Текст книги "Кант"
Автор книги: Игорь Нарский
Жанры:
Философия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
7. Трансцендентальная диалектика. Психологическая идея
А что такое философия? Возможна ли «метафизика», т. е. учение о сверхчувственных началах бытия, именно как строгая научная дисциплина? Здесь мы вступаем в область трансцендентальной диалектики как второго отдела трансцендентальной логики (см. 61).
Термин «диалектика» обладает здесь у Канта глубоким смыслом, существенно отличным от «искусства спора». Он порицает «естественную диалектику» (11, т. 4, ч. 1, стр. 242) в смысле умствования наперекор законам мышления, а «логическую диалектику» (11, т. 3, стр. 362), восходящую по своему происхождению к средним векам и доводящую искусство спора до виртуозности, ставит на одну доску с софистикой. Трансцендентальная диалектика представляет собой исследование противоречий познания, в которые неизбежно ввергает себя человеческий разум, как только он попытается получить однозначные и доказательные ответы на собственно философские вопросы. Разуму требуется помощь, чтобы от этих противоречий избавиться, и эту помощь доставляет ему трансцендентальная диалектика. Таким образом, она не «логика видимости», но логика преодоления этой видимости.
Противоречия разума возникают как ловушка для него, когда формально-логический канон используют в качестве органона, т. е. когда на него возлагают надежды как на источник нового содержательного знания. «…Общая логика, рассматриваемая как органон… имеет диалектический характер» (11, т. 3, стр. 161). Кант считает формальную логику, в случае если она претендует на конститутивное «повивальное искусство», ложной наукой, но если она используется для раскрытия заблуждений разума, то это будет уже не диалектика лжи и видимости, но диалектика устранения таковых. В этом смысле С. Маймон даже заметил, что «общая», т. е. формальная, логика оказывается у Канта «частным случаем» (может быть, лучше сказать: стороной) логики трансцендентальной, в том числе в диалектическом ее действии. Кант по-своему выразил тот факт, что никакое развитие науки без применения формальной логики невозможно, а логика диалектическая «сама из себя» онтологического знания породить не в состоянии.
Разграничение между аналитикой и диалектикой проходит у Канта так, что первая – это трансцендентальная «логика истины» для области опыта, а вторая выступает в форме критики диалектической видимости (11, т. 3, стр. 162): она обнаруживает противоречия-проблемы в философском познании, устанавливает их значение и выявляет возможности их разрешения. Эти функции диалектики надо добавить к ее задаче выяснить происхождение и действие категорий, которая вытекала из трансцендентальной аналитики.
В своей характеристике трансцендентальной диалектики Кант противопоставил учение о заблуждениях сомнительным для него исследованиям о действительном приращении философского знания. Мысль о их внутреннем единстве возникла у его преемников: Фихте, Шеллинг и Гегель попытались показать, что именно диалектика указывает пути к содержательным диалектическим синтезам и осуществляет их, а не только разоблачает иллюзии и предупреждает против ложных синтезов. Сам Кант на возможность содержательных синтезов только намекнул: «действенный, противоречивый интерес» (11, т. 3, стр. 560) разума способен охватывать не только субъективные противоположности, поэтому в опыте он и охватывает, например, разнообразие «в соединении» с однородностью.
Здесь мы имеем дело с кантовским понятием «разум» в узком смысле слова. Если «рассудок» – это реальная способность ума к категориальному, научному познанию, то «разум» – это стремление мыслящего сознания к полноте научного синтеза и в этом смысле к идеалу познания. Разум означает влечение ума к бесконечному исследованию с надеждой его все же завершить.
Ход мысли Канта в отношении разума таков: собственно говоря, это тот же самый рассудок, но ставящий себе более далеко идущие задачи и как бы возвышающийся над самим собой. При таком понимании рассудок и разум суть как бы «два ствола» единой «разумной», т. е. мыслящей, способности, которая противостоит чувственности. Трансцендентальная аналитика осуществила все, на что бесспорно способна философия, а именно построила единственно возможную онтологию рассудка для мира явлений. Но разум, как смелый Дон-Кихот, упорно стремится к познанию мира вещей в себе, он мечтает выйти за пределы рассудочной науки с ее вполне выполнимыми, но слишком узкими задачами.
Кант разработал детальное, хотя и не до конца ясное учение о применениях рассудка и разума в познании. Он выделяет эмпирическое, трансцендентальное и трансцендентное применения рассудка, два последних из этих применений свойственны и «разуму» в узком смысле слова.
Рассудок применяется эмпирически тогда, когда он прилагается только к явлениям, т. е. к предметам действительного и возможного опыта. Его трансцендентальное применение направлено на вещи в себе, но только в возможных для рассудка границах, когда о вещах в себе рассуждают только в негативном смысле, т. е. только как о ноуменах. Можно сказать, что возникает трансцендентальное понятие о трансцендентных объектах. Что касается трансцендентного применения, то при нем рассудок забывает о своих границах и пытается познать вещи в себе в положительном смысле. В этом случае категории превращаются сами в ноумены (см. 11, т. 4, ч. 1, стр. 153), рассудок преобразуется в разум, а данное применение для них обоих ошибочно.
Рассудок, по Канту, оперирует категориями и понятиями наук, а разум – «идеями». Что же они собой представляют? Это не интуитивно постигаемые идеи в платоновском смысле. Отрицает Кант и интеллектуальную интуицию, хотя в его учении об искусстве появляется намек на нее. Человеческий «разум» не в состоянии творить сам истину, а присущие ему «идеи» не способны ни усматривать сущность вещей, ни порождать их, ни быть их прообразами. Рассудку же интуиция может быть приписана только в переносном смысле – как умение верного выбора категорий и тех или иных основоположений естествознания для конкретного оперирования ими.
«…Всякое человеческое познание начинает с созерцаний, переходит от них к понятиям и заканчивается идеями» (11, т. 3, стр. 591). Кант понимает под трансцендентальными идеями чистого разума категории, расширенные до степени безусловного применения и в тенденции устремленные на познание вещей в себе. В конечном счете различие между категориями и идеями – это различие между научным и философским исследованием. Кант превращает относительную самостоятельность философских построений в отношении естественнонаучных и математических дисциплин в абсолютную в том смысле, что если регулятивное употребление категорий способно построить науку, то регулятивное же применение идей успешно построить теоретическую философию в виде особого знания никоим образом не может. Можно сказать, что идеи являются как бы философскими категориями, но в отличие от категорий рассудка они не воздействуют ни на опыт, ни на заопытную область. Их смысл – только в самом стремлении проникнуть в эту область. «…Идеи – это понятия о совершенстве, к которому можно, правда, приближаться, но которого никогда нельзя полностью достигнуть» (11, т. 6, стр. 438–439). Если же принять во внимание другие значения вещи в себе, кроме сферы идеалов, то можно сказать, что идеи – это регуляторы познания трансцендентных предметов, направляющие к овладению неуловимым, к разрешению неразрешимого. Содержание идей – это понятия, каждое из которых «практически никогда не может быть достигнуто… и потому оно остается проблемой без всякого разрешения» (11, т. 3, стр. 359). Но если идеи и ведут в тупик, то их же анализ позволяет из него выйти.
Идеи обозначают только предположительное содержание вещей в себе, так что они им не тождественны. Отличаются они, как мы уже знаем, и от категорий, и это отличие Кант представляет себе так: если разум приписывает вещам в себе какое-либо определенное содержание, то «…теоретическому разуму ничего не остается при этом, как только мыслить эти объекты посредством категорий…» (11, т. 4, ч. 1, стр. 471). Иными словами, возникает трансцендентное применение категорий рассудка, т. е. они переносятся на мир вещей в себе конститутивным образом. Вследствие этого категории превращаются в ноумены, но для ноуменов-категорий возможно регулятивное применение, особенно интересное тем, что некоторые из них расширяют область своего действия на трансцендентный мир как своего рода принцип поиска. Это и будут идеи.
Существование трансцендентальных идей начинается с того, что в них воплощаются определенные иллюзии разума. Разум, используя силу рассудка, от них освобождается и достигает прозрения. Но тем самым их роли меняются: он покидает занятую им прежде в отношении к рассудку командную позицию, отдает ее ему и возвращается под его контроль. Так злоключения разума приносят пользу, ибо умудряют его, научив самокритичности.
Кант различает иллюзии: эмпирическую, логическую и трансцендентальную. Первая из них проистекает «от незаметного влияния чувственности на рассудок», а вторая – от искажений в применении самих правил рассудочной деятельности, оказываясь непосредственной ошибкой мышления. Трансцендентальная иллюзия свойственна разуму и происходит от несоответствия его возможностей избранной им области применения, когда регулятивное применение способностей подменяется конститутивным, и в итоге возникает не знание, а видимость.
Разрешение проблем, содержащихся в идеях чистого разума, означает преодоление трансцендентальных иллюзий и крушение онтологии вещей в себе как теоретической философской науки. Этим, по мнению Канта, ставится крест на прежней «метафизике» и открывается дорога для «метафизики» нового вида, для которой важно не то, каков мир вещей в себе сам по себе, а то, каким мы должны его, в интересах нашей жизни, считать. Преодоление иллюзий чистого разума состоит в критике конститутивного применения категорий рассудка в идеях, которое Кант считает главным просчетом всей прежней «метафизики».
Указанное заблуждение, по мнению Канта, сосредоточено в трех идеях чистого разума – психологической, космологической и теологической. Между ними существуют внутренняя общность и единство, «чистый разум посредством их приводит все свои знания в систему» (11, т. 3, стр. 365). Имеется в виду, что поиски абсолютного, ничем иным уже не обусловленного и полного синтеза знания преследуют целью соединить опыт со знанием о вещах в себе.
В этом высшем синтезе выделяются три вершины, кульминации – субъект, целостность мира явлений и мира вещей в себе, а также предполагаемый окончательный источник бытия всех вещей. Поэтому выявляются три вида трансцендентальных идей, «из них первый содержит в себе абсолютное (безусловное) единство мыслящего субъекта, второй – абсолютное единство ряда условий явлений, а третий – абсолютное единство условий всех предметов мышления вообще» (11, т. 3, стр. 363).
Кант выводит эти три идеи сообразно с общим духом априоризма и довольно искусственно из трех видов умозаключений в традиционной формально-логической их классификации. Соответственно категорическому, гипотетическому и дизъюнктивному видам умозаключений Кант утверждает существование идей – проблем души, мира и бога. Впрочем, именно эти три идеи традиционно фигурировали в философских сочинениях вольфовской школы.
Психологическая идея нацелена на отыскание лежащей в основе процессов сознания и апперцепции некоей субстанциально простой и неделимой, единой и личностной, нематериальной и бессмертной души. Это идея трансцендентного «я», за которое ратовали картезианцы, вольфианцы и христианские теологи.
Кант показывает, что доводы в пользу бытия души-субстанции не выдерживают критики, так как они во многих случаях основаны на паралогизме (ложном заключении), в котором термин «субъект» берется в разных посылках в неодинаковом смысле. Гносеологическая же сторона этой логической ошибки заключается в ложном отождествлении различных понятий субъекта друг с другом. Таких понятий Кант выделяет три. Во-первых, это эмпирический индивид, изучавшийся Локком и Юмом и представляющий собой собственно психологическое «я» как субъект перцепций и объект самонаблюдения. В работе о радикальном зле в человеческой природе Кант специально исследует этот вид субъекта. Во-вторых, он принимает существование гносеологического субъекта апперцептивной деятельности. Это логическое «я» есть трансцендентальная апперцепция, познающий априорный субъект вообще (см. 11, т. 6, стр. 191). Наконец, в-третьих, – интеллигибельная личность, искомый трансцендентный субъект. Итак, различаются субъекты – эмпирический, трансцендентальный и трансцендентный. Они соответствуют трем основным видам свободы у Канта.
Все наши знания о психической деятельности относятся, по Канту, только к эмпирическому и трансцендентальному субъектам. Эмпирически мы сознаем себя, но не познаем своей сущности. Мы познаем свое «я» таким, каким оно нам является в процессах переживания внутреннего чувства и познания, но не таким, каково оно само по себе. «…Мы созерцаем себя самих лишь постольку, поскольку мы сами воздействуем на себя изнутри… осознание самого себя далеко еще не есть познание самого себя…» (11, т. 3, стр. 208–209). Категория «субстанция» и понятия «простота» и «неделимость» не приложимы к трансцендентному субъекту, а «нематериальность» и «бессмертность» души не наблюдаются в опыте. Не может помочь здесь и попытка интуитивно усмотреть сущность «я», как это показал уже Юм.
Но выводы Канта насчет судеб психологической идеи шире, чем заключение о невозможности «рациональной» психологии как науки. Признавая, что эта идея в его трактовке отклоняет от натурализма и фатализма, он направляет ее в то же время против христианской догматики. В нашем реальном мире в итоге таких рассуждений для «души» теологов места не остается, «Кант втискивает всю действительность души в ее трансцендентальность» (64, стр. 301). Но остается возможность регулятивного истолкования психологической идеи: мы ведем себя так, как если бы у нас была трансцендентная душа, но еще надо выяснить, что сможет дать нам эта регулятивность в этическом плане.
8. Антиномии космологической идеи
Космологическая идея ставит вопрос о мире как о совокупности условий существования всех явлений в их полноте. Во времена Канта это была проблематика «рациональной» космологии, и он ее толкует как попытки перехода от обусловленного в опыте к безусловному, абсолютному. «Космологические идеи, следовательно, занимаются целокупностью регрессивного синтеза и направлены in antecedentia, а не in consequentia» (11, т. 3, стр. 393). Здесь речь идет о космологических идеях уже во множественном числе: их у Канта четыре, согласно четырем рубрикам категорий. Он утверждает, что в этих четырех идеях охвачена вся проблематика совокупности явлений – полнота их сложения, деления, возникновения и зависимости существования.
Каждой из четырех космологических идей соответствует своя антиномия, т. е. определенное утверждение (тезис), которое доказывается с той же максимальной силой убедительности, как и логически противоположное ему утверждение (антитезис). И поскольку равнодоказуемы А и не-А, то эти утверждения научным образом использованы быть не могут. Первые две антиномии названы «математическими», но не в том смысле, что они касаются противоречий математики, а в том, что в них идет речь об «однородных» и количественно измеримых пространственно-временных параметрах мира. Остальные две антиномии названы «динамическими» в том смысле, что они затрагивают глубокие качественные характеристики мира. Знаменитые антиномии чистого разума даны на схеме № 5.
Кант не был первым, кто в истории философской мысли сформулировал вопросы познания антиномически. Напомним имена Зенона из Элеи, Сократа с его майевтическим искусством, Аристотеля с апоретикой его «Топики», Дидро с его парадоксами, а также Пьера Абеляра, Николая из Кузы, Джордано Бруно и Пьера Бейля.
Но только с «Критики чистого разума» начинается исследование противоречий познания проблем бытия в связи с диалектикой иллюзии и истины, видимости и сущности.
Именно проблематика антиномий послужила побудительным толчком к тому, что в 1769–1770 гг., еще за два года до чтения работ Юма в мировоззрении Канта произошел коренной перелом. В уже упомянутом важном письме к X. Гарве Кант в 1798 г. ссылался на то огромное впечатление, которое тридцать лет тому назад произвела на него осознанная им антиномия свободы, а при подготовке своей профессорской диссертации (1770) он столкнулся с парадоксами бесконечности, совпадающими, в частности, с его второй антиномией. В 1768–1770 гг. Кант перечитывал материалы полемики между Лейбницем и ньютонианцем Кларком, где речь как раз шла о проблемах, позднее названных им, Кантом, антиномиями. Что касается Юма, то, например, третья антиномия (о «свободной причинности») была затронута в хорошо известных Канту «Диалогах о естественной религии» (ссылки на это сочинение встречаются в «Лекциях о философском учении о религии» Канта, относящихся к 90-м годам XVIII в. и изданных в Лейпциге в 1817 г.). «Антиномия зависимости мира от первой причины (деист Клеант) и вечной каузальной детерминации, determinatio in infinitum (натуралист Филон), разрешается как четвертая антиномия Канта» (69, стр. 135).
Математические | 1 | «Мир имеет начало во времени и ограничен также в пространстве» | «Мир не имеет начала во времени и границ в пространстве; он бесконечен и во времени, и в пространстве» |
2 | «Всякая сложная субстанция в мире состоит из простых частей, и вообще существует только простое или то, что сложено из простого» | «Ни одна сложная вещь в мире не состоит из простых частей, и вообще в мире нет ничего простого» | |
Динамические | 3 | «Причинность по законам природы есть не единственная причинность, из которой можно вывести все явления в мире. Для объяснения явлений необходимо еще допустить свободную причинность» | «Нет никакой свободы, все совершается в мире только по законам природы» |
4 | «К миру принадлежит или как часть его, или как его причина безусловно необходимая сущность» | «Нигде нет никакой абсолютно необходимой сущности – ни в мире, ни вне мира – как его причины» |
Схема № 5. Антиномии космологических идей в трансцендентальной диалектике Канта, или его трансцендентальная антитетика. Слева – тезисы, справа – антитезисы
Кант описывает отличие антиномий от формально-логических ошибок в соответствии с отличием трансцендентальной иллюзии от логической (11, т. 3, стр. 400). Именно трансцендентальная иллюзия ведет к появлению антиномий, и только их разрешение приводит к торжеству регулятивного, истинного применения разума над его ошибочным, трансцендентным применением.
Как увидим, «разрешение» антиномий Кантом далеко от подлинного их преодоления и глубоко метафизично. Но концепция регулятивного применения разума частично предвосхищает диалектическое существо эвристической трактовки антиномий как ориентира исследователя, нацеливающего его на выяснение путей достижения реального синтеза, а не на доказательство будто бы совершенно одинаковой и вполне точной обоснованности тезиса и антитезиса. Поэтому-то Кант писал, что антиномии чистого разума суть «благотворное заблуждение» (11, т. 4, ч. 1, стр. 438; ср. т. 6, стр. 126). Однако сам Кант сначала занялся именно таким, в действительности не осуществимым, доказательством. Разрешение же антиномий, к которому он затем переходит, далеко от реального синтеза и, как это обнаружится, вообще не есть синтез.
Как бы то ни было, Кант вполне был прав, отказываясь рассматривать выражения типа «А и не-А» как истинные и считая их антиномически «заостренными» проблемами. (Гегель впоследствии внес сюда некоторую неясность, понимая «заостренность» противоречий по-разному.) Итак, антиномии суть не истины, а проблемы (ср. 72). Перед нами «гипотетическое применение разума, основанное на идеях, [рассматриваемых] как проблематические понятия» (11, т. 3, стр. 555). Регулятивная гипотетичность и проблематичность у Канта никогда не становятся твердой истинностью знания, и его антиномиям чужда роль этапа на пути движения от относительных истин к абсолютным. В целом антиномии Канта обладают следующей пятиступенчатой структурой: трансцендентальная иллюзия → формулировка антиномий → доказательство тезисов и антитезисов → разрешение антиномий → регулятивное применение трансцендентальных идей.
В антиномиях Канта нашли свое выражение действительно фундаментальные философские проблемы, хотя они и далеко не исчерпывают всех их. Каждая из них – это такой вопрос, «на который всякий человеческий разум необходимо должен натолкнуться в своем движении вперед». В общем тезисы антиномий представляют идеалистическую точку зрения, а антитезисы – точку зрения метафизического материализма, но вторая антиномия может быть истолкована по-разному, в зависимости от того, что понимать под изначально «простыми частями» – тела-атомы Демокрита или же души-монады Лейбница. В первой антиномии тезис сформулирован в духе религиозных доктринеров, а антитезис соответствует материалистической мысли, но изучение источников этой антиномии приводит к более сложному результату: тезис первой антиномии выведен из деистического учения Ньютона о времени и пространстве, а антитезис – из соответствующей спекулятивной концепции Лейбница. И здесь представлена наиболее сильная, диалектическая часть его взглядов – положение о невозможности времени и пространства вне и независимо от реальных сущностей (см. 47, стр. 152–153; ср. 70).
В конфликте тезисов и антитезисов – большое диалектическое содержание, но только часть его раскрывается Кантом, ибо этот конфликт не находит у него ни органического разрешения, ни выхода в действительный мир.
Трансцендентальная иллюзия не была бы таковой, если бы тезисы и антитезисы антиномий не были бы в равной, и притом в высокой, мере доказательными. Они должны доказываться безупречно с точки зрения тех, кто еще не поднялся до позиций дуализма Канта. В этом случае они, столкнувшись с парадоксальной ситуацией, вынуждены будут искать выхода из нее посредством перехода на позиции этого дуализма. Таков замысел Канта.
Но на деле доказательства тезисов и антитезисов у Канта вообще не получились, в большинстве случаев они несостоятельны, хотя и выглядят замысловато.
Как правило, Кант пытается доказывать апагогически, т. е. от противного. Он доказывает тезис первой антиномии путем ссылки на то, что если допустить противоположное, т. е. безначальность мира во времени и неограниченность его в пространстве, то тогда каждый момент времени завершал бы поток бесконечности, а это невероятно. Аналогично рассуждает он и о пространстве: наличие безграничной его протяженности означало бы существование актуальной бесконечности, а это столь же невероятно.
Это доказательство ошибочно. Когда Кант заключает, будто «бесконечный прошедший мировой ряд невозможен» (11, т. 3, стр. 404), он подменяет безначальность мира понятием его незавершенности, указывающим на отсутствие в ряду числового отсчета не начала, а конца. Но ведь нет ничего логически невозможного в том, что до всякого фиксированного данного момента протекла вечность в виде с одной стороны ограниченного настоящим луча времени. Кант не замечает этого, так как он мыслит здесь в традиционно рационалистическом русле и ошибочно отождествляет бесконечную последовательность интервалов времени с осознанием этой последовательности субъектом, что находит свое выражение в последовательности актов счета. Третья из этих последовательностей актуально, конечно, не осуществима, а первая существует объективно и независимо от того, есть налицо или нет вторая и возможна или нет последняя из них. Подменив последовательность времени последовательностью счета времени, Кант создал себе иллюзорную возможность выведения незавершенности потока времени из факта его безначальности, а саму незавершенность стал рассматривать как выражение невозможности существования бесконечности. Кроме того, Кант необоснованно перенес рассуждение о потоке «чистого» времени на существование вещей во времени. Несостоятельно и доказательство второй части тезиса первой антиномии, где Кант опять апеллирует к невозможности сосчитать все части пространства. Здесь еще более очевиден субъективный исходный пункт кантовского доказательства: вопрос ставится только о том, что «мы можем представить себе».
Но ход доказательства обнаруживает не только рационалистский субъективизм. По сути дела первая антиномия Канта указывает на парадоксальную диалектику конечного и бесконечного. Если придать этой антиномии собственно математический характер, то в наши дни она вводит в гущу споров вокруг различных типов бесконечного в теории множеств. Если же, наоборот, придать ей характер непосредственно физический, то ее можно поставить в связь с проблемой существования изначальных состояний мегагалактик, кривизны Вселенной и т. п.
При доказательстве антитезиса первой антиномии Кант опирается, в частности, на схоластическое ухищрение типа «осла Буридана»: все моменты времени совершенно в равном положении, и нет никаких оснований в пользу того, чтобы мир возник именно в какой-то один, а не другой момент прошлого. Антитезис первой антиномии все-таки истинен, но его правота достигается всей полнотой человеческой практики и научного познания, к которым Кант здесь не обращается.
Тезис второй математической антиномии, утверждающий предел делимости частиц, или неделимость субстанций вообще, или, наконец, неуничтожимость субстанции-души, доказывается Кантом также искусственно: все сложное состоит из простых частей, и если допустить, что таковых нет, то не было бы и ничего сложного, ибо «мы устранили мысленно все сложение». Тут Кант заранее исходит из схоластического положения, что всякая субстанция «проста» (не избежал его и такой враг схоластики, как Декарт), а все простое неуничтожимо. Значит, признается и бессмертие души.
Логичнее антитезис второй антиномии, утверждающий бесконечную делимость всех существующих вещей. Кант резонно ссылается на то, что никакой абсолютной «простоты» никто и нигде не находил и все протяженное в принципе делимо. Поскольку Кант исходит из всеобщности геометрии Эвклида и свойственного ей континуума, его доказательство имеет вес. Гегель заявил о доказательстве антитезиса второй антиномии, что «…вообще здесь нет доказательства, а есть лишь предположение» (26, т. 1, стр. 267). И все же аргументация Канта в пользу антитезиса второй антиномии серьезна: составляющие мир вокруг нас вещи имеют относительные пределы своего деления, и они же бесконечно делимы, они прерывны и непрерывны. Эту диалектику развивает Гегель фактически вслед за Кантом, признавая (хотя и не всегда последовательно) существование узловых точек относительной дискретности строения вещества. Вторая антиномия Канта подводит к реальной диалектике мира.
Анализ динамических антиномий обнаруживает неясности. Не понятно, о чем идет речь в третьей антиномии. В тезисе говорится о происхождении мира, но потом Кант рассуждает так, словно его занимает проблема наличия «свободных причин» внутри уже существующего мира. В антитезисе же речь идет не то о человеческой свободе, не то о «свободной причине» вне мира. И если на этом остановиться, то здесь никакой антиномии нет: ведь тезис и антитезис толкуют о разных предметах. Но затем становится ясно, что здесь идет речь о том, есть ли вообще некое свободное начало (коль скоро оно «свободно», оно есть именно начало) или его нет. Эта, третья, антиномия касается диалектики свободы и строгой причинности. В четвертой же антиномии под вопросом, существует ли «абсолютно необходимое существо», скрывается проблема случайности и необходимости.
Доказательство тезиса третьей антиномии основано у Канта на том, что допущение бесконечно уходящих в прошлое каузальных связей принесло бы с собой будто бы логическое противоречие. Но никакого противоречия здесь нет. Правда, Кант ссылается на то, что принятие каузальной бесконечности лишает нас полноты синтеза, но тем самым он возвращается к шаткому доказательству тезиса первой антиномии.
Доказывая антитезис третьей антиномии, Кант резонно ссылается на то, что включение абсолютной свободы в каузальные связи природы (здесь не важно: как начальное или же как одно из последующих звеньев этих связей) сделало бы единство опыта невозможным и внесло бы в него хаос. Впрочем, Канту было достаточно здесь напомнить свою трансцендентальную аналитику, где уже было признано, что явления природы подчинены закону причинности без исключений. Но достаточна ли та ссылка, к которой он здесь прибегает? Она была бы достаточна при том условии, что речь может идти о существовании только «чистой» свободы и никакой другой. В этом антитезисе Кант рассуждает на уровне метафизического материализма XVIII в., для которого «свобода» и означала беспричинность и произвольность (если не имелась в виду «свобода» как познанная необходимость). Кант апеллирует и к антитезису первой антиномии: «Если вы не допускаете в мире ничего математически первого во времени, то вам нет нужды искать также и динамически первое в отношении причинности» (11, т. 3, стр. 421).
И наконец, о последней, четвертой, антиномии. По своему логическому строению она подобна своей предшественнице, хотя доказательство ее тезиса, пожалуй, «единственное, которое Кант отчасти вел прямо» (41, т. IV, стр. 532). Утверждая, что должно иметься абсолютное причиняющее начало для всех последующих изменений в мире, он повторяет довод в пользу тезиса третьей антиномии.
Кант замечает, что в четвертой антиномии «…из одного и того же аргумента в тезисе выводится бытие первосущности, а в антитезисе, с той же строгостью, – небытие ее» (11, т. 3, стр. 429). Это получается как раз оттого, что в тезисе этой антиномии Кант отказался от хода доказательства от противного. Философ подчеркивает, что возникающее в этой антиномии противоречие происходит не от логических ошибок, а от более глубокой противоречивости разума, но приведенный им в пояснении к антитезису пример этого не доказывает. Он ссылается на два взаимопротивоположных вывода из факта, что Луна при своем движении вокруг Земли всегда обращена к ней одной и той же стороной, но ведь выбор одного из двух ответов (Луна вращается или же не вращается вокруг своей оси) однозначно зависит от выбора точки зрения наблюдения.