Текст книги "Ведьмак. Назад в СССР (СИ)"

Автор книги: Игорь Подус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Глава 11. Допрос и выписка

Небрежно кинув фуражку на тумбочку, работник советской прокуратуры указал мне на табуретку и принялся подчёркнуто медленно расстёгивать кожаную папочку с гербом советского союза и надписью СССР.

– Строев Геннадий Петрович? – вопросительно констатировал он и уставился на меня.

– Да – подтвердил я.

– Ну что же ты Гена, заставляешь работников советской прокуратуры за тобой по больничкам бегать? А тут к тебе ещё и не всегда пускают, говорят, что пациент мол лежит без чувств и вообще не разговаривает после сложной операции. – Юрист третьего класса с претензией осмотрел покрасневшую Наташу. – А между тем когда я являюсь в Боткинскую снова, всего через каких-то два дня и о чудо, вижу, что первичное медицинское заключение, в котором указано что дескать ты валяешься при смерти – ошибочно. Нет правда, товарищи медики, посмотрите сами, не слишком ли здоровеньким выглядит ваш Геннадий Строев?

Посмотрев на замерших на пороге докторов, юрист третьего класса недовольно покачал головой.

– А теперь оставите нас одних, я потом с вами всеми ещё поговорю.

И едва прокурорский работник успел закончить с угрозами и дежурными претензиями, как я его узнать. Вернее, я увидел в нём того, кого в благословенные девяностые брал со своими ребятками, и лично вытаскивал за яйца из Подмосковного особняка. Как сейчас помню, обвинение – многочисленные взятки и тесные связи с криминальными авторитетами.

Юрченко Валерий Львович, к тому времени станет старшим советником юстиции новой России. Воры в законе будут париться с ним в баньках, вместе со жрицами продажной любви и выдадут ему прозвище «Юрчик». А он за нескромные пожертвования начнёт разваливать для них уголовные дела, сливать железобетонные доказательства, собранные следствием и отмазывать от тюрьмы тех, за кого уплачено.

Насколько я знал из секретной части его личного дела, во времена СССР Юрчик себя ничем знаменательным не проявил и был обычным формалистом, как говорится «отрабатывающим номера». Ему было явно наплевать на те уголовные дела, которые он курировал, и при первой возможности будущий Юрчик технично сбрасывал всё самое сложное на плечи своих коллег.

Такие как он, чересчур расчётливые и недальновидные работники прокуратуры, за время службы в органах, мне встречались часто, и я считал, что они намного опаснее просто дураков, оказавшихся не на своём месте.

Из-за формализма и нежелания копаться в мелочах, они не видели того что лежит на поверхности и в моей практике несколько раз, это приводило к настоящим трагедиям государственного масштаба.

– Так чего ты Гена молчишь? Не хочешь ли и мне поведать о своём залёте? Расскажи, как и где выпивал со своим рыжим дружком? Почему не давал спать советским гражданам посреди ночи? И каким образом попал в чужую квартиру и ввязался там в пьяную драку с неизвестными уголовными элементами? – не унимался Юрчик.

Выслушав его, сидевший где-то у меня очень глубоко внутри, едва вылупившийся из школы милиции, лейтенантик Генка Строев, затрепетал словно осиновый лист, съёжившись от чувства вины, а прожжённый мент, глава спецподразделения, полковник Геннадий Петрович Строев, лишь оскалился и скрипнул зубами от злости, потребовал тут же сломать Юрчику нос.

В результате я немного охолонул и пошёл по своему пути. Вытянув шею, я стянул несколько витков простого бинта и показал едва зарубцевавшуюся сеть шрамов, сейчас походивших на то на паутину, не то на многолучевую звезду.

– Извини, лично прийти не мог, нужно было мальца подлечиться – ответил я, специально обратившись на ты.

Увидев раны, Юрчик брезгливо поморщился, но тут же взял себя в руки и воткнувшись глазами в стопку бумаг принялся озвучивать протокол осмотра, заключения экспертов и описание места происшествия.

Ну тут было всё как обычно. Первый сигнал от бдительных граждан поступил тогда-то и во столько-то. Наряд милиции прибыл во столько-то. Скорая во столько-то. Соседи и свидетели показали то-то и то-то. Криминалисты выявили то-то и то-то. Медики дали заключение, такое-то и, такое-то.

Слушая его, я невольно сопоставлял показания свидетелей и то что видел лично, и невольно морщился. Получалось что ничего странного никто и в упор не заметил. Да и про группу ликвидаторов, прибывших на место происшествия одной из первых, упоминалось лишь вскользь, да и то в таком смысле что они только помогли милиции оцепить место и на время эвакуировали жителей верхних этажей здания.

И самое главное в описании с места происшествия совсем не упоминалась аномалия в квартире. Да и про мною лично выбитые зубы, вылетевшие веером из пасти того, кто вылезал из стены, тоже ни нашли. Раскалённых трещин в стене тоже никто не заметил.

Всё что обнаружили криминалисты, это персидский ковёр с неимоверно сложной пентаграммой, как выяснилось нарисованной человеческой кровью, да несколько обрывков женского, ситцевого платья в чёрный горошек. Кстати тщательно сделанный рисунок пентаграммы тоже прилагался, и будущий прокурор Юрчик не преминул мне его показать.

Кроме этого он зачитал описания следов борьбы, выбитой оконной рамы и отметин на стенах, оставленные не обнаруженным милиционерами строительным инструментом. Как выяснилось на тротуаре, под окнами квартиры были найдены битые стёкла, отпечаток упавшего тела, кровь и обрывки одежды идентичные найденным в квартире.

– Короче так гражданин Строев, дела твои совсем плохи. Вот эта абракадабра была намалёвана человеческой кровью – Юрчик протянул мне лист с тщательно скопированной, неимоверно сложной пентаграммой, которую я наконец смог хорошенько рассмотреть. – Как выяснилось, на обрывках платья женская кровь, причём рядышком с твоею. Ну и что ты молчишь? Может расскажешь, что произошло той ночью или будешь упираться?

Выслушивая его явные претензии, я вспоминал как это было в прошлый раз. Тогда мне тоже задавал неприятные вопросы дознаватель, но всё обошлось простыми объяснениями, да рассказом свидетелей, которые видели выходящую из подъезда парочку. Кстати в последствии напавших на меня так и не нашли. А тут напротив, как предполагало следствие, я сам по пьяни ворвался в квартиру и вполне возможно выкинул в окно некую неизвестную особу женского пола.

А если прибавить сюда, следы крови, все эти обрывки платья в горошек и найденные женские туфли, то мои перспективы уйти от обвинения становились с каждой минутой всё призрачнее. Но самое главное в принципе в реальности всё так и произошло, и это всё усложняло.

– Валера, а что мне упираться, расскажу всё как было на самом деле – смиренно проговорил я своим новым хриплым голосом, при этом назвав Юрчика по имени, отлично зная, что он не представился в самом начале специально, чтобы я начал переспрашивать, как к нему обращаться.

– Слушаю – буркнул он, явно не найдя что бы ввернуть едкое, и при этом явно не понимая откуда я знаю, как его зовут.

– Записывай. 11 июня, 1978 года, сразу после собеседования в школе милиции, я, лейтенант милиции, Строев Геннадий Петрович, вместе с моим товарищем, лейтенантом милиции, Морозовым Всеволодом Васильевичем, отравились в парковую зону, расположенную рядом с шестнадцатиэтажкой в которой в последствии произошло происшествие – начал я подчёркнуто протокольным языком и сразу увидел, что Юрчик действительно начал быстро записывать. – Мы сидели на лавочке. Вели себя тихо. Ничего не нарушали. Обмывали получение лейтенантских погон, и по ходу действа распили бутылку портвейна «Три семёрки». И в тот момент, когда мы с товарищем собрались убыть в расположение ведомственного общежития в котором проживали, я услышал крики доносящиеся со стороны высотки. Как результат, будучи хоть и не находящимися при исполнении, но настоящими блюстителями советского правопорядка, мы не смогли не среагировать, и направились прямиком к данному зданию. А уже оказавшись рядом, мы повторно услышали доносящиеся сверху крики и решили подняться на верхние этажи и всё проверить.

– И почему же вы два пьяных обалдуя сразу не позвонили в милицию? – не сдержался Юрчик.

– Правильное замечание. Действительно, мы собирались сразу же позвонить в ближайший отдел, но в новенькой телефонной будке рядом с шестнадцатиэтажкой ещё не повесили аппарат – тут же отбрехался я. – В связи с этим мы поднялись на лифте на четырнадцатый этаж и принялись обходить все коридоры с квартирами снизу-вверх. В результате на шестнадцатом была обнаружена открытая дверь квартиры. Оказавшись рядом первым, я увидел лежавшую на ковре девушку и предварительно предупредив что я сотрудник милиции, зашёл внутрь, где сразу был атакован неизвестными. Ну а дальше я ничего не помню. Судя по ранениям на шее, могу предположить, что у нападавших имелась собака. Очнулся я уже в этой больничной палате. Во всём произошедшем прошу винить только меня, и за всё это я готов понести любое административное наказание.

– Вот так значит, административное наказание – будущий Юрчик недовольно фыркнул. – А уголовку ты не хочешь себе на шею повесить? Твоим статусом потерпевшего и свидетеля можно легко подтереться – снова вытащив листок с пентаграммой он принялся им трясти пред моим носом. – Все эти художества нарисованы кровью, причём по мнению экспертов использовано 3.5 литра крови единственной особы женского пола. А без такого количества крови выживают далеко не все. К тому же внизу на асфальте та же кровь, следы падения и обрывки платья. Получается, что без четверти два ночи, о чём сообщил свидетель «Н», видевший вас в дверной глазок именно в это время, ты в состоянии алкогольного опьянения проник в подъезд вместе с сообщником и ворвался в чужую квартиру. И скорее всего натворил там всякого, о чём теперь не хочешь говорить. Так что теперь именно ты уже точно бывший милиционер, Гена Строев, главный мой подозреваемый.

– А можно посмотреть – попросил я, уловив нечто ускользающее и протянул руку к листку.

– Да на, смотри, не жалко – милостиво произнёс Юрчик, теперь сидевший на больничной табуретке с видом победителя и передал мне листок.

Я его тут же положил на крышку тумбочки и принялся внимательно изучать пентаграмму, словно пытаясь запечатлеть в мозгу каждый элемент и разыскивая нечто ускользающее, способное мне помочь.

Очень сложная геометрическая фигура со множеством лучей и пересекающихся прямых линий, была окружена тремя идеально вычерченными кругами. И каждая линия с окружностями была буквально оплетена многочисленными группами странных рун, походивших на смесь арабской письменности и древнейшей клинописи. Причём как я подметил даже отдельные группы рун отличались разными наклонами и своеобразными изгибами.

А после двухминутного изучения пентаграммы меня буквально осенило. Я сразу понял, что же меня изначально беспокоило и усмехнувшись протянул листок назад.

– Гражданин прокурор, так во сколько ты говоришь меня видел твой свидетель «Н»? – подчеркнуто фамильярно поинтересовался я.

– Ровно в 1 час 48 минут ночи – ответил Юрчик.

– Точность до минуты, похвально.

– Да, «Н» сразу посмотрел на часы и пошёл вызывать милицию.

– А может этот «Н» засёк во сколько минут второго вылетела оконная рама?

– Засёк, ровно в 1 час 56 минут ночи, он услышал, как падают стёкла.

– Вот, именно. А во сколько там прибыл первый наряд Милиции на место происшествия, не напомнишь?

– Дежурный по отделу получил сигнал о прибытии по рации от наряда ровно в 2 часа 2 минуты. К чему ты клонишь? – не выдержав прорычал Юрчик.

– Да так, ни к чему. Просто мне стало интересно как я за 14 минут смог добраться до квартиры на шестнадцатом, ворваться внутрь и устроить там погром с дракой. Затем я каким-то непостижимым образом слил кровь с некой особы женского пола, выкинул её из окна, получил серьёзные ранения и отрубился. А между всеми этими безусловно очень важными занятиями, я видимо решил заняться творчеством и нарисовал чрезвычайно сложный чертёж кровью, причём без всяких промышленных циркулей и двухметровых линеек. А так-как у меня в запасе имелась ещё прорва времени, я успел вычертить каллиграфическим почерком все эти сложные закорючки, похожие на арабские письмена, скрещенные с клинописью.

Резко вырвав листок из моих рук, Юрчик посмотрел на него и нахмурился. Затем засунул его назад в папку и одарил меня испепеляющим взглядом.

– А может кровь слили до тебя?

– Так если слили до меня, то какие ко мне претензии?

– Значит будешь упираешься и умничать – приговорил Юрчик зло и порывисто протянул мне листки с протоколом допроса. – На прочитай и распишись на каждой страничке.

Взяв листки я быстро всё перечитал, убедившись, что Юрчик ничего не прибавил от себя, и максимально размашисто расписался внизу каждой страницы, а там, где оставались свободные места поставил жирные буквы Z, дату и время окончания допроса.

Это Юрчику явно не понравилось, но он промолчал. Затем он, захлопнув папку, схватил фуражку и было направился к выходу, но на пороге палаты резко обернулся.

– Я с тобой ещё не закончил – пригрозил он. – Когда мы найдём тело жертвы, я приеду за тобой лично.

– Ну удачи – искренне пожелал я, отлично понимая, что никакого тела никто и никогда не найдёт. – А пока Юрчик как говорится «нету тела – нету дела».

Последнюю свою фразу я сказал вполголоса, но возможно Юрчик что-то и расслышал, ибо именно после того как я договорил, он резко отвернулся, и не попрощавшись удалился, при этом со всей дури захлопнув дверь.

Я понимал, что он закусил удила и скорее всего ещё появится, но сейчас самое главное было то что пока я отбился. А дальше будем посмотреть. И кстати ещё одно мне не понравилось, по итогу разговора у меня сложилось впечатление что извечный формалист Юрчик, как-то лично заинтересован в моём деле. А если это именно настоящий организатор моего залёта, его руками хочет меня достать?

Теперь, в то что это проделки Дипломата с Антошей я больше не верил. Конечно они были в курсе и меня подставили, но дальше действуют явно совсем не они. Тот, кто это затеял на несколько порядков более влиятельный, и в этом теперь я был уверен на сто процентов.

И всё это означало что и в будущем меня ожидают нехорошие сюрпризы.

А через полчаса, когда я оделся и был готов, появился док с кипой бумажек в руках.

– Как самочувствие? – поинтересовался он.

– Норма. Я так себя уже лет тридцать не чувствовал – ответил я не капельки не приврав.

Суставные боли в коленях больше не беспокоили, как и некоторая скованность в движениях, которую я начал ощущать лет пятнадцать назад, после ранения осколком ВОГа, застрявшего в районе позвоночника. Бесследно исчезли все болячки и следы от ранений, которые обильно раскидали по поджарому телу полковника, прожитые годы и личное участие в боевых действиях. И даже периодический приход всяких странных видений во сне и бессонная ночь, проведённая с Наташей, не мешали чувствовать себя вполне нормально. Короче, молодой, выносливый и спортивный организм работал как новенькие часы. Про остальные плюсы даже и упоминать не стоит.

– Тридцать лет – проворчал док и видимо оценив шутку, улыбнулся. – Мне с боем, но позволили вас выписать – тут же признался он. – Правда пред выходом, вам нужно им показаться.

– И в чём заключалась проблема с моей выпиской?

– Слишком короткий срок восстановления после получения таких ранений. Я же говорил, они упорно не желают признавать, что менее чем за неделю я поставил на ноги того, кого они списали.

– Артём Абрамович, и я вам за это по гроб жизни благодарен. С меня магарыч – пообещал я и насколько это возможно задрав ворот олимпийки, застегнул молнию, прикрыв большую часть шрамов. – Если надо пусть осматривают, с меня не убудет.

– Я чувствую мы ещё с тобой Геннадий увидимся – неожиданно проговорил Кац и в этот момент в палату вошла Наташа.

Вела она себя подчёркнуто по-рабочему и никак не реагировала на мои взгляды, ни пока мы шли по коридору, ни когда ехали вниз втроём в грузовом лифте. И лишь в тот момент, когда мы выходили, она молниеносно сунула мне в руку записку и припустила вперёд, быстрее чем это было необходимо.

Проходя по длиннющему коридору, доктор очень тихо заговорил:

– Геннадий, если они будут вас расспрашивать о всяком разном, что вы видели, я надеюсь вы найдёте что им ответить.

– Артём Абрамович, а я ничего такого-этакого и не видел, ибо всё это время лежал под капельницей да пил таблетки с микстурами – мигом ответил я, гася в зачатке беспокойство дока.

– Вот и хорошо – проговорил он и сделав ещё один шаг, распахнул дверь смотровой, где уже ждали десяток врачей обеих полов в белых халатах, которые тут же заставили меня раздеться до трусов и принялись придирчиво осматривать.

При этом два явно самых авторитетных члена этой белой банды, постоянно задавали каверзные вопросики. Я отвечал односложно, строя из себя недалёкого незнайку и постоянно талдыча, что в чудесном исцелении виновно моё богатырское здоровье и регулярные занятия спортом.

– Да на мне всегда всё заживало как на собаке. Только йодом надо вовремя мазать и бинтом заматывать – громогласно объявил я, в тот момент, когда одна импозантная высокая дама в очках, изящно наклонилась, и едва не стянув солдатские трусы, принялась ощупывать мой живот в районе шрама, оставшегося от давно вырезанного аппендицита.

Такой близости с женской головы моё мужское достоинство не потерпело, и я почувствовал, что ещё пара-тройка секунд подобного контакта и может случится неприятный казус.

Правда в этот момент недовольно выглядевший главврач всё же смилостивился и дав отмашку, остановил выездное представление кунсткамеры.

В результате у меня сложилось стойкое впечатление что доктора Каца всё равно попытаются сожрать, не сегодня так завтра или послезавтра. А ещё я понял, что с теми, кто чувствует нечто необычное, что-то может и в состоянии использовать свои экстрасенсорные способности, в этой версии СССР ни хрена не церемонятся

Белая братия удалилась восвояси, и как только я оделся, док с Натальей вывели меня в вестибюль приёмного покоя.

– Геннадий, вам пора. Если задержитесь хоть на пару минут, они придумают что-то новое и обязательно вернутся. И тогда вас заставят сдать кучу анализов. Я такое уже видел – с ходу заявил Кац и указал на тяжёлые створки дверей.

Я посмотрел на Наташу, стоявшую в несколько метрах от нас. Она не выдержала взгляда и резко развернувшись, начала быстро уходить по коридору, ведущему в чрево мед учреждения.

Поняв, что последнего разговора пока точно не получится, я протянул доку руку, и он тут же мне в неё вложил тетрадный листочек в клетку.

– Вот Гена, возьмите. Я знаю, наша встреча неизбежна. Здесь мой рабочий и домашний номера телефона. Кроме этого тут телефон тётки Наташи. Если вы до меня не дозвонитесь, то Наташа всегда меня сможет найти где бы я не находился. Это проверено на практике.

– До свидания, Артём Абрамович. И ещё раз спасибо за всё, надеюсь, что когда-нибудь отплачу вам с полна – сказал я и мы пожали руки.

Когда я это говорил я не произносил дежурную фразу, как сделал это в прошлый раз, совсем с другим врачом. Тогда я был молод, глуп и не ценил то что для меня сделали, а теперь с высоты прожитых лет, я осознавал цену своих обещаний. А ещё я понимал, что такого медицинского специалиста как док, нужно держать вблизи и ни за что, не терять из виду.

Распахнув тяжёлые створки и выйдя наружу, я замер на пороге и буквально перестал дышать, ибо только в этот момент осознал, что попал совсем в другой пространственно-временной континуум в котором существует прежнее СССР.

Глава 12. МОСКВА-1978

Вздохнув полной грудью, я прочувствовал каждой клеточкой весь спектр, казалось забытых оттенков до боли знакомых чувств и запахов, вызвавших приступ лютой ностальгии.

Снаружи царил летний, солнечный день 1978 года. Из открытого окна дома напротив доносился рычащий голос Высоцкого, рассказывающий под гитару о пользе утренней гимнастики.

Сбежав с лестницы, я вышел на уличный тротуар, и едва не был затоптан стайкой пионеров в красных галстуках и белых рубашечках, гордо несущих над головами, огромную модель авиалайнера «ТУ-154».

Посмотрев им вслед, узрел двух дородных тётушек, которые в отличии от меня спокойно переговариваясь, рассекли словно два ледокола пионерскую ватагу, даже не обратив внимание ни на модель самолёта ни на галдящих школьников.

Вслед за этим, мимо, на велосипеде, неспешно проехала молоденькая почтальонка в беретке, с дерматиновой сумой за спиной, плотно набитой письмами и газетами. Среагировав, я ошалело огляделся по сторонам и в этот момент меня захлестнул целый калейдоскоп образов, словно вырезанных из старых фильмов и собственных воспоминаний.

Натянутая над дорогой ярко красная растяжка с лозунгом «МИР. ТРУД. МАЙ.»

Тополиный пух, клубящийся над городом словно волшебный летний снег.

Красные флаги на углах зданий.

Степенно проехавший по дороге, автомобиль «Москвич-407» в отличном состоянии.

Усатый дворник в длинном фартуке, собирающий осыпающиеся тополиные серёжки в огромный мешок и при этом подпевающий рычащему Высоцкому.

Голова неожиданно закружилась, словно от переизбытка кислорода и дабы меня не повело словно пьяного, я присел на бортик основания кованного забора, окружающего огромный комплекс медучреждений.

Получалось что даже меня, уже пожившего в этот временном отрезке, до такой степени проняло, что стало не по себе. К тому же в голове продолжала назойливо крутиться совсем иная картинка, изображающая жизнь в СССР. И она, эта чёртова картинка, была напрочь испохаблена прожитыми годами и личным опытом.

Странно, почему у меня в голове, кроме детских, зачастую светлых воспоминаний, напихана куча всякого мрачного мусора и прочего наносного дерьма? Как я мог практически забыть это всё. А ведь вокруг, счастливые лица детей, размеренный ритм Московской жизни, не такая уж и мрачная одежда на советских гражданах, и главное атмосфера полного спокойствия, так непохожая на гипертрофированно-ускоренную действительность из будущего.

Даже сейчас я вижу прогуливающихся, улыбчивых студенток в цветастых платьях, и догоняющего их парня с гитарой в широких джинсах, водолазке и пижонской кепочке. А навстречу им степенно топает пожилой мужчина в светлом, летнем костюме, держа за руку подпрыгивающего от счастья внучка детсадовского возраста. И всё это точно не напоминает то, как эта эпоха показано в большинстве фильмов и описана в львиной части чернушных книг.

А больше всего меня удивили те обычные для СССР элементы городского интерьера, про которые я по какой-то причине напрочь забыл. Киоск «СОЮЗПЕЧАТЬ» на углу. Рисованная афиша кинотеатра, зазывающая на премьеру фильма «Версия полковника Зорина». А чуть подальше на другой стороне улицы, торгующая семечками бабулька, а рядом жёлтая бочка с надписью КВАС и сидящая на обычном стуле продавщица в условно белом халате. С другой стороны, дом пионеров в самом конце улицы, и зелень, вокруг одна сплошная стена зелени из которой виднеются очертания и крыши строений.

Всё вместе это оказывало ошеломляющий эффект, только сейчас позволяющий осознать куда именно и в какое время я попал.

Взяв жёлтую бочку с квасом за ориентир, я заставил себя подняться и направился прямиком к ней. Не опасаясь перешёл, практически пустую дорогу, с редко проезжающими изделиями советского автопрома и остановился только радом со скучающей продавщицей в обильно накрахмаленном чепчике.

Среагировав на её оценивающий взгляд, я сунул руки в карманы олимпийки и достал всё что там находилось. Раскрыв ладони, увидел в одной сложенный тетрадный листок, переданный доктором Кацем и скомканную записку Натальи, которую она сунула мне в лифте. В другой ладони лежала положенная Севой горсть советских монет разного номинала, смятый рубль и неизвестно как туда попавшее зеркальце всё той же Наташи.

Решив с записками разобраться потом, я спрятал всё обратно, оставив в руке только деньги. Быстро пересчитав, определил, что там 84 копейки и один бумажный рубль. Неплохая сума получается для 1978 года. Можно целый день ездить на метро, пересекая Москву из угла в угол, сходить в кино и ещё вполне хватит на пару бокалов пива, пирожок с ливером, беляш, бутылку лимонада «Буратино» и мороженное пломбир в вафельном стаканчике.

– Бокал – сказал я продавщице и неожиданно понял, что несмотря на прошедшие годы, безошибочно отсчитал именно столько мелочи, сколько надо, закинув в пластиковую мисочку две трёхкопеечные монетки.

«3 копейки – стакан. 6 копеек – бокал. 12 копеек – литр. 36 копеек – трёхлитровый бидончик. 40 копеек – бидон с горкой.» – Весь этот нехитрый шифр, навеки высечен в сознании любого советского человека.

Когда в очередной летний день, дед посылал меня за квасом, закидывая прямо в бидончик монетки, я всегда просил тётю на разливе наполнить бидон с горкой. И кстати не разу за всё время, я не принёс домой больше двух третей вверенной мне ёмкости, ибо не остановиться и не приложиться к холодному квасу по дороге, причём несколько раз, было попросту невыполнимой задачей. По крайней мере, я на сто процентов уверен, за всё время существования СССР, ни одному ребёнку или подростку, этого сделать так и не удавалось.

Именно так с высокой горкой пены и наполнила бокал дородная тётушка, сидевшая на разливе. Я искренне её поблагодарил и принял пузатую ёмкость из сосискообразных пальчиков. Затем резко выдохнув, приложился губами и принялся яростно заглатывать не в меру холоднючий квас.

Глаза сами закатились от нахлынувшего блаженства. И всё-таки да, это было то самое чувство секундной эйфории, доставшее меня прямо из детства. Последний раз подобное я ощутил ещё при Горбачёве, а потом в благословенные девяностые, культуру делать настоящий хлебный квас благополучно похерили, как и много чего остального.

То, что я пытался пробовать потом ни шло ни в какое сравнение с этим нектаром советских богов, пищевой промышленности, чей секрет они унесли вместе с собой в период полукриминальных ваучерных приватизаций.

Напиток был настолько хорош, что даже повреждённая гортань не осмелилась поднять тревоги и с удовольствием причастилась к поглощению резковато-сладостной неги.

Бокал мигом опустел и в голове родилась, казавшаяся единственно разумной мысль, тут же заказать второй. Однако в памяти тут же всплыли последние настоятельное предупреждения врача не злоупотреблять холодным, и в конце концов они победили. Предупреждение доктора Каца, дало леща страстному желанию продолжить пить от пуза и загнав его под шконку, заставило руку отдать пустой бокал тётеньке.

Словно почувствовав мои терзания, та милостиво улыбнулась, засветив две золотые коронки и указала на капающий кран.

– Парень, а может ещё? – поинтересовалась общепитовская соблазнительница и тут же выдала мне подробную характеристику: – А то выглядишь так будто квасок лет пять не пивал.

– Не, не пять, а все двадцать пять – честно признался я. – Так что спасибо, но мне на сегодня пока хватит.

– Ну смотри сам. – Она снова усмехнулась, а когда я отходил то услышал её хохоток и шутливое замечание обо мне, выглядевшим слишком молодо для не пившего квас цельных 25 годков.

После выпитого бокала кваса я почувствовал себя намного лучше. Мозг получил заряд бодрости, все извилины встали на место и принялись быстро производить автоматическую ориентацию на местности.

А уже через минуту я бодро брёл к стадиону «Динамо», рядом с которым расположилась одноимённая станция метро. При этом я продолжал вести себя как турист, попавший в Москву первый раз и из-за этого вертящий головой на все триста шестьдесят градусов.

Город я знал на зубок, так что сознание автоматически отмечало те места, до которых ещё не добрались цепкие руки новоиспечённых российских буржуев прихватизаторов и будущих мэров столицы нашей родины.

К своему удивлению по дороге я нашёл совсем немного зданий, навсегда вычеркнутых из городского ландшафта, зато засёк сотни мелких элементов, отвечающих за антураж конца семидесятых.

Но больше всего меня, как и прежде поражали встреченные люди. Одного взгляда на них хватало, чтобы из головы сразу начинали улетучиваться подозрения и тревожные мысли.

Все, будь то явно приехавшая из сельской местности, женщина с перевязанными бечёвкой необъятными чемоданами, либо прогуливавшаяся вдоль Ленинградского шоссе, пожилая, супружеская пара, явно коренных москвичей, смотревшая на колхозницу как бы немного свысока, но без чванливого презрения, все они излучали стабильность, несмотря на окружавшие их совершенно разные обстоятельства.

Правда наблюдая за этой кажущейся идиллией, я отлично осознавал, что где-то в глубине общества давно зреет то, что его разорвёт, когда наступят новые времена. И самое прискорбное это то, что поговорка о рыбе, гниющей с головы, оказалась на 100 % верной.

Чисто на автомате я подошёл к заплутавшей колхознице и помог ей найти, пересекающий Ленинградку, подземный переход, ведущий прямиком к стадиону Динамо. Попытался предложить помочь донести чемодан, но не смог их вырвать из цепких пальцев сельской жительницы, судя по говору и обмолвкам прибывшей с Кубани на съезд передовых доярок.

А через десять минут я уже добрался до станции метро «Динамо» и зайдя в павильон с колоннами, совал в приёмную прорезь турникета пятикопеечную монетку. Спустившись на эскалаторе, я будто снова вернулся в 2015 год, ибо поначалу мне показалось что внизу ничего не изменилось.

Красный и чёрный мрамор, оникс и фарфор. Фигуры спортсменов на пилонах и вечные мраморные лавочки. Впрочем, подкатившие к перрону вагончики метро старого образца, быстро напомнили какой сейчас год.

Войдя в вагон я его быстро осмотрел и сразу опознал как родного. Ведь скорее всего я в нём много раз раньше ездил лично, впрочем, как и миллионы граждан СССР, живущих или посещающих столицу.

Здесь тоже было всё знакомо. Трафаретные надписи с предупреждениями на стёклах дверных створок. Алюминиевые таблички. Старая схема метро, на которой не было даже намёка, на станции что построят потом.

За тот короткий отрезок времени, что я провёл за пределами медучреждения, мои экстрасенсорные данные никак не проявили себя. Ничего необычного я тоже не замечал, но именно тут в этом вагоне внезапно ощутил, небольшой приток сил, словно накопившихся здесь эманаций, оставшихся от людских толп.

Ещё на перроне я посмотрел на часы и выяснил что сейчас без двадцати одиннадцать. В самом разгаре первая половина рабочего дня, и по такому случаю в идущем по кольцу поезде, народу не было совсем, если не считать пары работников метрополитена и одинокой девушки в очках, читающей книжку в самом дальнем углу вагона.