Текст книги "Белый пиджак"

Автор книги: Игорь Гриньков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

ИГОРЬ ГРИНЬКОВ

БЕЛЫЙ ПИДЖАК

ИЛИ НАЗИДАТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

О ПАГУБНОМ ВЛИЯНИИ ЧРЕЗМЕРНОГО ВИНОПИТИЯ

(ПОВЕСТЬ)

ЭЛИСТА 2007

Градус падения,

или

отравленная молодость

В журнале «Теегин герл» («Свет в степи») впервые были опубликованы два произведения Игоря Гринькова – повесть «Белый пиджак» и рассказ «Люди из тени», объединенные одной злободневной темой, посвященной проблеме самого распространенного социального зла – алкоголизма и наркомании.

Повестью «Белый пиджак» И. Гриньков дебютировал на страницах журнала в прошлом году, и она сразу привлекла к себе внимание читателей своей открытостью, исповедальностью тона. Полное её название – «Белый пиджак, или Назидательная история о пагубном влиянии чрезмерного винопития». Белый пиджак... О нем автор говорит в начале своей повести, что «этот костюм нес на себе печать неотвратимого рока… стоило мне одеть его, как в тот же вечер я напивался вдрызг… Он являл собой символ того состояния, истоки которого надо было искать на заре молодости, когда я после школы отправился из степной столицы изучать медицину в один южный волжский город». И вот он, герой повести, молодой студент-медик, который попадает сначала под дурное влияние старшекурсников, а затем и закадычных друзей, в обществе которых постепенно отходит от своего основного занятия – учебы в институте, погружаясь шаг за шагом в алкогольный омут.

В повести подробно рассказывается, как за дружескими попойками и пирушками, за тягой к праздности герой постепенно теряет интерес к жизни, попадает в различные трагикомические ситуации, морально деградирует и,

в конце концов, к нему приходит неминуемая расплата: хроническая болезнь, страдание родных и близких, распад семьи. Лестница вниз очень глубока. И герой, бездумно опускаясь по ней с рюмочкой в руке, не заметил, как скоро оказался в трясине алкогольного болота.

В один из дней, страдая от похмельного синдрома, испытывая отвращение к себе, он поднимает взор к небу, пытаясь в форме кучевых облаков угадать свою дальнейшую судьбу. Но, к его ужасу, одно облако снова напоминает ему белый пиджак! Тот белый пиджак, мифический, роковой образ которого проходит через все повествование, являясь своего рода символом алкогольной биографии героя. Он подспудно очень боится его, этого кошмарного погребального савана всем его мечтам и надеждам о будущем. Не чуждый романтичности и здравого смысла, герой мог бы в этот момент сказать о себе: «Я ранен навылет шампанского пробкой, мне в ад уже выписана командировка». И герой ценой огромных усилий преодолевает это дьявольское наваждение. Алкоголь – не грех, а болезнь, которая лечится, – утверждает он своим волевым поступком. Повесть разрушает часть стереотипных и ложных представлений, связанных с воздействием алкоголя на организм человека.

Преодолеть душевное «повреждение» помогают ему, прежде всего, здравый смысл и критическое отношение к себе. Именно это ценное и редкое свойство человеческой натуры – критическое отношение к себе – не было окончательно сломлено алкоголем и оказалось его нравственной опорой в тот момент, когда он очутился на краю пропасти…

Что такое алкоголь, знает каждый взрослый человек. И неслучайно повесть привлекла внимание многих читателей, не оставила равнодушными своими точными наблюдениями и созвучными переживаниями, достоверным описанием социально-психологических и даже медицинских аспектов этого грозного и коварного недуга.

Мастерство Игоря Гринькова как прозаика заключается в том, что он может свои мысли облечь в образную и выпуклую форму. Его проза привлекает сочетанием динамичности повествования с тонкой психологичностью.

Для чего написана повесть «Белый пиджак»? Автор указывает причины, которые побудили его взяться за перо и написать, по его словам, «эту личностную, почти автобиографическую повесть». О самом главном своем побуждении он говорит: «…пока существует возможность остановить на краю пропасти хотя бы одну людскую пропадающую душу, это надо делать обязательно».

«Нельзя уже в наше время говорить, что питьё или непитьё вина есть дело частное…, – убеждал еще Лев Толстой. – … Употребление вина или воздержание от него в наше время не частное дело, а дело общее…» И автор в финале своей повести показывает, что умение жить трезво – это очень и очень не простое умение. Его произведения дороги и этим стремлением достучаться к нам, донести свой выстраданный горький опыт, обретенный в беде, когда человек, в силу обстоятельств и слабоволия, был сам себе злейшим врагом. В этом и есть воспитующая сила этих вещей, созданных на основе беспощадной правды. И повесть «Белый пиджак», и рассказ «Люди из тени» написаны в довольно жесткой реалистичной манере, в которых факты и выводы диктуют писателю использование принципа открытости – важнейшего художественно-конструктивного принципа. Он позволяет автору вынести на суд читателя изломанные человеческие судьбы, и открыто, на его глазах, говорить о самой трудной проблеме публично, искать на нее ответы. Именно это способствует раскрытию трагизма личности.

Не бояться правды, быть предельно честным – кредо писателя Игоря Гринькова. Однако, как бы ни был мрачен мир его повествований, прозе Игоря Гринькова присущи легкий стиль, всепроникающая ирония, бережное отношение ко всякой мелкой детали.

Герой рассказа «Люди из тени», учащийся СПТУ Басан, любопытства ради пробует наркотик и оказывается в страшном Зазеркалье. «Приобщение Басана к наркотикам, – пишет автор, – началось банально. В один из летних вечеров он с группой ребят сидел на скамеечке разрушенной беседки; курили, болтали ни о чем. К ним подошел микрорайоновский взрослый мужчина Очир, из блатных, которого уважали все местные пацаны.

– «План» не хотите попробовать? Настоящий, чуйский. «Заторчите» сразу. И протянул набитую анашой, угольком тлеющую папиросу, которую пустили по кругу…» Вот так к Басану пришла беда. Юноша стал воровать из дома вещи, чтобы заработать на очередную дозу; отец, узнав о пагубном пристрастии сына, о том, что он разоряет семью, выставил его за дверь. Пристанищем Басана становится убогий и ужасный наркопритон. И в этом аду у него появляется лучик надежды: он встречает девушку Машу. Тоже наркоманку. Они полюбили друг друга, стали мечтать о будущем. Но, как выясняется, их обоюдной страстью было смертельное зелье, которое уже полностью овладело ими. Радужным мечтам молодых людей о счастливой жизни не суждено было сбыться – Басан умирает от передозировки. Такова фабула рассказа, финал которого трагичен.

Сказано было: незанятый ум – мастерская для дьявола!

«Находи и занимайся полезным делом, – внушает нам Игорь Гриньков, – думай о деле, созидай, трудись, особенно, когда молод!» И этот его взволнованный призыв важен для всех нас, ибо будущее наше зависит от нравственного и физического здоровья подрастающего поколения.

Эрдни Эльдышев,

председатель Союза писателей Калмыкии.

Комментарий специалиста

Не так часто в жизни происходят события, которые не только остаются в жизни, но и кардинально меняют как самого человека, так и наше представление о нем. Недавно случилось именно такое событие: мой коллега, один из лучших специалистов республики в области судебной медицины Игорь Гриньков написал свою первую книгу. Затем появилась вторая, а спустя некоторое время в журнале «Теегин герл» была опубликована совершенно незаурядная повесть «Белый пиджак».

Именно эта повесть привлекла мое внимание не только как почитателя литературного таланта Гринькова, но и как специалиста, врача-психиатра-нарколога. Повесть написана настолько реалистично, что мне очень живо представлялось все происходящее в жизни героя: студенческая молодость, становление его как врача-специалиста, личная жизнь с ее радостями и огорчениями.

Все события в повести описаны неторопливо, если не сказать, обстоятельно, с каждой новой страницей все больше и больше понимаешь, что автор не только с большой ироний описывает хронику событий, он их заново переживает вместе со своим героем.

Сначала он очень беззаботно относится к формирующемуся болезненному пристрастию к алкоголю: он молод, любит женщин, музыку и свою профессию. У него много друзей, и алкоголь входит в его жизнь незаметно и совершенно естественно, алкоголь – пока еще не способ достижения самого состояния опьянения, он – способ «душевного общения, помощник при решении трудных вопросов, а также верный спутник веселого времяпрепровождения».

Здесь и далее описывается коварнейшее свойство алкоголя: помогая молодому человеку менее болезненно реагировать на жизненные трудности, снимая нервное напряжение, стирая границы между людьми разного возраста и облегчая общение с противоположным полом, алкоголь становится первостепенным по значению в иерархии жизненных ценностей и постепенно отодвигает на второй план саму жизнь с ее реалиями. И, хотя, в конце концов, алкоголь становится трагедией для многих друзей героя, сам он мучительно долго идет к пониманию того, что его жизнь «благодаря» алкоголю не только расцвечена в радужные краски и наполнена музыкой юности; жизнь с алкоголем – это драки и потеря друзей, непонимание близких и коллег, это вечное похмелье: головная боль по утрам, дрожь и дискомфорт в теле и тяга к алкоголю.

Именно медицинская сторона алкогольной болезни описана очень достоверно: постепенно развивающаяся болезненная зависимость к алкоголю не только переплетается с событиями в жизни, но все больше и больше влияет на ход жизни, периодически – во время запоев – вытесняя все, чем живет и чем симпатичен герой.

Я не буду отдельно останавливаться на той части повести, где описаны методы лечения больных алкоголизмом в годы становления наркологии, скажу только – нет ничего надуманного, ни капли литературного вымысла; не буду оценивать путь героя к осознанию того, что пристрастие к алкоголю – не привычка, а страшная болезнь, с которой необходимо бороться, прежде всего, самому пациенту, все остальное – помощь врачей, друзей и близких – вторично и только «абсолютная трезвость позволит тебе выкарабкаться из алкогольного болота».

Самого главного, ради чего, я считаю, и была задумана эта повесть, автор добился: его герой-алкоголик мне не противен и не неприятен, и, несмотря на болезнь, он остается умным, образованным человеком, прекрасно осознающим свои недостатки и стремящимся их преодолеть благодаря воспитанию и высокому уровню интеллекта.

Эта повесть, я думаю, дает надежду многим моим пациентам на выздоровление, на желание преодолеть болезнь, а молодых читателей, очень хочется на это надеяться, «Белый пиджак» предостережет от многих жизненных ошибок.

Елена Бадмаева, врач-психиатр-нарколог

“In vina veritas”

«ИСТИНА В ВИНЕ»

(древняя латинская поговорка)

«ЛУЧШЕ ПИТЬ И ВЕСЕЛЫХ КРАСАВИЦ ЛАСКАТЬ,

ЧЕМ В ПОСТАХ И МОЛИТВАХ СПАСЕНЬЯ ИСКАТЬ.

ЕСЛИ МЕСТО В АДУ ДЛЯ ВЛЮБЛЕННЫХ И ПЬЯНИЦ,

ТО КОГО ЖЕ ПРИКАЖЕТЕ В РАЙ ДОПУСКАТЬ?»

(Омар Хайям)

«ПЬЯНИЦ НЕ ЛЮБЛЮ,

ТРЕЗВЕННИКАМ НЕ ДОВЕРЯЮ»

(Максим Горький)

«ПЬЯНСТВО ЕСТЬ УПРАЖНЕНИЕ

В БЕЗУМСТВЕ»

(Пифагор Самосский)

ГЛАВА I

На экзамене по политэкономии (был

такой предмет в советское время).

Профессор : «Скажите, что наша

страна в основном импортирует

из Индии?».

Студент тупо морщит лоб и пытается

мыслить.

Профессор задает наводящий вопрос:

«Ну, что Вы по обыкновению пьете по

утрам?».

Студент: «Рассол, что ли?».

Это повествование следует начать с того момента, когда завершилось мое почти двухгодичное хождение во Власть. За это время я успел увидеть краешек этой самой Власти изнутри, что весьма расширило мой кругозор, да обзавелся двумя-тремя представительскими костюмами, среди которых мне особенно нравился белый костюм в стиле «тропикл». Облачение в это белоснежное произведение портняжного искусства всегда сопровождалось неуловимыми ассоциациями, среди которых присутствовали легкий бриз, покачивающий разлапистые пальмовые ветви, поскрипывающий под мягкими подошвами мокасин от «Гуччи» чистый прибрежный песок, фосфоресцирующее теплое южное море, лоснящиеся от пота смуглые животы и бедра мулаток, извивающихся в пароксизмах самбы.

Но этот костюм нес на себе печать неотвратимого Рока. Не будем считать пять единичных случаев, когда он был одеваем по нужным поводам и благополучно возвращался через какое-то время на вешалку в шкаф, выполнив свою облагораживающую функцию, представив своего хозяина в роли элегантного бонвивана – баловня жизни, плейбоя и жуира. Все остальные случаи заканчивались удручающее однообразно: стоило мне одеть его, как в тот же вечер я напивался вдрызг, и наутро, наряду с тягостным похмельным синдромом, на прикроватном стуле в скомканном виде лежало нечто жалкое и грязное – вещественное доказательство моих свинских наклонностей и прямой укор непотребному поведению.

Уже после первого такого выхода в свет были безнадежно порваны брюки, не подлежащие никакой реставрации, и хоть от костюма осталась только половина – пиджак, проблема не сократилась наполовину, положение вещей от этого нисколько не изменилось. Белый пиджак стал одноразовым предметом одежды, и вписался в стереотип следующих действий: вечернее облачение, уже без «неуловимых ассоциаций» – крутая пьянка с провалами в памяти – мучительное утреннее пробуждение с отчаянным созерцанием уделанной до неузнаваемости вещи, на которой, кроме винных пятен и обильных загрязнений, можно было увидеть и кровь, и сажу, и губную помаду – ритуальное посещение «немецкой химчистки» в центре города. Только там могли восстановить первоначальный вид проклятого пиджака.

С другой одеждой подобные казусы, конечно, тоже иногда случались, но не в обязательном порядке, а заколдованный белый пиджак прочно вписался именно в такой, не поддающийся коррекции, замкнутый круг. Я суеверно стал опасаться натягивать его на свои плечи, но когда такое время от времени случалось, все повторялось по однажды уже запущенной программе.

Конечно, никакого ореола мистики вокруг белого пиджака не имелось. Он являл собой символ того состояния, истоки которого надо было искать на заре молодости, когда я после школы отправился из степной столицы изучать медицину в один южный волжский город.

Anamnez morbi (история болезни – мед.) начиналась там. Мне, что называется, повезло. Поступив в институт, я, зеленый салага и неиспорченный провинциал, был поселен в общежитие в одну комнату с третьекурсниками, людьми солидными и опытными, сразу взявшими меня под свою опеку и начавшими активно приобщать к истинным ценностям студенческой жизни. В иерархии этих ценностей на одном из первых мест стоял алкоголь, но не как вульгарный спирт этиловый плюс вода, а как средство душевного общения, помощник при решении трудных вопросов и способ для снятия напряжений, связанных с учебой, а также как верный спутник веселого времяпровождения: вечеринок с девушками, прослушивания дефицитных музыкальных записей и прочее. Я оказался способным учеником.

Сокурсницы моих сожителей по общаге, девицы уже повидавшие всякие виды, умиленные наивным провинциализмом новичка, быстренько стряхнули пыльцу девственности с моих невинных чресел. Так что, к концу первого года обучения «курс молодого бойца» я успешно усвоил с помощью моих друзей-наставников.

Должен признаться, что разлагающее действие алкоголя проявилось не сразу. Обычно поутру, после попойки я бодро вставал с постели, не испытывая никакого дискомфорта и спускался в буфет на первом этаже, где завтракал с завидным аппетитом, покуда мои соседи по комнате томно валялись в смятых постелях, не имея сил для лишних движений. Они заметно оживлялись, когда я возвращался из буфета, прихватив специально для них свежего «Жигулевского» пива. Проурчав что-то удовлетворенно-нечленораздельное, они жадно припадали к горлышкам пивных бутылок, издавая при этом такие звуки, как будто испытывали оргазм.

Спасительный рвотный рефлекс еще действовал, и по ночам, после обильных возлияний с перебором, я подолгу «стращал» унитаз в общежитейском туалете, избавляясь не только от излишков выпитого, но и от содержимого желчных протоков. Процедура была бесконечной, изнурительной и постыдной, но, не понимая, что это нормальная защитная реакция здорового организма, я мечтал побыстрее избавиться от этого недостатка, чтобы стать настоящим стойким мужчиной, как мои соседи-опекуны.

Не оказалось рядом умного, авторитетного человека, который сказал бы:

«Чувак, что ты с собой делаешь? Ты не успеешь даже глазом моргнуть, как втянешься в это дело окончательно и бесповоротно, и потом тебе будет очень трудно!»

Время начала моей студенческой жизни совпало с расцветом всесоюзного пьянства, когда трезвый человек в компании воспринимался с большим подозрением: это мог быть или безнадежно больной, или провокатор.

Вино продавалось повсюду: почти во всех продуктовых магазинах стояли так называемые «конуса» или «соски», вместительные стеклянные колбы, в которых на выбор, на разлив продавалось несколько сортов сухого и крепленого вина; к стакану прилагалась липкая конфетка на закуску. Должен для объективности заметить, что даже ординарные вина того времени, вроде портвейна «Кавказ», «17», «33», «777» и «Портвейна розового», по сравнению с нынешними опасными для жизни спиртными напитками, казались нектаром; это были натуральные крепленые виноградные вина годичной выдержки, хотя далеко и не являлись портвейнами, как таковыми. Про марочные («херес», «мадеру», «Токай» и другие) говорить вообще не стоило – это были шедевры винокуренных заводов, качественные, относительно дешевые, а, стало быть, доступные для кармана нашего брата-студента. Водку, да и вообще крепкие напитки, я тогда еще не любил: виски напоминал мне самогон не самой лучшей возгонки, можжевеловая водка – джин венгерского производства с корабликом на ядовито-синей этикетке – изделие парфюмерной промышленности. И немудрено, его надо было добавлять в коктейли в определенной дозировке, мы же глушили его гранеными стаканами.

На каждом шагу попадались заведения, которые назывались очень понятно и аппетитно: «рюмочная», «закусочная», «паштетная», «чебуречная» и так далее – не в пример нынешним названиям с претензией на американо-европейский стандарт. Тогда к рюмке пшеничной подавался ломоть истекающего жарким соком расстегая либо бутерброд с килькой пряного посола с налипшими к ее тугим серебристым бокам кусочками лаврового листа и мелкими зернышками пахучего кориандра, нынче – к водке, благоухающей нефтепродуктами, химической лабораторией или магазином лакокрасочных изделий, предлагают несъедобную сосиску в тесте. Зазывно и гостеприимно перед вами распахивались двери многочисленных пивных, стационарных и павильонов-шалманов, где к прохладному, пенистому пиву подавался не какой-нибудь эрзац в виде соленых сухариков или орешков, а настоящая волжская вобла, янтарная и полупрозрачная на просвет, с тонкими красноватыми прожилками сосудов, пронизывающими сочную рыбную мякоть. Для любителей имелась «сушка» – пересушенная, твердокаменная мелкая плотва, нестандартная воблешка и красноперка.

Разгул питейного демократизма достигал такого масштаба, что даже в институтском буфете свободно продавалось пиво, и в перерывах между лекциями можно было увидеть такую картину: преподаватель, примостившись на углу столика, поедал свою булочку с кефиром, а за соседним столом, сгрудившись, сидели студенты его курса, расставив локти среди стаканов, бутылок, рыбьих костей и чешуи…

Единственное, что нарушало романтизм приема вина, было наличие рвотного рефлекса, но он исчез довольно быстро, чуть более чем за полгода, а отсутствие похмельного синдрома создавало иллюзию, что эта беда меня никогда не коснется.

Но сколько бы веревочке не виться… Однажды утром я проснулся с мучительной острой головой болью, сопровождавшей меня весь день. Накануне мы праздновали день рождения одного капитана или шкипера небольшого судна, большого приятеля моего закадычного друга. Навигация на Волге еще не началась, и посудина, на которой отмечался юбилей, была пришвартована к дебаркадеру и вросла в прибрежный лед, на котором темнели опасные обширные полыньи. Я, вообще, удивляюсь, как в ту ночь никто из нас, гостей, не вывалился за борт, учитывая то упоительное состояние, в котором поголовно находились все участники торжества.

Но вернемся к головной боли. Это была даже не боль, а какое-то сверло, вставленное в голову и постоянно терзающее мозг. Кроме сверла, в висках плескался расплавленный свинец, а в затылке методично стучали молоточки, дробь которых усиливалась при любом, даже осторожном повороте головы. Моих старших товарищей в общежитии не было; в связи с каким-то предпраздничным днем они разъехались по домам. Так что, дать дельный совет было некому. Я пробовал прогуливаться по улицам города в надежде, что променад на свежем воздухе как-то облегчит страдания, ложился в постель, но головная боль преследовала меня неотступно, словно тень в яркую солнечную погоду. Самое интересное, что мне даже в голову не приходило, что подобное можно лечить подобным (принцип гомеопатии), а по-народному – клин клином вышибают.

Вечер застал меня одного, скрюченного в постели, в сумеречной комнате, за окнами которой постепенно безрадостно меркли отблески красного заката. Внезапно в комнату без стука ввалился однокурсник Боб (Борис) Белов, по обе руки которого находились, как пристегнутые, две красавицы – студентки Рыбвтуза. Кроме барышень, у Боба под мышкой торчал конверт пластинки популярной в наше время австралийской рок-группы “Bee Gees” чехословацкого производства и две бутылки портвейна. Минут через пять после выпитого стакана вина, под балладу “Holiday” и щебет милых девушек, я почувствовал, что моя дневная болезнь исчезла и растворилась, как летний сон, а всем моим существом овладело наслаждение, сродни нирване, разлившееся по каждой клеточке организма.

Из этого был сделан совершенно неправильный, глубоко ошибочный вывод о том, что утром здоровье не только можно, но просто необходимо обязательно поправить. Причем, речь тогда еще не шла о дозе спиртного, как о необходимом реанимационном мероприятии ради спасения жизни. Так были незаметно сделаны два роковых шага: я лишился защитного рвотного рефлекса, и сделал легкую опохмелку непременным условием начала следующего дня после принятого накануне…

Сосредоточием вечерней и ночной жизни молодежи города, кроме танцплощадок, парков культуры и отдыха и набережной, был «Брод» (производное от нью-йоркского Бродвея) – небольшой «аппендикс» на одной из центральных улиц, по правой стороне которой тянулся тенистый парк. Поверх высоких крон деревьев виднелись верхушки куполов древнего Кремля (с центральной колокольни, по преданию, беспредельщик-ушкуйник и любимый герой русского фольклора Стенька Разин живьем бросал о земь строптивых бояр), а по другую сторону сияли неоновыми огнями различные питейные заведения, куда можно было всегда заскочить на пару минут и у мокрой буфетной стойки пропустить сотку на скорую руку. Подозреваю, что в любом маломальском российском городе имелся свой «Бродвей», причем, именно под таким названием. Этот участок улицы был закрыт для автомобильного движения, и толпы молодых людей и подростков слонялись без всякой видимой цели прямо по проезжей части и по тротуарам с одного конца Брода до другого. Но эта на первый взгляд бессмысленная толчея до полуночного часа была наполнена глубоким социальным содержанием. На этом месте можно было непременно встретить нужного человека или группу людей, что при отсутствии в те времена сотовых телефонов, являлось очень важным коммуникационным средством; познакомиться с девушкой; договориться с приятелями о дальнейшем продолжении вечера или уже ночи и прочее.

Народ здесь собирался разный. Было много студентов и просто праздно шатающейся публики; выпивохи со всех близлежащих околотков слетались сюда, как мухи на продукт метаболизма; тусовалась фарца с виниловыми пластинками и шмотьем в спортивных сумках; опасными рядами двигались блатные, одетые в неизменные кепки и домашние шлепанцы; прислонившись к литой чугунной ограде парка, культивировали небрежные позы местные «бродовские» знаменитости. Злые языки указывали на некоторых девиц, которые, якобы, продавали свою любовь за деньги, но, поскольку денег у нас все равно не было, нам приходилось общаться с теми, кто шел на контакт из любви к самому процессу.

Как-то случайно я услышал разговор, происходивший между тремя сорокалетними мужчинами на углу закусочной. Один из них, с заметным оживлением и предвкушением приятного, доверительно сообщал приятелям:

«Мама приготовила уточку с демьянками, и дала мне на соточку «Стрелецкой», чтобы я выпил перед ужином».

Друзья с завистью смотрели на товарища-холостяка; на такой кошт от своих жен они вряд ли могли рассчитывать.

Мы частенько фланировали по Броду, а в теплое время года делали это практически ежевечерне. Во-первых, такая прогулка просто доставляла удовольствие, во-вторых, вкупе с алкоголем, выветривала из ноздрей стойкий запах формалина после посещения анатомички.

Кстати, кафедра нормальной анатомии находилась совсем неподалеку от Брода и размещалась в старом корпусе института, которое до Революции 1917 года и воцарения Совдепии принадлежало армянской духовной семинарии. Нас, студентов-первокурсников, разбивали на группы из трех-четырех человека, и мы должны были препарировать какую-нибудь законсервированную в растворе формалина конечность умершего: например, содрав задубевшую шкуру, удалив подкожно-жировой слой и фасции, выделить нервно-сосудистый пучок, обозначив аккуратной биркой каждое анатомическое образование.

Но прежде, чем приступить к творчеству, предстояло спуститься в подвал-преисподнюю анатомички и выбрать себе нужный для работы объект. В бетонный пол подвала был вмурован огромный чан, наполненный едким вонючим раствором формалина, от которого сразу начинало течь из глаз, носа, моментально возникал сухой надсадный кашель. Но то, что вам предстояло увидеть в дальнейшем, не предназначалось для слабонервных; по этой причине некоторые студенты оставили учебу. Над гладью адовой жидкости возвышались какие-то непонятные предметы. Присмотревшись повнимательнее, вы обнаруживали, что это могла быть голова, спина, согнутая в локте рука или другие части плавающих в растворе бренных тел бесхозных бомжей, предназначенных для научных целей; хоть какая-то польза по окончании жизни.

Простерилизованные неразбавленным спиртом санитары грубо и равнодушно подцепляли баграми с крючьями первое попавшееся на глаза тело, зафиксированное консервантом в самой неестественной позе, будто закоченевшее на морозе, ловко выдергивали его из формалина на дощатый помост, перекладывали на каталку; остальное предстояло делать студентам…

В нашей комнате на 2-м этаже постоянно творились всяческие безобразия. Однажды какая-то психопатка по-пьяни пожелала сигануть в окно. Оконная рама вместе со стеклом со страшным звоном и грохотом разбилась, ударившись об асфальт, к великому чуду не травмировав никого из проходивших внизу людей. Ловкий Калмыков, один из наших жильцов, в последний момент ухватил психопатку за ногу, не дав свершиться суициду. Тем не менее, народу в комнату, включая коменданта и членов совета общежития, набежало несметное количество. Лишь благодаря дипломатическому таланту Дэви (в миру Слава Денисенко), удалось погасить этот конфликт.

В другой раз любознательный Калмыков решил путем эксперимента установить, сколько воды вмещает презерватив. Удостоверившись, что – ровно одно ведро, он мог бы на этом вполне удовлетворить свое любопытство. Но, как выяснилось, водка полностью лишает человека мыслительных способностей, и Калмыков выбросил раздувшийся презерватив в окно, со смехом наблюдая, как он взорвался у ног приличного прохожего гражданина в шляпе, окатив его водой от носков ботинок до самой шляпы. Возмущенный гражданин вошел в общежитие, но так и не смог выяснить, из какой комнаты метнули этот нетрадиционный предмет. Нашкодивший Калмыков, запер изнутри дверь на ключ, и мы, затаившись, не откликались на стук в дверь, изображая свое полное отсутствие в помещении.

Мы постоянно пребывали на острие всяких конфликтных ситуаций, которые возникали, разумеется, не без присутствия алкоголя.

Как-то, спокойно ужиная в шашлычной «Арарат», я, переполненный пивом, решил справить малую нужду и удалился в туалет. Друзья мои оставались за столиком. Закончив дело, я открыл дверь кабинки и увидел стоящего перед собой стеклянного от водки и обдолбленного «планом» урку в кепке и домашних шлепанцах (такая у них была мода), который держал на уровне живота вилку, явно намереваясь причинить мне тяжкий вред здоровью посредством протыкания зубьями вилки передней брюшной стенки. Мне это очень не понравилось. Друзья были далеко, а зубцы вилки торчали в каких-то двух-трех сантиметрах от тела. Наверное, инстинкт самосохранения сработал (ведь по природе я совершенно мирный человек): резким ударом головы я врезал урку по сопатке-переносице, отчего тот упал навзничь, приложившись затылком своей бестолковки к противоположной стенке, и тихо замер. У меня даже мелькнула мысль: «Вот так, наверное, и убивают человека?…». Но это не помешало мне перешагнуть через распростертого на заплеванном кафеле пола блатного, пройти в пивной зал и предупредить товарищей, что банкет следует потихоньку сворачивать, пока друзья урки не подняли кипешь.

После этого случая у меня с неделю болел лоб, и зрела умная и правильная мысль, что пьянка до добра не доведет. Жаль, что вызревавшая мысль так и не дала тогда плодов.

В другой раз мои друзья поздней ночью решили подарить своим девушкам по охапке цветов. Где их взять в такое позднее время, ни у кого не вызывало вопроса: конечно, на Главной площади, на которой среди роскошных клумб и фонтанов высилась бронзовая фигура Вождя гегемона всех стран с распростертой вдаль дланью, сурово взирающего не непутевых студентов, копошащихся внизу. Трое из наших по-пластунски утюжили клумбы, набивая перевязанные узлами рубахи разноцветными, ароматными, слегка влажными цветами; остальные стояли на васере. Если бы в ту минуту нас застукала и загребла милиция, то… прощай институт, карьера медика, белые халаты, черные сибиреязвенные карбункулы, бледные спирохеты, красные кресты и полумесяцы! Но планида была к нам тогда благосклонна…

Холерное лето 1970 года наша институтская группа встретила в разгар трудового семестра на бахчевой стоянке колхоза имени то ли «Знамя Ильича», то ли «Заветы Ильича», посреди бескрайних арбузных плантаций.