Текст книги "Банда Гимназиста"
Автор книги: Игорь Пресняков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Каппель впереди колонны – в грязной шинели, с винтовкой за плечом, обутый в тупоносые сибирские пимы [8]8
Так в Сибири называют валенки.
[Закрыть]. От простого солдата нашего генерала не отличишь. Иногда он едет в санках, чаще пешком.
Нечеловеческие испытания сплачивают людей, закаляют лучшие качества души. Где были эти прекрасные порывы года два назад, когда нашему воинству так не хватало настоящего благородства, человеколюбия и терпения?
Сегодня нам повезло: к вечеру набрели на большое село. Стали на постой в теплых избах. Среди офицеров произошла замечательная перемена: постоя уже не требуют – просят! Предлагают мужикам никчемные деньги, часы, остатки обмундирования. Я разместился в доме молодого крестьянина.
У него трое веселых ребятишек и очень заботливая женушка. Соорудили нам баню, помогли постирать белье. К ночи зашел Каппель, координировал план моей завтрашней разведки. Я глядел на его сосредоточенное, давно не бритое лицо, ловил взгляд умных, немного застенчивых глаз и вспоминал лето восемнадцатого. Тогда к нам в Самару, в штаб Первой добровольческой дружины приехали репортеры французских газет. Они пожелали увидеть командира войска Самарского демократического правительства Владимира Оскаровича Каппеля.
Ему было неловко от вспышек фотоаппаратов, лицо порозовело от смущения. Один из французов искренне умилился застенчивым видом славного полководца и, делая фотографию, предложил Каппелю добавить к английскому френчу, стеку и папироске букетик полевых цветов. Таким он, наверное, и останется для истории: мужественным и романтичным русским офицером, образцом несгибаемой стойкости и чести.
Склянка чернил, любезно подаренная мне сельским священником, заканчивается. Решил продолжить записи только после победы».
Глава IV
Поздним вечером Наталья Решетилова спешила домой. Улицы были пустынны, и она пожалела, что не взяла извозчика. Каблучки выбивали по булыжнику звонкую дробь, и их стук немного ободрял Наталью. «Отчего так безлюдно? – думала она. – Ах да, сегодня четверг, завтра рабочий день!»
Вот и фонарь у дома, знакомая арка, осталось лишь миновать проход и скользнуть в парадное. Наталья свернула в темноту и увидела две тени, отделившиеся от стены.
– Стойте, мамзель! – негромко скомандовал молодой голос.
Черная фигура встала на пути Натальи. Второй быстро скользнул за спину. «Сейчас грабить будут», – с грустью подумала Наталья и покорно опустила руки.
– Давайте ваш ренцель [9]9
Ренцель (жарг.) – дамская сумочка.
[Закрыть], а не то!.. – грозно проговорил молодой человек, и что-то холодное коснулось шеи Натальи.
– Да-да, извольте, – торопливо прошептала она и поспешно сунула незнакомцу ридикюль. – Берите, денег у меня совсем немного. Теперь я могу идти?
Ей было очень стыдно за свой страх.
Стоявший за спиной налетчик взял Решетилову за руку:
– А желтизна? [10]10
Желтизна (жарг.) – золото.
[Закрыть] Что у тебя там? – Он рванул с пальца Натальи золотой перстень.
– Нет! – вскрикнула она и судорожно сжала кулачок. – Это подарок покойной мамы!
– Да вы, верно, гражданочка, не из понятливых!
Глаза Натальи привыкли к темноте, и она различила довольно юное, перекошенное нетерпеливой злобой лицо. Негодование взяло верх над страхом, Решетилова хотела что-то ответить, как вдруг раздался уверенный негромкий голос:
– Худое дело вы затеяли, скряги! [11]11
Скряга, или асмодей (жарг.) – хулиган.
[Закрыть]
Из глубины прохода послышались тяжелые шаги. Невысокий широкоплечий человек приблизился и стал шагах в трех от грабителей:
– Бросьте барышню, давайте-ка потолкуем по-свойски.
– Держи шмару [12]12
Шмара (жарг.) – женщина.
[Закрыть], Гошка, – бросил тот, что стоял лицом к Наталье, и выступил вперед.
Его товарищ толкнул Решетилову к стене и зажал рот ладонью.
– Че ты лезешь, мерин? [13]13
Мерин (жарг.) – работяга, рабочий человек.
[Закрыть] – нагло спросил налетчик.
– Нехорошо так, паря [14]14
Паря (диалектн.) – парень.
[Закрыть], с незнакомыми людьми трекать! – ответил насмешливый голос.
Парень взмахнул рукой, и в темноте сверкнуло лезвие ножа. Его противник подался навстречу, и через секунду нож со звоном упал на булыжник.
– Проваливайте отсюда, – угрюмо сказал незнакомец.
Послышался металлический щелчок.
– Митька, у него шпалер! [15]15
Шпалер (жарг.) – пистолет, револьвер.
[Закрыть] – взвизгнул грабитель и рванул во двор. Его товарищ оставил Наталью и кинулся следом.
– Как вы, барышня, целы? – подойдя к Решетиловой, справился ее нежданный спаситель.
– Все в порядке. Благодарю.
– Ну и ладненько, – кивнул незнакомец и пошел к выходу на улицу.
– Гражданин, подождите! – встрепенулась Наталья и побежала за ним.
Он остановился у фонарного столба и вопросительно поглядел на Решетилову. Теперь Наталья смогла его рассмотреть – лет двадцати пяти, среднего роста, крепко сбитый, простое русское лицо. Он походил на кустаря – темный пиджак, короткие сапоги.
– Вы не можете так уйти, – выдохнула Наталья.
– А что ж надо-то? – улыбнулся незнакомец.
– Я должна вас поблагодарить.
– Так вы поблагодарили.
– Да-да, разумеется. Однако мне хотелось бы знать имя своего спасителя.
– А к чему?
– Ну… я не знаю, – Наталья нервно взмахнула руками. – Вы рисковали жизнью ради меня… Как вас зовут?
– Никитою.
– Очень приятно. А я Решетилова Наталья… Что же мы здесь стоим, а? Идемте ко мне, выпьем чаю!
– Да нет, барышня, неудобно, – смутился Никита.
– Умоляю вас, не отказывайтесь!
* * *
Наталья усадила гостя на кухне и принялась хлопотать у плиты. Никита по-детски поджал ноги под табурет и положил ладони на колени.
– Покуда закипит чайник, давайте выпьем настойки! У папы есть прекрасная рябиновка, – заметив неловкость гостя, предложила Решетилова.
Они выпили, и Наталья завела разговор о том, что ее отец – признанный ценитель ягодных настоек. Никита внимательно слушал, разглядывая узор на скатерти. Наталья в свою очередь разглядывала гостя: «А он не столь уж и зауряден! Лицо и манеры у него крестьянские, но волосы знакомы с ножницами парикмахера, аккуратно причесаны; гладко выбрит, и рубашка свежая. Кто он? Руки у Никиты грубые, но чистые, с черной работой незнакомые».
– А как вы оказались на нашей улице? – вдруг спросила она.
Никита немного покраснел:
– Случайно. Шел я за вами от самого театру. Дом мой недалеко, – он кивнул головой куда-то в сторону.
– Вы были в театре? – невольно удивилась Решетилова.
– Да нет, – еще гуще зарделся Никита. —
В пивной по соседству. Я как раз вышел, и вы впереди… Заприметил-то я вас давно, еще осенью, там же, у театры.
– Ах, вот оно что! – рассмеялась Наталья. —
А я вас и не видела.
– Человек я маленький.
Назойливое внимание театральных поклонников всегда окружало Наталью, но здесь было что-то другое.
– Так вы знали меня?
– Вовсе нет… просто вы… барышня приметная, – медленно выдавил Никита.
«Вот вам и еще один воздыхатель!» Она натянуто улыбнулась и склонила голову:
– Спасибо за комплимент. Значит, все это время у меня был невидимый страж?
– Ну что вы! – развел руками Никита. – Я и видел-то вас нечасто. Даже не знал, что вы живете на этой улице. Шел себе домой, а оказалось нам по пути.
– И?
– Заслышал возню в потемках, ну, думаю: ребятки на гоп-стоп пошли!
– На что пошли?
– Ну… пограбить вас решили.
– А-а, – протянула Наталья. – Словечко какое-то… жиганское!
– Зато в самую точку, – засмеялся Никита.
– Пожалуй… Однако, как же вы отважились схватиться с грабителями? Страшно не было?
Она поймала взгляд спокойных серых глаз.
– Страшно? А чего ж пугаться-то? По темным углам барышень грабят только мальцы слабосильные, серьезный налетчик на грошовое дело не пойдет.
Наталье стало тепло и уютно рядом с этим малознакомым человеком. Она поразилась своим мыслям и отогнала их со стыдом и негодованием.
– Знаете, Никита, под аркой было очень темно, и я не разобрала, как вы справились с тем молодым негодяем. У него же был нож!
– Интересуетесь? Есть один хитрый способ. Хотите покажу?
– Любопытно.
– А вот вы возьмите в ручку вилочку и ткните в меня, – предложил Никита.
– Зачем же вилочку? – заразилась его азартом Наталья. – Возьмем столовый нож, так будет убедительнее.
Решетилова схватила серебряный ножичек и направила его в грудь Никиты. Он подергал кончик лезвия:
– Крепче держите.
– Так?
– Ага. Теперь бейте!
– Как?
– А как хотите.
– Вы уверены?
Никита смотрел ей прямо в глаза.
Решетилова легонько ткнула ножом вперед, и тут же, неуловимым и сильным движением ладоней, будто прихлопывая на лету комара, Никита выхватил нож из ее руки и положил на стол.
– Вот так фокус! – восхищенно проговорила Наталья. – Как же это получилось?
– Сие, барышня, не фокус, а навык! И дается он длительными упражнениями. Это только с виду все легко и просто, – пояснил довольный Никита.
– А вы мастак на такие штучки! Где научились?
– В армии. Был у нас комполка, в прошлом царский офицер, в германскую командовал разведвзводом батальона пластунов. Науку драться без оружия изучал с молодых ногтей, еще юнкером начал упражняться… Да тому, что умел наш комполка, мне и ввек не научиться! Хоть с палкой на него иди, хоть с финкой или даже с шашкой, с любым мог совладать. Убили его в бою под Каховкой…
– Вы служите в армии?
– Нет. Демобилизовали аж в ноябре двадцатого. Хватит, навоевались.
Наталья уловила в ответе Никиты скрытое недовольство.
– Ой, чайник-то у нас скоро взлетит! – встрепенулась она и поднялась заварить чай.
– А вы и в самом деле в артистках? – глядя в спину Решетиловой, спросил Никита.
– Я режиссер. Знаете, что это такое?
– Не-ет. В театрах я не бывал, а на ярмарках скоморохов видел, да этих еще… марьенеток.
– А-а, так это ж куклы!
Наталья вернулась к столу:
– Приглашаю вас, Никита, в театр. Приходите, вам понравится!
– Да там, небось, все люди ученые, нэпманы жирные, – махнул рукой Никита.
– Нет-нет, публика у нас разная. И рабочие, и студенты, и солдат порой привезут. Можете взять друзей, чтобы вам было веселее.
– Какие уж у меня друзья! – хмыкнул Никита.
– А семья? Жена, дети?
– Нету семьи, померли все, – потупился Никита.
– Простите, я не знала… Ну, что вы погрустнели? Сейчас будем чай пить, я расскажу вам о наших спектаклях…
* * *
Еще проходя через сад, Никита заметил в окнах флигеля свет. В спальне, уютно устроившись на диване, читал роман Аркадий.
– Ты чтой-то нынче дома засел! – удивленно бросил Никита.
– Зато ты сегодня решил погордонить [16]16
Гордонить (жарг.) – гулять, кутить, отдыхать.
[Закрыть], – отрываясь от чтения, посмотрел на «ходики» Аркадий. – Первый час ночи!
– Штиблеты хоть бы снял – сукно выпачкаешь, – заметил Никита.
– Отстань, не ворчи, – поморщился Аркадий, но все же скинул ботинки на пол.
– Повечерял? – кивнул на грязные тарелки Никита.
– Ждал тебя, да не дождался. Пришлось отужинать одному. Где ж вы, сударь мой Никита Власович, пропадали?
Никита разделся и лег на кровать.
– С приятной девушкой чаи распивал! – улыбнулся он и с хрустом потянулся.
– Неужто? – Аркадий сел на диване и недоверчиво поглядел на товарища. – С каких это пор у тебя появились «приятные девушки»? Насколько я помню, вы, милостивый государь, предпочитали грудастых фабричных шмар!
– А вот появились, – самодовольно хмыкнул Никита.
– Нет, в самом деле, у тебя есть зазноба из «приличных»?
– Да нету никакой «зазнобы». Попили чаю и разошлись, – Никита махнул рукой. – Наталья барышня благородная, куда уж мне, мужику, гайменнику [17]17
Гайменник (жарг.) – убийца.
[Закрыть], такую в зазнобах-то иметь!
Он рассказал Аркадию о сегодняшнем происшествии.
– Так ты на своих налетел? – уточнил Аркадий. Лицо его стало строгим и задумчивым. – Это ж – нарушение Закона.
– Тоже мне «свои»! – скривился Никита. – Раклы сопливые, воронье помойное. Нашли на кого засаду устраивать – на порядочную барышню, сироту! Грабили бы дельца какого-нибудь иль коммуняку. И не кивай на Закон, Аркаша, мне он неведом. Для меня один закон – слово атамана.
– Могут и к ответу притянуть, – покачал головой Аркадий.
– Пусть попробуют, мне все едино, от какой пули помирать – что от воровской, что от минтонской.
– А хороша ли она, твоя дама?
– Наталья? Очень. Строгая девушка, красивая…
– Аминь! – иронично вставил Аркадий.
– …И образованная! В театре работает.
– У-у, так ты увлекся актеркой! – поднял брови Аркадий. – Богемной экзотики захотелось? Ну-ка колись, кто она?
– Наталья у них главная режиссер. Не хухры-мухры!
– А-а! Решетилова. Знаю, знаю, Котьки Резникова приятельница. Ве-ли-ко-леп-ная особа! Но не для тебя, Никитушка.
– Про то и толкую, что не для меня, – Никита мечтательно уставился в потолок. – Отчего судьба у человека такая несправедливая, а, Аркаша? Творим не угодные Богу дела; теми, кто сердцу близок, обладать не можем.
– Ну, началось, – поморщился Аркадий. – Верно, стоит мне все же в «Парадиз» поехать, иначе с тобою тут с тоски подохнешь.
Аркадий поднялся и стал собираться.
– Давай-давай, поплутуй, – кивнул Никита, – ты у нас самородок и на все руки мастер: и фраеру бороду пришить [18]18
Пришить бороду (жарг.) – обмануть.
[Закрыть], и на грант сходить [19]19
Сходить на грант (жарг.) – совершить разбойное нападение.
[Закрыть], и книжки вон мудреные почитать.
– А ты бы от безделья хоть язык французский, что ли, выучил. Ведь давал же тебе учебник? Где он?
– В уборную выкинул.
– Э-э, темнота беспробудная, лень великорусская!
Аркадий выдвинул ящик комода и пошарил внутри.
– Куда антрацит [20]20
Антрацит (жарг.) – собирательное название наркотиков.
[Закрыть] подевал, мажордом?
– Сам ты… А порошки твои поганые я тоже в клозет спровадил, – хохотнул Никита. – Шучу, в сенях они, в банке из-под монпансье.
* * *
Аркадий уехал, но Никита еще долго не мог уснуть. Глядя в потолок, он размышлял о своей жизни.
До лета 1921 года судьба Никиты Злотникова не многим отличалась от миллионов других российских крестьянских парней. Родился он в маленькой тамбовской деревушке, затерянной среди вековых лесов. Было у Никиты девятеро старших братьев и сестер. Жили Злотниковы весело и дружно, хотя и небогато.
Осенью восемнадцатого Никиту мобилизовали в Красную армию. С «трехлинейкой» в руках дошел красноармеец Злотников до Крыма, штурмовал неприступный Турецкий вал, выжил и вернулся домой победителем.
На Святочной неделе 1921 года Никита женился на красавице Татьяне, которую любил с детства. Целую неделю гуляла деревня на свадьбе младшего Злотникова. Его отец передал Никите родное хозяйство и удалился на покой. Казалось, жизнь стала налаживаться. Весной Никита перестроил отцовский дом и начал готовиться к пахоте, а Татьяна забеременела первенцем. Однако, несмотря на окончание войны, лихолетье не отступало. Недовольные продолжением хлебных реквизиций крестьяне бунтовали. Тамбовские мужики тысячами уходили в леса, пополняя войско мятежного атамана Антонова.
Летом окончилась и короткая идиллия Никиты. 4 июля 1921 года в его деревушку вошла карательная красная часть. Бойцы ходили по дворам, разыскивая спрятанный хлеб и оружие. Крестьяне собрались на сход и обратились с жалобой к командиру отряда. Молоденький командир, недовольный бранью деревенских жителей, занервничал и приказал открыть огонь. Шальная пуля попала в висок Татьяны Злотниковой. Она умерла на месте. Тогда-то и обуяла Никиту жуткая злоба и ненависть к большевистской власти. Он собрал походный мешок и ушел в лес. Когда антоновцы были разгромлены, Никита вместе с приятелем, поповичем Царевым, бежал в Москву. В столице у Царева имелись дальние родственники – у них-то и схоронились вчерашние повстанцы.
Именно в Москве, в ноябре двадцать первого Никита повстречал Гимназиста. Опытный налетчик заметил умного и бесстрашного антоновца, оценил его отношение к режиму и умение владеть холодным оружием. Очень скоро в бандитской среде Москвы стали ходить слухи о новом грозном налетчике – Никите Тихом, или Антончике. Так начал Злотников свой путь на преступном поприще.
Думал ли он о морали и будущем? Уже нет.
В сердце Никиты, будто крепкая заноза, засела ненависть к власти. Ненависть перестала быть неистовой и опьяняющей, она превратилась в некую самоцель и стимул жизни…
Никита лежал и, пожалуй, впервые за последние годы размышлял о счастье. Можно было бы бросить к чертовой матери преступный промысел, вытребовать свою долю, найти простую честную девушку и начать новую жизнь. Однако тут же засверлило мозг сомнение: «Ты же пытался. И что вышло? Тогда не дали и теперь не позволят. Да и не забыть мне Татьяны, не забыть нашего поруганного счастья, а другого и быть не может. Одна мне дорога – плаха и Высший суд».
Глава V
Андрей открыл глаза и долго смотрел в окно. «Хорошо просыпаться таким чудесным утром! – с улыбкой подумал он. – А еще лучше – в выходной». Рябинин лениво потянулся и вспомнил вчерашний день – завершение работ и торжественный пуск душевых, праздничный митинг, лестные слова руководства в свой адрес…
Внезапно он ощутил на себе чей-то назойливый взгляд. Андрей торопливо обернулся – из-за полуоткрытой двери ухмылялась физиономия Меллера.
– Наум! Чтоб тебя… – воскликнул Рябинин и сел на диване.
– Очнулся, соня? А я вижу: дверь не заперта, решил не стучать.
– Заходи, что ты там застрял, будто кентервильское привидение!
Меллер скользнул в комнату и уселся на стул.
– Привидения – плод воображения феодального общества и извращенной фантазии мистера Уальда, – менторским тоном провозгласил Наум.
– Спросонья вы мне и вправду показались призраком, товарищ материалист! – рассмеялся Андрей и протянул руку. – Привет, говорящий фантом.
– Подымайся, ленивец. Советский народ уже давно приступил к активному отдыху, – пожимая ладонь Рябинина, отозвался Меллер.
Андрей встал, накинул на плечо полотенце:
– Как относятся фантомы к чаю с гренками?
– Нормально. Тем более что я сегодня определенно не завтракал.
– Тогда хватай чайник и приготовь кипятку.
– Ну конечно! Вот как заводское начальство встречает друзей, – Меллер развел руками.
* * *
Выходя из ванной, Андрей услышал на кухне громкие голоса и с ужасом вспомнил об экспериментах Меллера над соседями.
Страхи оказались напрасными – Наум задорно рассказывал жильцам о способах приготовления гренок.
– Нау-ум! – позвал его Андрей.
– Подожди, Андрюша… – отмахнулся Меллер и продолжил свою лекцию.
– Наум! – настойчиво перебил друга Рябинин. – Ты из чьего хлеба гренок навалял?
– Как из чьего? – возмутился Меллер. – Вот здесь на столе булка валялась.
Его слова покрыл хохот соседей.
– Это была чужая булка, Наум, – покачал головой Андрей.
– Да бог с ней, Андрей Николаич, – махнула рукой смуглянка Груня. – Сочтемся!
– Спасибо, – поклонился Рябинин и бросил Меллеру: – Поблагодари небеса, что у нас в квартире нет «кадочкиных». Бери-ка чайник и идем в комнату.
* * *
– А Кадочкину, между прочим, досталось по заслугам! – бултыхая в чашке кусок сахара, с улыбкой доложил Меллер.
– Неужто достал-таки соседа?
– Определенно! Только не я – милиция постаралась. – Наум сделал довольную рожицу. – Шел наш Кадочкин третьего дня пьяный, шар земной у него в голове перевернулся, и он бревном упал в витрину «Госмануфактурторга». Так-то! Сидит, голубчик, под арестом, потому как штраф платить нечем.
– А ты и рад, – укоризненно покачал головой Рябинин.
– Так это же всем на пользу! Который день в квартире тишина стоит гробовая.
– Сомневаюсь, – усмехнулся Андрей.
– П-почему? – оторопел Меллер.
– Ну ты-то в квартире остался!
– Не-ет, я теперь соседей не тревожу, у меня работы непочатый край. Определенно!
– В редакции? – Андрей впился зубами в поджаренную гренку.
– Ага, в редакции. Только я уже не в «Пролетарии»!
– А что случилось?
– Мне предложили должность заместителя главного редактора в «Юном коммунаре», – гордо ответил Наум.
Андрей вопросительно поднял брови.
– Не слышал о такой газете? Совершенно неудивительно – «Юный коммунар» только позавчера организовался. – Лицо Меллера приняло протокольное выражение. – Тринадцатый съезд партии постановил создать на местах сеть детских и пионерских изданий. Луцкий как вернулся из Москвы, так отдал распоряжение выделить деньги на детскую газету. Главредом поставили Нистратова, члена бюро губкомола, а заместителем рекомендовали меня.
– Кто?
– Что «кто»?
– Рекомендовал.
– Дядя Коля Сакмагонов.
– А-а.
В дверь осторожно постучали.
– Заходите, открыто! – крикнул Рябинин.
В комнату вошел здоровенный бородатый мужик, одетый, несмотря на теплую погоду, в длиннополый пыльник.
– Извиняйте, гражданы! Хто тут будет Рябинин? – пробасил мужик, переводя взгляд с Меллера на Андрея.
Внешность посетителя показалась Андрею знакомой.
– Я Рябинин. А в чем дело, товарищ? – Он приподнялся и вдруг вспомнил: – Вы – Афанасий!
– Так точно, – кивнул мужик. – Георгий Станиславич велели передать, что яво до завтрева в городе не будет – по делам уехали.
– Благодарю, учту.
Афанасий поклонился и вышел вон.
– Сторож моего друга Старицкого, – пояснил Меллеру Рябинин. – Так что ты говорил о «Юном коммунаре»?
– Ах да, представь себе, дело какой государственной важности нам предстоит!
– Несомненно, – согласился Андрей. – До революции были детские издания, помню. Сказки печатали…
– «Сказки»! – вскочил на ноги Меллер. – Ты – совершенная темнота! Мы должны готовить смену комсомолу и партии, подготовить детей к выполнению исторических задач рабочего класса, активизировать их политически. Первоочередная цель – осветить деятельность пионерской организации, привлечь в ее ряды массы пролетарских детей. Плюс – проблемы беспризорности, низкой оплаты труда подростков, деспотизма несознательных родителей, проблемы детдомов и колоний, трудоустройства, борьбы с остатками религиозного дурмана…
– Солидно.
– Вот именно. Посему у меня к тебе просьба: помоги встретиться со Змеем. Помнится, ты обещал.
– Это для статьи?
– Ага. Рабочее название – «Облик беспризорного».
– Попытаюсь.
– А где ты его будешь искать?
Андрей задумался.
– В логово Мишки наведываться… неделикатно. Нужно передать через Змеевых ребят, что его ищет Рябинин.
Он допил чай и поднялся:
– Идем, прогуляемся к вокзалу, там полно беспризорных воришек. Пошлем Змею послание.
* * *
В субботу Глеб Сиротин решил опробовать в деле подарок отца – автомобиль «пежо». Прихватив для компании Резникова, Глеб принялся колесить по городу.
Когда разворачивались на привокзальной площади, Костя попросил друга остановить машину:
– Погляди-ка, Меллер с Рябининым топают!
Э-эй, идите к нам! – крикнул Резников.
– Ух ты! Это чье же такое расчудесное авто? – воскликнул, подбегая к машине, Меллер. – Андрей, ты только погляди!
– Нравится? – сияя довольной улыбкой, спросил Сиротин.
– Определенно, – кивнул Наум. – Твоя, Глебка?
– Моя. Папашка презентовал.
– Новая?
– Смеешься? Откуда такие деньги? Ей уже два года, – пояснил Сиротин.
– Довольно хвастаться, – бросил ему Костя и отворил заднюю дверцу. – Садитесь, ребята, мы вас подвезем. Кстати, Глебушка, ты с Андрей Николаичем знаком?
– Наслышан, – разглядывая Андрея, ответил Сиротин. – Полезайте в салон.
Андрей и Меллер сели на заднее сиденье, Глеб «для порядку» выжал клаксон, и автомобиль тронулся.
– Вы куда направлялись-то? – справился у Меллера Резников.
– Сами не ведаем. Дела мы уже переделали, теперь можно и пивка попить.
– И где же?
– Лучше в парке, на веранде.
Через несколько минут Сиротин притормозил у ворот Центрального парка. Андрей и Меллер поблагодарили Глеба и вышли из автомобиля.
– Подождите нас в пивной, мы через часок вернемся, – сказал Сиротин.
– Наум, ты не забыл, что завтра мы едем на пикник? – напомнил Резников.
– Определенно.
– Вы тоже присоединяйтесь, Андрей! – предложил Резников. – Компания вам знакома: Вихров, мы с девчатами, да вы с Меллером.
– Собираемся в девять у Нового театра, приходите, – подхватил Глеб.
* * *
Друзья расположились в открытом кафе рядом с каруселями. Молоденькая подавальщица принесла пива и закусок.
– Расскажи мне о Питере, – попросил Меллер. – Никогда там не бывал.
– О Питере или о Ленинграде? – усмехнулся Андрей. – Сие вещи разные. Петербург – имперская столица, город величия царской России; Ленинград – пока лишь «Колыбель революций», его лицо только формируется.
– Ну, о духе Питера я читал, – отмахнулся Меллер. – «Град Пушкина», «Белые ночи» Достоевского, «серо-розовый Петербург» Блока… Знаю. Расскажи какую-нибудь историйку, случай из жизни, уличную сценку. Мне это, определенно, более интересно.
Андрей задумался:
– Видел я одно забавное происшествие. Пошли мы гулять с Полиной на Дворцовую, а там – несметная толпа. Остановились посмотреть, в чем дело. В небе над Александрийской колонной висит воздушный шар. К корзине прицеплена нелепая конструкция – похожа на крышу игрушечного домика. А в корзине шара три фигурки суетятся, отчаянно пытаются нацепить «крышу» на каменного Ангела. Тот смиренно ждет своей участи, но упрямый балтийский ветер то и дело относит шар в сторону. Многочисленные зеваки сопровождают каждую неудачную попытку идейных воздухоплавателей взрывами хохота и шутками. Какой-то веселый парень, приметив в нашем лице новых зрителей, пояснил, что возятся аэронавты еще с рассвета, да все впустую. Я представил, как чертыхаются бедолаги, понимая, что ежели не накроют Ангела, то непременно получат взбучку от градоначальства. Мои мысли будто бы услышал матрос с эсминца «Нарком Троцкий». Морячок громко хмыкнул и сказал, не обращаясь, впрочем, ни к кому определенно:
«А ведь норд-вест сегодня зарядил серьезный, шар к статуе никак не подогнать. Взмылят ребятам шеи, как пить дать, взмылят!»
– И чем дело кончилось? – нетерпеливо спросил Меллер.
– А ничем. Бросили к вечеру дурную затею.
– Ну, затея, положим, не совсем уж дурная, – резонировал Наум. – Нельзя отрицать, что нужно бороться с религиозными атрибутами.
– Не согласен, – упрямо мотнул головой Рябинин. – Ангел Александрийского столпа – не церковная реликвия, а символ славы Государства российского. С таким же успехом можно снести и Исаакий!
– Эка ты хватил! – фыркнул Меллер.
– А почему нет? Стоит только замахнуться, и – не остановишься.
– Гм, пожалуй, ты прав, – задумчиво ответил Наум. – Исторические памятники уничтожать не следует.
– А вот скажи: наш монастырь, тот, что у базара, историческая ценность или нет?
– Черт его знает, – Меллер пожал плечами. – Слышал я, что он основан в шестнадцатом веке, при Иване Грозном. Да тебе-то что?
– А то, что губком принял решение его снести, по камешкам разобрать. Позавчера у нас на заводе было собрание комсомольской ячейки; Самыгин зачитал график, составленный губкомолом. В понедельник, после работы комса «Ленинца» выходит на разборку монастыря. Затем нас сменят кожевенники, потом – железнодорожники, комса кирпичного завода и так далее. К концу месяца приказано развалить монастырь до основания.
– Ух ты! А я и не знал, – поразился Меллер. – Надо бы осветить это событие на страницах «Юного коммунара».
– Я говорю не о «событии», Наум. Ценность монастырь представляет? – не отступал Андрей.
– Так губкому-то видней. Уж наверняка спросили сведущих людей.
– Надеюсь.
– Мягкотелый ты человек, Андрюша, – проговорил Меллер. – Монастыри жалеешь… А чего их жалеть? В этой обители, знаешь, кто верховодит? Игумен Филарет, злейший враг всего прогрессивного, мракобес и контрреволюционер. Думаю, губком направляет удар не столько против монастыря, сколько против отца Филарета.
– Это недемократично, – поморщился Рябинин. – Каждый в Советской стране вправе сам решать, кого слушать: Филарета или партийных вождей.
– Так-то так, – снисходительно улыбнулся Меллер. – Но посмотри вокруг! Мелкобуржуазная стихия с ее религиозной идеологией грозит захлестнуть нас. Все больше плодится нэпманов и кустарей-одиночек, крестьяне – вообще вековые церковники. Что делать? Борьба на идеологическом фронте предстоит не менее жестокая, чем на полях гражданской! Нэпмачи и крестьяне-богатеи запускают невидимые щупальца в сердца и умы молодежи, разлагают ее революционный дух. Ты видел, как стали краситься и одеваться наши девушки? А как они меняют имена на западный манер? Полгода назад был вселенский скандал, когда комсомолец-пролетарий женился на лавочнице, а теперь – это уже повальное явление. Все говорят о деньгах, о наживе, о барахле и мебелях! Всем…
– …Всем жить хочется, – жестко перебил Наума Рябинин. – Как насчет твоего приятеля Глеба, а?
– А что Глеб? Он хороший парень, веселый, – пробормотал Меллер.
– Так ведь он – сын нэпмана!
– Ну конечно… определенно… Однако…
– Что «однако»?
– …У него неплохие друзья… Идейные! Мы не дадим Сиротину окончательно скатиться в капитализм.
– За его «пежо» вы пешком вряд ли угонитесь, – хмыкнул Андрей. – Пойми ты, нэп – демократия во всем, как и должно быть в нормальной стране. Партия разрешила свободу торговли и предпринимательства, значит, – должна существовать и свобода идеологии.
– Ну, тогда – смерть! – Меллер стукнул кружкой о столешницу.
– Вряд ли. «Командные высоты» экономики – в руках партии.
– Выходит, ты против борьбы с религией? – вызывающе спросил Меллер.
– Ежели и необходимо с ней бороться, то не путем разрушения монастырей, а вдумчивой агитацией.
– И то, и другое неплохо, – примирительно подытожил Наум.
– Расскажи лучше, какие в городе новости, – сменил тему Андрей.
– О-о! Новостей масса, – оживился Меллер. – Прошлым воскресеньем провели грандиозный митинг в поддержку заключения «Соглашения о сотрудничестве» с Китаем. Потом вечером было факельное шествие, пели песни. Во вторник всей литературной братией встречали Осипа Штамма, знаменитого поэта. Он был в городе проездом, интересовался искусством примитивизма. Товарищ Штамм составляет альбом наиболее интересных вывесок.
– Это каких же?
– Всяческих: магазинных, трактирных, ресторанных. Вывеска только на первый взгляд вещь пустая и банальная. На самом деле вывеска, как и фасады домов, составляет неповторимый интерьер любой улицы. Ни один, пусть даже самый тупой кабатчик не повесит на свое заведение вывески, схожей с соседской. Я знаю, что ты хочешь сказать об аляповатости и крайней простоте вывесок, но это не совсем так. Представь себе, если бы вывеска была сложной и высокохудожественной. Совершенный абсурд! Для чего на чайной изображать Мону Лизу? На заведении должна висеть розовощекая русская баба. В этом и есть определенная эстетика. Мы уговорили Васильчикова соорудить новую вывеску для «Муз» – теперь на трактире красуется кофейная чашка и перо.
– Грандиозно! – рассмеялся Андрей. – А что, этому Штамму больше и заняться нечем, как собирать образчики удачных вывесок?
– Ну… творческая блажь. Гений может себе позволить пошалить, – мечтательно улыбнулся Наум. – А вот вчера мы провели поэтический вечер в честь сто двадцать пятой годовщины со дня рождения Пушкина. Я декламировал «Во глубине сибирских руд…».
– А что, интересно, читал Лютый?
– «Анчар».
– М-м, я так и думал.
– Ладно об этом. Расскажи-ка мне еще о Ленинграде!
