Текст книги "Белый пиджак"

Автор книги: Игорь Гриньков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Возможное понижение содержания алкогольдегидрогеназы и АлДГ2 у русских, как следствие татаро-монгольского ига, всего лишь моя личная рабочая версия, если хотите, посильный вклад в новую науку – алкоголеведение. Эта гипотеза, несомненно, нуждается в тщательной проверке, потому что явного повышения уровня этих чудесных ферментов в организмах представителей бывшего древнего супротивника, а ныне – братского народа, почему-то не особо заметно.

Уже с 1474 года в России вводится государственная, читай – царская, монополия на производство и продажу хлебного вина – водки, а также меда, пива и немецкого шнапса. Начиная с этого периода, красномордые целовальники-кабатчики становятся прямыми посредниками между спивающимся населением, несущим последнюю копейку в питейный дом, и государевой казной, которая от монопольной продажи водки наполнялась от 30% до более чем 50%.

Полагаю, что вполне уместно посмотреть с другой точки зрения и на эпоху Петра I, которую большинство историков оценивает как прорыв России из дикости и азиатского варварства в цивилизацию. А если встречаются более умеренные оценки, то, все равно, они несут знак плюс. А, между тем, вытащивший за уши «неумытую, восточную, лапотную» Россию в благочестивую Европу, прозванный в народе Антихристом, страдающий падучей-эпилепсией Петр, был еще и неумеренным потребителем спиртного, выпивающим в иной день до 30-ти стаканов вина, доходящим порой до приступов бесноватости. Это не очень вяжется с каноническим обликом созидателя-строителя, полководца и реформатора, но такова исподняя часть царской мантии. Он и сподвижников своих заставлял пить вровень с его Императорским Величеством, а такую нагрузку выдерживали немногие.

В период Северной войны Российское государство получало наивысшие прибыли от продажи водки внутри страны. Напомним, что в то время ведро «казенного вина» стоило один рубль. За этот же рубль можно было купить лошадь, а корову – за полтинник.

Заложив в гнилых болотах Финского залива северную столицу, Петр I сразу же после ее первоначального заселения в знак своего правление первым казенным заведением открыл кабак, что весьма символично. Место, на котором был построен Санктъ-Петерсбурх, во всех отношениях нельзя назвать самым удачным. Сдается мне, что могло быть и так: нетрезвый Государь, велев остановить коляску и обозрев мутным взором тряские, хмурые окрестности, просто ткнул тростью в топкую, зыбкую хлюпь и молвил:

«Здесь будет город заложен!»

И заложили. На костях десятков тысяч крепостных мужиков, которые, правда, прежде чем умереть от лихорадки, чахотки и цинги, ежедневно получали по чарке водки «для сугреву».

Просвещенная покровительница искусств Екатерина II, в конце 18-го века, всячески поощряла пьянство, любя повторять:

«Пьяным народом легче управлять».

При ней водочные доходы составляли треть государственного бюджета.

Возведенный в ранг святого только за свою мученическую смерть Николай II, в жизни бездарный, никудышный правитель и горький пьяница-тихушник, с большим рвением разгонял Общества трезвости, чем кружки социалистов-революционеров, видимо, полагая, что трезвые люди представляют для Империи куда более серьезную опасность, нежели смутьяны и бунтовщики, вознамерившиеся «построить новый мир». Зато доходы от продажи водки достигли при нем более половины всех поступлений в казну. Чем закончилась эта бесовская политика царя, нам всем хорошо известно, свержением самого Николая, его гибелью и революцией.

Первая мировая война, революция, последовавшая за ней гражданская резня, Великая Отечественная война 1941-1945 годов унесли в могилу десятки миллионов россиян, резко ослабив полноценный генофонд нации. Погибали, как правило, всегда лучшие. А у калмыков своя дополнительная беда – высылка всего народа в Сибирь с 1943 года по 1957 год; 13 лет долгой лютой ссылки. Массовая коллективизация и жестокое раскулачивание привели к тому, что огромный пласт крестьянства (счет тоже идет на миллионы), наиболее трудолюбивого и предприимчивого, был снят большевистскими вилами и выброшен на погибель и разорение. После чего на селе осталась деревенская беднота, в среде которой было немало босяков и голытьбы, чуравшихся труда до седьмого пота, но любивших погулять и выпить под гармошку. Послевоенная помощь кадрами национальным окраинам, Союзным республикам, куда направлялись самые квалифицированные специалисты: учителя, врачи, инженеры, рабочие. Расцвет всеобщего пьянства при Генеральном секретаре КПСС дорогом Леониде Ильиче Брежневе, которому приписывают знаменательную фразу: «Хто не п’х, той або хворий, або падлюка».

Эти и другие события просто практически полностью «вычистили» из Центральной России нормальное, полноценное население, особенно мужское.

Вы бывали когда-нибудь в российской глубинке, например, в заштатном городке Моршанске, где, кстати, до перестройки выпускались лучшие в Советском Союзе сигареты без фильтра «Прима»? Там вы с удивлением обнаружите людей совершенно неизвестной расы: мелкорослых мужичков с обезьяноподобными амимичными лицами, пустыми, омертвелыми глазами под нависшими надбровьями, с признаками явного вырождения во всем облике, одетых в резиновые или кирзовые сапоги и стеганые засаленные ватники. Как они не похожи на «народ-богоносец», о котором очень любит разглагольствовать господин Проханов с компанией! Это искусственно выведенная раса, результат особой селекции с применением водки и следствие мудрых деяний многих наших правителей…

Приступив к трудовой деятельности, я сразу столкнулся с очень существенной проблемой: как совместить выпивку и опохмеление на следующее утро с работой, без ущерба для последней. В институте все было гораздо проще. Там можно было явиться на лекции слегка подшофе, в большой аудитории, заполненной массой студентов, ты был незаметен; в крайнем случае, пропустить день-другой, а потом отработать семинарские занятия. В новой жизни это категорически исключалось, существовал его Величество КЗОТ. Вот тогда началась выработка изощренных систем, позволяющих совместить и то, и другое, попыток, как сказано в известной поговорке: «Запрячь в одну повозку быка и трепетную лань».

Очень многие из сильно пьющих и одновременно работающих людей изобретают свои индивидуальные системы пития, которые, по их мнению, не должны позволить выпивке отражаться слишком явно на их служебных обязанностях и не дать ей возможность перерасти в разнузданное пьянство. Некоторым удается довольно длительный период работать и выпивать в рамках разработанных систем, но самообман все равно, рано или поздно, сводит на нет все усилия. У меня был друг из Минска, математик по специальности, который создал на основании сложнейших расчетов математическую модель своей собственной системы, но научная концепция лопнула, не в силах конкурировать с живой природой.

Я говорю в данном случае не о тех нормальных людях, кто выпивает периодически, по праздникам, не вредя своему здоровью и успехам на службе, а о тех, у кого имеется болезненное пристрастие к алкоголю, то есть, об индивидах, страдающих алкоголизмом.

Вообще-то, в российском народе сложилось своеобразное представление об алкоголиках. В глазах большинства – это те тилипающиеся и в жар, и в холод на углах магазинов смурные субъекты, денно и нощно сшибающие у прохожих рубли на покупку «народной» водки – «паленки» – безакцизки, вконец опустившиеся бродяги без крова над головой, собирающие бутылки, или бездыханно лежащие поперек тротуара в луже собственной мочи личности. Это, конечно, крайности пьянства, жизнь куда разнообразнее. Бросаются в глаза также запойные господа-товарищи, творящие во время алкогольных срывов черт те знает что: клубок скандалов, драк, дебошей и прочих довольно ярких и запоминающихся поступков. Но это понимание алкоголизма очень упрощенное, если не сказать, примитивное.

Я знавал алкоголиков (их, конечно, единицы), пьющих ежедневно, по внешнему виду которых никто никогда не сказал бы, что имеет дело с больным человеком. Это были аккуратно и со вкусом одетые люди, без намека на щетину на гладких, лаковых щеках и подбородке, с ясной, твердой речью и упругой походкой. Выпивая по утру граммов 50 хорошего коньяку, они тщательно приводили себя в порядок, принимали контрастный душ, не жалея лосьонов и дезодорантов, а затем спокойно отправлялись на службу. Там они занимались своими делами, и не без успеха, а когда подходило время, выпивали еще такую же дозу хорошего коньку или водки. По их поведению невозможно было определить, употребляли они спиртное или нет. Не обнюхивать же своего непосредственного начальника безо всякой причины, тем более что, кроме запаха дорогих сигарет и французского одеколона, и уловить больше было нечего. Таких подзарядок за рабочий день они делали от четырех до пяти, не увеличивая дозу ни на йоту и не сокращая интервала между приемом вовнутрь.

Со мной, разумеется, не согласятся коллеги-наркологи, но я описываю то, что наблюдал в реальной жизни, а не почерпнул из мертвых схем и классификаций, которые к тому же постоянно изменяются в угоду политической ситуации и в свете «новейших научных открытий». Возможно, продуктивность работы описанных выше алкоголиков была бы гораздо выше, веди они трезвый образ жизни, но и таком режиме они функционировали подолгу.

Встречал я и множество таких, кто в течение рабочей недели, возможно, превозмогая себя, вел себя как абсолютный трезвенник, с нетерпением дожидаясь пятничного уик-энда. Вечером в пятницу эти мужи (да и дамы), дорывались до запретного плода и уж тут гуляли по полной программе. В субботу они отлеживались в постелях, мягко поправляя порушенное здоровье холодным пивом или сухим вином, стараясь после этого выспаться, и не усугублять состояние передозировкой или употреблением более крепких горячительных напитков. В воскресный день одним было немного легче, другим – похуже, но в этот день они старались не брать в рот спиртного, чтобы в понедельник прибыть на работу, пусть и не слишком бодрыми, но трезвыми. Такое могло продолжаться годами, но у большинства начинались сбои в программе. Пьянство ведь дело опасное, чреватое, сгубившее немало полезных для общества и семьи человеков!

Есть у меня еще один знакомый типаж. В прежние годы он пил, не придерживаясь никакой системы, часто запоями, что создавало большие неприятности на службе; только «золотые руки» удерживали его от полного краха. Но вот уже много лет он строго и неукоснительно соблюдает четко отработанную тактику. В течение года – полная и безоговорочная трезвость. С первого дня очередного трудового отпуска – беспробудный запой, черный, как население Африканского континента. Примерно за полторы недели до окончания отпуска, наш герой начинает отлеживаться. Не располагаю никакими данными о том, прибегает ли он при этом к медикаментозной помощи, но сразу же после отпуска он появляется на работе, свежий как овощ с грядки, на которой никогда не применялись химические и минеральные удобрения.

Отношение народа в нашей стране к пьющему люду противоречивое: снисходительное и в тоже время совершенно равнодушное. К вышивающему по тротуару сложные узоры пьяному особых претензий никто не предъявляет. Подумаешь, выпил человек с получки; главное, никого не задевает, не оскорбляет, идет на автопилоте своей дорогой неведомо куда, ну и пускай себе идет! Все выпивают.

Зато мимо лежащего неодушевленной колодой тела могут пройти безучастно, даже не полюбопытствовав о состоянии человека; а вдруг ему просто плохо и он нуждается в помощи. Жертвой такой дикой индифферентности стал популярный в 60-70-е годы советский клоун Леонид Енгибаров, страдавший сердечным заболеванием. В центре Москвы с ним случился сердечный приступ. Мимо него, умирающего на асфальте, катились волны человеческой реки-толпы, озабоченной своими мелкими проблемами и проблемками. Никому из десятков людей, прошедших мимо, даже не пришло в голову нагнуться, пощупать пульс, вызвать «Скорую помощь». Подумаешь, валяется пьяный «хачик» посреди дороги, и хрен с ним! Закусывать надо, как следует! Так и скончался клоун среди многолюдья; возможно, даже почитатели его таланта, ходившие в цирк специально на Енгибарова, были в этой толпе…

По началу я тоже делал попытки приноровиться существовать в двух измерениях; вернее, в трех, ведь не надо забывать семью – третий фактор, несомненно, самый важный. С превеликим трудом дотягивал до конца рабочего дня, чтобы потом засесть с друзьями в ресторане «Элиста» (старый корпус гостиницы) или кафе «Нюдля» (ныне – престижный «Айс»). В 70-е годы это были заурядные заведения, без изощренного дизайна, просто залы со столиками, где можно было съесть отвратительный общепитовский хурсн и выпить. Причем, если компания не заказывала спиртное, то вы автоматически становились личными врагами официантки, метавшей на стол тарелки с едой с явным непочтением и каким-то остервенением. Между столиками шныряли безденежные «стограмщики-халявщики» в поисках друзей или шапочных знакомых; они могли запросто, без всякого приглашения бесцеремонно усесться за ваш столик и потянуться к графину только на том основании, что когда-то кто-то вас с ними на бегу познакомил. В «Элисте» играл живой бэнд, и Жора Подакин, одетый в клоунские полосатые брюки, вполне сносно исполнял на кларнете «Караван» Дюка Элингтона.

Количество питейных заведений в городе в то время было ограниченным, просто смешным по сравнению с днем сегодняшним. Наиболее престижными считались «Тюльпан» и «Россия» (новый корпус гостиницы), далее в табели о рангах следовали «Элиста», столовая обкомовской гостиницы, буфет на втором этаже гостиницы «Россия» (сейчас новый корпус гостиницы «Элиста») – там с 8-ми утра можно было освежиться коньяком. Завершали список ресторан «Степь» на улице Хомутникова, кафе «Лотос» и уже упомянутое кафе «Нюдля». Были еще ресторан на железнодорожном вокзале, кафе-стекляшки «Спутник» и «Дружба», да несколько буфетов при некоторых учреждениях, где продавалось спиртное. На особом счету находилась 6-ая столовая (нынешнее помещение «Парламент-центра); страждущие уже с семи часов утра имели здесь возможность подлечиться пивом, пусть и не самого лучшего качества. Нельзя не упомянуть и о пивнушках-шалманах, разбросанных в разных частях города: «В тылу врага» – позади городского отдела милиции; «Карга» – рядом со стадионом, под большим ветвистым деревом, всегда усеянном тучами ворон; каждый входящий или выходящий из «Карги» имел шанс получить на голову свою порцию птичьего помета (дополнение к пиву); «Ангелочек» – неподалеку от старой церкви и кладбища; «Вдали от жен» – в районе нынешнего «поля чудес», а также несколько безымянных. Существовало еще «кафе груша», в рощице между родильным домом и улицей Ленина, но посещать это «кафе» на живой природе можно было только летом. Свое название оно получило из-за изобилия растущих там груш-дичков. В «груше» было вольготно, сквозь тесные стволы деревьев звуки с центральной улицы города почти не проникали, ты чувствовал себя почти в лесу, о закуске можно было не беспокоиться. Стоило только немного приподняться, чтобы нарвать висящие прямо над головой кислые и твердые плоды, вполне пригодные для внутреннего употребления в качестве почти экзотического закусона. Единственное, что нарушало комфорт джентльменов, отдыхающих на лоне природы – это изредка забредающие сюда наряды милиции, которым шугануть мирно выпивающую компанию доставляло какое-то извращенное удовольствие. Эти неформальные названия – живое свидетельство неистощимой фантазии нашего народа. Потом все шалманы были в одночасье снесены.

Все мои ухищрения по части «быка и трепетной лани» по началу имели некоторый успех, как я теперь понимаю, просто за счет молодого организма, который, хотя и с трудом, но еще справлялся с алкогольными нагрузками. Если я напивался с друзьями в пятницу, то субботнего дня, в течение которого я периодически подкреплялся винишком, мне вполне хватало для восстановления. Лишь бы воскресный день выдался «сухим».

Однажды пришлось прибегнуть к помощи нетрадиционного «напитка». Долго шаря по сусекам, я сумел обнаружить в ящике кухонного шкафчика лишь пузырек с настойкой женьшеня. Настойка на чистом спирте, женьшень тоже особо не повредит, рассудил я логически, лишь бы не озвереть, поэтому, разбавив настойку «фифти-фифти» водой из чайника, я употребил эту смесь, которая по качеству и по крепости, ну уж никак не уступала водке, а, может, и превосходила ее. Поэтому никогда не верьте сильно пьющим товарищам, когда те говорят, что пьют поутру исключительно армянский коньяк или натуральную пшеничную. Фигня все это! Пьют за милую душу все, что содержит этиловый спирт, избегая лишь явно вредных или ядовитых добавок, а некоторые и этим пренебрегают.

Постепенно стало выясняться, что у меня сформировалась крайне неприятная форма употребления алкоголя – запойная (по-научному – дипсомания). Неприятна она тем, что алкогольный срыв мог возникнуть в любое, самое неподходящее время, нарушив все планы, расчеты и обязательства. Детской шалостью становился факт, когда ты с мусорным ведром в руках, в домашней одежде и обувке выходил из квартиры с самым прозаическим намерением освободить ведро от мусора и… исчезал на трое суток, случайно встретив во дворе приятелей на машине, которые ехали «гулять». Ведро с нечистотами оставалось в состоянии неопределенности на лестнице многоквартирного дома, а ты «зависал» с товарищами на какой-нибудь хате, пока тебя не находили родственники, как правило, отец, или ты сам вдруг не вспоминал, с какой первоначальной целью выходил на улицу. Повторяю, это казалось детской шалостью по сравнению с другими более серьезными вещами: могла сорваться командировка в район, деловая встреча и многое другое.

Парадоксально, но ни медицинское образование, ни отсутствие признаков дебильности не помогали мне осознать элементарную истину, что я уже болен, и болен уже не первый день. Мне все казалось, что я просто как-то «неправильно» пью, что эта призрачная, неуловимая «правильность» вот-вот будет достигнута. Такими мыслями тешат себя очень многие алкоголезависимые люди. Первым, кто забил тревогу, был родной отец. Он реально видел, что сын его медленно, но верно сходит с круга и, будучи сторонником радикального решения проблем, силком отвез меня в село с ласкающим слух названием Приютное, где располагался Республиканский психоневрологический диспансер с наркологическим отделением.

В конце 70-х годов специализированные наркологические клиники существовали только в крупных городах, а в большинстве остальных – наркологические отделения тулились на правах бедных родственников на базах психиатрических больниц.

Первые дни пребывания в наркологической лечебнице заставили меня вспомнить страницы незабвенного романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка», а именно те, где описывается пребывание Швейка в сумасшедшем доме. Там лечили душевнобольных и выявляли симулянтов, «косящих» от призыва в народную австро-венгерскую армию, воевавшую на фронтах первой мировой войны. Как вы помните, лечение в этом дурдоме было очень простым и состояло из трех компонентов: завертывания в мокрую холодную простынь, клистирной трубки (то есть, клизмы) и касторки (слабительного). Несмотря на кажущуюся простоту, по отзыву самого Швейка, лечение было эффективным, и многие больные выздоравливали.

Сейчас о карательном, репрессивном характере доперестроечной советской наркологии (о послеперестроечной поговорим ниже) не рассуждает только ленивый. Курс лечения начинался с так называемой сульфазинотерапии. Сульфазин – это раствор серы на растительном масле, который с ежедневным увеличением дозировки вводился в четыре точки (под лопатки и в ягодицы – на сленге подопытных «ласточка») в течение недели. Буквально через час в местах инъекций возникала страшная боль, которая растекалась по всему телу и сковывала все члены. Затем у вас поднималась температура до 40 и более градусов по Цельсию с обильным проливным потом, сменяемая резкими ознобами. Хорошо помню, как я выщелкивал зубами невообразимые дроби, словно тропическая мартышка на полярной льдине, не в силах согреться под тремя матрасами, которыми был заботливо укрыт товарищами по палате. И так по восходящей – целую неделю.

Вальяжный доктор в солидных очках и с обличьем Пьера Безухова объяснял мне, недоумку, что сульфазин – чудесное средство для изгнания алкогольных шлаков из организма. Видно, я чего-то недопонимал, поскольку был слегка осведомлен о том, что медицина располагает массой других препаратов, куда менее болезненных, чем сульфазин, но выгоняющих шлаки не хуже него.

А потом, разве лекарство назначают в виде наказания? Один больной, пронесший в отделение с воли бутылку спиртного, получил для острастки дополнительно пять порций чудесного сульфазина. Под конец «лечения» его, здорового дюжего мужика, буквально на плечах таскали в туалет два его приятеля; сам он ходить уже не мог. Любой санитар-фельдфебель мог гаркнуть с характерным и неподражаемым приютненским акцентом:

«Ты шо, зульфазину захотив?»

Вы можете себе представить, чтобы лекарство назначали в виде наказания? Тогда, следуя этой логике, закурившему в общей палате хирургическому больному следовало бы распустить швы на послеоперационной ране.

Впрочем, мнение о сульфазине у наркологических больных было вполне определенное. В утрированном виде его высказал один многократный посетитель заведения, пожилой ханурик с лицом цвета высохшего винограда «изабелла»:

«Сульфазин придумали в концентрационных лагерях фашистские врачи, когда ставили медицинские опыты на заключенных!»

Не вполне уверен, что это было именно так, но если препарат превосходен, почему его не используют сейчас? Почему все современные наркологические справочники и руководства стыдливо умалчивают о его существовании?

Затем после изгнания шлаков наступал черед другой процедуры – алкогольно-апоморфиновой реакции. Нас, основательно накачанных тетурамом (он же антабус, он же дисульфирам) – антагонистом алкоголя, заводили в помещении столовой, где для большего оперативного простора были убраны столы, а вместо них установлены в один ряд длинные деревянные лавки. Все отделение с видом обреченных усаживалось на эти лавки, перед каждым стоял цинковый тазик, немного наполненный водой, чтобы потом легче было отмывать рвотные массы, да простит меня читатель за эти неаппетитные подробности. Предварительно у пациентов измерялось кровяное давление и пульс. Низкое давление и перебои в работе сердца служили основанием для освобождения больного от сегодняшнего лечебного процесса. Рядом с нами стоял наизготовку фельдшер со шприцами, наполненными камфорой и кордиамином, на случай, если у кого-то разовьется коллапс (резкое падение артериального давления) или другие осложнения. Хоть и алкаши, никчемные людишки, но смертность в отделении – явление нежелательное, уж больно портит отчетность и статистику!

И, вообще, лечение не должно медом казаться! Как водяру жрать непомерно своими лужеными глотками, наплевав на вскормившее вас государство и на нормы социалистического общежития, причиняя ущерб обществу, трудовому коллективу и ячейке общества – семье, так это можно! Вот и порыгайте теперь от души, прочистите свое отравленное нутро до пердячей кишки, прочувствуйте на собственной шкуре всю гнусность вашего непристойного поведения, обусловленного патологическим влечением к пагубному зелью!

В наших руках находились два предмета: банка с обыкновенной водой, которую заставляли выпить как можно больше, и стакан, куда наливали граммов 25 водки. Потом в плечо делали укол апоморфина – сильнейшего рвотного препарата. Врач с внешностью Пьера Безухова выжидал, когда начнется действие апоморфина, и хорошо поставленным театральным голосом предлагал сначала понюхать водку, затем попробовать ее на язык и, наконец, прополоскать ею рот. При этом он призывал нас обратить внимание на то, какая она отвратительная на запах и вкус, как наш организм отторгает эту гадость. Действительно, некоторые из сидящих на лавке буквально сразу после слов врача начинали извергать в тазики бурные потоки только что выпитой воды. Вслед за ними и у других начинались рвотные спазмы; водка казалась такой омерзительной, что кое-кого, что называется, выворачивало наизнанку и приводило в полуобморочное состояние.

Метод лечения основывался на теории академика Ивана Петровича Павлова об условных рефлексах. Помните его знаменитые опыты с собаками? Условный рефлекс необходимо было закрепить, поэтому алкогольно-апоморфиновые реакции проводились в виде нескольких сеансов. Условный рвотный рефлекс на спиртное действительно вырабатывался, но он был нестойким и в некоторых случаях имел странные особенности. Так у части пациентов позывы на рвоту возникали при виде цинкового тазика, белого халата или личности самого врача. Рассказывают о случае, когда выписавшийся из наркологического отделения после успешного лечения человек случайно столкнулся в автобусе со своим врачом. Вместо радости от встречи со спасителем, он вдруг ощутил знакомые, крайне неприятные спастические сокращения желудка, и едва доехал до ближайшей остановки, на которой стремглав выскочил из автобуса, зажимая рот руками, после чего испохабил тротуар и ближайшие окрестности съеденным полчаса назад обедом.

Мое мнение таково, что практически любой метод (в том числе и описанный выше) хорош, если применяется умелым врачом, не стереотипно, а с душой, с желанием помочь пациенту. Но тут важен и другой, основной фактор – встречное движение самого больного, его понимание факта, что он действительно болен, а не попал в лечебницу по недоразумению или насильственным путем, и такое же желание избавиться от алкогольной зависимости, его вера во врача. Лишь тогда можно ожидать положительного, стойкого эффекта.

К сожалению, ни у меня, ни у большинства моих соседей по отделению такого понимания еще не было. Преобладало мнение, что это полезный вынужденный перерыв, который желательно продолжить и некоторое время после выписки из больницы, а уж потом мы, поумневшие, будем выпивать аккуратно и культурно. Были и такие, кто прятался в наркологическое отделение от более серьезного утеснения – направления на принудительное лечение в ЛТП.

Лечебно-трудовые профилактории (ЛТП), существовавшие в те годы по всему Советскому Союзу, рассматриваются сейчас как часть карательной советской медицины. Это было действительно так, хотя принудительное лечение алкоголиков существует и сейчас во многих странах, таких как Япония, Канада, Англия, Франция и другие. Наверняка, в другой форме, но существует. Живописать страдания обитателей ЛТП я не буду, так мне посчастливилось не обретать в этих «полузонах», а рассказывать с чужих слов – не самое подходящее занятие.

После выписки из стационара я какой-то период воздерживался от выпивки, но потом все вернулось на свои места. В это период мой белый пиджак был уже почти готов, оставалось только приладить рукава и пришить пуговицы.

До осознания своего реального состояния потребовалось еще определенное время, в течение которого я два или три раза повторял бесполезные курсы антиалкогольного лечения, а моя задница, усеянная рубцами от имплантации (вшивания) «эсперали», стала напоминать грудь полного Георгиевского кавалера, увешанную крестами.

Прозрение наступило как-то неожиданно и в довольно странной ситуации. Однажды после очередного загула я был помещен для протрезвления под «домашний арест» в отчий дом: небольшой особнячок с хорошим, ухоженным приусадебным участком, расположенный почти в центре города. Проснувшись утром, я понял всю безнадежность своего положения: ни в холодильнике, ни в буфете, ни в кухонных шкафчиках спиртного не было, хотя изрядный запас для гостей у отца всегда имелся в наличии. Надо полагать, пока я почивал, все было перемещено в надежное место…

Нет ничего хуже того состояния, когда человек искусственно ограничен в своих действиях. Но мне недосуг было разбираться в философских понятиях «свобода» и «несвобода». Каждая клеточка моего тела взывала и вопила: «Налей!!!» Как загнанный зверь, я вышел во двор и убедился, что калитка высокого металлического забора заперта на ключ. Да и одежда с обувью не располагали к побегу. Мои собственные были также надежно спрятаны, так что я был облачен в спортивные отцовские брюки, для меня очень короткие и широкие в поясе, майку и домашние шлепанцы. В таком босяцком виде делать вылазку в город я постеснялся бы при любом положении. Полная безнадега, хоть плачь!

И вдруг перед глазами блеснул луч надежды. Я обнаружил, что дверь гаража, стоящего в передней части двора, по забывчивости приоткрыта, а ключи торчат в замке. Уж кому, как не мне было доподлинно известно, что в гаражной яме, оборудованной отцом под погреб, на полках среди банок с соленьями, моченьями, маринадами и другими «закрутками» всегда хранилось домашнее вино и хороший алкоголь для праздников или иных событий.

Бдительность и осторожность враз обострились во мне до предела. Убедившись, что отец работает в винограднике на другом конце двора, а мачеха занята в кухне стряпней, я бестелесной тенью проскользнул внутрь гаража и, не включая электричество, стал спускаться по крутым ступенькам в погреб. Лишь там включил освещение, и от сердца моего отлегло: прямо перед моими глазами на полке стояло с десяток бутылок молдавского коньяка «Белый аист», подернутых серой пылью и паутиной. Крадучись, по-воровски я стал распихивать добычу по карманам спортивных штанов, отчего резинка пояса, и так свободная, стала сползать до уровня бедер, так что штаны пришлось удерживать руками. Не теряя звериной осторожности, я так же бестелесно выскользнул из гаража и с удовлетворением удостоверился, что прежняя диспозиция не изменилась. Теперь дело оставалось за малым – как следует перепрятать добытое. Добытое с таким трудом, путем вероломного проникновения в чужое помещение. Полые асбестовые трубы соседской ограды вполне сгодились для этой цели. Одну бутылку (для оперативного употребления) я угнездил в самой гуще самшита. Теперь можно было перевести дух.

Во время обеда отец с удивлением обнаружил, что сын его, никуда не выходивший за пределы двора, к полудню вроде бы как пьян. Внезапно его осенило, он быстро встал со стула и вышел из кухни. Вернулся в состоянии крайнего возмущения, сокрушенно потрясая в руках связкой гаражных ключей…