Текст книги "Кадар"
Автор книги: Игорь Саенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Всё, пошёл.
21 мая.
Ура! Сегодня я весёлый. Как, впрочем, и все у нас здесь. Прибыло, прибыло наконец-то долгожданное оборудование и через час мы все вылетаем на космодром – встречать!
Я вылетаю, Раковский, Куртис.
Пока же, как и обещал вчера, расскажу о лесе.
Сегодня утром я его опять навестил. Впрочем, не буду забегать вперёд, обо всём расскажу по порядку.
Итак. Проснулся я сегодня не в шесть, как обычно, а немного раньше. Минут за двадцать до того. Тишина стояла просто феноменальная. На Земле я бы про такую тишину обязательно подумал – затишье перед бурей. А здесь – нет. На Кадаре бурь не бывает. Никогда. Спрашивается, почему? Да просто климат такой.
Отчего же это я проснулся?
Ах да, меня же голоса какие-то разбудили.
Раздавались они, как мне показалось, чуть ли не под самым моим окном и были не то чтобы шибко громкие, просто, повторяю, очень уж тихо было вокруг. В такой тишине чихнёшь – за километр услышат.
Один голос принадлежал Куртису, другой – кому-то из геологов, кажется. Кому именно, сказать точно не могу, так как не успел ещё со всеми перезнакомиться. Всё-таки на Базе около полутора тысяч сотрудников.
Что же до самого разговора, то был он таков.
– А хороший сегодня день намечается, – сказал Куртис.
Пауза. Я же представил, как геолог с самым серьёзным видом осматривается, размышляя, соглашаться ему с этим прогнозом или нет.
– Здесь все дни хорошие, – сказал он наконец.
– Не кажется ли тебе это странным?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, планета ведь процентов на шестьдесят покрыта океанами, а бурь, штормов никогда не бывает.
– Климат такой.
– А почему?
– Ну… Незначительный наклон оси… Времён года, следовательно, нет… Такой, наверное, была когда-то и наша Земля. До потопа. У неё в то время тоже наклон оси был немного поменьше.
Снова пауза.
– Ах, какое же всё-таки небо, а!? Будто кровь разлилась… Будь это на Земле, я бы подумал – к дождю.
– И был бы неправ, – возразил Куртис. – К морозам – это когда солнце красное. А здесь не солнце красное, а небо. Ты погляди, погляди.
– Да вижу я… Зловещий какой-то рассвет.
Куртис хохотнул.
– Не зловещий, а кровавый, – поправил он.
– Да ну тебя.
Они помолчали снова.
– А я вот о чём всё время думаю, – признался вдруг геолог. – Всё про эти Аномалии, будь они неладны.
– Вот ещё, проблемку нашёл.
– Я сделал недавно расчёты… В общем, есть одна вероятность, довольно-таки, кстати, высокая – процентов двадцать семь-двадцать девять, что… что Аномалии эти могут сослужить роль этакой энергетической линзы. Плотность биополя, в таком случае, резко повысится – и не в тысячу, как мы планируем, раз, а в десятки тысяч, а может даже – и в сотни… если не в миллионы.
– Страсти-то какие.
– Не мне тебе объяснять, – продолжал геолог, – к чему это может привести. Биополе сможет тогда, минуя ментального посредника, воздействовать на физическую материю напрямую, а это – глобальная экологическая катастрофа.
– Фу! Ну что ты за человек, Максим?! Такое утро чудесное, нет – надо тебе всё испортить. Ты лучше рассветом любуйся, сиди себе, воздухом дыши. Воздух-то какой чудесный, а?
Геолог вздохнул.
– Дай-то Бог, чтобы всё обошлось, – проговорил он.
– Да обойдётся, обойдётся. В первый раз, что ли. Расслабься, не паникуй. У нас технологии, страховка… Через неделю-другую ты сам над собой будешь смеяться.
– Дай-то Бог, – повторил геолог.
Они замолчали опять.
Я же подумал, а не набрать ли мне сейчас в тазик воды да как окатить ею говорунов. Вот смеху-то было бы. А то сидят тут, понимаешь, спать добрым людям мешают. Про Аномалии ужасы всякие рассказывают. Потом решил, да ладно, пусть себе живут – как-нибудь по-другому на них отыграемся. На волейбольной площадке, к примеру.
В общем, к разговору я прислушиваться перестал. Стал потягиваться, зевать, как-то незаметно подкралась мысль: а не соснуть ли мне ещё часик-другой? Тут я сообразил, что с таких вот искушений и воцаряется лень, и резво соскочил с кровати.
Прочь!
Прочь, проклятые соблазны!
Не найти вам во мне питательной почвы!
Не мешкая ни секунды, я выскочил из коттеджа. Рассвет, оказывается, и впрямь был самый что ни на есть замечательный. Красные, лиловые, сиреневые тона покрывали чуть ли не весь небосклон. Внизу же на востоке, наливаясь нестерпимым блеском, зарождался край восходящего Осириса. Что же до говорунов, то сидели они, оказывается, не прямо под моим окном, а в отдалении, за вкопанным в землю столом, который вечерами облюбовывают шахматисты. При моём появлении они издали одобрительные восклицания и помахали руками.
Я махнул им в ответ.
Потом наконец побежал. Сначала по присыпанной жёлтым песком дорожке, потом просто по траве. Сначала мимо нарядных коттеджей, потом вдоль выстроившейся ровными рядами техники. Нырнул в непроницаемый для света тоннель, образованный переплетёнными виноградными ветками, миновал его и выбежал наконец на простор, в поле, где под лучами восходящего Осириса уже грелось прохладное после ночи озерцо. Но прыгать я в него не стал (не довёл ещё себя до необходимой кондиции), а побежал дальше, огибая его и наращивая чуть ли не до предела скорость, пока, в конце концов, не остановился, весь мокрый от пота, с рвущимся из груди сердцем.
Здесь я поднял к небу лицо и издал рёв радующегося жизни мустанга. Теперь можно и в воду.
…На обратном пути я решил заскочить в лес. Тем более что крюк был совсем небольшой. Километра полтора, наверное, если не меньше.
Вначале, впрочем, как и обещал вчера, немного о нём информации.
Открыт лес был сравнительно недавно – лет пятнадцать всего назад, хотя сама планета была известна человечеству уже чуть ли не пять веков. Так иногда бывает. Особенно там, где запрещена широкомасштабная колонизация. Почти сразу же после своего открытия Кадару был придан статус галактического заповедника, так что посещать его могли только учёные-исследователи да ещё туристы, причём последние – по строго определённым маршрутам и в строго определённые сроки. Очень уж биологический мир Кадара был уникален. Недавнее открытие леса это только в очередной раз подтвердило. Открыл его некий экзобиолог Шкляревский, открыл мимоходом, случайно, когда прибыл в эту местность в поисках каких-то особенных грызунов, которых он был большим специалистом. Поначалу лес так и назвали – Лес Шкляревского, по название почему-то не прижилось. Кто-то предложил другое – Улей, но и это не прижилось тоже. Так он и остался просто лесом, хотя, честно говоря, на что на что, а на лес он походил, пожалуй, меньше всего. В нём не было обычных, в традиционном понимании, деревьев, не было подлеска, не было кустов. Одни только так называемые мюрзы – не то животные, не то растения, а может, и то, и другое вместе – представляющие из себя этакие фиолетовые, бутылкообразной формы тела, увенчанные кронами переплетённых зелёных щупалец. Как бы колония такая, что ли. Занимаемая ими площадь была не то чтобы большая, но не такая уж и маленькая – немногим более девятисот квадратных километров. Что удивительно, площадь эта имела форму овала и с геометрической точностью соответствовала той зоне, где местные Аномалии были наиболее активны (о последних, если будет такая возможность, расскажу чуть позже). В общем, создавалось впечатление, будто между Аномалиями и лесом явно существует какая-то связь – то ли лес есть следствие некоей мутации, вызванной воздействием Аномалий на обычные деревья, то ли мюрзы сползлись сюда из других мест целенаправленно, как, к примеру, взбираются на камни желающие погреться на солнце игуаны. Это, впрочем, лишь в том случае, если они и впрямь умели перемещаться, во что, конечно же, не верил никто, не имея на то практических доказательств, полагая, что мюрзы – существа сугубо оседлые.
Как только о лесе стало известно, к нему сразу же хлынули толпы исследователей. Было выдвинуто огромное количество гипотез, из которых самые ожесточённые споры вызвала гипотеза о разумности леса. Хочу уточнить, речь не о разумности каждого мюрза в отдельности, а именно о разумности их в совокупности. Как бы некий единый разум они в совокупности из себя представляли. Как земные пчёлы или муравьи, только более высокого порядка.
Гипотезе сейчас же нашлись оппоненты, утверждавшие, что всякий разум проявляет себя фактором активного воздействия на окружающую среду. Лес же, наоборот, пассивен, какой-либо активности в нём нет и в помине.
На это сторонники гипотезы отвечали, что цивилизации бывают разные – экстравертные и интровертные, то есть направленные во вне и направленные в себя, иными словами, созерцательные, что это как раз именно такой случай и есть. К тому не утверждать, будто лес не воздействует на окружающую среду совсем, нет никаких оснований. Что мы знаем о внешней среде вообще? Да почти ничего. Обжили ничтожный клочок мирового пространства и считаем себя чуть ли не владыками вселенной. Вселенная же наверняка поделена на этакие параллельные сегменты, в одном из которых существует и лес. Видимая нами его часть есть лишь, на самом деле, его незначительная составляющая. Основная же его деятельность нашим наблюдениям недоступна. В этом нет ничего удивительного, так как и сам человек тоже существует сразу в нескольких мирах одновременно – чувственном, интеллектуальном, культурном, духовном. Видимым же остаётся только в физическом. Остальные, если иметь сходную внутреннюю природу, познаются только путём личного переживания. Рублёвская "Троица", например, для какого-нибудь дикаря из племени тихоокеанских каннибалов представляет из себя лишь кусок редкой древесины с изображёнными на ней смешными фигурками. И всё потому, что нет у него соответствующего духовного опыта.
Оппоненты, слушая, только смеялись, называя всё это дешёвой, ничем не подкреплённой демагогией. Вы нам ещё о Боге расскажите, говорили они.
И расскажем, отвечали с горячностью первые. Что-то вы в последнее время стали о Нём забывать.
В общем, как бы там ни было, а что касается меня, то какого-то определённого мнения по этому вопросу я до недавнего времени не имел. И только благодаря Ревазу всё самым решительным образом вдруг изменилось. Оказывается, пока учёные мужи оттачивали друг на друге своё остроумие, Реваз установил с лесом контакт. Никакого научного подхода для этого не потребовалось совсем. Всё, что было нужно, так это одно только открытое сердце. Уж в который раз я за свой недолгий пока ещё век убеждаюсь, что самый, какой только ни есть, универсальный для всех без исключения существ язык – это язык любви. Вчера со мной в лесу произошло такое…
Впрочем, я опять забегаю вперёд.
Итак, путь мой лежал в лес, причём не в лес вообще, а в одно лишь конкретное место, к дереву, которое местные исследователи успели окрестить Платоном. Было оно на вид более мощное, чем все остальные, и стояло несколько особняком на довольно-таки широкой чистой поляне. Глядя на него, складывалось впечатление, будто его собратья питали к нему немалое уважение. Я бы ничуть не удивился, если бы узнал, что он – Платон – в этом лесу за кого-то главного – вроде президента. Такой у него был величественный вид.
Когда я выходил на эту поляну, то, честно говоря, испытывал некоторую робость. А ну как без Реваза у меня ничего не получится.
Опасения мои, впрочем, оказались напрасны.
Как только я появился, Платон задвигался, зашевелился, опуская свои ветки чуть ли не до самой земли, образуя подобие удобного ложа. Он явно мне обрадовался. Моя же робость, наоборот, увеличилась ещё больше, только теперь уже по другой причине. Одно дело, когда рядом стоит готовый в любой момент прийти на помощь напарник, и совсем другое – вот так, одному. Вдруг Платон меня потом не отпустит. Однако пойти на попятную я бы теперь ни за что не согласился. Если уж взялся за гуж, не говори, что не дюж. А то стыдно как-то, неловко.
Я преувеличенно громко приветствовал Платона.
– Здравствуй, Платон!
Потом забрался, наконец, в ложе и замер, ожидая, что будет. Ничего, подумал я, храбрясь, если что – выпрыгну сейчас же. Я – сильный.
Какими же смешными казались мне потом эти страхи.
Как только я улёгся, ветви-щупальца сомкнулись надо мной, заключая меня в непроницаемый кокон. Я почувствовал их лёгкие, невероятно нежные касания по всему своему телу. Опущение небывалой лёгкости стало наполнять меня с головы до ног. Тело стало словно бы невесомым, а сам я… Эх, слов, слов у меня не хватает, чтобы хотя бы приблизительно описать это всё. Я не то чтобы растворился или исчез, я вдруг стал частью чего-то большего, и, вместе с тем, это большее стало частью меня. Мои возможности вдруг увеличились. Я вдруг словно бы увидел себя со стороны – маленькая и смешная, скорчившаяся в ветвях дерева фигурка. Кто это? Неужели это я? Царь природы? Владыка вселенной? Потом я увидел Платона (целиком), лес, наш Академгородок, в котором, оказывается, все уже давно попросыпались, космодром, небо – всё как бы вместе и по отдельности одновременно. Как это у меня получалось, я совершенно не представлял. Знаю только одно – я видел это всё, видел. Передать же полноту этих ощущений словами, повторяю, просто не в моих силах. Да и никто бы, наверное, не сумел, даже самый, наверное, выдающийся художник. Достоевского из могилы подыми, и он бы, наверное, не справился. Пока сам не пройдёшь через подобный опыт, всякое описание бессильно. Это восхитительное ощущение непередаваемого блаженства казалось бесконечным. Оно длилось, длилось, длилось… Наверное, именно и только так можно познать, что же это такое – Вечность. Не длящееся без конца время, а такое вот ощущение беспредельных полноты и счастья…
В общем, в посёлок я возвращался, будто заново рождённый. Хотелось петь, смеяться, причём не очень громко, а тихо, чтобы не расплескать в себе эту непередаваемую радость. Я нёс её в себе, будто наполненный доверху сосуд. Попавшихся по дороге Бэлу и Куртиса расцеловал в четыре щеки. На задумавшегося Раковского обрушил лавину пикантнейших анекдотов. Замершим в благоговейном восхищении кустам раздорника продемонстрировал ходьбу на руках.
Ну, а когда пришла весть о прибытии долгожданного оборудования, тут уж радости моей совсем не стало предела.
Кстати, пора, наверное, уже и заканчивать. Час прошёл, так что надо бежать, а то уедут ещё там без меня, сиди тут потом, как на иголках.
Ну всё, пока!
Вечером, если будет время, ещё что-нибудь напишу.
27 мая.
Привет!
Долго же я не брал тебя в руки, дневник. Целую, без малого, неделю. И всё потому, что не было у меня ни одной свободной минутки.
Всё это время мы были заняты сборкой.
Работали, что называется, как заведённые. Нет, не так. Скорее, как вдохновлённые свыше. Сам Господь Бог вдохновил нас на это.
И вот, наконец, долгожданный день наступил. Работы по монтажу были закончены. Осталась последняя (заключительная) часть – запуск.
Час его назначили на сегодняшнее утро – 9.00 по среднегалактическому, а по-местному – 10.15.
Благоговейте!!!
Благоговейте же, потомки! Ну!
Все, к кому попадёт этот дневник! А переживёт он, надеюсь, века!
И всё потому, что день этот войдёт отныне в историю. Войдёт в историю, как один из самых её переломных. Разве что трёхтысячелетней давности Рождество может с ним хоть как-то сравниться. Впрочем, нет. Не будем чересчур самонадеянны. Рождество – это всё-таки Рождество. Да.
Потому скажем мы немного иначе.
ДОСТОЙНЫЙ ФИНАЛ ТЫСЯЧЕЛЕТНЕЙ БОГОЦИВИЛИЗАЦИИ.
Ну, каково?!
Конечно же, финал не означает конец вообще. Он означает лишь конец этого мира и, одновременно, начало нового, неведомого нам сейчас совершенно.
Что это будет за мир, предсказать не берусь. Да и никто бы, наверное, не смог. Одно только можно сказать наверняка. Облик человечества изменится кардинально. Те немалые силы, что были раньше направлены на безрадостный механический труд, отныне целиком пойдут на дальнейшее духовное совершенствование. Отныне ничто не сможет стать на пути стремящегося к Преображению человека.
Хм, как-то высокопарно это, что ли. Написал и самому как-то неловко стало. Нет, подальше надо от высоких слов, подальше. Скромность, она ведь не только на Птолезе скромность. Она везде… М-да.
Итак…
Впрочем, что это я опять забегаю вперёд!?
По порядку же надо обо всём.
Для начала же попробуем успокоиться. Сделаем вдох, спокойный, глубокий, потом такой же сделаем выдох. Раз – два! Раз – два!
Ну вот, совсем, совсем другое дело. Можно и продолжать.
На чём же я остановился? Ага! Кажется на часе Икс.
Назначили его, как я уже указал, на 9.00 по среднегалактическому. И место для него выбрали очень даже удачное, в трёх километрах от городка, почти рядом с Лесом Шкляревского. Там такая уютная зелёная равнина, а посреди неё не менее уютная зелёная котловина, на склонах которой и предполагалось разместить многочисленных зрителей. Ну и народу же там собралось. Почти всё население Кадара. Тысяч пятнадцать, наверное, если не больше. Из них чуть ли не половина настоящие знаменитости. Ну, Вениамин Шлемов, начальник местной колонии и потомок того самого Егора Шлемова, что открыл пятьсот лет назад Кадар, это понятно, ему по должности полагается тут находиться. Раковский и Черных – понятно тоже. Первый, как я уже говорил, руководитель кадарской части Проекта, второй неизменный его оппонент. Но вот чтобы среди зрителей оказался и Лезоринс Иван Станиславович – этого я уж никак не ожидал. Я даже и не предполагал, что самый известный ныне художник тоже находится здесь. Воистину, пути творческого поиска неисповедимы. А может, он просто приехал сюда отдохнуть?
Из прочих, кого я узнал, были Шкляревский, Итугуанако (ещё один экзобиолог), Тертышный (исследователь местных Аномалий), представители Службы Надзора Козак и Гомеш, а также Куртис, Бэла и Савватий, непосредственные участники Проекта. В общем, для малоизвестной провинции, каковой Кадар всё-таки по сути является, я бы сказал, довольно-таки представительный бомонд.
М-да!
К десяти часам котловина напоминала заполненный зрителями амфитеатр. На одном из склонов, в верхней его части, расположился Штаб – крупная шатрообразной формы палатка, в которой, собственно, и находился пульт управления биогенератором. Сам биогенератор лежал уже на дне котловины, в самом её центре. Внешне он походил на безукоризненно выполненный шар диаметром 10 метров 15 сантиметров. Цифры эти я называю так точно потому, что, как один из монтажников, знаю их наверняка.
К 10.10 все участники Проекта находились в палатке. Там, разумеется, был и я. Изнутри палатка напоминала идеально круглую комнату. Та часть её стены, что обращена к котловине, была прозрачной, перед ней располагался пульт, изогнутый полумесяцем наклонный стол, всю поверхность которого покрывали экраны ментоскопирования, циферблаты, индикаторы, кнопки, верньеры.
Перед пультом имелось три кресла, и все они были заняты. В центре, конечно же, расположился Раковский, по бокам – Куртис и Савватий. Что же до нас с Бэлой, то нам была отведена менее почётная роль – стоя позади кресел, быть на подхвате. Не знаю, как Бэла, а я в особой обиде на это не был. Всё-таки мы в святая святых.
И вот, наконец, долгожданная минута пробила.
Я так при этом напрягся (чтобы запомнить великий момент получше), что перед глазами у меня чуть не поплыли круги. И, как следствие, воспоминания у меня остались какие-то отрывочные. Даже через три часа, когда улеглось волнение и когда я пишу эти строки, не могу выстроить из них последовательный логический ряд. Вот эти отрывки. Поглядывающий то и дело на часы Раковский, радостно заблестевшие глазёнки Бэлы, чопорный до невозможного вид Куртиса, воцарившаяся в котловине тишина, какой-то приподнявшийся справа на склоне чудак, дурашливо так махнувший нам красным платком (якобы можно нам начинать), тускло отблёскивавший на солнце бок биогенератора, чьё-то прерывистое от волнения дыхание (очень даже может быть, что и моё), звон – не то в голове, не то от заработавшей аппаратуры, и, наконец, утопающая под белым пальцем Раковского красная кнопка.
Дальше мои воспоминания более-менее связны.
Биогенератор на дне котловины неуверенно так шевельнулся, поднялся после этого метров на двадцать вверх и в неподвижности замер, словно бы призывая всех присутствующих полюбоваться, какой же он всё-таки красавец. Кто-то от избытка чувств зааплодировал. Инициативу поддержали, и вскоре над котловиной уже гремело вовсю. Я тоже пару раз хлопнул. Несильно так, только лишь для порядка, чтобы не нарушить воцарившуюся в Штабе рабочую атмосферу.
Вокруг шара между тем стали возникать голубоватые всполохи. Это солнечные лучи, преломляясь в окружавшем биогенератор силовом поле, отсвечивали так. Потом всполохи сместились вниз, становясь как бы зигзаговидными – силовое поле принимало удобную для бурения винтообразную форму.
Всё это, между прочим, происходило в абсолютной тишине. Аплодисменты давно смолкли. Все, словно бы зачарованные, замерли, наблюдая за происходящим.
Секунду-другую биогенератор медлил, потом двинулся вниз. Поле, взрывая землю, стало всё быстрее и быстрее вращаться, во все стороны полетели комья земли. Сидевшие в первых рядах зрители с визгом и смехом бросились вверх по склону. Возникла сумятица, продолжавшаяся, впрочем, недолго. Через несколько минут зрители угомонились, расположившись повыше.
Странное это всё-таки было зрелище. Странное и удивительное одновременно. Висящий в воздухе шар, а под ним – голубовато-белёсое мельтешение, от которого почва внизу вихреобразно расступалась, образуя вертикальную шахту.
Так биогенератор начал путь к центру Кадара. Преодолеть ему предстояло без малого пять тысяч восемьсот километров, таков был радиус у этой планеты. Почему биогенератор было решено разместить именно там, а не, скажем, где-нибудь на поверхности, ну, ответ на этот вопрос, мне кажется, вполне очевиден. Что будет с промышленностью через 200-300 лет после Проекта не скажет никто, в центре планеты же всё-таки неограниченные энергетические ресурсы. Сколько будет существовать планета, а это, по меньшей мере, миллиарды лет, столько будет работать и биогенератор. Выход из строя ему не грозит. Устройство у него простейшее, детали созданы по технологии так называемого постоянного самообновления. Что это такое, известно сейчас даже самому распоследнему неучу, так что останавливаться на этом подробно я не буду. Скажу лишь, что технология эта никогда ещё не подводила.
Но я несколько отвлёкся.
Движение биогенератора поначалу было медленное. Так, между прочим, и планировалось. Когда он скроется из виду полностью, скорость его начнёт возрастать, причём постепенно, чтобы генератор поля не перенапрягся. К концу суток она достигнет максимальной своей величины – шестидесяти километров в час. Какие именно породы будут при этом находиться у него на пути, значения не имело. И гранит, и глину, и базальт, и даже железо поле пронзает с одинаковой лёгкостью. Таким образом, как следует из несложных подсчётов, на преодоление намеченного расстояния уйдёт чуть менее пяти суток. Земных, разумеется. Последние, впрочем, от местных почти не отличаются. Местные короче на четыре минуты.
Биогенератор, наконец, скрылся из виду. И сразу же скорость его увеличилась. Это стало заметно по тому, как из ямы полетела порода – целая туча из разлетающихся во все стороны камней и прочего мусора. Все снова бросились с визгом прочь. Несколько камешков достигли даже нашей палатки, хотя мы и стояли достаточно далеко.
Продолжалось, впрочем, это недолго. Сопровождавший бурение гул стал затихать, летевшая из ямы порода – тоже. Вскоре они стихли окончательно. Над котловиной воцарилась тишина – биогенератор ушёл под землю так глубоко, что следить за ним можно было только по показаниям приборов.
Со всех сторон в котловину полезли роботы-уборщики – приводить её в первоначальный вид. Стоявшие же по краям зрители разразились аплодисментами снова.
Зазвучали аплодисменты и в нашей палатке. Все вскочили. Дверь распахнулась, и палатка чуть ли не до отказа наполнилась людьми. Все что-то разом кричали, поздравляли друг друга, а больше всех, конечно, Раковского. Кто-то даже, не смотря на протесты, потащил его наружу – качать. Порция поздравлений в виде дружеских тумаков по спине и плечам досталась и мне. Я тоже, признаться, радовался вовсю. Куртис, перекрывая всеобщий гвалт, кричал, что как только биогенератор заработает, он тут же сотворит бочку с квасом и всех до отвала напоит. Кто-то, не дожидаясь, откупоривал символическое шампанское. Грянула музыка. Какая-то девушка бегала то там, то здесь, швыряя в гостей пригоршнями разноцветного конфетти, которое оседало на головы блестящими блестками. Как будто новый год стали вдруг праздновать…
Один только профессор Черных не принимал участия во всеобщем веселье. Он стоял в стороне и, глядя на нас, грустно так улыбался. А может, и не грустно, а многозначительно. Кто знает, кто знает…
Свидетелей великого события оказалось так много, что глайдеры потом взлетали с посадочной площадки чуть ли не два часа. Между прочим, глайдеры здесь, на Кадаре, едва ли не единственное транспортное средство. Большегрузные машины используются только в крайних случаях, нуль-транспортировка же запрещена вообще. Требования, так сказать, экологического комитета. Очень уж здесь – как я, кажется, уже говорил – уникальный биологический мир.
28 мая.
Первый после Великого Перелома день.
Я на дежурстве. Первое моё самостоятельное дежурство. Впрочем, самостоятельность эта весьма относительная. В соседнем кресле – согнувшийся над кроссвордом Савватий. Я же, в свою очередь, согнулся над дневником.
Если бы нас увидели со стороны, наверняка бы задумались, а чего это они так?
Я же на это готов хохотнуть.
Нет, дело тут, конечно же, не в халатности. Просто… Просто надо же хоть чем-то себя занять. Это ведь только в первый час интересно разглядывать мигающие индикаторы, плывущие на экранах линии диаграмм, слушать гудение работающей аппаратуры (между прочим, аппаратура может работать и бесшумно, гудение же – этакий целенаправленно запланированный конструкторами фон, чтобы сотрудники не заснули совсем; при желании его можно и отключить), но потом… Когда дежурство перевалило за середину, даже гудение перестало нас занимать. Всё-таки мы люди конкретного действия. Пассивность же противна нашей природе по сути. Думаю, многие, если не все, со мной согласятся. Да.
А всё потому, что процесс, видите ли, автоматизирован. Биогенератор своё движение корректирует сам – по направленному в центр планеты гравитационному вектору. Ближе к центру, правда, в зависимости от распределения планетных масс, вектор этот, возможно, станет более неопределённым, тогда в действие вступит корректура извне, но и здесь это будем делать не мы, а всё та же соответствующим образом настроенная аппаратура.
Возникает справедливый вопрос – а зачем тут мы вообще?
Отвечаю: а чтобы вовремя среагировать, если вдруг что-то пойдёт не так. Вероятность этого, конечно же, исчезающе мала. Чтобы что-то пошло не так… такое даже в страшном сне не может присниться. И всё-таки… Нужно быть готовым ко всему.
Вот, кстати, и получается (в который уже убеждаюсь раз), что человек не сам по себе, а придаток у собственной же технической мощи. Эх, поскорее бы Проект завершился…
Всё, заканчиваю.
Савватий, оказывается, кроссворд разбомбил и теперь предлагает партеечку в шахматы.
Бедняга, он даже и не подозревает, на что покусился. Такой ему сейчас мат закатаю!
30 мая. 15.43. по среднегалактическому.
Мы опять на дежурстве. В этот раз я с Бэлой.
Ничего особо интригующего за прошедшие после запуска два дня не произошло. Биогенератор преодолел уже около двух с половиной тысяч километров. Когда он достигнет центра, силовое поле снова примет шарообразную форму. Потом включится ещё одно – биоэнергетическое, то самое, ради которого, собственно, и вся эта заварушка. Вот тогда…
Эх, поскорее бы!
31 мая. 9.15.
И снова мы на дежурстве. И снова со мной Бэла.
Смотрю я на неё и всё не перестаю удивляться. Ну в конце-то концов, нельзя же быть всё время такой непередаваемо скучной. Да ещё с такой сногсшибательной внешностью. Ей бы жизни побольше радоваться, веселиться. Нет, как сядет перед приборами, так перед ними и сидит, не может от них до самого конца дежурства оторваться. Боится она меня, что ли? Или, может, влюблена? Если бы не Раковский, изредка к нам забегающий, чтобы повеселить нас очередными шутками, так ведь и от скуки можно было бы помереть.
Ну, ничего, ещё пара деньков, и мучениям нашим – конец.
Жду-у-у-у!!! У-у-у-у-у!!! А-а-а-а-а!!!
1 июня. 11.27.
Всё по-прежнему. Биогенератор продолжает движение. Что же до охватившего нас нетерпения, то оно возрастает.
Я вдруг понял, что это, между прочим, очень даже и неплохо. Пусть, пусть нетерпение растёт. Плод, в конечном итоге, будет более сладким.
3 июня 3176 года. 12.34.
И вот, наконец, долгожданный день наступил. Биогенератор на месте. В Штабе идёт последняя проверка поступающих от него данных. Когда она закончится, останется только одно – включить биополе.
Тот же день. 13.17.
Биополе, наконец, включили. Ур-ра!!
Тот же день. 13.41.
Что-то неладное…
Тот же день. 17.24.
Все, кто имеет хоть какое-то касательство к Проекту, сейчас в Штабе. Все обеспокоены, но не настолько, чтобы возникла паника. Что-то явно пошло не так. Как только поле было включено, связь с биогенератором оборвалась. Прошло уже более четырёх часов. Связь же, однако, не только не восстановлена, но даже сказать, почему она так неожиданно оборвалась, ничего определённого пока что нельзя.
Странно всё это, странно.
Тот же день. 18.51.
Связи по-прежнему нет. Зато фиксирующие напряжённость биополя индикаторы просто зашкаливает. Подумать только, включить их догадались только сейчас.
Тот же день. 19.07.
Появились, наконец, и первые гипотезы. Прохождению сигналов, судя по всему, мешает генерируемое в центре планеты биополе. Плотность его сейчас такова, что искажения накладываются как на радио-, так и на "Г"-режимы. Это очень, очень плохая новость.
Профессор Черных заявил, что причина возрастания плотности – скорее всего, Аномалии. Именно они, сыграв роль этакой энергетической линзы, и не дают полю распространиться по запланированному объёму пространства радиусом в 4 световых года, а, наоборот, собирают его энергетический потенциал вокруг себя, создавая некую чудовищную по свойствам зону. Скорее всего, зона эта по объёму невелика. По мере удаления от планеты плотность биополя должна в геометрической прогрессии падать. Так что эта беда – дело сугубо местное, за находящуюся рядом Птолезу, которую населяет около двух миллиардов человек, можно не опасаться.
