Текст книги "Книга счастья, Новый русский водевиль"
Автор книги: Игорь Плотник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
– Типун тебе на язык. Ты злой человек, я всегда это говорил. Ни капли сострадания.
– Если ты ищешь сострадания, иди в синагогу. Я врач, а врач не должен быть добрым. Врач должен быть лицемерным, пошлым и выносливым, но не добрым. Это я так, к слову. Продолжай, пожалуйста, даже заинтриговал. Чем дело кончилось? Нам ведь интересно?
Я неожиданно для самого себя утвердительно кивнул. Хотя, по совести говоря, мне вся эта пурга до одного места.
– Вот видишь, нам интересно.
– А кто помнит, с чего мы начали?
– Да какая разница? – сказал я, – кто теперь помнит, с чего вы начали? Мне и так весело. Вы оба несете какую-то хуйню. Вы это хотя бы понимаете?
– Что с ним? – подскочил Фридман.
Максимовский пожал плечами.
– Просветление сознания. Спонтанная вспышка. Лучше держись от него подальше. Впрочем, ты мне тоже не нравишься.
Я махнул на них рукой. А что оставалось делать? Когда Фридман и Максимовский собираются потолковать, они любую мысль сначала доводят до абсурда, потом быстро забывают, с чего начали, а ты сиди и думай, что они хотели сказать, и чувствуй себя виноватым.
– Разумеется. Я ведь сирота, меня любой обидеть может. – По щеке Ивана покатилась скупая мужская слеза. – Короток век человека. Бабулька меня тоже сначала третировала, а потом вскарабкалась на табуретку, да и полезла в петлю. Ей люди говорят: "Куда ты, дура старая?" А она отвечает: "В петлю. Достал меня этот выродок!" Это я-то выродок?! Да, прямо скажем, я не подарок. Кстати, а где мои подарки?
– Они там, – уклончиво ответил Максимовский. – Ты давай, Фридман, сырость не разводи, задержи дыхание и подумай о чем-нибудь приятном.
– Все верно. Если глубоко вздохнуть и подумать о чем-нибудь приятном, сразу встанет шишка. Это и называется дыхательные упражнения для развития умственных способностей.
– Главное – держать себя в рамках.
– Все правильно. Нравственные императивы разрушают мозг. Двадцать первый век на носу, а у меня нет елки! Вы два дурака, все равно от безделья маетесь, сбегали бы лучше в лес за елкой... Эврика! – Фридман шлепнул себя по лбу. – Вспомнил, наконец! При всем уважении, друзья, вы уже давно тут ошиваетесь без подарков, а поздороваться забыли. А вчера уехали и попрощаться забыли.
– Тем более нет причин для беспокойства, – вкрадчивым голосом успокоил Максимовский, тревожно поглядывая на Фридмана. – Ты не волнуйся.
– Некрасиво!
– Вчера мы просто не успели, ты взял и отрубился. А сегодня сколько угодно: здравствуй и до свидания. И снова здравствуй. С пробуждением тебя. Как самочувствие?
– Самочувствие характерное, предновогоднее, устал. А эта, про которую сказывали, хорошенькая?
– Жена-то твоя? – Максимовский усмехнулся. – Глаз не оторвать. Красавица бесподобная. Блондинка.
– Сирота.
– Правда, сирота?
– Такими вещами не шутят. Родители погибли в аварии.
– Вот что я сделаю: пойду в ванную, найду ее и приведу сюда, заодно руки помою перед завтраком.
– Что-то я ничего не понял. Перед каким еще завтраком? Ты на что намекаешь? Все. Дуэль! Немедленно драться на шпагах! Где мои шпаги? Побежали, побежали... – Фридман провернул ногами в воздухе, но голову оторвать от подушки так и не сподобился. – Не то. Где мои дуэльные пистолеты? Стреляться немедленно! С двух шагов. Лежа. К барьеру!
– Хлопотливое это занятие – стреляться на дуэли, – сказал я умную мысль. – Хлопотливое и малоэффективное. А эффективно стрелять из укрытия: расслабился, прицелился, без рывков, бумс – и делов. Враги посрамлены и деморализованы, ты в шоколаде.
На меня никто не обратил внимания.
– Ты на чужой каравай рот не разевай, – забеспокоился Фридман, внимательно следя за перемещениями Максимовского, – и никуда не уходи, побудь со мной. Сама, небось, отыщется. Слышишь меня?
– Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай, – ответил Максимовский и для наглядной демонстрации этого вечного постулата расстегнул часы.
Фридман почесал репу, подумал и жизнеутверждающе произнес:
– Чем дальше в лес, тем больше дров!
– Вот именно. Первая разумная мысль за все утро, да и то не твоя. Кстати, у тебя пожрать ничего нет?
– Проголодались?
– Да, – ответили мы хором. – Представь себе.
– Представил. А у меня нет ничего. Взяли за моду. Я сам голодный.
– У-у, – Максимовский облокотился на перекладину, – Фридман, ты оборзел. У тебя скоро снега зимой не допросишься. Послушай, мой инфантильный ревнивец с лицом слабоумного негодяя, вот что я тебе скажу. Ты отказался разделить с нами – твоими верными друзьями – женщину. Нет, это я как раз понимаю, но ты решил заморить нас голодом, а это подло с твоей стороны. Мы молоды, нам нужен протеин.
Красноречие Максимовского подействовало, как гром среди ясного неба. Фридман посмотрел на сундук, притулившийся между занавеской и изголовьем его бескрайней кровати, и втянул голову в плечи. Подозрительный сундучок. Очень сильно он напоминает фрагмент янтарной комнаты, которую, если я не ошибаюсь, отступавшие под натиском красноармейцев нибелунги в панике затопили на дне Рижского залива в Балтийском море.
– Протеин, никотин, – губы его искривились, по лицу пробежала судорожная улыбка, – воля ваша. Налетайте. Но предупреждаю: башку сносит только так.
Из-под кровати, как черт из табакерки, выпрыгнул чумазый, пыльный человек в затертой до дыр сутане, повертел головой и возмущенно возгласил:
– Ну все, хватит с меня, я пошел!
Но он никуда не пошел, а только громко чихнул, пожелал сам себе: "Будь здоров, спасибо, да, ничего, ничего" и полез обратно под кровать.
– Епифан, – позвал пыльного человека Фридман, когда его возня затихла под кроватью, – Епифан, ты давно там живешь?
– Вторая неделя миновала, – отозвался Епифан сдавленным голосом.
Сначала Катя, теперь Епифан. Настоящий дом с привидениями. Знаю, что поверить в это невозможно, но однажды у Фридмана, соблюдая все законы конспирации, пряталась целая семейка нелегальных эмигрантов.
– А чем ты питаешься?
– Кровью младенцев, – ехидно ответил Епифан. – Сухарями я питаюсь, которые принес с собой.
– Мне, как хозяину, даже перед тобой неловко. Хочешь, я буду каждое утро бросать кусок ветчины под кровать?
– Неловко быть евреем на левом берегу Иордана. Тесная обувь, вериги, черный хлеб и вода – все, что нужно человеку для полноценного бытия. Не надо мне твоей ветчины, христопродавец, у меня пост.
– А, гори все синим пламенем! – Фридман чайной мельхиоровой лопаткой зачерпнул из банки кокаин и засунул в левую ноздрю. – Тут спорить не о чем. – Какое-то время он подождал, сосредоточившись на внутреннем ощущении, затем опрокинулся на спину и громко, с перекатами, захрапел. Один глаз его при этом не закрылся и теперь глядел в одну точку, чуть повыше плинтуса.
Прошла целая вечность, прежде чем Фридман снова открыл рот и произнес:
– Максимовский, как на личном фронте?
– Бурлит, – емко ответил Максимовский.
– Как Марина поживает?
Светская часть диалога явно затягивалась, и я понюхал щепотку кокаина.
– Нормально поживает. Мы, некоторым образом, с ней в разлуке.
– Как это в разлуке? С каких это пор?
– Только что от нее.
– Максимовский, ну почему ты не живешь как все нормальные люди? -застонал Фридман
– Неужели? Разве я первый, кто убежал от сварливой беременной бабы?
– Беременной? Это меняет дело. Тогда правильно. Тогда поздравляю. Ты, конечно, не первый. Очень кстати. Не ты первый и не ты последний, очень. Очень за вас рад. Только хочу отметить, мой, я просто счастлив, неутомимый, что счастье свалилось прямо мне на голову, сегодня, вот сюда на голову, маленькое отступление, взгляните, как следует, с минуты на минуту я с нетерпением ожидаю, источник наслаждения, с нетерпением, достойным всяческих похвал и поощрений, прямо на голову, именно сегодня, ни завтра и ни послезавтра, – если Фридман начал вещать скороговоркой, значит дело труба, – а сегодня, сейчас, беспредельно счастлив, ее папу. Кажется, вы с ним знакомы?
– Знакомы? Да мы близнецы.
– Папа будет не один.
– Неужели с мамой?
– Обосраться можно со смеху! Папа будет с тем, с кем надо. У папы есть покупатель! Дело государственной важности! Атташе по культуре то ли из Бухареста, то ли из Бейрута, никак не запомню...
– Из Берлина, – раздался из-под кровати загробный голос на удивление хорошо информированного Епифана.
– Если есть покупатель, – веско предположил Максимовский, – значит что-то продается.
– Совесть продается, – доложил язвительный Епифан.
Фридман порылся под одеялом, достал и показал металлический предмет:
– Вот.
Сразу оговорюсь, что ничего особенного распятье из себя не представляло. Золотой крест килограмм на десять, инкрустированный жемчугами, изумрудами и сапфирами величиной с грецкий орех.
– Невероятной красоты вещь. Вы не находите, голодранцы? Фамильная, реликвия. Ностальгия, так сказать. Теперь расстаюсь. Товарно-денежные отношения, круговорот в природе, и ничего поделать нельзя. Жажда наживы. Да-с. Если вы понимаете, о чем я говорю.
– Забавная вещица. – Максимовский взял распятие, поскреб ногтем и поставил на сундук между водкой и кокаином. – Только спаситель какой-то перекаченный.
– Забавная вещица, молодой человек, у вас на шее висит заместо галстука, а это Фаберже! Четырнадцатый век! Таких раритетов во всем мире раз-два и обчелся.
После этих слов нам снова посчастливилось лицезреть Епифана. Он вылез из-под кровати, перекрестился, сложил руки на груди и с нечеловеческим надрывом произнес:
– Любопытный факт, господа! На ваших глазах совершается роковая ошибка истории! Величайшее святотатство и грехопадение! Здесь, – Епифан топнул ногой, – под сводами этого фешенебельного склепа, где похоронена вера в справедливость, вот этот толстый мудак, прости Господи, продает наследие седой старины! Продает родину! Память! – Голос Епифана повысился до неприятного сопрано. – Православная святыня! Совесть! И так далее! Все на распродажу! Иуда!
Столь наглого демарша со стороны Епифана Фридман не ожидал однозначно. Он подтянул одеяло к подбородку, распахнул безумные глаза, лицо его сделалось багровым и несчастным.
– Только этого мне не хватало, – его голос дрогнул. – Потрудитесь объяснить, милостивый государь, что сие означает?
– Моя мысль, между тем, простая, как ведро, и даже твои скромные мозги с ней легко управятся. – Епифан схватил распятие двумя руками и занес над головой. Тяжелый крест повис над Фридманом, словно секира палача. – Слушай сюда! Подобные предметы обладают исторической и культурной ценностью? Отвечай!
– А черт их знает. В деньгах я примерно представляю, сколько это будет стоить.
– Так. Так! Они обладают этими качествами для кого?
– Наверное, для меня?
– Не угадал. Они обладают этими качествами для того, кому принадлежат.
– Но они принадлежат мне, – резонно возразил Фридман. – Потому что это так и есть.
– В широком смысле они принадлежат народу, а значит, и государству. Я уже не упоминаю о православной церкви.
– И поэтому?
– Поэтому они не должны служить источником твоего личного обогащения! – закончил Епифан.
– Ой! Ой! – Фридман, обычно склонный все на свете преувеличивать и драматизировать, театрально схватился за сердце. – Держите меня кто-нибудь, я сейчас свалюсь с кровати. Епифан – красный поп! Позовите доктора и нотариуса!
– Перестань кривляться, я говорю серьезно.
– Согласен, давай говорить серьезно. Религия – опиум народа – это раз. Государство твое – бездонная бочка – это два. Глазом не успеешь моргнуть, как распятие исчезнет. Кто у нас остался неохваченный, народ? Народ пьет не просыхая. Он ничего не заметит. Загнать распятие послу! Он сдует с него пыль, покроет лаком и повесит в своем народном молдавском музее на самое видное место. Все молдаване будут рады, вот увидишь! Три!
Фридман замолчал, наслаждаясь плодами своих сокрушительных аргументов.
– Господи, прости раба твоего Фридмана. Распятие – это ведь не просто ювелирная поделка или музейный экспонат. Это – предмет культа, и относиться к нему нужно соответственно. Ему нечего делать в музее, тем более за тридевять земель. Его нужно отдать в хорошие руки.
– Кому, например?
– Например, мне.
– Мне?! – переспросил Фридман. – Мне послышалось?
– Мне, – повторил Епифан.
– Простите, товарищ, вас совсем не слышно. Вы что-то мямлите себе под нос. Сделайте выводы и начните все сначала. Только говорите внятно, чтобы товарищи на задних рядах тоже вас слышали.
Епифан вскинул голову, тряхнул жидкими волосенками и голосом декадентствующего интригана воскликнул:
– Мне! А я тебе выпишу индульгенцию с открытой датой и автографом самого Папы Римского.
– Вот куда ты клонишь, собака, – вздохнул с облегчением Фридман. -Он мне тут клюкву на уши вешает, а я волнуюсь. Ему. Что ж ты, Епифан, две недели ползаешь тут на брюхе... Погоди, ты и позавчера здесь был?
– Был.
– И все видел?
– Все видел.
– Мама дорогая. Никому не говори. О чем я? Да. Что же ты, Епифан, за две недели распятие не стащил?
– Э-эх, язычник. Все, я так больше не могу!
– А как ты можешь? Давай сделаем так: если ты при всем честном народе отвесишь пинка патриарху всея Руси и твой подвиг зафиксирует пресса, я, так и быть, подарю тебе крест, а в нагрузку личный баян Вани Охлобыстина с автографом Муслима Магомаева.
– Не гневи Бога, насекомое. Говорят тебе, что я не могу. Попросту не умею. Стоял бы я сейчас перед вами. Да я бы давно в Монте-Карло свалил.
– Тогда покончим с этим. Даю тебе минуту для заключительного слова.
Епифану хватило шести секунд.
– В общем, так, – сказал он, – распятие никуда не поедет. Пределы квартиры оно покинет только через мой труп.
– Это без вопросов, – пообещал Фридман.
– Отдай распятие, скотина! Христом Богом заклинаю. Ты же культурный человек.
– Да разве ты христианин? Ты вроде дзен-буддист был. Что, Епифан, первый блин комом? В дзен-буддизме художественное оформление не то?
– А что тут такого. Я впечатлительный азиатский исследователь. Я был в поиске.
– А теперь, стало быть, нашел. Ты, дурачина, при какой церкви состоишь?
– Я адепт Святой Церкви Воскресения Христова?
– Что-то я про такую не слыхал.
– Услышишь еще, – недобро пообещал Епифан., – какие твои годы. Передумал?
– Не дождешься.
– Одумайся, Фридман, ты деньги рано или поздно спустишь на блядей, а распятие – наше с тобой культурное наследие, – завел Епифан старую шарманку. – Предание старины, достояние республики и все такое прочее. Подумай о душе, в конце концов.
– Предание, говоришь, достояние, культурное наследие? Здесь ты прав, прав. Ты это верно подметил. Взял и процитировал меня самого. Предание, "Слово о полку Игореве", трали-вали. Предание – фольклор, суеверие...
– Суеверие?! – взметнулся Епифан. – Может, ты и в Бога не веришь?!
– Я могу поверить во что угодно, дайте мне доказательства.
– Доказательства?! Пожалуйста! Сколько угодно! Кто сотворил землю? Кто заставляет небесные тела обращаться вокруг нее? А кто, если не Бог, насылает на людей дизентерию, а на неверных жен порчу? И потом, почему одни люди родились швейцарскими банкирами, а другие советскими евреями?
– Кто выпустил этого дебила из клетки? – произнес Максимовский тихо свирепея. – Дайте ему кто-нибудь кокаина, пусть он замолчит.
– Да вы его не бойтесь, он поп-то не настоящий, – успокоил Фридман, – только видимость одна. Бога нет, Епифан, материя первична, смирись с этим и живи. А распятие – вполне осязаемый объект, за который дают хорошую цену. Круговорот в природе. Хватит болтать. Сегодня же оно отправится с послом в эту... как ее... не важно, я получу комиссионные и мы поставим в этом деле точку. И это хорошо!
– Ну и черт с вами, – подвел итог окончательно сквашенный Епифан, исчезая под кроватью. – Вы меня не знаете, но вы меня еще узнаете!
– Максимовский, не спускай с него глаз. – Бормоча, Фридман, перевернулся на бок и тоскливо взглянул на меня. – Почему молчит интеллигенция?
Вместо ответа я спросил:
– Разве Фаберже распятия делал?
– Мудила, конечно же делал.
– А что этот юродивый здесь наплел про седую старину?
– Вы его не слушайте, он малость не в себе. – Фридман встал на кровати в полный рост, словно Нерон, в поэтическом экстазе воздел вверх ладонь с растопыренными пальцами, и красный свет китайского фонаря осветил его скомканное лицо. – Балаган окончен! Максимовский, прошу тебя: папе ни слова о Марине! Держи язык за зубами. Не надо расстраивать родителя, иначе он тебя грохнет. Прямо в присутствии посла. Вижу эту картину: международный скандал, суд, Сибирь. Я в Сибирь не поеду, мне деньги нужны. Надо всем платить: водителю, убирашке*, массажисту. Запомнил? Ты ведь не хочешь, чтобы на нас с тобой обиделся посол Молдавии и началась война?
* Очевидно, домработнице.
– Нет, не хочу.
– Смотри, не подведи. А еще лучше – убирайся отсюда. Убирайтесь оба. И ты, инквизитор, тоже. Возвращайся к себе и молись за нас богу. Послезавтра конец света, а ты суетишься тут. Не ровен час, стукнешь ночью по башке в припадке патриотизма.
– А что конкретно ему знать не следует, – уточнил Максимовский, -что его дочь беременна, или что мы с ней расстались?
– Думаю, и то, и другое.
ДЕТИ КАСТАНЕДЫ
Так повелось, что все мои друзья сидят на наркотиках. Одни часто и помногу пьют, другие курят траву, кто-то даже ширяется. Но, бог мой, все они дилетанты! Все они только бродят по берегам Великого Моря Наслаждений, предпочитая риску и романтике теплое место на пляже. Иван Аркадиевич Фридман плавает в этом море давно и знает там каждое течение.
Сначала отхлебнуть водки, затем всосать кокаин через нос, поднеся мельхиоровую ложку по очереди к каждому его отверстию, еще одну ложку закинуть в рот, следом за этим маленькими глотками выпить еще полстакана водки, сушеную какашку под язык и...
Полный вперед! Поверьте, я знаю, о чем говорю.
Мы с Максимовским повторили всю процедуру со скрупулезной точностью.
Со стены слева от меня мягко бухнули часы. Про себя я отметил, что один удар означает половину какого-то часа. Какого именно, мне сделалось безразлично.
Состояние умиротворения легло на меня, словно теплое шерстяное одеяло. Ничто и никто не смогли бы сейчас привести меня в смятение, даже восставший из могилы Адольф Гитлер, сидящий в чем мать родила, верхом на белом боевом слоне с израильским флагом вместо попоны и бьющий в большой тантрический бубен.
Мне захотелось детально обмозговать все события сегодняшнего утра, все, что я видел и слышал, начиная с самого пробуждения. Но общей картины как-то не получалось.
Мысли прыгали в моей голове хаотично, словно шары в лототроне. Они то сталкивались между собой, то разлетались в стороны, образуя в результате своего взаимодействия причудливые видения и мозаики. Разлетаясь, они ударялись о внутреннюю поверхность сферы, которая, очевидно, была моей головой и единственным препятствием на их пути к свободе. Страшно представить, что могло случиться, если бы этого препятствия не было. Невероятно, но моя собственная голова спасала меня от распада личности! Слава моей голове!
Последнее, что донеслось до меня извне – это приглушенный голос Максимовского, который "По улице ходила большая крокодила" пытается положить на музыку "Боже, царя храни".
Хлоп!
Шар No1
...Сегодня я проснулся ни свет ни заря с куском яблока во рту и смутным ощущением беды. Еще накануне вечером, когда мы на бровях расползались от Фридмана, Максимовский сказал:
– Чую, быть беде.
Я ответил:
– Железяка.
И упал.
– Штормит? – Максимовский поднял меня и отряхнул от снега. – Поедем ко мне спать.
– Железяка, – согласился я и снова упал.
И мы махнули в ресторан...
Шар No 36.6
...Катя с мокрым полотенцем на голове – олицетворение молодости, физического здоровья и умопомрачительного оргазма...
Шар No 7
...Мучимая запором, на тротуаре, согнувшись в три погибели, стоит и тужится собачка. Кишечник ее полон, а глаза печальные и влажные. В чем дело? Где No 36.6? Уберите от меня эту тварь!..
Шар No 2
...Лесная опушка; грациозные единороги пьют из ручья живую воду; на лужайке среди бенгальских тигров пасутся кудрявые белые овечки; в закатном небе резвятся ласточки, розовые облака и херувимы; теплый южный ветер касается волос и уносится к эвкалиптам; в старом замке по соседству звучит легкая инструментальная музыка; благоухает жасмин; голозадые пастушки играют в жмурки... семяизвержение...
Шар No 5
...Иисус в обнимку с Шивой, счастливые, словно дети, сидят на розовом облаке, свесив ноги, и ругаются, как пьяные сапожники...
...Люди часто выносят плоские суждения о вещах, вообще не доступных человеческому пониманию, особенно в вопросах религии, поэтому от разговоров на религиозные мотивы меня всегда воротит, и, как правило, я стараюсь их избегать...
Хотя, по большому счету, я солидарен с Фридманом. Для меня распятие тоже – обыкновенная железка... Ведь никак не препятствует совершать молитву басурманину то обстоятельство, что перед ним не висит "портрет" Бога.
Может быть, для кого-то это покажется святотатством, но с таким же успехом можно поклоняться любому предмету, скажем, банке кокаина, если рассматривать кокаин как некую мистическую субстанцию, расширяющую сознание человека дальше "естественных" границ и приближающую его к Богу. Я не перестаю удивляться, почему все самые распространенные и влиятельные религии мира до сих пор не используют допинг в качестве стимулятора для религиозного вдохновления своих болельщиков... Например, католики. На каждую просвирку капельку ЛСД и порядок. Клиент готов... Уже на следующий проповеди будет полный аншлаг. *
*Недавно я подал заявку на патент этого изобретения, так что Ватикану придется раскошелиться. Но на этот раз никаких чеков. Только наличные!
Шар No 1
...Я долго не мог понять, где нахожусь и для чего так громко включили телевизор. Когда туман рассеялся, оказалось, что шумит вовсе не телевизор, а Марина. Они с Максимовским обсуждают демографическую ситуацию в стране. Я-то думал, случилось чего.
Я прошел мимо них на кухню и сварил себе кофе. По дороге спросил у Максимовского, не забивал ли я вчера головой гвозди...
Шар No 14 Спецэффекты
...Над хлябями на ковре-самолете планирует субъект в белоснежном лапсердаке, делает взмахи руками и выкрикивает заклинания типа: "Да будет свет! Да будет твердь посреди воды! Во имя отца и сына и святаго духа! Аминь!"
...Запредельная красота: извержение вулканов, молочные реки с кисельными берегами, ну и, разумеется, языки пламени, дым коромыслом и т.д., и т.п. В общем, полным-полно огня и воды как символов чего-то там такого эдакого...
...И вот среди всего этого сверхъестественного великолепия раздается скрежет, грохот литавр и барабанный бой. Субъект бросает свое глупое занятие, садится жопой на скалу, забивает тугую папиросину, смотрит в мою сторону, смотрит, а потом как заорет:
– Имя некоего Ивана Аркадиевича Фридмана тебе о чем-нибудь говорит?!
Я сначала как следует обосрался, но потом взял себя в руки, набрался наглости и отвечаю:
– Чувак, ты кто такой? Ты давай, заканчивай тут выкаблучиваться!
– Замолчи!!! – громогласно возвещает он, и я понимаю, что лучше уступить, иначе все будет еще хуже.
Субъект:
– Отвечать на вопросы коротко и внятно!
Ваш покорный слуга (то есть Я):
– Есть! С Фридманом я знаком сто лет. Да он где-то тут лежит. Ты погромче покричи, а то он не слышит...
Субъект:
– Замолчи!
Я:
– Есть!
Субъект:
– В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое декабря сего года где вы были с Фридманом, чтоб ему пусто было?
Я:
– У Фридмана на хате.
Субъект:
– И что вы там делали с этим гребаным Фридманом, позвольте полюбопытствовать?!
Я:
– Отмечали день рождения, потом Рождество.
Субъект:
– Как отмечали?
Я:
– Как всегда: пили пиво с воблой, потом эту, как ее, текилу, потом позвонили телкам...
Субъект:
– Телкам? К черту телок! Что было потом, когда телки стоптались?!
Я:
– Мы расстроились и стали звонить в американское посольство...
Субъект:
– К черту американское посольство! Потом, потом, что было?!
Я:
– Потом мы нафигачились до синих помидоров... А дальше не помню, хоть убей.
Субъект:
– Зато Я не забыл!!! Вы тараканов травили! У твоего ненаглядного Фридмана тараканов развелось до черта!
Я:
– Это точно. Фридман, он ведь как ребенок...
Субъект:
– Замолкни!
Я:
– Я стараюсь, стараюсь...
Субъект:
– Не перебивай меня!
Я:
– Как прикажете. А, кстати, как прикажете вас называть?
Субъект (добрея):
– Величай меня "Отец Родной", поскольку Я непритязателен, скромен и консервативен. Да к тому же на большее и не рассчитываю.
Я:
– Не спорю, не спорю, только не надо так возбуждаться. Оглушил совсем. Тут у нас одна ма-а-аленькая загвоздка, приятель: мой отец гораздо моложе, и, я очень сожалею, но он лысый, как задница, а у тебя вон какая шевелюра.
Субъект:
– Я в другом смысле твой Отец. Я в некотором смысле вообще всем Отец!
Я:
– Ну, дядя, по-моему, вы на себя наговариваете.
Субъект:
– Я тебе не дядя! Я тот, который заварил всю эту кашу. Я есть Альфа и Омега, начало и конец. Я сотворил все, все, все. Начиная от светил небесных, заканчивая лыжными палками и кокаином. Я столп мироздания! Я гвоздь программы! Я высший нравственный императив! Я черное и белое, я прошлое и настоящее! Я ныне и присно и во веки веков! Да святится имя мое, да приидет царствие мое! Я САМ ГОСПОДЬ БОГ!!! С большой буквы!!! Аминь!
Я:
– Так бы сразу и сказал.
Бог:
– А ты что, сам не видишь?
Я:
– Я атеист. Мне все это до фонаря.
Бог:
– Брось щепку в море, и ты увидишь, как ее снесет течением. Однако ты никогда не увидишь Гольфстрим. Никакой ты не атеист. У атеиста есть хоть какая-то позиция, у тебя же нет никакой. Ты самый настоящий похуист.
Я:
– Не вижу разницы.
Бог:
– Это – сущий пустяк. Всего-навсего вопрос ВЕРЫ!
Я:
– Я в этом не разбираюсь.
Бог:
– Объясняю на пальцах. Одни люди относятся к писаниям буквально, то есть верят в сказки про апостолов, пророков, реинкарнацию и чудесные исцеления. У себя наверху мы их называем "бюрократами". Солидная публика. Пассажиры первого класса. Чуть где пошалят, сразу бегут исповедоваться. Достали. Нет от них покоя ни днем, ни ночью. Для других, скажем, христианство или ислам – это платформа для определенного мировоззрения и мировосприятия. Эти люди – философы. Атеизм, кстати, – тоже философия, в отличие от похуизма. Большую часть человечества, за исключением ортодоксов, философов и реликтов, под которыми мы у себя наверху понимаем, например, амазонских индейцев, вопросы бытия не колышут. Иисуса они знают как мифологического героя, а Бога боятся точно так же, как боятся черных кошек, треснутых зеркал или русалок. Их мы называем похуистами. Потому что им все по хую! Какие там вопросы добра и зла?! Их волнует только собственная задница, а в теологическом аспекте еще и то, что с ней стрясется после смерти. Смерть – краеугольный камень любой религии. Ты заметил?
Я:
– Я немного забыл начало, но, в принципе, заметил.
Бог:
– Так и должно быть! Смерть – конец самой жизни! А как вы еще хотели? Все одинаково плохо относятся к смерти: и религиозные фанатики, и атеисты, и похуисты, с той только разницей, что для одних смерть – наказание, для других – искупление, а для третьих – просто смерть. Частный случай, когда человек ни с того ни с сего перестает жить...
Я:
– Спасибо за лекцию. (В сторону: С самого начала было ясно, что этот старик – сумасшедший). Приятно было познакомиться.
Бог:
– Да замолчишь ты или нет?! Ну что за человек такой, я не знаю. В каждой бочке затычка. Я же тебе велел не перебивать. Ладно, проехали. Двадцать пятого декабря двухтысячного года вы с Фридманом травили тараканов...
Я:
– Да! Я лично штук двести укокошил. Как они кричали!
Бог:
– Среди них был один... не такой, как все...
Я:
– Неужели весь этот сыр-бор из-за одного несчастного таракана? Он что, какой-то особенный? Не забивай себе голову, чувак. Одним тараканом больше, одним меньше. Какая, в сущности, разница? Ну попался он под горячую руку.
Бог:
– Печально, ведь это был Мой Сын.
Я:
– Давайте не будем сгущать краски. Не хмурьтесь. Как это сын? Вы уверены? Так, а почему он у нас – таракан?
Бог:
– Сын короля – наследник трона и будущий король. Сын бога тоже бог. Нет никакой разницы, кто он: таракан или великан. И чем тараканы хуже? Тоже мне, человек – пуп земли. Венец природы! Кто вам вообще такую чушь сказал? Загадили всю планету, как свиньи, а Я так старался. Чем ты лучше таракана? Мешок с костями. Хаотичное нагромождение желаний, импульсов и рефлексов. К тому же тараканы единственные уцелеют в этой мясорубке.
Я:
– Пардон, папаша! Не мельтеши. Давайте сосредоточимся. Я на счет мясорубки. С этого места хотелось бы узнать подробнее.
Бог:
– Столкновение Земли с метеоритом. В десять тысяч раз больше, чем Тунгусский! Метеорит уже в пути. Пизданет, мало не покажется! Все, кроме тараканов, передохнете! Волосы на жопе рвать будете!
Я:
– Ты чего, мужик, белены объелся? Мы посадим на ракету Брюса Уиллиса и... прощай молодость! У него там все схвачено.
Бог:
– Кретин! Я могу одним движением мизинца превратить тебя в чебурек!
Я:
– А вот этого не надо. Не надо на меня давить. Этого я не люблю. И вообще, знаете что, папаша, насрать мне на ваших тараканов с высокой колокольни! Насрать мне на вашего сына! И вам персонально насрать на голову у меня давно руки чешутся.
Бог:
– Ах, вот как? Тебе значит на Меня насрать? Да еще полчаса назад ты верещал, умоляя вернуть тебе рассудок, и готов был на четвереньках ползти в Святую Землю! Неблагодарный!
Я:
– Мужик, не морочь людям голову. Занимаешься всякой херней, прости за выражение. Я у тебя что просил? Сто миллионов долларов наличными. Где они? Желаю получить свои сто миллионов и немедленно осязать их!
Бог:
– Вот твари, всем подавай сто миллионов! О душе никто не думает!
Я:
– У меня и так дел невпроворот.
Бог:
– Каких дел?! Ты жив до сих пор только потому, что Я это допускаю! Превращу сейчас тебя в рулон туалетной бумаги в общественном сортире, посмотрим, как ты запоешь. Вот где дел невпроворот.
Я:
– Ладно, чего ты от меня хочешь?
Бог:
– Скажи Фридману, что он повинен в смерти Моего любимого Сына. В свете этих обстоятельств он не жилец.
Я:
– А ты иди к Фридману сам, он где-то здесь недалеко. Он тоже любитель язык-то почесать.
Бог:
– А не то бы Я без тебя не догадался. К Фридману Я уже ходил, этот коматозник не понимает ни хера, где право, а где лево. Он сейчас не сможет отличить Лукашенку от Наполеона Бонапарта. У него в данный момент – харе Кришна. Клиническая смерть. Ты ему передай, когда он очухается, что ему скорее всего кирдык. Я еще до обеда подумаю, прикину, что к чему, но решения Своего не поменяю. Understand?
Я:
– Основные моменты.
Бог:
– Тогда Я кончил!
Я:
– Я, кажется, тоже.
Бог:
– Какой же ты мудак! Ступай, пока Я не сделал из тебя блин и не размазал по этому камню, и славь Мое имя на каждом углу!
