Текст книги "Жить надо!"

Автор книги: Игорь Калинаускас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

БРАТЬ И ДАВАТЬ

Есть у Крылова замечательная басня «Свинья под Дубом»:

 
Свинья под Дубом вековым
Наелась желудей досыта, до отвала;
Наевшись, выспалась под ним;
Потом, глаза продравши, встала
И рылом подрывать у Дуба корни стала.
 

Дуб ей объяснять пытается, что желуди-то на нем растут, ну а она этот вопрос игнорирует…

Почему я о басне? Есть еще одна в определенном смысле жестокая правда о том, что есть два совершенно разных принципа жизни – принцип производительный и принцип потребительский. В человеческих отношениях эти принципы тоже действуют.

И можно сказать, что принцип потребительский – это принцип в каком-то смысле инфантильный, потому что он идет от отношений с матерью, тех первичных отношений: «Мамка теплая, молоко сладкое, сосу, сосу – и рай».

Принцип же производительный – он, скорее, отцовский принцип, когда для того, чтобы заслужить похвалу отца, поощрение с его стороны, любовь с его стороны, необходимо что-то делать.

И в этом плане можно говорить, что по способу строить отношения люди как бы делятся на две группы. Первая группа (это дети, которые ищут мать в отношениях, ищут первичный способ взаимодействия, способ потребления, и они беззаботно, искренне, совсем не по-злодейски себя ощущают в этом, они просто естественно и органично потребляют и не знают, что такое благодарность в полном смысле этого слова – ну кто говорит матери спасибо за материнское молоко?

Сталкиваясь с ситуацией, которая как бы предопределяет благодарность, эти люди испытывают колоссальное напряжение, вплоть до истерики, до сильнейшего желания избежать такой ситуации.

В моей жизни был такой случай.

Однажды я спас своему товарищу жизнь. Ну, так случилось – у него была ситуация, он меня позвал, и я пошел. В течение недели после этого он сделал все, чтобы прервались все наши контакты, даже случайно возможные.

Обычно мы расцениваем такую ситуацию как предательство, как непонятное предательство. И только много лет спустя я понял – в этом нет умысла. Это инстинкт, инстинкт человека, который в отношениях – не на уровне материальных, там этот человек замечательный, бескорыстный, материально всегда мог помочь, поделиться куском хлеба, как говорится, а именно на уровне эмоциональных, истинно человеческих отношений – не в состоянии ничего дать. У него нет такого места, так сложился его процесс становления, что он умеет только брать. Его нельзя судить за это. Можно, конечно, осудить, не зная, что есть люди, так и оставшиеся при матери, безотцовщина эмоциональная, они не знают любви к отцу, любви, которая изначально построена на чувстве благодарности, на активной деятельности.

Как сказано у Соломона: «Слушай… наставление отца твоего, и не отвергай завета матери твоей».

Вторая группа – это люди, которые в сфере эмоциональной жизни, в сфере человеческих отношений не в состоянии брать. Они как бы безматеринские – не знают материнской любви. Они не могут взять то, что им предлагается, потому что не знают, что с этим делать. Хотя это совершенно бескорыстный материнский дар. Это один из серьезнейших источников психопатологии обыденной жизни.

Мы часто подрываем корни того дуба, который нас кормит, пока живой. Мне кажется, что именно в сфере неформальных человеческих отношений, в сфере отношений близких людей, детей и родителей, влюбленных, мужей и жен, друзей это очень острая проблема. Ибо это такой существенный дефект эмоционального мира, который исправить, компенсировать, говоря научным языком, очень трудно.

Большие дети

Мы – большие дети, и мы сами, и человечество в целом. Мы относимся к природе только как к матери: берем, берем, берем… И она, конечно, дает, истощаясь все больше и больше. Потому нам так и не хочется родиться в третий раз (первое рождение – биологическое, второе – социальное, третье – духовное), что нас там ждет отец, то есть мир, который сразу предъявит к нам колоссальные требования. Ибо требования – это и есть отцовская любовь. Ибо отец задает границы, показывает границы и учит делать, действовать, творить. Родиться в третий раз – это и значит оказаться наедине с миром.

Мать тут, рядом, но уже есть и отец. Помню, когда-то у меня был любимый вопрос. Куда уходят духовные искатели после тридцати, тридцати пяти лет? До тридцати лет их полно, а потом, старше – уже единицы. Куда они исчезают вдруг? В матку они исчезают, в утробу социальную, потому что пора что-то делать, ответ перед отцом держать, перед миром, ответственность на себя брать, а не хочется. Пора уже что-то отдавать, производить, хотя бы как дуб желуди для свиньи. А вдруг она рылом подрывать корни станет? Лучше ничего не производить – не будет и подрывать.

Отцовской любви надо добиться, отец не может любить так, как мать, и не должен. Его любовь проявляется сурово и требовательно, ее надо добиться. Я не говорю о тех случаях – семей таких много, знаю, – когда отец сам как ребенок, вроде отец, а вроде нет, но все равно кто-то будет вместо отца когда-нибудь.

А вот здесь, при третьем рождении, от отца никуда не спрячешься. Вот он – мир. Во всей его красоте и непреложности, во всей его любви и справедливости.

И в определенном смысле мы можем сказать, что вот тогда, когда есть мать и есть отец, возможно единство, полнота этих двух планов бытия и смысла, ибо бытие – это все-таки материнская власть, а смысл – это отцовская мера. И тот, в ком нет отцовского начала, не умеет ни остановить себя сам, ни организовать себя сам, ни действовать из самопобуждения, то есть у него никакого «сам» и быть не может. Ни в первом рождении, ни во втором, ни в третьем. Ибо «сам» всегда имеет границы себя, «сам» – это значит «отграниченный». И отграниченный, как мы говорили, изнутри.

Это граница не как препятствие, поставленное другими, а как отграниченность, определенная самим собой. То есть знанием себя в строгом смысле слова. Спроси у любого духовного искателя: «Ты хочешь третьего рождения?» Конечно, он скажет: «Хочу».

Как «трижды герой» – «трижды рожденный». Но если ему объяснить, показать реальность, ожидающую его, если проанализировать его отношения с его собственным первым отцом, сказать, что его ждет еще более суровый, добиться любви которого во много раз труднее и во много раз больше труда надо к этому приложить, захочет ли он третьего рождения? Еще с первым-то не все ясно.

Мир отца спросит с каждого: что ты сделал с матерью своей, с природой, какой ценой бытию ты достался? И чего-то ты так долго не рождался, а сидел в утробе? И почему ты обидел любимую мою? И надо будет отвечать, и объяснять, и понимать, и выслушивать наставления отцовские, и учиться уму-разуму, и становиться самим собой, и ставить свою подпись под деяниями своими.

Любовь матери и отца

Поэтому знать, копить знания приятно, увлекательно для многих, престижно, а вот становиться мудрым не хочется. В определенном смысле можно сказать, что человек, не родившийся из социальной утробы, – безотцовщина, ибо не знает он отца своего. И когда слышит в утробе о нем, ощущает через мать, то ничего, кроме страха, не испытывает. И вместо того чтобы через любовь матери к отцу начать учиться любить отца так, как она его любит, начинает ревновать его к матери и пытается отбить мать у отца.

Казалось бы, аллегория в духе Фромма, но разве то, что мы делаем с природой, разве то, что мы пытаемся доказать как неизбежность во взаимоотношениях с природой, это не есть попытка отбить мать у отца, отнять природу у мира, лишить ее этой любви? Да, каждый человек потенциально от Бога, но не для утешения это сказано, а для ответственности каждого за свою потенциальность, личной ответственности, ибо это отцовский наказ, а не материнский завет.

И тот, кто ничего не делает, никаких личных усилий для реализации этой потенциальности не прилагает, – как может рассчитывать на отцовскую любовь, как может рассчитывать на то, что ничем не повредит матери? Как он может рассчитывать на любовь, если ни через материнскую любовь к отцу, ни через любовь отца к матери он не проходит, не прикасается, он только слепо, неистово и агрессивно пытается все это разрушить, ибо эта любовь – упрек ему, а не радость?

Но «впрочем не Моя воля, но Твоя да будет», – сказал Иисус Отцу своему. И когда мы говорим: поставить Закон над собой, Закон, избранный тобой по любви, – это ведь тоже шаг к Отцу. И когда мы говорим, что граница всякой технологии, всякого знания, всякой методики – любовь, это ведь тоже шаг к Отцу, ибо Отец полагает границы. Материнская любовь, как известно, границ не имеет и не должна их иметь, если она материнская.

И когда мы оправдываем человека, предающего мать свою и отца своего, не себя ли мы оправдываем? И не про это ли сказано – увидь сначала бревно в своем глазу, а потом соринку в глазу ближнего? Когда мы говорим о смерти Духа, о разрушении духовности, не о том ли мы говорим, что забыты завет матери своей и наказ отца своего? И в этом тоже источник патологий обыденной жизни. В потере отцовского и материнского начала, в потере соотношения потребления и производства. Это – великая мысль Флоренского о двух правдах: правде бытия и правде смысла.

Вспомните древнюю мысль: «Из двух вы станете одним». Я бы поставил вопросительный знак и спросил у себя и у вас: «Когда из двух мы станем одним?» И вот когда станем, тогда сможем считать себя взрослыми людьми. И тогда сможем по мере сил очищать жизнь свою от той патологии, о которой мы говорили, в разных ее проявлениях.

Есть, конечно, еще одно старое изречение: «Умножая знание, умножаешь печаль». Конечно, это очень трудно и непривычно – находиться в постоянном душевном напряжении, в постоянной душевной работе. Это стихи хорошо читать: «Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь!» Тут три-четыре дня, и то уже, знаете, хочется уколоться и забыться, музыку погромче включить, выпить чего-нибудь покрепче, уехать куда-нибудь подальше.

Труд души мучителен до тех пор, пока душа не знает любви. Труд души мучителен, мучительно осознавание, ибо осознавание, точнее говоря, одушевление мыслей, смысла, порождение смысла – это есть труд души, душевный труд, а не интеллектуальный. И он мучителен, но без него душа не узнает любви. Без него, кроме волнений тела и некоторого возбуждения мысли под общим названием «влюбленность», ничего другого не откроется перед вами.

Конечно, хотелось бы сразу – в полет. Безусловно, хотелось бы, как когда-то, когда без труда это было. У Цветаевой есть замечательные строчки: «Не возьмешь мою душу живу, не дающуюся, как пух». Понимаете, никуда не уйти от завета древних, замечательно выраженного Константином Сергеевичем Станиславским: «Трудное сделать привычным, привычное – легким, легкое – красивым». И так обрести «душу живу, не дающуюся, как пух». А хочется, как в детстве: к мамке припал и полетел. Это хорошо, ежели ты готов из-за этого «хочется» трудиться, творить.

Трудится во имя «хочу»

Чем работа в обыденном смысле этого слова отличается от слова «работа» для меня? Когда я хочу так, что во имя этого готов трудиться, тогда получается творческая работа. Трудиться во имя «хочу»…

Но трудиться без «хочу» – это то же самое, что любить без «люблю». И поэтому в этой, казалось бы, простой фразе: делай только то, что тебе хочется делать, – заповедь великого подвига. Ибо, пожалуй, нет труднее на Земле задачи, чем эта.

Все твои «хочется», во имя которых ты готов делать, – они вряд ли повредят людям, а вот те твои «хочется», во имя которых ты ничего не делаешь, – они будут жить в тебе, как нерожденные, невоплотившиеся желания.

Это и есть творчество – расстояние от замысла до его воплощения, а акт творчества – это и есть соединение отцовского и материнского, мира и природы, смысла и бытия, духа и плоти. А иначе «свинья под дубом вековым, наевшись желудей досыта, до отвала…» сначала заснула, переварила, потом, глаза продравши, встала и тут же начала решать эту задачу рационализаторства – чего ждать? Сразу весь дуб повалить – и все желуди мои. А ведь они на нем растут, не появляются, а растут, и мы на Земле, в мире растем, а не просто упали с дерева неизвестного. Как в анекдоте о сумасшедшем доме: играли там в Мичурина. На деревья залезли. «Машка созрела?» – «Созрела». – «Прыгай». Бам! «Петька созрел?» – «Созрел». – «Прыгай». Бам!

«Ищите, и обрящете» – что тут можно сказать. Это радостный труд, потому что это творчество, это труд по заветам, ибо каждый человек от Бога, и в первую очередь об этом должен помнить он сам.

Пришел однажды ко мне сын и сказал: «Ба! Так ведь я же от Бога! А я все время думал о других, что они от Бога, и был озабочен, как бы не забыть, общаясь с ними, что они от Бога. И совсем забыл, что я ведь тоже от Него и что это то самое, начальное-то!»

С себя начать надо, в себе самом надо обнаружить и реализовать что-то там от Бога, от Отца то бишь, ибо от Матери-то ясно, это все описано в технологиях, социониках, гороскопах, это все от матери, от природы, а дом-то самому соорудить надо.

Отец – он такой, он говорит: давай делай, давай будем вместе делать. Но делать! Все от Бога, но не все к Богу.

Мир в наследство

Как нам достаются миры? Это отдельная история в каждом отдельном случае. Мы получаем эти миры, как правило, в процессе социального наследования. И я говорил вам уже, что эта тема науке практически неизвестна, поэтому я не знаю ни работ, ни людей, которые посвятили себя тому, чтобы выяснить, как возникает социально-психологический мир, как он развивается во времени и в пространстве.

Другой вопрос: как мы наследуем социально-психологический мир? Конечно, это в первую очередь семья, потом круг семьи. Это самое главное – семья и круг семьи, родственники, друзья, те, с которыми мы соприкасаемся через их стиль, способ думания, систему ценностей, систему взаимоотношений. Мы усваиваем это в возрасте до пяти лет.

Ведь известно, что человек к семи годам практически готов как характер, как природа, как бытие чистое. Он даже успевает проиграть все будущие сценарии своей жизни. Понаблюдайте за детьми, как они играют. Они все уже сыграли – как они женятся или выйдут замуж, какой семья будет, какую они карьеру сделают, как умрут. Я видел, как дети играют в похороны. Они проиграли уже всю свою жизнь наперед, и весь вопрос в том, какие сценарии им пришли в голову, как они окрашены, эти сценарии, и насколько жизнь будет подкреплять это или как-то все-таки давать возможность измениться.

Это фантастика, если непредвзято посмотреть, как они проигрывают всю свою будущую жизнь. Сразу видно, была ли мать матерью, была ли материнская любовь, это не важно, шла она от матери или от отца, была ли она, та материнская без размеров, без ограничений, без условий… Была ли отцовская любовь – не важно, от кого она шла – от отца, от матери, от дедушки, от бабушки, но отцовская, которая дает миру границы, которая учит делать во имя своих «хочу». От этого очень многое зависит. От структуры этой – да, конечно, но эта структура больше закладывает не столько основы социально-психологического мира, сколько эмоциональную структуру, то есть структуру души человека.

Спонтанность без любви – это дурь, расхлябанность. Так же как знание без любви – это просто смерть. Никаких границ.

Почему мы всегда говорим, что для формирования любой общности – от пары до коллектива – главную ценность имеют не идеи и даже не дела, а совместные переживания? Когда родители это забывают, они потом удивляются, почему между ними и их детьми отчуждение. У них не было совместных переживаний. «Я же все для тебя делал!» – «Ну и что? Ты это делал, тебе это было надо, ты так хотел себя проявить в качестве отца или матери. А мы с тобой что-нибудь вместе пережили?»

У меня были очень сложные отношения с моим отцом. Есть кусок совместных переживаний. Он нас с братом водил в детский сад, детский сад был около его работы. И рассказывал сказки, которые сам же сочинял. Это было совместное переживание. Весь символ любви к отцу для меня в этом кусочке. И в совместных переживаниях, связанных с тем, что он мне рассказывал про философию, – уже позднее, когда он не жил с нами.

Объединяет переживание, а не чувство. Чувство, поскольку это только Я, может возникнуть и исчезнуть. Переживание не исчезает. Ни одно переживание не исчезает. Почему мы говорим, что культура переживания – это и есть работа, переживание – это и есть работа души, в смысле творчества. Это и есть творчество души. И они никуда не исчезают. Они преобразуют нашу душевную суть.

Душа – это совокупность пережитого. Вот это и есть любовь. Чувство любви – это может быть жажда обладания. Или зависть, оформленная под любовь… Чувство – вещь приходяще-уходящая. А вот переживание – это уже точно никуда не денется: то, что совместно пережито, даже захочешь из себя выбросить – не выбросить.

Если рационализировать, то можно сказать, что переживание – это голос любви.

Меня спрашивают: пока человек находится в большой утробе, как он может встретиться с Отцом, если он находится в утробе и все воспринимает через Мать?

Он же воспринимает любовь Матери к Отцу. И ее счастье от того, что отец ее любит. Отсюда и возникает желание встретиться с Отцом. Может быть, это желание встретиться с Отцом и есть желание родиться, вот это, может, и есть духовный зов к рождению, к встрече с Отцом.

Отец нужен, это тот, у кого ты будешь спрашивать, что делать. И выполнять то, что он скажет. Нужна воля. Когда мы обращаемся к Богу – да будет воля Твоя! – мы обращаемся к Отцу. Нужна воля, нужен наказ, чтобы развить в себе это качество. Поэтому без Отца нет самоограничения, самодисциплины, самодеятельности.

Что такое каприз? Это реакция на нарушение первоначального блаженства, это раздражение по поводу задержки удовлетворения желания. И это очень тяжело. И для женщин это тяжело. Но особенно когда мужчина вырастает без отца, когда мать блокирует его так, когда он даже не встречает отца, не, как говорится, родного, а просто мужчину, который становится ему отцом, который ему отцовское-то начало закладывает. Он так и остается ребенком: «Дай, дай, дай, дай…» И в других женщинах ищет только мать, ничего не может дать, зато хорошо умеет взять. А есть и такие, которые могут только отдавать, а взять не могут – это ни плохо, ни хорошо, это разнообразно.

КРЕДО

Давайте попробуем еще раз, может быть, более обобщенно взглянуть на эту самую обыденную жизнь.

Есть такая знаменитая «Изумрудная скрижаль» Гермеса Трижды рожденного, великая заповедь: «Как внизу, так и вверху, как вверху, так и внизу». И есть высказывание Шанкары (индийского религиозного философа, реформатора индуизма) о том, что «нирвана – та же сансара, а сансара – та же нирвана». «Великий квадрат, – говорил Лао-Цзы (китайский философ, живший в IV-III в. до н. э. и считающийся основателем даосизма), – не имеет углов».

Эти три высказывания, на мой взгляд, об одном и том же. Мы привыкли располагать события, ценности, переживания, даже время своей жизни по вертикали. Мы легко, не задумываясь, говорим: «Это выше, это ниже, это более низко, это менее низко». Мы никогда не задумываемся над тем, что такой способ взаимоотношения со своей жизнью лишает нас всяких шансов на то, чтобы обнаружить единство жизни и бытия.

И даже сами эти выражения: «обыденная жизнь», «быт», «повседневность» – внутри себя содержат такой оттенок, как «печальная такая необходимость». Нечто вообще-то лишнее, не очень обязательное, «ну что поделаешь», как бы плата за мгновения взлетов, за те высокие откровения, за те прекрасные переживания, которые случаются иногда.

Когда начинаем вспоминать свою жизнь, максимум три месяца наберется не обыденных. Всякий «энтузиазм» чаще всего длится не больше трех месяцев. Всякий, в том числе влюбленность. Три дня, три недели, три месяца максимум. Три – это ритм нашего сознания.

Это такое свойство нашей психики – в ритме вальса. А остальное – дырки, дырки, дырки, не заполненные ничем, кроме этой самой повседневности, быта, обыденности, воистину без всякой экзотики. Если из десяти лет прожитой жизни я вспоминаю как нечто значимое – три месяца, то что я делал остальные девять лет и девять месяцев? Спал?

Жить всегда

Ведь самое главное – обыденная жизнь. Почему самое главное? Потому что просто ее почти нет, жизни-то, как оказывается. Мы о ней столько говорим, мы ее и так и сяк поворачиваем, и с точки зрения социальных канонов, концепций – столько наговорили… трансактный анализ, интертипные отношения, малые группы, соционика. А в чем соль? В том, как нам привиделось, приснилось…

Чего нам только ни приснится. Приснилась социодинамика, приснились интертипные отношения, приснился Игорь Николаевич Калинаускас вместе с Зигмундом Ивановичем Фрейдом… Ну и что? Пройдет десять лет, и, может быть, десять дней, кажущиеся такими важными сегодня, не войдут даже минутой в воспоминания. Великий квадрат воистину не имеет углов…

Поэтому, наверное, начинать-то надо с того, чтобы проснуться, как-то меньше спать, чтобы из десяти лет хотя бы пять запомнить.

Я иногда думаю о том, что мечта долго жить, быть вечно молодым возникает оттого, что люди не живут. Кажется, ну что там – прошло десять лет, вспоминаешь, ну три месяца… Это сколько надо, чтобы набрать десять лет настоящей жизни? Четыреста лет надо прожить, чтобы набралось десять лет бодрствования. Четыреста лет! Такой жизни.

Мне везло, мне вовремя попались вечные книги. Я как проснулся, это было в шесть лет, с тех пор помню все. Все было интересно, ничего не хочется вычеркнуть, вытеснить… А если строго говорить, то, конечно, только когда я встретил Учителя и доучился до того, что смог сделать пересмотр жизни, тогда я только вернул себе свою жизнь, в полном объеме…

Понимаете, тут совсем другое ощущение жизни. Просыпаешься утром и думаешь: господи, сегодня же инструкторы… Уже шесть часов вечера, а еще жить и жить, уже столько прожито. А народ есть – неделю прожил, кругом слышишь – ни у кого ничего не произошло, а у тебя уже… в этот понедельник была уже позапрошлая жизнь.

Все вспоминается притча, как Господь праведника предупредил, что в такой-то день и час будет отравлена река и люди сойдут с ума. Праведник выдолбил себе водохранилище в горах, запасся водой и в тот день и час смотрит – точно, люди все с ума посходили. Месяц пил свою воду, два месяца пил свою воду, три месяца… «энтузиазм» кончился. Он попил со всеми и сошел с ума, все забыл, стал как все…

В субботу с друзьями встречаешься, говорят: «Этой недели вообще нет, как в прошлую субботу расстались, так сегодня и встретились, в прошлую субботу – это было вчера».

Но если проснуться, то ты сможешь видеть сны других людей. Или быть психологом. В изначальном смысле слова «психология», то есть наука о душе.

Учитель мой, когда закончил МГУ, пришел к А. Н. Леонтьеву, говорит: «Профессор, я психологией заниматься хочу». Рассказывает ему свои идеи, которые он сейчас уже осуществляет в Нью-Йорке. Леонтьев слушал его, слушал и говорит: «Да, молодой человек, вы хотите заниматься психологией, то есть наукой о душе, но я ничего не могу предложить. Вот есть возрастная, эмоциональная, медицинская, а вот этого нет, извините». Какая там психология у спящего человека? Общие сны видит, мысли более или менее красиво оформлены…

Поэтому все, что я вам рассказал, – все это для меня субъективная истина, это все добыто, и осознано, и понято, но все это обретает настоящий смысл, настоящую полноту и, самое главное, конструктивность, позитивность, если преодолена патология обыденной жизни. Это патологическое представление о том, что жизнь можно разделить на обыденную и необыденную.

Жизнь: и смысл, и бытие

Нет никакой обыденной жизни и необыденной тоже. Есть эта жизнь. И другая есть… То есть говорят, что есть, но это потом, умрем – увидим. Сейчас-то никакой другой нет. Жизнь мы можем проспать, радуясь отдельным дням, часам, минутам. Можем создать целые большие теории, что все остальное – подготовка к вот этому Мгновению.

А можно жизнь прожить, это совсем другая история…

Когда я впервые узнал, что «Насреддин» означает «единственный» и что на Востоке считается, что Насреддин – это высочайшее духовное достижение, то есть супернасреддин, что даже Будде этого не удалось, – я почувствовал себя полным идиотом.

Я стал читать, перечитывать до последней притчи сказания, легенды про этого Ходжу, замечательную книжку Соловьева наизусть выучил. Читал. Чувствую, что придумываю, подгоняю сам себя под что-то там внутри меня, представление свое, а вот момента истины нет, настоящего.

Спасибо Мастеру, подсказал. Неоднократно вспоминаю, когда в ответ на такой вопрос, который даже произносить не надо было, просто кричало все вокруг, он сказал: «Жить надо!»

Но тут меня озадачило еще больше. А что мы, собственно говоря, здесь делаем? Мы же и так живем. Кто нас спрашивал – хотим мы, не хотим? И не так давно, строго говоря, совсем не так давно, вдруг сверкнуло, что таки да – надо жить.

Оказывается, самое трудное, и самое интересное, и самое загадочное, и самое таинственное, и самое духовное, и самое мистическое, и самое оккультное – все, что вы хотите, самое-самое-самое, – это жить.

Понятно, что Гермес действительно Трисмегист, трижды рожденный, он додумался, но решил так: «Ну что же, если я скажу просто: жить надо, – все смеяться будут в этом Древнем Египте во главе с фараоном». Думает: «Надо что-то такое задвинуть». Задвинул: «Как вверху, так и внизу, как внизу, так и вверху…» Назвал это «Изумрудная скрижаль» – как хочешь, так и понимай.

И Шанкара тоже сидел-сидел, мозговал-мозговал – ну как намекнуть-то? Он говорит: «Нирвана – та же сансара, сансара – та же нирвана». Ну вот, ребята, думайте, догадывайтесь, что я сказал…

Лучше всех, конечно, поступил Лао-Цзы, сидя задом наперед на буйволе… Он просто сказал: «Великий квадрат не имеет углов», по-простому, чтоб сразу понятно было.

Вот в чем парадокс. Что мы хотим, чего только мы ни хотим: и того хотим, и того хотим, – а жить-то мы, оказывается, не очень хотим. Вот жить долго – да, некоторые хотят, хотя не знают зачем. Нам так внедрили про эту обыденность и необыденность, про быт и не-быт. Знаете, какие книжки хорошие мы читали, там вообще никто не писает, не какает, не спит, не ест, а если ест, то что-то такое, чего не бывает в магазинах. И нам объяснили, что это концентрированная жизнь.

Нам так и хочется что-нибудь концентрированное, разведу водой – будет жизнь. Я думаю, что это и есть самое главное, чему есть смысл научиться, – жить. Чувствовать живую ткань жизни. Она присутствует везде, в любой форме, в любом мгновении.

Когда читаешь религиозные тексты, там вопрос: что есть благодать? Думаю, что вот это и есть – благодать, она здесь, всегда, чем бы ты ни занимался, в какую бы ситуацию ни попал. Я понимаю Шри Ауробиндо и Мать, они вообще бросили спать… Жалко даже на несколько часов перестать ощущать этот контакт с тканью жизни, это высшее наслаждение – сознания, души, тела, духа. Это та самая амброзия, пища богов, и она не где-то там, в другом времени и пространстве, она здесь…

Надо проснуться, проснуться так, как мы просыпаемся в те мгновения нашей жизни, которые никогда не забудем. У каждого есть что-то, что он никогда не забудет. У каждого есть это ощущение – вот я в это время жил! Я был! Я был вот эти полчаса, вот эти три дня, вот эту неделю, вот эту ночь…

Это неправда, что так нужно жить постоянно, это неправда, что только какой-то эмоциональный всплеск, какая-то вибрация в теле, какой-то зуд в голове обязателен, иначе этого ощущения не будет. Тогда йоги все – идиоты, когда говорят: «Гладь озера, зеркало, покой ума». Нет, это нужно для того, чтобы войти, слиться с этой живой тканью, ощутить эту благодать, ощутить вкус… И тогда мы можем поиграть в игру – обыденная жизнь, необыденная жизнь.

Мир совершенен, воистину, и мы совершенны, воистину. Человечество еще молодо. Вот эта вся структура социального наследования, так называемого воспитания, так называемого образования, вот это все несовершенно, еще молодо. Но во все времена, у всех народов по великому закону разброса появлялись свои Лао-Цзы, Гермес, Шанкара. Совсем недавно наш с вами соотечественник Вернадский, болея, во сне вдруг увидел свое предназначение…

А еще есть такая сказка «Конек-Горбунок», помните, как Иван там помолодел?.. Куда он прыгнул? В кипящую воду. В жизнь. А оттуда куда, что закрепителем было? Холодный котел смысла. И получился Иван-царевич. Проснулся мужик!

Действительно, есть смысл делать усилия в эту сторону, в сторону себя проснувшегося. Потому что совсем все по-другому становится: тайна смерти, возраст биологический и социальный, даже говорить страшно, что там открывается.

Почему живому так больно, почему?.. Иногда очень больно. Однако есть вещи, где самое аккуратное высказывание кажется очень грубым и ранящим ткань жизни. Душа, по-старинному чувствилище, – орган субтильный. Ей в этом грубом и во многом примитивном мире – трудно. О сокровенном трудно говорить, и больно, и одиноко, и какая-то странная усталость бывает, к этому надо привыкнуть… Лелеять себя какой-нибудь изысканной мотивацией, не сразу убирать всю вертикаль, а постепенно сближать небо с землей, верх и низ, сансару и нирвану. Как повезет, как получится, кого или что услышишь.

Но ведь и здорово! Здорово хотя бы потому, что ничего не надо забывать, ни сознательно, ни бессознательно. Здорово, потому что сам живой и вокруг все живое, что смысл открывается буквально во всем. Ну, если на другом языке сказать: «Бог во всем…», – открывается плотный, живой смысл всех этих знаменитых высказываний.

Нам иногда кажется, что то, к чему мы устремляемся, – это безусловно лучшее. Там отсекается все то, что каждый из нас считает неприятным, тяжелым, плохим и т.д., там все хорошее, идеальное, и тогда мы впадаем в заблуждение, за идеалами мы теряем чувство жизни, ее живой ткани, что часто приводит к обесцениванию того, чем живем в настоящем. «А дальше – пустота».

Будда, конечно, прав, когда приводит свои восемь заповедей о том, как избавиться от страданий. Имеется в виду: «Благородная истина, которая ведет к прекращению боли: это благородный восьмиступенный путь, а именно путь через честные намерения, верные цели, правдивые речи, справедливые действия, праведную жизнь, правильные усилия, истинную заботливость, полную сосредоточенность», но ведь не в том дело, чтобы избавиться от чего-то. Да, можно избавиться от страданий и попасть в нирвану, но потеряешь сансару, а она – та же самая нирвана. А нирвана – та же самая сансара. Дело ведь не в том, чтобы от чего-то избавиться, а в том, чтобы найти всему смысл, найти всему живое сопереживание…