Текст книги "Седьмое небо"

Автор книги: Игорь Травкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Мужичок смерил её весьма красноречивым взглядом и погрозил пальцем.

– Это беспобудное сближение с Землями Неназываемого приведёт нас всех в полную опу, так сказать, товаищи! Опомнитесь! Один теевизол и деньги! деньги! деньги! Ничего, совершенно ничаво святого не осталось! Шмотки и сплошной тамас, мать етить! Кама, знаете ли!

Шурик выдохнул табачный дым и пристально взглянул на мужичка, возвышающегося на фоне питерских крыш, заполненных праздношатающимися и прогуливающимися кавалерами с маленькими собачками, похожими на гремлинов из страны Со, и прекрасными дамами, грациозно плывущими под своими зонтиками, что Руслан и Людмила в Летнем Саду, под невнятное бормотание Александра Сергеевича, сажающего тут же рядом какие-то овощные культуры и бормочущего что-то про отряд быстрого реагирования из тридцати трёх бойцов, который вломился к Царице Морей, приторговывающей недвижимостью; а вообще-то вы гуляли по Летнему Саду в полнолуние? это страшное дело, особенно, если это ранняя весна, которая никак не может разродиться… в причудливых лунных тенях оживают все те, кто не видим летним днём в грациозности и уюте сада – летним днём, это парк и не более того, но зимне-весенней ночью, не говоря уже про позднюю осень – это отдельный мир, где, возможно, каждый сможет найти то, что потерял в мире повседневном, но только не подумайте, что я говорю о мистических призраках прошлого или мифах, о лирически-философском настроении, нет, отнюдь, всё, что здесь происходит – вполне реально и осязаемо, всего-то и нужно, что войти в сад в полнолуние, пока ещё не сошёл снег… попробуйте: затаите дыхание, закройте глаза и сосредоточьтесь, затем вдохните полной грудью и прислушайтесь, откройте глаза… видите кресты Пантелеймоновской церкви? а что ещё вы видите?.. что жизнь ваша, хоть вы и не так стары, не удалась? что все, кто ходят рядом намного более счастливы, нежели вы, намного более успешны и знают много больше, чем вы, и умеют гораздо лучше? и что вовсе вы не в Летнем саду, а в русском посёлке, где нет правительства и засученных по локоть рукавов на мозолистых трудовых руках воров, и где царствуют ни Мария-Кизимира и Себастьян, ни холодные каменные музы, боги и богини, европейские императоры и их жёны, а простые русские девушки в расшитых народных платьях стирают бельё в Менажирийном пруду, водят хороводы вокруг беседок, где у двух белых лебедей не подрезаны крылья, и в тени аллей шепчутся влюблённые навек…

Но, право, быть влюблённым целый век это так скушно…

…и скушно от того, что этого просто не может быть.

Но всегда можно испросить совета у мудрого дедушки Крылова, и совет этот всегда будет много ценней всякой любви. Вот он, здесь же, подле молодух, сидит у костра, о чём-то задумавшись, ворчит тихонько что-то себе под нос, покуривает…

– Товарищ, а вы не на улице Химиков проживаете? дом 67, кажется… – покосилась на мужичка разноцветными глазами со щёлками вертикальных зрачков Кошка.

– Ох уж мне эти химики! – погрозил мужичёк кулаком в ночь. – Сашка так плиложили, аж жуть! Я был не согласен совешенно! Это же не гуманно, товаищи! Это Неназываемый знает что! И вот к чему мы плишли? До чего тепель докатились?! До «Ленты» и «Ашана», до «Я-Фона 4 Ж» и постов своей собственной Судьбы! Но нет, гажданочка, – повернулся мужичёк к Кошке, – я с улицы Комсомола.

– А… да-да… точно-точно… Весна 1917… вообще, число «17» – страшное число! – прошипела брезгливо Кошка, дёрнув своим хвостом. – Вспомнить хотя бы семнадцатый шаг Неназываемого!.. – с ужасом округлила она разноцветные глаза.

– Братоубийство… – выдохнула Шурик и поникла. – 17 стих 4 главы… Продолжение быта после Преступления…

– Именно! – кивнула Кошка. – И не разверзлись Небеса, и молния не поразила братоубийцу… но это ли не Небесная Кара – оставить осмысливать содеянное, оставить мучиться с сами собой наедине в собственном уме?!. От всего этого мурашки бегут по шкуре!

– Дуракам всё равно ничего не докажешь, да и сами они вряд ли додумаются до собственной ошибки! – зло буркнул Шурик, зыркнув на мужичка.

…Но вот тенистые аллеи опустели, стало холодно и сумрачно, и я бреду один вдоль набережной, прислушиваясь к звукам реки, и ужасаюсь покинутости домов на том берегу. Уходят последние посетители, и никого нет. Тёмным силуэтом маячит в ритм моих шагов мрачный Михайловский замок, но кресты Пантелеймоновской церкви по-прежнему отгоняют всякое недоброе наваждение. Мелькнула тень, где-то у самого моста, исчезла. А может, просто показалось. Хочется верить, что всё это скоро пройдёт, закончится как-нибудь счастливо и мирно, как в доброй сказке, и всё – титры. И больше ничего. Ничего и никогда…

Когда-то… раньше… я гулял здесь ни один, но тогда я не понимал и не видел сути этого острова, я был в халате и тапочках, я любил свою жену, шёл к ней… но тогда со мной была подруга… она была несколько пьяна… подруга и друг, вернее, знакомый, который тогда мне очень мешал: «третий лишний», как говорится, и мы подрались, он разбил мне нос и ушёл с моей подругой, оставалось только написать какой-нибудь слезливый стих.

А знаете, ведь на самом деле в этом городе очень тяжело потеряться… он очень дурно воспитан, у него очень скверный характер и тяжёлое чувство юмора: жаль, что нет соц. статистики посвящённой ненужным встречам – Питер бы непременно занял первое место!

Но, право, совсем стемнело, пора домой, к тому же, вроде бы собирается дождь…

– Да-а… – выдохнул мужичёк как-то уж совсем горестно и присел на корточки, сцепив руки в замок и положив их на колени, как настоящий пахан с зоны, понурился. – Натваили дел… – он вдруг повернул к Шурикам тоскливые глаза. – Как вы думаете, плостят?.. Он плостит?.. – внезапно чуть не заплакал он.

Шурик опустил глаза и кивнул.

– Простит… обязательно простит… – серьёзно ответил он и взглянул в небо, там разливались бледные, матовые отсветы лунных каналов: точное отражение каналов и рек Петрограда, которого никогда не существовало.

– Так что там с твоей историей, крылатый мальчик? – взглянула на Шурика Кошка.

– Да, ничего! Неважно… – с досадой махнул рукой Шурик и, сделав последнюю затяжку, выкинул окурок, поднялся и пошёл прочь по крышам, протискиваясь между красочных нарядов и запаха дорогих духов, табака и алкоголя, протискиваясь сквозь весь этот извечный праздник: белые мундиры, золотые эполеты, дамы в изысканных платьях и томных вуалях, скрывающих загадкой подведённые тушью взгляды, эти нежные руки, облачённые в тончайший атлас перчаток, эти уголки локотков, едва виднеющиеся из-под пышных рукавов, и аккуратные туфельки, к которым готовы припадать Сильные Мира сего а и других тоже; всё это гуашью растеклось в чернилах ночи, потревоженных его влачащимися по крышам крылами, завертелось и растаяло, и только полная луна светила у Шурика над головой словно нимб.

– Да… – грустно вздохнула Шурик и призадумалась, глядя на отражение этой самой луны в тёмном серебре волн Невы, на противоположном берегу вспыхнули два извечных Распутных Маяка для заплутавших в межпространстве кораблей, пропуская их через себя и одновременно направляя на потерянный путь, в тёмных дебрях Петропавловской Крепости, сиречь Косой Башне, все питерские и кронштадтские ведьмы слетелись на шабаш к могиле раскосой колдуньи Алин, и картавый мужичёк отправился к ним, чтобы помолчать подле призраков, услышать тот страшный миг, когда чёрный Ветер Перемен затушил в Ипатьевском доме все свечи перед последней фотографией, сквозняками захлопав расписанными золотом дверьми…

Яркая вспышка, не моргайте, и подвальная сырость навсегда сомкнулась в Небесах, и бедная красавица Аннушка, укрытая пуховыми подушками, воскликнула: «Матушка! Жива! Слава тебе, Господи! Не убило!»

proЛЮБОВЬ

Эпизод вроде как первый, но уже второй

…Любовь вынырнула и полной грудью жадно вдохнула холодный ночной воздух. Она специально долго пробыла под водой, чтобы вынырнуть и насладится первым безграничным глотком воздуха, безграничным ночным небом, уходящим в безграничные просторы Вселенной мириадами мерцающих звёзд, млечных путей, которые отражались в тёмных водах озера бесконечностью Бытия. Не было конца этому космосу, не знающему берегов и законов, не знающему времени и пространства, и Любовь отчётливо ощутила в этот миг, насколько она мала и ничтожна в этом безграничном море, хотя и является его неповторимой и незаменимой каплей. Она со счастливым смехом несколько раз загребла руками воду и перевернулась на спину, в покое скользя по хрустальной глади воды и любуясь ночным небом.

«А в Питере сейчас, должно быть, белые ночи…» – отчего-то пришла отрешённая мысль, и Любовь нахмурилась, на мгновение потеряв свою беспечность и отрешённость, но уже через секунду она вновь засияла и на лице её отобразилось спокойствие и умиротворённость ночного озера, плавно перетекающего в ночное небо, она снова слилась воедино со всей этой идиллией.

– Господи, до чего же хорошо! – в благоговении прошептала она.

Вода была студеной, но Любовь не чувствовала холода, вернее она наслаждалась им, вспоминая, как днём наслаждалась жарой. Она перевернулась и тихонько поплыла к берегу, буквально тая в нежности этой ночи. С берега доносились редкие голоса обитателей леса, потревоженных шумом, что издавали возле берега новые друзья Любови, и только соловьи не стеснялись и продолжали вплетать в песнь Мира свою изумительную мелодию. Севернее, вдоль берега, тянулись редкие огоньки ночных рыбаков, с гор едва уловимым эхом доносились звуки гармони и гитар – где-то в деревне, видно, был праздник.

– Господи, до чего же хорошо! – вновь повторила Любовь, не в силах унять в груди восторг окружающим.

– Любава! Любава! Ты где? – донеслось с берега.

Любовь улыбнулась: правильно, что она назвалась этим людям созвучным её именем – настоящее её имя им знать ни к чему. Пока ни к чему.

– Пока ни к чему хорошему это не приведёт! – вслух от всей души рассмеялась своей мысли Любовь и поспешила ответить, крикнула: – Я здесь! плыву!

– Любава, плыви сюда! нам без тебя скучно! – Это Артём, Любовь сразу узнала его ещё не до конца сформировавшийся подростковый голос – хриплый, надломанный. Бедный мальчик – он влюбился в неё по уши, ещё даже не догадываясь, какую роковую ошибку в своей жизни совершил!..

Любовь поплыла к людям, и вскоре ей уже удалось различить их силуэты. Богдан и Коля подкидывали девчонок и те с визгом ныряли в воду, а Артём стоял чуть в стороне, потеряв всякий интерес к своим подругам и, по-видимому, отчаянно пытался увидеть свою возлюбленную на тёмной глади ночного озера. Любовь решила напугать его, набрала в лёгкие воздух и тихонько погрузилась под воду, поплыла в его направлении. Она не сбилась с курса и вскоре схватила юношу за колено, даже сквозь толщу воды услышав его испуганный крик, и он отчаянно шарахнулся в сторону. Уже не в силах сдерживать смех, Любовь вынырнула из-под воды и снова плюхнулась обратно в истерических конвульсиях смеха.

– Очень смешно, дурёха! – Ах, как нежно у него вышло это «дурёха», нежно и по-детски пошло, но он совсем не обиделся на Любовь за эту выходку, напротив – она оказала ему внимание! он был буквально на седьмом небе от счастья! – Ты где была?

– Плавала, – улыбнулась Любовь.

– Не стоило одной заплывать так далеко! Ты разве не знаешь, что у Байкала крутой нрав?! Он далеко не всегда так нежен, – Артём смаковал свою собственную нежность по отношению к ней, будто хорошо выдержанное вино, он просто утопал в этой нежности.

– Поверь, Артёмка, я укрощала и куда более диких мужчин! – игриво улыбнулась девушка и снова скрылась под водой.

– Любава… Любава, ты где?! Ну, что за детские шалости?

А Любовь вынырнула уже почти у самого берега и напряжённо всматривалась в темноту ночи: её извечного спутника, её личного шофёра, нигде не было…

«Наверное, решил подняться в горы…» – решила Любовь. – «Ну, что ж, так даже лучше…»

Она повернулась к ребятам.

– Хватит плескаться! Пошли картошку печь!

Вскоре мальчишки уже раздували почти погасший за время их купания костёр, а девчонки сидели подле, накинув на плечи футболки, пытаясь согреться. Любовь купалась прямо в своём зелёном в ромашку платье, но теперь его было почти не видно под плотным плащом из её собственных мокрых распущенных волос. Артём вновь оказался тут, как тут:

– Замёрзла? – нежно взглянул он на Любовь. – Накинь мою футболку. Ночи у нас холодные.

– Ничуть не замёрзла! – с улыбкой, но несколько резко ответила она. – По настоящему холодные ночи – в Питере, а здесь одно удовольствие.

Богдан и Коля, наконец, раздули костёр, и языки его пламени рассеяли ночной мрак причудливыми тенями, пляшущими свой извечный ритуальный танец. При свете костра стало немного веселее.

– Куда это твой братец запропастился? – не глядя на Любовь, вороша палкой костёр, спросил Коля.

– Не знаю… Наверное, пошёл прогуляться, – пожала плечами девушка, глядя, как играют в костре языки пламени.

– Не заблудится? – с искренней озабоченностью спросил Богдан, глядя в темноту, которая билась в границу света густой непроницаемой стеной.

– Нет, – с полной уверенностью обронила Любовь. Разумеется, её, как и прежде обижало то, что людям всегда интересней её спутник, нежели она сама, но как с этим бороться она просто не представляла, да и стоило ли бороться?.. Сейчас он был в этой ночи, как и она на равных правах, за тем только исключением, что не видя его, говорили всё же о нём, хоть и с ней… Впрочем, это ещё совсем дети, даже эта инфантильная особа с предрасположенностью к однополой любви и психозам, которая тоже сейчас спросит о Нём.

Любовь не ошиблась: и через минуту Анжелика спросила:

– Почему он не разговаривает?.. Он совсем не может?..

Это была рослая, худая девочка-подросток с не по-детски внимательным и даже пронизывающим взглядом тёмных глаз неопределённого цвета, впрочем, как определила Любовь, восприятие Мира у неё тоже было уже не детским. У неё с тем, о ком она сейчас спрашивала, по сути, было очень много общего: она была такой же немногословной и относилась к окружающим с долей некого снисхождения, считая, что постигает глубины людей вот этим своим пронизывающим взглядом на два счёта, и глубины эти, как правило, оказываются мелководьем. Анжелика жила где-то в своём собственном мире, соприкасаясь с миром окружающим лишь для проформы: ей, возможно, многое было интересно, но мало что трогало её сердце по-настоящему, уже много места занимало в её юном сердце разочарование. Любовь знала, отчего это, но достучаться до такой особы будет не просто…

Она вздохнула чуть-чуть и слегка улыбнулась.

– Нет, он не немой – он прекрасно разговаривает, – усмехнулась она чему-то. – К тому же он знает огромное множество языков. Просто у него очень сложная, ответственная и опасная работа, от которой он, практически, никогда не может отречься.

– Даже сейчас? – ни то испугалась, ни то удивилась Вероника. Она была полной противоположностью своей подруги: невысокого роста, но с ужасно соблазнительной фигурой, которая в более зрелом возрасте обещала стать эталоном женственности и грации, в душе это был любознательный ребёнок, весёлый и счастливый, и если и бытует мнение, что девочки взрослеют намного раньше своих сверстников мальчиков, опережая их в развитии, то Вероника была исключением из этого правила. Она никуда не торопилась – познавала этот мир маленькими осторожными глотками, исчерпывая всю свою энергию восторгом.

– Да, даже сейчас, – с улыбкой подтвердила Любовь.

– А! я знаю такой термин, когда люди просто втыкают в свою карьеру и ни о чём другом уже думать не могут, даже в отпуске. У бизнесменов так часто крышу сворачивает! – усмехнулся Богдан.

– И как же он звучит, профессор? – состроила мину Анжелика.

– Нестоякус милиписикус! – прыснул со смеха парень и друг его тоже рассмеялся.

– Дурак! – фыркнула Вероника, а Анжелика кинула в него веткой.

Любовь поспешила скрыть свою улыбку, чтобы её не увидели девочки.

– Нет, мы не бизнесмены и уж точно мы не в отпуске… скорее, в командировке.

– И кем же вы всё-таки работаете? – по-взрослому поинтересовался Коля, он был степенней и рассудительней Богдана.

– Мы помогаем сделать людям правильный выбор между всеми возможностями и даже невозможностями! – рассмеялась Любовь. – Чуть-чуть помогаем, но со всей ответственностью!

– А нам поможете? – съехидничал Богдан.

– Вам ещё рано, друзья. Как я поняла, вы ещё не нуждаетесь в наших услугах…

– А всё же из какого вы города, Любава? – посмотрел на Любовь Артём, всё никак не в силах справиться со своей нелепой нежностью.

– Из разных, – пожала плечами девушка. – Из Амстердама, из Лас-Вегаса, из Парижа, в конце концов… Последние пол года мы жили во Владивостоке.

– А сейчас куда путь держите? – улыбнулась Вероника.

Любовь неопределённо пожала плечами, скрывая за этим жестом свою не охоту отвечать.

– Зачем забегать вперёд? Сейчас мы здесь, с вами, и нам очень хорошо! – улыбнулась она.

И была ночь. И на берегу Байкала, по соседству с безграничностью, царило умиротворение. И где-то рядом плескались нерпы, шуршали в лесу медведи, пели птицы, и густым ароматом лесных цветов благоухал остывший воздух. И рвалась душа куда-то вдаль за горизонты, туда, где под уставшим небом никогда не заканчивалась неоднозначная удаль жителей этой страны. Любовь любила Россию, что, к слову сказать, уже было не просто, она всегда любила возвращаться сюда, хотя это и было мучительно, ей нравилось восприятие вот этих вот людей с пронизывающими взглядами и острыми вопросами…

– А твой Братец, он же вовсе тебе не брат, верно? – уколола Любовь своими чёрными глазами Анжелика.

– Почему? – удивилась Любовь. – Разве мы не похожи?..

– Совсем не похожи! – констатировала Вероника.

Любовь рассмеялась.

– Что ж, вы нас раскусили – мы не брат и сестра, мы – муж и жена, – улыбнулась она и не без удовольствия украдкой увидела, как через минуту после её слов осунулось лицо Артёма, как предсмертная тень опустилась на него. Даже в неверном свете гаснущего костра было видно, как он побледнел и как на глаза его навернулись слёзы. Жаль, конечно, мальчика, но думать надо головой, а не гормонами.

– Ну, вы и шутники! – рассмеялся Богдан. – Как его зовут, всё равно не скажешь?

– Братец! – вскинула рыжие брови Любовь и они все дружно рассмеялись.

– Не обижайтесь, Любава, но я вашего мужа прям боюсь!.. – по-детски пожаловалась Вероника. – Он очень страшный.

Любовь снова рассмеялась.

– Не бойся, Вероника, он только с виду такой страшный, а в душе добрый-добрый! Ладно, что-то мы с вами заболтались, даже про картошку забыли! Вон, уже угли готовы!

Ребята принялись закапывать картошку в угли, а Любовь отошла в сторону от костра, вроде как насладится видом ночного озера. На самом деле она достала из кармашка телефон, который смогла зарядить, воспользовавшись зарядным устройством Вероники, но оказалось, что здесь совершенно нет покрытия сети. Это сильно омрачило ей настроение… Вдруг она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд… Артём? Нет… Любовь взглянула на холмик, возвышающийся чуть впереди, и увидела Его… Он сидел на камне и смотрел на ночной Байкал.

– Чё-то совсем я не врубаюсь, кто они… – в сомнениях взглянул на друга Богдан, когда Любовь отошла.

– Да понятно кто! Наркодилеры они, чего тут не понятного?! – со знанием дела ответил Коля.

– Ммм… – протянул Богдан, которого, видимо, поразило это утверждение. – Ну… так даже веселее!

– А кто спорит! – усмехнулся Коля, поправляя палкой картошину, вывалившуюся из костра.

…Друзья всей компанией возвращались в Иркутск. Муж Любавы, со странным именем – Братец, быстро вёл их перламутровый лимузин советских времён по пустынному ночному шоссе. Ребята веселились и лишь Артём сидел притихший и грустный, молча смотрел в окно с видом непонятого поэта-мученика. Он вспоминал, как по дороге на Байкал мечтал, что на обратном пути попросит Колю сесть вперёд, а сам сядет рядом со своей Любавой сзади… И вот, оказывается, что они разыграли их, и Братец вовсе не брат ей, но муж!.. Как он, Артём, был наивен и глуп! Вот так внезапно и нелепо заканчивается жизнь, становится глупой и ненужной! Сейчас Любава, – весёлая и удалая, – сидит впереди рядом со своим мужем, с которым они, наверное, женаты очень давно, пережили очень многое, встречали рассветы и провожали закаты, делили радости и невзгоды, и давно уже стали одним целым. И жгучая ненависть чередовалась в душе Артёма со жгучей обидой, которая резко сменялась отчаянием и болью, затем плавно наступала пустота, и вдруг всё повторялось сызнова, хотя и в другой последовательности.

– Смотрите, что у меня есть! – вдруг воскликнула Любовь и достала из бардачка бутылку кумыса.

– У-у-у! – раздался с задних сидений дружный хор. – Гуляем!

– Крепкий хоть? – со знанием дела поинтересовался Коля.

– Вот сейчас и попробуем! – воскликнула Любовь и откупорила бутылку.

Кумыс и в самом деле оказался креплёным, да так, что у Любови сразу закружилась голова, зажмурившись от удовольствия, она не глядя передала бутылку назад, молодёжь тут же выхватила её, словно степные ястребы на охоте. И понеслась им навстречу эта ночь, и понеслась им навстречу их жизнь, которой, казалось, нет конца, и в этой перламутровой «Чайке» они летели полные восторга и счастья, полные сил и надежд, не обманутых планов и искренних убеждений, и думалось им в этот момент, что именно так – в шикарном лимузине и проедут они по ней от начала и до конца… И не могло быть иначе. И любовь, высунувшись в открытое окно чуть ли не вся, раскинула руки, и, задыхаясь от ветра, кричала во всё горло пьяная и счастливая, её огненные волосы, словно шаль развивались за машиной и сливались с ночью. И только Артём, со злой отвагой залпом допив остатки кумыса, так и не стал весел, напротив – загрустил ещё больше, запел, да покатились по щекам его слёзы, слёзы человека, который никого никогда не сможет полюбить…

***

Лето они провели в Иркутске, на Вероникиной даче. Молились на берегу Ангары, крестясь на купола монастыря, внимали музе возле памятника А. С. С моста открывался потрясающий вид, которым можно было любоваться сутками напролёт и ровным счётом ничего не делать, не считая плавно и размеренно текущих через твои каналы мыслей. Но лето заканчивалось, и пора уже было продолжать свой путь, они и так неоправданно долго задержались здесь.

Артём в ту страшную ночь, когда Любава призналась, что они с Братцем ни брат и сестра, дал себе слово больше никогда не видеться с ней, но, разумеется, не смог его сдержать, ища любой предлог, чтобы нарушить оное. Конечно, в душе его всё же ещё теплилась надежда… надежда хоть на какое-нибудь чудо, неважно на какое, он и сам не очень отчётливо представлял себе это чудо… Может быть, Любава придёт к нему однажды вечером вся в слезах и расскажет, что уже давно не любит этого своего Братца, и что брак их был большой ошибкой, которую они вынуждены были совершить, и бла-бла-бла, бла-бла-бла… Или: Любава приходит в слезах и рассказывает о том, что только что застукала Братца с любовницей: развод, он уезжает с новой возлюбленной, а Любава вдруг открывает в нём, Артёме, глубокую и тонкую душу! Happy end! Или: на крайний случай, пусть чудо будет заключаться в том, что Братца переедет троллейбусом, если уж по-другому совсем никак! Неважно! Впрочем, в реальности, конечно, рассчитывать на всё это не приходилось, и теперь самым страшным кошмаром для Артёма стало ожидание того дня, когда эта странная, сумасшедшая парочка вдруг решит, что им пора продолжать их миссионерское шествие во имя Человечества, и уедет куда-то там дальше. Он буквально молился, чтобы этот день никогда не наступил, потому что теперь хотел всегда быть с Любавой, пусть она и не разделяет его чувств. Хотя, в их беседах, на взгляд Артёма, всегда оставалась незаконченной та нотка, которая смогла бы определить их участие друг в друге: Любава всегда уходила от опасных поворотов в беседе, оставляя вопросы Артёма открытыми, что ещё больше подогревало его надежду.

«Когда вы собираетесь продолжить свой путь?»

Она пожимала плечами. Иногда отвечала, что пока они не планируют отъезд или, что она хотела бы ещё задержаться у них.

«Есть ли конечная цель у вашего путешествия? Какой-то конечный пункт?»

«Нет… И даже смысла особого в нашем путешествии, наверное, нет… Но однажды нам всё же придётся уйти…»

«Возможно, я найду причину, чтобы задержать вас…»

Любовь улыбалась, и во взгляде её тонула грусть.

И вот однажды утром он проснулся, а они уже уехали, написав в прощальной записке:

«Спасибо за всё, друзья!!! Всё было классно!!! У вас замечательный город и жители в нём просто волшебные!!! Мы вас никогда не забудем!!! Даст Бог – свидимся!!! Прощайте!»

А внизу подпись:

Любава и Братец.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Николай Борисович и Борис Николаевич

«…Ты уехал за счастьем – вернулся просто седым…»

Юрий Шевчук

Дверь кабины распахнулась и неистовая, свирепая метель ворвалась внутрь ветром и охапками снега, взъерошив всё, что было внутри, потом она закинула внутрь кабины два пакета с едой и водкой, папку с документами и, наконец, появилась голова Николая Борисовича в шапке-ушанке, он схватился за поручни и поднял себя по ступенькам, скинул ботинки, оставив их на верхней подножке, и ввалился внутрь кабины, словно вырвавшись из цепких и холодных лап урагана, из последних сил он закрыл дверь, вернув кабине тепло и уют, которым она была наполнена до его вторжения.

– Ну чего там, Борисыч? – с нетерпеливым ожиданием посмотрел на него поверх очков Борис Николаевич, чистящий над потёртой алюминиевой кастрюлькой, видавшей виды, картошку.

– Ну, что-что?! Застряли мы тут с тобой, Николаич, вот что! Документы ждать, как минимум, дня три, а то и боле! Дыра, я тебе хочу сказать, та ещё! Новосибирск, ё-моё! – недовольно отозвался Николай Борисович, копошась в принесённых им пакетах с красноречивой надписью «Лента».

– Новосибирск?.. – озадаченно взглянул на него Борис Николаевич, позабыв про картошку. – А я думал Екатеринбург…

– Да какая разница! – отмахнулся Николай Борисович, разбирая пакеты. – Лучше глянь, какой я рыбки взял! – он демонстративно выудил из жёлто-синего пакета связку вобл и потряс ею перед очками Бориса Николаевича.

– Нет, ну как какая?! – запротестовал Борис Николаевич, держа в одной руке полу почищенную картофелину, в другой – кухонный ножик. – Может, мы с тобой не туда приехали!

– Да туда! туда! – снова отмахнулся Николай Борисович, убирая водку в холодильник. – Всё правильно, не переживай! Теперь документы оформят, звоночка дождёмся – и под разгрузку!

– А где разгружаться-то, не узнал?

– Нет пока, но вроде как в Питере мужики по этому маршруту разгружаются… – закряхтел Николай Борисович, отчаянно пытаясь что-то выудить из конца холодильника, вскоре он достал кусок мяса и облегчённо опять сел на спальник, снял свою огромную ушанку, вытер потный лоб и закинул головной убор на верхнюю полку.

– Во! Тоже ближний свет! Город дворцов и парков… – недовольно пробурчал Борис Николаевич.

– Ага! Ментов и панков! Тот ещё чердачок всякой волшебной шушеры, призраков и теней прошлого, поверь мне! уж я там хлебнул один раз! – хохотнул Николай Борисович и поставил миску с куском мяса на торпедо, под струи тёплого воздуха из обдува, чтобы разморозить побыстрее. – Да ладно, чего ты вперёд тягача бежишь! Бешенной собаке семь вёрст – не круг! Растаможиться бы сначала! а там посмотрим… Ладно, чего горевать, давай накатим лучше по одной для аппетита!

Он ловко свернул пробочку с бутылки водки, выудил с верхнего бардачка два пластиковых стаканчика и налил в них по чуть-чуть, Борис Николаевич отложил в сторону нож и картошку, вытер руки бумажным полотенцем и принял предложенный напарником стакан.

– Ну, вздрогнули! – шумно выдохнул Николай Борисович и одним махом отправил содержимое стаканчика себе внутрь, Борис Николаевич последовал его примеру: водка растеклась внутри приятным теплом, особенно приятным под завывание ветра снаружи и мерный, успокаивающий гул автономки, исправно дарящей тепло. Дальнобойщики молча принялись за приготовление ужина и вскоре кабину наполнили приятные и аппетитные запахи.

– Между первой и второй – перерывчик не большой, – с этими словами Николай Борисович наполнил стаканчики до краёв по новой; они выпили, благо ужин был уже готов, и закусили картошечкой с рыбкой. – Эх, хорошо! – крякнул Николай Борисович, стуча воблой о колено и спустя минуту ровно, добавил: – Устал я чего-то, Николаич!

– Конечно, так занесло! Дороги совсем не чистят, черти! – отозвался Борис Николаевич. – Не дорога, а сплошное мучение!

– Про чертей, это ты верно подметил! – усмехнулся Николай Борисович и приоткрыв шторку, взглянул в глаза метели, бьющейся в окно.

– Интересно, что там у нас в фурах?.. Неужто такой секрет, что нам и не сказали! – поедая рыбку, покачал головой Борис Николаевич.

Напарник повернулся к нему и пожал плечами:

– Не такой уж и секрет: Счастье везём, как всегда! Чего тут интересного! Наливай! – Выпили, захрустели картошкой да рыбкой, маринованными огурчиками.

– Счастье – это понятно! Но что такое это Счастье?.. Вот в чём вопрос! Ведь для каждого оно разное, своё, как не крути! Верно?! – после некоторого молчания, посмотрел на извечного своего напарника Борис Николаевич.

Николай Борисович тяжко вздохнул и кивнул:

– Верно, – подумав, он добавил: – Меньше знаешь – крепче спишь, Боря! Наливай!

Выпили ещё по одной, включили «Дорожное радио»: приятный женский голос, полный грусти и тоски по любимому, пел что-то о том, как чьи-то усталые глаза всю жизнь глядятся в ночь. Заварили чаю, приготовили бутерброды.

– Домой чего-то охота! – вздохнул Борис Николаевич, глядя в окно, он закурил папироску и, закинув ноги на торпедо, откинул спинку кресла.

– Охота! – согласился Николай Борисович, наливая себе чай. – Вот закончим рейс, разгрузимся – и до дома, до хаты! В баньку сходим, отоспимся под боками суженых! – усмехнулся он и налил ещё водки. – Вот оно Счастье, Николаич! И вот оно! – указал он на полные стаканы. – Давай, будь здоров! За Счастье!

ВТОРОЕ НЕБО

…Яркий свет рассеялся и померк в алых линиях огненных рек, спускающихся с гор, что частоколом возвышались вокруг. Здесь всё было так же, как и на предыдущем уровне, только наоборот. Та же Косая Башня, наклонённая под своим неподъёмным грузом, то же мутно-серое марево вместо небес. Только льда и промозглого холода не было, зато нестерпимый жар окутывал здешнее пространство плавлеными сгустками кислого кислорода и жидкими камнями, алеющими кровавыми слезами тех, кто попал сюда, заблудившись однажды. Пахло горелым, и серые тучи пепла и жирной гари застилали горизонты туманами. Семеричный так и сжимал свои искривлённые мечи, на лезвиях которых мелькали отблески местных пожаров, иногда в этих отблесках можно было рассмотреть искривлённые адскими муками тени корчащихся на углях душ. Друзья смотрели на наклонившуюся башню и не верили своим глазам.