической травмой, растет без отца… Помягче надо с девочкой!..

– Я вот смотрю, – директор держал перед собой листок бумаги, – учится она хорошо, можно сказать, отлично учится. Дисциплину особенно не нарушает. Извините, я вас не понимаю, Елена Михайловна.

…Одной рукой держу Халикова у стены. Другой прижимаю к себе магнитофон.

– Ох, если заложишь, Халява, я с тобой такое сотворю.

– Чё ты, чё ты! Могила!.. – лепечет. – Я ничего не видел.

– Иди, – отпускаю его, – встань на стреме с той стороны.

Халиков поправляет скомканный пиджачишко и выкатывается за дверь…

… – Конечно, – соглашалась с контраргументами Валентина Николаевна, – она, действительно, не такая, как все. Она – личность. Так это, по-моему, прекрасно, это приветствовать надо. А ее фокусы?.. Что ж, детское самолюбие. Она же, несмотря ни на что, еще ребенок! Надо ж ей утвердиться среди одноклассников.

– Боюсь, вы ее недооцениваете. – Лицо Елены Михайловны раскраснелось, волосы еще больше растрепались.

– Ну вот что, – сказал Георгий Матвеевич, тяжело приподнимаясь из-за стола. – Валентина Николаевна, в конце концов, права в одном. Как говорил Герцен, любовь, Елена Михайловна, все-таки более догадлива, чем… м-м… нелюбовь. Так что подумайте, пожалуйста. Серебрякова уже немало сделала для спорта… И для страны, если хотите. А теперь ее доверили нам. И давайте подойдем к этому со всей душой… м-м… и ответственностью…

…Выхожу из класса, прикрываю за собой дверь. Халява на стреме стоит, по сторонам смотрит.

– Ну, чего? – спрашивает.

– Ничего, – отвечаю. – Свободен.

И мы расходимся в разные стороны, будто нас здесь и не было.

Елена стоит у стола, ищет глазами ручку. Приподнимает журнал, проверяет руками бумаги. Наконец открывает ящик… Достав оттуда ручку, собирается было сделать в журнале какую-то запись, но тут, что-то вспомнив, снова лезет в стол.

– Серебрякова! Где магнитофон?

– Вам лучше знать, – встаю. Елена еще раз, на всякий случай, заглядывает в ящик.

– Думаю, будет лучше, если ты сама его вернешь.

– У меня его нет, – изображаю на лице высшую степень удивления.

– В самом деле?

Беру сумку, открываю и демонстративно вытряхиваю все содержимое прямо на пол. Учебники, тетради… Бросаю туда же сумку, развожу руки в стороны:

– Обыщите.

В классе такая тишина, что аж в ушах звенит.

– Кто взял магнитофон? – спрашивает Елена и обводит глазами класс.

Молчание.

– А между прочим, – как всегда задумчиво, говорит Шлепаков, – у меня вчера книжку библиотечную кто-то… – он причмокивает губами.

– Ага, – подхватывает Александрова, – а у меня ручка пропала с золотым пером. Я сначала думала – потерялась, но я ее обычно в пенал кладу.

– И у меня два блока жвачки из портфеля – тю-тю! – заявляет Тюхин.

Смотрю, сначала один, другой, потом еще и еще, и, наконец, все поворачивают головы в сторону Панова.

Панов отворачивается, смотрит строго перед собой, никого не замечая.

Тут встает Шура-пятиэтажный и направляется прямо к нему.

– Вернись на место! – одергивает его Елена.

– А чего? – Шурик кивает на меня. – Вон ее уже обыскали. – И Панову: – Покажь папочку!

Леша в ответ подымает папку с пола, запихивает ее в стол.

– Обойдешься.

– Ну-ка, держи его, – приказывает Шурик Нечаеву и еще одному приятелю, который за соседним столом.

Начинается свалка. Панова за руки держат. Пятиэтажный папку из стола достает.

– Не сметь! – кричит Елена и спешит Панову на выручку.

– Вот он! – Шурик подымает высоко над головой мой «плэйер».

Тут, конечно, общее «ах!» Елена останавливается. Панова отпускают. И Леша через всех на меня смотрит. Ой, как смотрит!.. Чувствую еще чей-то взгляд. Халява. Глаза у него прямо треугольные от удивления.

Панов срывается с места и бежит из класса.

Шитикова было дернулась за ним, на меня оглянулась… Смотрю на нее в упор. Она глаза опустила, вернулась к своему стулу.

– Пожалуйста. – Шурик передает магнитофон Елене.

А я Халикову незаметно кулак показываю. Халява кулак видит, втягивает голову в плечи, садится.

– Сколько волка ни корми, он все равно в лес… – мрачно замечает кто-то.

– Я не верю, – твердо говорит Елена, глядя на магнитофон.

– Коне-ечно, – тянет Шептунова, – любимый ученик. Традиций не нарушает.

– Шептунова! – срывается Елена. – Немедленно выйди за дверь.

– Почему это? – возмущается шепелявая Лидочка.

– И что же, так и будем с ворюгой в одном классе?! – Нечаев кричит.

– Правда глаза ест!

– К директору! Или в милицию!

– Правильно!.. Хватит с ним нянчиться!

– Ти-ши-на! – останавливает их Елена. – Шептунова, я просила тебя покинуть класс.

Лида, шмыгнув, встает, топает к выходу и стучит на прощанье дверью. Тут я, собрав разбросанные на полу учебники, перекидываю сумку через плечо, иду вслед за ней.

– На место! – приказывает Елена.

– К директору надо, – говорю всем, не обращая внимания на Елену. – И собрание. Чтобы рот не затыкали.

– К директору! – подхватывает пятиэтажный.

– К директору! – шумит Нечаев.

– К директору! К директору!..

Идем быстро по школьному коридору. Впереди я, чуть сзади пятиэтажный, Шептунова, Нечаев… Двадцать с лишним пар ног гулко шлепают по школе. За дверями кабинетов идут занятия. Сворачиваем направо, выходим на лестницу. Тах-тах-тах-тах! – дробно застучали по ступеням вниз…

…А в это время Елена Михайловна сидела в опустевшем классе, уткнув лицо в ладони.

Она устало провела пальцами ото лба до подбородка, подняла голову и тут заметила оставшегося за последним столом Халикова. Он сидел в классе один, не смел двинуться с места.

– Ну, а ты что же? – бесстрастно спросила Елена Михайловна.

– Я… Это… – Халиков встал, прижимая к себе папку. – Голова… Заболел я. Мне домой надо.

Елена Михайловна слабо кивнула и снова опустила лицо на ладони…

…Спускаемся с лестницы. Впереди длинный коридор. В конце коридора– кабинет директора'. Идем. Теперь кажется, что все шагают в ногу. Так и хочется вслух: раз-два! Раз-два! Раз-два!..

…Леша Панов стоял в подворотне, напротив школы, прислонившись спиной к стене. Куртка на нем была расстегнута, шарф торопливо закручен вокруг шеи, вязаную шапочку Панов мял в руках. Отделившись от стены, вдруг решительно натянул шапочку на голову и направился через дорогу к школьному крыльцу. Остановился, пройдя метров пятнадцать, постоял, повернулся, пошел назад. Походя он зачерпнул с газона горсть снега. Вернулся на прежнее место, слепил снежок, жадно откусил от него чуть ли не половину, пожевал, выплюнул. Посмотрел на здание школы и изо всей силы влепил снежок в противоположную стену…

…Стоим в кабинете Георгия Матвеевича. Кабинет небольшой, так что мы еле-еле смогли все сюда втиснуться.

– Пригласите Елену Михайловну ко мне, – говорит директор, – а сами поднимайтесь наверх и ждите нас в классе.

– Так, может, милицию вызвать? – спрашивает кто-то за моей спиной.

– Обойдемся без милиции, – отвечает Георгий Матвеевич. – Пока не поймем, так сказать… м-м… что к чему…

…Панов сидел у стены на корточках, сунув руки в карманы куртки, подняв лицо к каменному своду арки. Думал. Потом он встал, собрался было повернуться и уйти, но вдруг увидел выскочившего на крыльцо Халикова. Тот быстренько сбежал по ступенькам вниз и часто-часто, оглядываясь на школьные окна, затрусил через трамвайную линию.

Панов выглянул из подворотни, проследил за направлением движения Халикова и, повернувшись, бросился дворами, наперерез…

Халиков шел быстрым шагом, глядя под ноги, мимо кирпичной пятиэтажки, в которой жил. Он миновал одну-две парадные двери и свернул в небольшой проход, ведущий к третьей, своей. Поднял глаза и остановился как вкопанный. У входа его поджидал Панов. Их взгляды встретились.

Федюня вышел из оцепенения через три-четыре секунды. Попятился сначала, а потом, развернувшись, бросился бежать. Панов быстро догнал его, подсек ногу. Халиков грохнулся на заснеженный асфальт.

– Вставай, – сказал Панов.

Халиков зашевелился, повернулся на спину, сел.

– Вставай! – Леша схватил его за шиворот, поднял, поставил на ноги.

Халиков шмыгнул носом, потянулся было за валявшейся на асфальте папкой. Панов одной рукой встряхнул его, другой подобрал папку и так же, за шиворот, потащил Федюню к скамейке. Рывком усадил Халикова, сел рядом.

– Ну?.. Рассказывай.

– Чё? Чё? – засуетился Федюня. – Я ничего не знаю. – И он попытался встать.

– Все ты знаешь. – Панов силой удержал его рядом. – Рассказывай!

– Не, – мотнул головой Халява, – не знаю.

Панов встал, прошелся вперед-назад перед скамейкой, повернулся к Халикову и, взяв того за грудки, поднял, как куль.

– Я убью тебя, – сказал он убежденно. – Я убью тебя, Халява. Понимаешь?.. Не ради себя. Ради Елены.

– Пусти, пусти… – захрипел Хали-ков.

Панов с силой толкнул его на скамейку:

– Говори.

– Я не знал, что она тебе магнитофон подбросит, – заскулил Халява, потирая сдавленное горло. – Я думал, она его для себя…

Панов с облегчением выдохнул воздух, опустился на скамейку, рядом с Федюней.

– Ну вот и хорошо, – сказал устало. – Вот и хорошо…

Стоим скопом возле кабинета математики. Занятия во всей школе продолжаются, но у нас следующий урок, историю, отменили в связи с событиями.

Ждем.

– Замнут это дело, – говорит Шептунова с сомнением, – начальству лишний скандал ни к чему.

– А мы-то на что? – возражает Нечаев.

– Куда они денутся? – грозит пятиэтажный. – Как скажем, так и будет.

Настроение в народе воинственное. Ходят кругами на одном месте, друг друга подбадривают, переглядываются, готовятся к бою.

– Шурик, – спрашиваю, – а куда Халява делся?

– Не знаю, – пожимает плечами, – здесь где-то был…

Вдруг слышим шаги. По коридору к нам идут Георгий Матвеевич, Валентина Николаевна, Елена. Лица у всех троих, будто касторки накушались. Серьезные, сосредоточенные.

Подходят. Елена дверь отпирает.

– Заходите, – говорит директор.

И мы потянулись в класс.

А в это время Панов и Халиков спешили к школе.

– Лёш, – вдруг остановился Федюня, когда они уже перешли трамвайную линию, – я туда не пойду.

– Пойдешь, – сказал ему Панов.

– Не, – возразил Халиков. – Скажи, будто ты сам догадался. Она ведь меня…

– Халява, – Панов положил руки Халикову на плечи, – я тебя очень прошу, пойдем!.. Мне одному не поверят, ты же знаешь. Ну, стань ты человеком, хоть на полчаса!

Халиков, опустив глаза вниз, отрицательно замотал головой.

– Что, мне тебя на руках нести, что ли?

Халиков шмыгнул носом, посмотрел куда-то в сторону.

– Ну? – потрепал его по загривку Панов. – Пойдем?.. – Повернулся и за шагал к крыльцу.

Халиков постоял, постоял на месте и поплелся-таки вслед за ним, как на гильотину…

И вот Халиков и Панов стоят у доски, перед классом. Федюня глядит себе под ноги, ощущая себя человеком конченым. Панов смотрит на него, сунув руки в карманы брюк.

За учительским столом Елена, Георгий Матвеевич, Валентина Николаевна.

– Да ведь он его запугал! – вскакиваю с места. – Ведь Халяву запугать…

Тут я затыкаюсь, потому что вижу глаза моих одноклассников. Слов таких еще не придумали, чтобы рассказать, что в этих глазах! Беру свою сумочку и медленно-медленно иду по проходу к дверям. Тридцать пар глаз ведут меня, как под прицелом. Вдруг крик с заднего стола, словно молния. И кричит-то, кажется, Шура-пятиэтажный:

– Держи ее, гадину, а то уйдет!

Все тут же с мест повскакали. Руки ко мне потянулись. Я рванула, как на стометровке.

– Наза-ад! – кричит что есть мочи Елена. – По местам!

И тут я успеваю из класса выскочить…

А в классе все вернулись за свои столы, и Елена, преодолевая удушье, выдавила из себя:

– Откуда в вас это?.. В том, что произошло… Что Серебрякова… Она сама, может быть, меньше всего виновата… И я, конечно, была последней идиоткой, когда понадеялась… Извините… – И Елена выбежала в коридор.

Нашла она меня в спортзале. Я на маты, под брусья забилась и там ревела, как дура. Елена, видимо, долго искала меня по всей школе. Заглянула и в спортзал. Темнота… Она уже было дверь прикрыла, но я всхлипнула громко. Елена нащупала рукой выключатель и в дальнем углу зала зажегся свет.

– Татьяна! – стоит на пороге, зовет меня. – Ты здесь?

Стараюсь не шуметь, задерживаю дыхание.

Елена проходит в зал, ее шаги гулко отдаются во всех углах.

– Где ты, девочка? – спрашивает в пустоту, оглядывается.

И тут я не выдержала. Я уткнулась в мат и так заревела!

– Танечка, – тут же спешит ко мне Елена. – Ну что ты, что ты?! Разве можно так?

– Оставьте меня, – кричу я в истерике. – Уходите! Я вас никого видеть не могу! Не хочу!.. Ничего не хочу!.. Я жить не хочу, слышите?! Оставьте!..

– Что ты такое говоришь, девочка? – Елена прикасается к моему плечу. – Так нельзя… Танечка, милая… Зачем же так? Успокойся, прошу тебя… Не надо, девочка…

Я приподнимаюсь с матов и с удивлением смотрю на Елену.

Ну и лицо, наверное, у меня тогда было! Глаз нет – одни щеки, нос распух, красный, как помидор. Волосы растрепались, пряди мокрые прилипли к щекам.

– Ну что ты, что ты? – говорит она и осторожно тянет руку к моей голове, проводит ладонью по волосам.

У меня снова слезы на глаза. Лицо кривится в гримасе, и я вдруг утыкаюсь в живот Елене, как если бы это была моя мать.

Елена одной рукой прижимает меня к себе, другой гладит по волосам, укачивает, как грудную:

– Ш-ш… Тише, тише, тише!.. Ш-ш!..

– Я… Я…. Я… – задыхаюсь. – Я не хотела… Я ведь не со зла все это… Я от страха…. Елена Михайловна… – перестаю реветь, поднимаю глаза на Елену. – Я всегда боялась. И сейчас боюсь… И вас тоже… И Шлепакова боялась, и пятиэтажного, и Панова, и Марину, и даже Халикова. Честное слово. Даже больше, чем они меня…

– Ну-ну, ну-ну… – приговаривает Елена, устраивает опять мою голову у себя на коленях и укачивает меня, укачивает…

– Мне ведь только пять лет было, – всхлипываю постоянно, – бабушка меня в школу олимпийского резерва за руку привела. И с тех пор ничего в моей жизни, кроме гимнастики… Сборы, тренировки, соревнования… А когда бабушка умерла, я и вовсе в интернат, что при школе, отпросилась. А там своя жизнь… Мне Вадим, наш тренер, говорил: «Ты должна быть первой! Во что бы то ни стало». Я старалась. Вадим всегда рядом, за меня подумает, за меня решит… А здесь как? Все смотрят на тебя, как на калеку… А я думаю, я им все равно докажу! И ведь им нравилось, им ведь нравилось!..

– Да, Танечка, да… – согласно кивает Елена. – Это я во всем виновата.

– Вы – нет, вы – нет, – трясу головой и снова реву, уткнувшись в грудь Елене.

Она укачивает меня, убаюкивает…

…Час прошел, наверное. Может, больше часа… По-прежнему сидим на матах, под брусьями. Я ноги поджала, руками обхватив, подбородок на коленях устроила.

Елена сидит ко мне в пол-оборота, ноги на пол спущены, руками голову подпирает.

– Это сложно, Таня, – говорит. – Может быть, в сто раз сложнее, чем по бревну без ошибок пройти. Ты думаешь, я сама все знаю? – вздыхает. – Иногда сидишь дома, думаешь о вас… И даже не представляешь, – как с вами быть, что делать дальше… А муж ругается: отвлекись, расслабься…

– А почему своих детей не заводите? – спрашиваю. Я уже не плачу. Лицо, правда, все еще красное и распухшее от слез.

Елена оглядывается на меня, как-то поспешно опускает глаза в пол.

– Надо завести, – советую.

– Вообще-то, конечно, надо бы…

– А чего?

– Так… – говорит Елена. – Ничего… Не получается пока.

– Почему?

– Так…

Не совсем понимаю, о чем она. Смотрю на ладони, отдираю тонкую пленку кожи.

– Ты что делаешь? – спрашивает Елена.

– Кожа старая, – отзываюсь. – Мозоли от брусьев знаете какие? Теперь проходят…

Оставляю руки в покое, перевожу взгляд на окна спортзала.

Темно. На деревьях снег лежит, луной посеребренный.

В зале – полумрак. Сидим с Еленой вдвоем на матах. Хорошо, тепло, уютно. Всю бы жизнь вот так. Кажется, будто время остановилось.

За окном новый день.

Школьная канцелярия.

Мать Татьяны стояла у стола. Женщина-делопроизводитель возилась с какими-то бумажками.

– По-моему, вы все-таки торопитесь, – говорила Валентина Николаевна, стоявшая за спиной у женщины. – У кого не бывает срывов. У всех они есть.

– Нет-нет, не уговаривайте, – возражала Татьянина мать. – Та школа, конечно, от дома подальше. Но… вопрос решен. Мне очень жаль… Тут и моя вина… Но теперь все дела к черту. И только дочь, только дочь…

– Нам тоже очень жаль расставаться с Татьяной, – вздохнула завуч. – Скоро Новый год, потом каникулы… Знаете, у детей память короткая…

– Нет-нет, не уговаривайте.

Елена Михайловна находилась в этой же комнате. Сложив руки на груди, она вполуха слушала Валентину Николаевну и Татьянину мать. Смотрела через окно на улицу. Вдруг заметила возле подворотни Татьяну. Та стояла, прислонившись спиной к стене, ковыряла ногой заснеженную землю.

– Извините, – бросила всем Елена Михайловна и выскочила из комнаты…

…Стою, смотрю на школьное крыльцо, носком сапога снег с асфальта сбиваю.

Вдруг на улицу выбегает Елена. Без шапки, без сапог, без шарфа. Только пальто сверху на плечи накинуто.

Сбежала по ступенькам и ко мне.

А я – ей навстречу.

Стоим, смотрим друг на друга. Между нами – трамвайная линия.

Я глаза вниз опускаю.

– Вы простите меня, Елена Михайловна… За все, – говорю. – И Леше Панову передайте, чтоб зла не держал.

Елена молчит, и я молчу. О чем еще говорить-то? И так все ясно.

– Простите, – говорю еще раз.

Звенит предупредительный звонок, и между нами проезжает трамвай.

Я поворачиваюсь и иду прочь. Чувствую спиной, трамвай проехал, а Елена все еще смотрит вслед.

Но я не обернулась. Она уже видела один раз, как я плачу. А второй раз этого никто не должен видеть. И не увидит больше. Это я обещаю…