Текст книги "Гарики из Атлантиды. Пожилые записки"

Автор книги: Игорь Губерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Послушай, ты у них под колпаком, конечно, и в Сибири был, а уж сейчас – наверняка, так ты ходи со мной видаться в институт, домой пока не надо, ладно?

Он очень буднично сказал мне это, и я столь же понимающе кивнул, только на улице я осознал услышанное от близкого друга. Я шел к метро, и что-то странное происходило с моим сознанием: я ничего вокруг не видел. Не то чтобы ослеп, но весь я был внутри себя, где ощутимо рушились все мои жизненные опоры. В каком-нибудь чувствительном романе девятнадцатого века это называлось бы душевным смятением. Такое я переживал впервые. Это не обида была, нет, а дикая тоска. Ну, словом, выразить я это не могу, важней дальнейшее. Переходя Садовое кольцо, уже ступил я на дорогу, когда вдруг услышал – а скорей почувствовал – надрывные звуки тормозящего автомобиля и в неосознанном порыве прыгнул почему-то вверх. Это меня, собственно, и спасло. Я лежал на капоте машины, которая еще немного и проехала вместе со мной. Выскочивший водитель даже не обматерил меня. Он только молча раскачивал головой из стороны в сторону, как будто восхищался моим чисто каскадерским мастерством. Я неловко слез с капота, виновато улыбнулся ему и побрел к метро через уже пустую дорогу. Кажется, он что-то вслед мне прокричал, опомнившись, но что – могу догадываться только.

А потом загадочная вылезла во мне психическая травма: я не мог себя заставить позвонить Володе. Он обо мне спрашивал, прислал однажды мне бутылку коньяка как бессловесное приветствие и приглашение – коньяк я выпил, но звонить не стал. А время побежало с дикой скоростью, спустя четыре года мы уехали, потом я начал приезжать в Россию выступать – и не звонил, хотя все время помнил и о нем, и обо всем случившемся. И хамскую свою неблагодарность полностью осознавал, и все никак не мог себя заставить.

А в этот свой приезд в Москву я от кого-то стороной узнал, что у Володи умерла жена. Она очень много значила в его жизни. Тут я никак не мог не позвонить и сделал это с удивившей меня легкостью. Мы разговаривали, словно между нами не лежал провал длиною в восемнадцать лет. Я пригласил его в Еврейский центр, он приехал ко второму отделению, а после мы весь вечер выпивали в доме тещи, и лишь мелочи выдавали нашу взволнованность: он сидел недолго, сославшись на усталость и дела, а я – стремительно и тяжело напился.

Очень хотелось повидаться снова и поговорить, но непонятно было – когда именно, уже свободных вечеров не оставалось. А олигарх мне не отзванивал – и у него, похоже, приключилась некая психологическая травма. Вот бедняга, думал я, но одновременно слегка негодовал. Мне всю жизнь никак не удавалось (хоть попытки были) возлюбить ближнего, как самого себя, вот я и злился. Ни на миг не расставаясь, разумеется, с финансовым вожделением. Накануне условленного дня (последнего в Москве) я сообщил автоответчику, что жду до середины завтрашних суток, после чего распоряжаюсь своим временем. Но олигарх не отозвался. Из элементарной вежливости мог бы: извините, отменяю приглашение. А ведь почти наверняка интеллигент (по дедушке хотя бы). Богатые тоже плачут, снисходительно подумал я. Виновным я себя не ощущал, а чувства были двойственны: жалость профессионала об упущенном гонораре сочеталась с радостью от неучастия в малосимпатичном лицедействе. Жена Тата, мыслящая в категориях высоких, говорила о праведности возлияния в семейном кругу на исходе Судного дня, усматривая в этом руку Провидения.

А что оно порою вмешивалось в нашу жизнь, мы оба знали твердо и доподлинно. Незадолго до ареста я закончил свой очередной негритянский труд. Писательница Лидия Либединская доверила своему зятю сочинение повести о поэте Огареве – эту книгу заказала у нее редакция серии «Пламенные революционеры». Я писал с подъемом и душевной радостью: Герцен и Огарев, сами того не зная, высказали множество антисоветских мыслей, и я напичкал повесть цитатами столетней давности, звучавшими как свежая и злободневная крамола. Перед самой сдачей верстки в печать вдруг Тате в ужасе (перед начальством и цензурой) позвонила редакторша: надо было срочно подтвердить подлинность этих цитат. Я к тому времени уже беспечно наслаждался обретением тюремно-лагерного опыта, и Тате предстояло перелопатить два или три толстенных тома подшивки газеты «Колокол». Что-нибудь найти там быстро было просто невозможно. С этими томами Тата кинулась в издательство, редакторша ей предоставила опасные цитаты, но вместо помощи мешала их искать, ибо журчала непрерывно, поверяя свои женские печали. И Тата понимала: дело безнадежно, книга выйдет исковерканной, ежели выйдет вообще. А время истекало на глазах, начальство и цензура жаждали удостовериться в источнике. В придачу ко всему у Таты раскалывалась от боли голова. Утром этого дня арестовали нашего друга Витю Браиловского. Пространство жизни ужималось и темнело.

Тата отпросилась в коридор покурить и прихватила заодно с собой два тома «Колокола» и листки с предполагаемой крамолой. В коридоре возле подоконника ее незримо и неслышно ждало упомянутое Провидение. Необъятно толстые тома подшивки сами открывались на любой искомой цитате. Через четверть часа дело было кончено. Цитаты действительно принадлежали Огареву и Герцену, а не являлись злокозненной выдумкой негра-автора. (Кстати, опасения редакторши отнюдь пустыми не были: она-то была в курсе, кто писал.) Верстка повести «С того берега» ушла в типографию и стала книгой, а на гонорар от жизнеописания этого государственного преступника мы вскорости приобрели избу в Сибири.

А что жена моя была права, как всегда, и это снова было Провидение, в тот день я убедился ближе к вечеру. Ибо Господь меня не только упас от лицедейства в Судный день, но и решил утешить неожиданным подарком. Я пригласил семью друзей и позвонил Володе – он не занят был, по счастью, и тоже обрадовался, ибо уж очень мы немолоды, а следующий мой приезд пока не намечался даже.

– Чуть не забыл, – сказал Володя, – у меня ведь сумка целая хранится твоего архива. С той еще поры. Захватить ее или уже неинтересно?

– Захвати, – охотно согласился я, особых радостей от старых самиздатских бумаг не ожидая.

И хоть пустые это хлопоты – писать о собственных стишках, но тут без этого не обойтись. В конце семидесятых у меня была недолгая пора душевной слабости: я относился к сочинительству серьезно. Повинуясь этому распространенному недугу, я собрал тысячи две своих четверостиший, и кипа мятых, чудом найденных бумажек превратилась в три пачки аккуратно пронумерованных стишков. Что ли к ранней смерти я готовился тогда? Уже не помню.

Таких машинописных экземпляров было три или четыре (««Эрика» берет четыре копии» – в этой строке у Александра Галича вместилась целая эпоха). За три дня обысков после ареста у меня вымели из дома все до клочка, и я спустя пять лет вернулся из Сибири в полностью очищенную от антисоветской скверны квартиру. О понесенных потерях я ничуть не сожалел, была прекрасна и самодостаточна освеженная тюрьмой жизнь на свободе. Но года за два до отъезда из России у кого-то из приятелей вдруг обнаружилась копия того собрания, и наскоро слепил я сборник избранного – «Гарики на каждый день». А после эта копия исчезла в сумятице тех лет – как появилась, так и растаяла, – никто сейчас не помнит, ни откуда взялись эти листочки, ни куда они ушли. «Гарики на каждый день» я нелегально переправил за границу, и спустя несколько лет они стали книгой. А четверостиший – столько же, если не больше, сгинуло с той копией, и я о них с годами не забыл, но мысленно простился. Порою у меня мелькало слабое поползновение востребовать с Лубянки мой архив, иные все же наступили времена, однако брезгливость оказалась много посильнее любопытства, и вступать с ними в отношения я не стал.

Заведомо сообразительный читатель уже все, конечно, понял: да, в принесенной мне сумке оказались все черновики того собрания, которое я тщательно и упоенно пронумеровал когда-то. Мне оставалось только выбрать те стишки, которые не умерли после крушения империи, хотя и сохранили запах того страшного и привлекательного времени. А я еще не удержался и оставил три десятка из четверостиший, которые мои друзья в Израиле печатали четверть века тому назад, сохраняя в тайне мою фамилию. Кто бы в самом деле мог догадаться о моем авторстве, если на обложках тех изданий был такой непроницаемый псевдоним: Игорь Гарик?

И прилагаемое ниже, таким образом, – утерянная некогда и чудом возвратившаяся третья часть «Гариков на каждый день».

 
Я свой век почти уже прошел
и о многом знаю непревратно:
правда – это очень хорошо,
но неправда – лучше многократно.
 

* * *

 
Бежал беды, знавал успех,
любил, гулял, служил,
и умираешь, не успев
почувствовать, что жил.
 

* * *

 
Я ощущаю это кожей,
умом, душой воспламененной:
любовь и смерть меня тревожа
своею связью потаенной.
 

* * *

 
Дух оптимизма заразителен
под самым гибельным давлением,
а дух уныния – губителен,
калеча душу оскоплением.
 

* * *

 
Приходит час, выходит срок,
и только смотришь – ну и ну:
то в эти игры не игрок,
то в те, то вовсе ни в одну.
 

* * *

 
И здесь, и там возни до черта,
и здесь, и там о годах стон,
зато, в отличие от спорта,
любви не нужен стадион.
 

 
Нет, человек принадлежит
не государству и не службе,
а только тем, с кем он лежит
и рюмкой делится по дружбе.
 

* * *

 
Вот человек. Борясь со злом,
добру, казалось бы, мы служим.
Но чем? Камнями, кулаком,
огнем, веревкой и оружием.
 

* * *

 
Засмейся вслух, когда обидно,
когда кретином вдрызг издерган;
по безголовым лучше видно,
что жопа – думающий орган.
 

* * *

 
Едва-едва покой устроим,
опять в нас целится Амур,
и к недосыпу с перепоем
приходит сизый перекур.
 

* * *

 
По жизни мы несемся, наслаждаясь,
пьянея от безоблачности века;
но разве, к катастрофе приближаясь,
предвидит ее будущий калека?
 

* * *

 
С утра за письменным столом
гляжу на белые листочки;
а вот и вечер за окном;
ни дня, ни строчки.
 

* * *

 
Поближе если присмотреться,
у воспаленных патриотов
от жара искреннего сердца
бывают лица идиотов.
 

* * *

 
Сперва, воздушный строя замок,
принцесс рисуешь прихотливых,
потом прелестных видишь самок,
потом бежишь от баб сварливых.
 

* * *

 
Когда мы выбраться не чаем,
само приходит облегчение:
вдруг опьяняешься отчаяньем
и погружаешься в течение.
 

* * *

 
Когда грядут года лихие,
в нас дикий предок воскресает,
и первобытная стихия
непрочный разум сотрясает.
 

* * *

 
Вокруг окраины окрестности
плывет луны латунный лик,
легко кладя на облик местности
негромкой грусти бледный блик.
 

* * *

 
Спутница, любовница и мать,
слушатель, болельщик, оппонент —
бабе очень важно понимать,
кто она в мелькающий момент.
 

* * *

 
Большое счастье – вдруг напасть,
бредя по жизненному полю,
на ослепительную страсть,
одушевляющую волю.
 

* * *

 
Прекрасен мир, где всякий час
любой при деле понемногу:
прогресс к обрыву катит нас,
а мы – мостим ему дорогу.
 

* * *

 
Судьба решается на небе
и выпадает нам, как рыбам:
она подкидывает жребий,
предоставляя шанс и выбор.
 

* * *

 
Предупредить нас хоть однажды,
что их на небе скука гложет,
толпа ушедших остро жаждет,
но, к сожалению, не может.
 

* * *

 
Пусты, сварливы, слепы, дерзки,
живем ползком или бегом —
свои черты ужасно мерзки,
когда встречаются в другом.
 

* * *

 
Я радуюсь, умножив свой доход,
страхующий от голода и холода;
бессребреник сегодня только тот,
кто ценит преимущественно золото.
 

* * *

 
От замаха сохнут руки,
от безделья разум спит,
гулко трескаются брюки
у неловких волокит.
 

* * *

 
Когда на всех, на всех, на всех
удушье мрака нападает,
на смену слез приходит смех
и нас, как смерть, освобождает.
 

* * *

 
Течет зима. Близ моря пусто.
Но вновь тепло придет в сады,
и миллионы нижних бюстов
повысят уровень воды.
 

* * *

 
Тонул в игре, эпикурействе,
любовях, книгах и труде,
но утопить себя в еврействе
решусь не раньше, чем в воде.
 

* * *

 
Есть во взрослении опасность:
по мере близости к старению
высоких помыслов прекрасность
ужасно склонна к ожирению.
 

* * *

 
Аскетом я б весь век провел,
но тайным страхом озабочен:
святого блесткий ореол
для комаров приманчив очень.
 

* * *

 
Годы, будущим сокрытые,
вижу пламенем объятыми;
волки, даже очень сытые,
не становятся ягнятами.
 

* * *

 
Поэты бытие хвалой венчают
с дописьменной еще эпохи древней;
дух песенности стены источают,
и тем они звучнее, чем тюремней.
 

* * *

 
Сегодня день истек в бесплодной,
пустой и мелкой суете,
и мерзкий серп луны холодной
зияет в мертвой пустоте.
 

* * *

 
Фортуна если жалует немилостью,
не жалуйся, печаль душе вредна,
и недруга встречай с невозмутимостью,
убийственной, как пуля из гавна.
 

* * *

 
Медицины гуманные руки
увлеченно, любовно и плохо
по последнему слову науки
лечат нас до последнего вздоха.
 

* * *

 
Стяжательством и суетностью затхлой
измотанный однажды выйдешь в ночь
и вздрогнешь от гармонии внезапной,
раскрывшейся тебе, чтобы помочь.
 

* * *

 
В реке времен, как в море – рыбы,
не зря безмолвствуют народы:
свобода – это страх и выбор,
ломает плечи груз свободы.
 

* * *

 
Когда средь общей тишины
ты монолог сопишь ученый,
услышь себя со стороны,
и поумнеешь, огорченный.
 

* * *

 
Мы – необычные рабы,
мы быть собой не перестали,
есть упоение борьбы
в грызеньи проволочной стали.
 

* * *

 
Вполне по справедливости сейчас
мы трудимся, воруем и живем:
режим паразитирует на нас,
а мы – паразитируем на нем.
 

* * *

 
Воспринимая мир как данность,
взгляни на звезды не спеша:
тягчайший грех – неблагодарность
за то, что воздухом дышал.
 

* * *

 
Мы все – опасные уроды,
мы все достойны отвращения,
но в равнодушии природы
есть величавость всепрощения.
 

* * *

 
В горячем споре грудь на грудь
уже не видя ничего,
войдя в азарт, не позабудь
на ужин выйти из него.
 

* * *

 
Мы из любых конфигураций
умеем голос подавать,
мы можем стоя пресмыкаться
и на коленях бунтовать.
 

* * *

 
В любви, трудах, игре и спорте,
искусстве, пьянстве и науке
будь счастлив, если второсортен:
у первосортных горше муки.
 

* * *

 
Война ли, голод – пьет богема,
убийства, грязь – богема пьет,
но есть холсты, но есть поэмы,
но чьи-то песни мир поет.
 

* * *

 
Мы часто ходим по воде,
хотя того не замечаем,
висим над бездной в пустоте
и на огне сидим за чаем.
 

* * *

 
Безумство чудаков – их миллион
толкующих устройство мироздания —
вливается в витающий бульон,
питательный для вирусов познания.
 

* * *

 
Зря нас душит горечь или смех,
если учат власть интеллигенты:
в сексе понимают больше всех
евнухи, скопцы и импотенты.
 

* * *

 
Не ограничивайся зрением,
пусть обоняние не чахнет:
что привлекательно цветением,
порой кошмарно гнилью пахнет.
 

* * *

 
На трупах и могилах вдруг возник
шумливый рай пивных и кабаков,
и лишь «за что боролись?» хилый крик
стихает у последних стариков.
 

* * *

 
Духа варево и крошево
нынче так полно эрзацев,
так измельчено и дешево,
что полезно для мерзавцев.
 

* * *

 
Я не борец и не герой,
но повторить готов над плахой:
во всех суставах свихнут строй,
где не пошлешь мерзавца на хуй.
 

* * *

 
От наших войн и революций,
от сверхракет материковых
приятно мысленно вернуться
к огням костров средневековых.
 

* * *

 
Мы все – душевные калеки,
о чем с годами отпечалились,
но человека в человеке
найти, по счастью, не отчаялись.
 

* * *

 
Какое ни стоит на свете время
под флагами крестов, полос и звезд,
поэты – удивительное племя —
суют ему репейники под хвост.
 

* * *

 
Свистят ветра, свивая вьюгу,
на звездах – вечность и покой,
а мы елозим друг по другу,
томясь надеждой и тоской.
 

* * *

 
Когда вокруг пируют хищники,
друг другом чавкая со смаком,
любезны мне клыками нищие,
кому чужой кусок не лаком.
 

* * *

 
Одно за другим поколения
приемлют заряд одичания
в лучащемся поле растления,
предательства, лжи и молчания.
 

* * *

 
Стреляя, маршируя или строясь,
мы злобой отравляем нашу кровь;
терпимость, милосердие и совесть —
откуда возникают вновь и вновь?
 

* * *

 
На всем человеческом улее
лежит сумасшествия бремя;
изменчив лишь бред, а безумие
скользит сквозь пространство и время.
 

* * *

 
Неизбежность нашей смерти
чрезвычайно тесно связана
с тем, что жить на белом свете
людям противопоказано.
 

* * *

 
Просветы есть в любом страдании,
цепь неудач врачует случай,
но нет надежды в увядании
с его жестокостью ползучей.
 

* * *

 
Когда б остался я в чистилище,
трудясь на ниве просвещения,
охотно я б открыл училище
для душ, не знавших совращения.
 

* * *

 
У страха много этажей,
повадок, обликов и стилей,
страх тем острее, чем свежей,
и тем глубинней, чем остылей.
 

* * *

 
Наплевать на фортуны превратность,
есть у жизни своя справедливость,
хоть печальна ее однократность,
но прекрасна ее прихотливость.
 

* * *

 
Просачиваясь каплей за года,
целительна и столь же ядовита,
сочится европейская вода
сквозь трещины российского гранита.
 

* * *

 
В года рубежные и страшные
непостижимо, всюду, молча
ползут из нор кроты вчерашние,
зубами клацая по-волчьи.
 

* * *

 
Природа позаботилась сама
закат наш уберечь от омерзения:
склероз – амортизация ума —
лишает нас жестокого прозрения.
 

* * *

 
Живешь блаженным идиотом,
не замечая бега лет,
а где-то смерть за поворотом
глядит, сверяясь, на портрет.
 

* * *

 
Из глаз, разговоров и окон
озлобленность льется потоками,
грядущего зреющий кокон
питается этими соками.
 

* * *

 
Конечно, веру не измеришь,
поскольку мера – для материи,
но лучше веровать, что веришь,
чем быть уверенным в неверии.
 

* * *

 
Книга нашей жизни столь мудра,
что свихнется всякий, кто листает:
зло проистекает из добра,
а добро на зле произрастает.
 

* * *

 
Мы колесим, ища покой,
по странам и векам,
но всюду возим за собой
свой собственный вулкан.
 

* * *

 
Глядят в огонь глаза смурные,
и смутный гул плывет в крови;
огонь тревожит в нас немые
пещерной памяти слои.
 

* * *

 
Когда восторг, триумф, овации
и сам эфир блаженство пьет,
порочный дух еврейской нации
себя усмешкой выдает.
 

* * *

 
О законе ли речь или чуде,
удручающий факт поразителен:
рано гибнут хорошие люди,
и гуляет гавно долгожителем.
 

* * *

 
Простертая по миру красота
доступнее ломтя ржаного хлеба,
но душу затмевает суета,
и пошлость заволакивает небо.
 

* * *

 
Задавленность густой чиновной кашей
лишает смысла жалобу и крик,
лишен лица хозяин жизни нашей,
хотя коварен, туп и многолик.
 

* * *

 
Другим народам в назидание
Россия избрана и призвана
явить покой и процветание,
скрестив бутылку с телевизором.
 

* * *

 
Серые подглазные мешки
сетуют холодным зеркалам,
что полузабытые грешки
памятны скудеющим телам.
 

* * *

 
Растет познанье. Но при этом
душе ни легче, ни просторней:
чем выше ветви дышат светом,
тем глубже тьма питает корни.
 

* * *

 
Семейный дом – наследственности храм.
Живу. Сижу с гостями. Эрудит.
Но бешеный азарт по временам
стреноженное сердце бередит.
 

* * *

 
Дай мне, Боже, спать ночами
без душевного мучения,
утоли мои печали,
остуди мои влечения.
 

* * *

 
Ум с добротой неразделимо
связуют общие черты:
дурак всегда проходит мимо
разумной пользы доброты.
 

* * *

 
Повадка женщины изменчива,
поскольку разнится игра
подруги дня, подруги вечера,
подруги ночи и утра.
 

* * *

 
В умах – разброд, вокруг – неразбериха,
царит разбой, и тьмою застлан свет;
везде притом спокойно, мирно, тихо,
и разве только будущего нет.
 

* * *

 
Весна размывает капризно
завалы унынья и грязи
внезапной волной оптимизма,
шальной, как вода в унитазе.
 

* * *

 
Мы рады, когда чванные авгуры
дурачат нас, лицом туманясь хмурым,
а правду говорят нам балагуры —
но кто же доверяет балагурам?
 

* * *

 
Нам непонятность ненавистна
в рулетке радостей и бед,
мы даже в смерти ищем смысла,
хотя его и в жизни нет.
 

* * *

 
Чем глубже скепсис и неверие
при неизбежности притворства,
тем изощренней лицемерие
и выше уровень актерства.
 

* * *

 
Страдалец, мученик и узник,
насилий жертва и увечий —
всегда по духу чуть союзник
того, кто душит и калечит.
 

* * *

 
Сгорают поколенья, как поленья,
их копоть поглощает высота,
а пламень их, не ведающий тленья,
нетленно воплощает красота.
 

* * *

 
Чреваты лихом все дороги,
полны волнений волны дней,
сам разум наш – дитя тревоги,
и потому податлив ей.
 

* * *

 
Игра ума, и листьев арфа,
и вкус вина, и жар объятий —
даны сегодня, ибо завтра
полно любых невероятий.
 

* * *

 
Я столько всякой видел пакости,
что лишь единственно от разности
я мог бы стать сосудом святости,
когда б не стал бутылью праздности.
 

* * *

 
Себя раздумьем я не мучаю
и воле свыше не перечу:
когда идешь навстречу случаю,
судьба сама идет навстречу.
 

* * *

 
Веками власть по душам шарит,
но всем стараньям вопреки
дух человека – ртутный шарик,
неуловимый для руки.
 

* * *

 
А со мною ни с того ни с сего
вдруг такое начинает твориться,
словно в книгу бытия моего
кем-то всунута чужая страница.
 

* * *

 
Умами книжными и пыльными
скрипят мыслители над нами,
а нам то цепи служат крыльями,
то крылья вяжутся цепями.
 

* * *

 
Сколь гибко наше существо
к занятий резкой перемене:
солист поет про божество,
а в животе кишат пельмени.
 

* * *

 
Развитию грядущих поколений
положена жестокая граница,
и если возникает новый гений,
то рядом слабоумие родится.
 

* * *

 
В мертвящем климате неволи
мы ощутимее живем:
чем гуще фон тоски и боли,
тем ярче проблески на нем.
 

* * *

 
Всегда любой философ и сапожник
за творчеством коллег его следит,
и чем пугливей в личности художник,
тем дерзостней судья и эрудит.
 

* * *

 
Жрецам и сторожам увялых истин,
протухших от побегов до корней,
особенно бывает ненавистен
наивный любознательный еврей.
 

* * *

 
Нутро земли едят заводы,
поя отравой кровь реки,
ложатся на глаза природы
аэродромов пятаки.
 

* * *

 
Бутылка – непристойно хороша,
сулит потоки дерзостных суждений,
и ей навстречу светится душа,
любительница плотских услаждений.
 

* * *

 
Всего слабей усваивают люди,
взаимным обучаясь отношениям,
что слишком залезать в чужие судьбы
возможно лишь по личным приглашениям.
 

* * *

 
Блажен, кто вовремя заметил
ту тень тревог и опасений,
которой дышит сонный ветер
в канун великих потрясений.
 

* * *

 
Еще я много напишу
и многое скажу,
пока плывет прозрачный шум
под светлый абажур.
 

* * *

 
В огонь любых на свете бедствий
из окон, щелей и дверей,
из всех немыслимых отверстий
обильно сыплется еврей.
 

* * *

 
Сижу, прохладный и пустой,
курю обильно,
а в голове как под тахтой —
темно и пыльно.
 

* * *

 
Не делай сказку былью, вожделея,
не жалуйся, когда не удалось:
несбывшееся ярче и светлее
того, что получилось и сбылось.
 

* * *

 
Мы все виновны без вины,
что так давно и плодовито
опасный бред, что все равны,
внедрился в разум ядовито.
 

* * *

 
Стихии цель свою не знают
и дел не ведают своих;
всегда и страшно погибают
те, кто развязывает их.
 

* * *

 
Чтобы легче было жить и сохраняться,
учат нас учителя словами свойскими
пресмыкание рассматривать как танцы
со своими эстетическими свойствами.
 

* * *

 
Я в поездах души надлом
лечу с привычным постоянством:
лоб охлаждается стеклом,
а боль – мелькающим пространством.
 

* * *

 
Отец мой молча умер без меня —
уставши, я уснул темно и пьяно;
нет, я ни в чем себя не обвинял,
я просто это помню постоянно.
 

* * *

 
По мере разрастания корней,
питающих твердеющие души,
мы делаемся глубже и сильней,
но пасмурней, умеренней и суше.
 

* * *

 
К познанию не склонный никогда,
искал себе иные я занятия,
и тайна зарождения плода
волнует меня менее зачатия.
 

* * *

 
Покуда есть вино и хлеб
и дети льнут к отцу,
неблагодарен и нелеп
любой упрек Творцу.
 

* * *

 
Живи игрой, в игру играя,
сменяй игру другой игрой:
бывает молодость вторая,
но нету зрелости второй.
 

* * *

 
Познание плодит свои плоды,
повсюду, где случится и придется,
вытаптывая всякие следы,
оставшиеся от первопроходца.
 

* * *

 
Я был не худшим и не лучшим
из тех, кто жизнью награжден:
то эгоизмом больно мучим,
то альтруизмом изможден.
 

* * *

 
Душа предчувствием томима,
а дни несут одно и то же,
и жизнь моя проходит мимо,
как мимо нищего – прохожий.
 

* * *

 
Дурак – не случай, а культура,
внутри которой, в свой черед,
самонадеянная дура
страшней, чем наглый идиот.
 

* * *

 
У нас внутри, как в помещении,
бес словоблудия живет
и, оживляясь при общении,
нам разум пучит, как живот.
 

* * *

 
На слух – перевернутым эхом
звучит наших жизней истома:
то стон выливается смехом,
то смех неотличен от стона.
 

* * *

 
Соблазны тем и хороши,
что лечат душу от спокойствия,
и только тот всерьез грешит,
кто множит грех без удовольствия.
 

* * *

 
Жизнь увязана мертвым узлом,
над которым азартно хлопочут
смельчаки, что дерутся со злом
и добро по мозолям топочут.
 

* * *

 
Открытием сконфузятся потомки,
начала наши взвесив и концы:
выкармливали мерзость не подонки,
а честные, святые и слепцы.
 

* * *

 
Заслыша брань души с умом
на тему дел моих,
бегу, чужой в себе самом,
и лью нам на троих.
 

* * *

 
Естественна реакция природы
на наше неразумие и чванство,
и нас обезображивают годы,
как мы обезобразили пространство.
 

* * *

 
Сколь явно дедушек уроки
заметны в опыте внучат:
сегодня все вокруг – пророки,
но прозревают и молчат.
 

* * *

 
Мне часто снится чудный сон,
кидая в дрожь и мистику:
что женских юбочек фасон
опять вернулся к листику.
 

* * *

 
У значимых событий есть кануны,
предчувствиями полнится земля,
и звучные неслышимые струны
поют, предупреждая и суля.
 

* * *

 
Какая бы у власти волчья стая
ни грызлась, утоляя злобу волчью,
возмездие незримо прорастает
сквозь кровью удобряемую почву.
 

* * *

 
Я уверен, что в этой стране
потеплеет однажды и вдруг,
и мы с миром пойдем наравне,
как бегун, отстающий на круг.
 

* * *

 
Если отнестись не подозрительно
к жизни, а доверчивей и проще,
многое, что страшно было зрительно,
будет восхитительно на ощупь.
 

* * *

 
Нас как бы время ни коверкало
своим наждачным грубым кругом,
не будь безжалостен, как зеркало,
и льсти стареющим подругам.
 

* * *

 
За веком вслед свистим скворцом,
полощем голос в общем гаме,
потом ложимся вверх лицом,
и нас несут вперед ногами.
 

* * *

 
Вертеть я буду карусель,
покуда хватит интереса;
печаль, что жизнь имеет цель,
нам посылается от беса.
 

* * *

 
Текла бы жизнь моя несложная,
легко по радостям скользя,
когда бы я писал про можное,
касаясь лишь того, что льзя.
 

* * *

 
В литературном алфавите
я сзади всех до одного:
сперва идут, кто блядовитей,
и гибче выя у кого.
 

* * *

 
В связи с успехами науки
и от космических причин
сегодня бабы влезли в брюки,
а завтра – выебут мужчин.
 

* * *

 
Пьеса «Жизнь» идет в природе
не без Божьей прихоти:
одеваемся на входе
и лежим на выходе.
 

* * *

 
Одиноко бренчит моя арфа,
расточая отпущенный век,
и несет меня в светлое завтра
наш родной параноев ковчег.
 

* * *

 
Торжествует, кипит и ликует
вся страна от зари до зари,
шалый ветер истории дует
в наши мыльные пузыри.
 

* * *

 
Познанья высокое дело
доверив ученым людям,
мое посвежевшее тело
к неграмотным ходит блядям.
 

* * *

 
Климат жизни, климат духа,
климат зрения и слуха
в этом лучшем из миров —
замечательно херов.
 

* * *

 
Певцы несхоже вырастают
и разно строят свой уют:
одни тайком поют, что знают,
другие – знают, что поют.
 

* * *

 
Кто свой талант на провиант
не медлит разменять,
скорее все же не талант,
а одаренный блядь.
 

* * *

 
Он к умным бабам с дружбой лез,
духовной жаждою взыскуем,
но дружбу вмиг поганил бес,
оборотясь его же хуем.
 

* * *

 
С утра философ мылит разум,
чтоб целый мир окинуть глазом;
а я проснусь – и пью вино,
и мир во мне творит оно.
 

* * *

 
Заботясь только о здоровье,
вдруг обнаружишь утром ранним,
что благодушие – коровье,
а здравомыслие – баранье.
 

* * *

 
Намного проще делается все,
когда пуста бутылка на столе;
истории шальное колесо —
не пьяный ли катает по земле?
 

* * *

 
Что за весной приходит лето —
спасибо даже и за это.
На всём запрет. И куртизанки
дают тайком, как партизанки.
 

* * *

 
Любое выберите время
и наугад страну возьмите —
сей миг увидите еврея,
который враг и возмутитель.
 

* * *

 
Не страшно мне адских заслуженных мук,
я кинусь в котел безмятежно,
страшнее звонки от вчерашних подруг,
упреки лепечущих нежно.
 

* * *

 
Мы кишим, слепые тетери,
в тесноте, суетой загаженной,
огорчаясь любой потере,
кроме дней, сгорающих заживо.
 

* * *

 
Нам неохота даже в рай
от русской гибельной земли,
милее жизни людям край,
где их травили и ебли.
 

* * *

 
Не стоит жизнь у жизни красть,
игра ума – сестра безделья,
а лень – единственная страсть,
после которой нет похмелья.
 

* * *

 
Девицы созревают раньше сроков,
заложенных природой в них самих,
и опыт преждевременных уроков
пленительно просвечивает в них.
 

* * *

 
Мы по домам, в своей берлоге,
держали веку вопреки
базары, церкви, синагоги,
читальни, клубы, бардаки.
 

* * *

 
Мы в мир приходим как в музей:
дивимся травам, звездам, лицам,
заводим жен, детей, друзей
и покидаем экспозицию.
 

* * *

 
Хотя живем всего лишь раз,
а можно много рассмотреть,
не отворачивая глаз,
когда играют жизнь и смерть.
 

* * *

 
Из вина и дыма соткан
мой тенистый уголок,
а внутри лежит красотка,
залетев на кайф о’клок.
 

* * *

 
Как литература ни талдычила,
как бы воспитать нас ни хотела,
а мерзавцы жутко симпатичны,
если туго знают они дело.
 

* * *

 
С полюса до линии экватора
всем народам нравятся их танцы,
а евреи всюду реформаторы,
потому что всюду иностранцы.
 

* * *

 
Сейчас терпение и труд,
насколько в них осталось толку,
в итоге тренья перетрут
лишь выю, шею или холку.
 

* * *

 
Здравый смысл умом богат,
не играется в игрушки
и почти всегда рогат
у фортуны-поблядушки.
 

* * *

 
Россия пребудет во веки веков
под боем державных курантов
страной казнокрадов, святых, мудаков,
пропойц и блаженных талантов.
 

* * *

 
Стариками станут люди,
чей зародыш делал я,
а дотоле сохнуть будет
репутация моя.
 

* * *

 
На все планеты в космос тучный
пора нам парус поднимать,
пока они благополучно
живут без нас, еби их мать.
 

* * *

 
Когда удача отказала
и все не ладится всерьез,
нас лечат запахи вокзала
и колыбельная колес.
 

* * *

 
Среди болезней, горя, плача,
страданий, тягот и смертей
природа снова нас дурачит,
и мы опять плодим детей.
 

* * *

 
Вино и время не жалея,
садись не с каждым, кто знаком:
похмелье много тяжелее,
когда гуляли с мудаком.
 

* * *

 
Взрослеющего разума весна
полна то упоений, то нытья;
становишься мужчиной, осознав
бессмысленное счастье бытия.
 

* * *

 
У веры много алтарей,
но всюду всякий раз
удобней жертву, чем еврей,
не сыщешь в нужный час.
 

* * *

 
Творя семью, не знал Всевышний,
кроя одну для одного,
что третий – тайный, но не лишний —
дополнит замысел Его.
 

* * *

 
Прогресса жернова спешат молоть
на воздухе, на море и на суше,
удобствами заласкивая плоть,
отходами замызгивая души.
 

* * *

 
Я в ад попрошусь, умирая,
не верю я в райский уют,
а бляди – исчадия рая —
меня услаждали и тут.
 

* * *

 
Век играет гимны на трубе,
кабелем внедряется в квартиры;
в женщине, в бутылке и в себе
прячутся от века дезертиры.
 

* * *

 
Душа болит, когда мужает,
полна тоски неодолимой,
и жизнь томит и раздражает,
как утро с бабой нелюбимой.
 

* * *

 
Любой талант, любой мудрец —
по двум ветвям растут:
кто жиже, делается жрец,
а кто покруче – шут.
 

* * *

 
Сквозь тугой волосатый аркан
хрипловато мы славим отчизну,
через бочку, бутыль и стакан
все дороги ведут к оптимизму.
 

* * *

 
Когда вседневная рутина
завьет углы, как паутина,
плесни в нее вином из кружки
и выставь хером дверь подружки.
 

* * *

 
С поры, как я из юности отчалил
и к подлинной реальности приник,
спокойное и ровное отчаянье
меня не покидает ни на миг.
 

* * *

 
Посмертной славы сладкий сок
я променял шутя
на ежедневный долгий сон
и озеро питья.
 

* * *

 
Пренебрегая слишком долго
игрой супружеского долга,
не удивляйся, что жена
с утра слегка раздражена.
 

* * *

 
В роскошных юбочках из замши
гуляют юные девчонки;
однако, никому не дамши,
не одолеть такой юбчонки.
 

* * *

 
Отливом завершается прилив,
похмельями венчаются угары,
эпоха, через кровь перевалив,
кончается, кропая мемуары.
 

* * *

 
Я не гожусь в друзья аскетам,
их взгляд недвижим и мертвящ,
когда под водку с винегретом
я тереблю бараний хрящ.
 

* * *

 
Он обречен, мой бедный стих,
лишь в устном чтении звучать,
свинья способностей моих
рожает только непечать.
 

* * *

 
Не хлопочи из кожи вон,
ища разгадки мироздания,
а пей с подругой самогон
на пне от дерева познания.
 

* * *

 
Пускай отправлюсь я в расход,
когда придет лихое время,
ростками смеха прорастет
мое извергнутое семя.
 

* * *

 
Стихи мои под влагу белую
читаться будут повсеместно,
пока детей не в колбе делают,
а древним способом прелестным.
 

* * *

 
Тверды слова, бестрепетна рука,
но страшно то во сне, то наяву:
без отдыха и без черновика
единственную жизнь свою живу.
 

* * *

 
Для одной на свете цели
все бы средства хороши:
пепел дней, что зря сгорели,
подмести с лица души.
 

* * *

 
Сплетни, дрязги, пересуды,
слухов мутная волна;
чем изысканней сосуды,
тем гавней струя гавна.
 

* * *

 
Плыву сквозь годы сладкой лени,
спокойной радостью несомый,
что в тьму грядущих поколений
уже отправил хромосомы.
 

* * *

 
В России даже ветреные ветры,
дышавшие озоном обновления,
надули на века и километры
палачества, крушений и растления.
 

* * *

 
Жизнь полна шипами и укусами,
болями и минусами грустными,
но когда у жизни только плюсы,
вид ее становится приплюснутым.
 

* * *

 
Душа засыпает послушно,
вкушая лишь то, что дают;
в России всегда было душно,
а затхлость рождает уют.
 

* * *

 
Лишенный корысти на зависть врагам,
я просто корыстно уверен:
отсутствие денег – примета к деньгам,
а лишние деньги – к потерям.
 

* * *

 
Проживая легко и приятно,
не терзаюсь я совестью в полночах,
на душе моей темные пятна
по размеру не более солнечных.
 

* * *

 
Сейчас в любом из нас так много
смешалось разных лиц и наций,
что голова, как синагога,
полна святынь и спекуляций.
 

* * *

 
Бог сутулится в облачной темени,
матерится простуженным шепотом
и стирает дыханием времени
наши дерганья опыт за опытом.
 

* * *

 
Поскольку мир – сплошной бардак,
в нем бабы ценятся везде,
искусство бабы – это как,
а ум – кому, когда и где.
 

* * *

 
Нас не мучает бессонница,
мы с рождения обучены:
все, что к худшему не клонится,
поворачивает к лучшему.
 

* * *

 
Люблю замужних, разведенных,
отпетых, падших, роковых,
пропащих, шалых, забубённых
и просто баб как таковых.
 

* * *

 
Когда бы Бог в свою обитель
меня живым прибрал к рукам,
имел бы Он путеводитель
и по небесным бардакам.
 

* * *

 
Зачем, не видя дальше конуры
и силы расточая не по средствам,
рожденные для веры и игры,
мы заняты трудом и самоедством?
 

* * *

 
Судьба, фортуна, провидение —
конечно, факт, а не химера,
но в целом жизнь – произведение
ума, характера и хера.
 

* * *

 
Восхищая страну вероломством,
соблазнясь на лимонные рощи,
уезжают евреи с потомством,
оставляя сердца и жилплощадь.
 

* * *

 
Мы брызгаем словесный кипяток,
пока поодиночке и гуртом
трамбует нас асфальтовый каток,
в чем с искренностью кается потом.
 

* * *

 
Я мироздания пирог
в патриархальном вижу духе:
над нами – власть, над нею – Бог,
над Ним – лучи, жара и мухи.
 

* * *

 
Текучка постепенных перемен
потери возмещает лишь отчасти:
в нас опытность вливается взамен
энергии, зубов, кудрей и страсти.
 

* * *

 
Сижу, работая упорно,
и грустно вижу с возмужанием:
пока идея ищет форму,
она скудеет содержанием.
 

* * *

 
Когда живешь в разгар эпохи
высоких слов и низких дел,
не оставляй на завтра крохи,
которых нынче не доел.
 

* * *

 
Фигура выкажет сама
себя под кофтой и халатом,
и при наличии ума
разумно быть мудаковатым.
 

* * *

 
У нас едва лишь Божья искра
пробьется где-то под пером,
бежит восторженно и быстро
толпа ценителей с ведром.
 

* * *

 
Судьба кидает чет и нечет
и делит жизни, как река:
кто свиньям бисер пылко мечет,
а кто – коптит окорока.
 

* * *

 
Всеведущий, следит за нами Бог,
но думаю, вокруг едва взгляну,
что все-таки и Он, конечно, мог
забыть одну отдельную страну.
 

* * *

 
Больней всего свыкаться с тем,
что чудный возраст не воротится,
когда могли любой гарем
легко спасти от безработицы.
 

* * *

 
Несладко жить в реальном мире,
где всюду рыла, хари, суки:
блажен, кто булькает на лире
и упоен, как муха в супе.
 

* * *

 
Костер любви чреват распадом,
но угли я не ворошу:
огонь, пошедший серым чадом,
я новым пламенем гашу.
 

* * *

 
Живая речь – живое чудо,
балет ума и языка,
а без нее мудрец-зануда
кошмарней даже мудака.
 

* * *

 
А если нас какая сука
начнет учить не воровать,
то улетит быстрее звука,
который будет издавать.
 

* * *

 
По животной, по стадной природе,
не гуляющий сам по себе,
человек как потерянный бродит,
не найдясь в коллективной судьбе.
 

* * *

 
Живя блаженно, как в нирване,
я никуда стремглав не кинусь:
надежд, страстей и упований
уже погас под жопой примус.
 

* * *

 
У Бога нету черт лица,
исходной точки и границы,
самопознание Творца
Его твореньями творится.
 

* * *

 
Среди тревог, тоски и мук
на всем земном пути недлинном
в углу души стоит сундук
с мечтой под пухом нафталинным.
 

* * *

 
Струю вина мы дымом сушим
и начинаем чушь молоть,
чтоб утолить душою душу,
как утоляют плотью плоть.
 

* * *

 
Приметы жизни сокровенны,
хотя известны с давних пор:
жизнь – это влажность, перемены,
движенье, гибкость и напор.
 

* * *

 
Не лежи в чужих кроватях,
если нету наслаждения,
очень стыдно, милый, мять их
лишь для самоутверждения.
 

* * *

 
Совесть Бога – это странные,
и не в каждом поколении,
души, мучимые ранами
при любом чужом ранении.
 

* * *

 
Не года вредят горению,
а успешные дела:
души склонны к ожирению
не слабее, чем тела.
 

* * *

 
Весь день дышу я пылью книжной,
а попадая снова к людям,
себя с отчетливостью вижу
цветком, засушенным в Талмуде.
 

* * *

 
Мир полон жалости, соплей
и филантропии унылой,
но нету зла на свете злей
добра, внедряемого силой.
 

* * *

 
В меня при родах юркнул бес,
маня гулять и веселиться,
но так по старости облез,
что тих теперь, как ангелица.
 

* * *

 
В чем цель творенья – неизвестно,
а мы – не смеем размышлять,
хотя порою интересно,
зачем то та, то эта блядь.
 

* * *

 
В природе есть похожести опасные,
где стоит, спохватясь, остановиться,
великое – похоже на прекрасное,
но пропасти змеятся на границе.
 

* * *

 
Кто свой дар сберег и вырастил,
начинает путь подвижника:
ощутил, обдумал, выразил —
и спокойно ждешь булыжника.
 

* * *

 
Подумав к вечеру о вечности,
где будет холодно и склизко,
нельзя не чувствовать сердечности
к девице, свежей, как редиска.
 

* * *

 
И я познанием увлекся бы,
но плохо с умственной поэтикой:
Создатель мыслит парадоксами,
а я – убогой арифметикой.
 

* * *

 
Философов труды сильней всего
античных мудрецов напоминают:
те знали, что не знают ничего,
а эти даже этого не знают.
 

* * *

 
В струе синеватого дыма
с утра я сижу за столом
и время, текущее мимо,
своим согреваю теплом.
 

* * *

 
В нас не простая кровь течет,
в ней Божий дух, как хмель в вине,
нас жар сотворчества влечет
к бумаге, женщине, струне.
 

* * *

 
Источник мыслей вулканичен:
за изверженьем – вновь ни слова;
антракт весьма гигиеничен
для заливания спиртного.
 

* * *

 
Я раньше чтил высоколобость
и думал: вот ума палата,
теперь ушла былая робость —
есть мудаки со лбом Сократа.
 

* * *

 
Для баб одежды мишура —
как апельсину кожура,
где плод порой сухой и синий
и очень слабо апельсиний.
 

* * *

 
Все хаосы, броженья и анархии,
бунты и сокрушения основ
кончаются устройством иерархии
с иным распределением чинов.
 

* * *

 
Я – человек: ем пищу ложкой
и не охочусь при луне,
а раньше был, наверно, кошкой —
уж очень суки злы ко мне.
 

* * *

 
Прочтет с улыбкою потомок
про кровь и грязь моей эпохи —
так улыбается ребенок
на похоронной суматохе.
 

* * *

 
В течение всех лет моих и дней
желания мне были по плечу,
сегодня я хочу всего сильней
понять, чего сегодня я хочу.
 

* * *

 
Вылистав завалы книжной ветоши,
вылущив зерно взошедших дум,
жарко друг о друга посоветовшись,
люди поступают наобум.
 

* * *

 
Лентяй, люблю я дня конец
в дыму застольных посиделок,
а не лентяй ли был Творец,
оставив столько недоделок?
 

* * *

 
Есть нечто выше бытия —
оно смягчает будни быта
и дарит радость забытья,
отъемля мысли от корыта.
 

* * *

 
Когда плодами просвещения
любуюсь я без восхищения,
то вспоминаю как пример,
что был неграмотен Гомер.
 

* * *

 
Во всем, что каждый выбирает,
покуда тянется прогулка,
его наследственность играет,
как музыкальная шкатулка.
 

* * *

 
У разума, печального провидца,
характер на решения скупой,
история поэтому творится
убийцами, святыми и толпой.
 

* * *

 
Где нет огня, где нет игры,
фонтана жизни нет,
линяют сочные пиры
в докучливый обед.
 

* * *

 
Один критерий нам по силам,
чтоб мерить гения заслугу:
на сколько лет затормозил он
свою научную округу.
 

* * *

 
Есть в природе гармония вещая,
от нее наши вкусы и нормы,
отчего содержание женщины —
это прежде всего ее формы.
 

* * *

 
Когда внутри бесплодно пусто,
душа становится присоской,
и жадно гложется искусство,
не проницая хлади плоской.
 

* * *

 
Я три услады в жизни знал,
предавшись трем любовям:
перу я с бабой изменял,
а с выпивкой – обоим.
 

* * *

 
Мне выпал путь простей простого —
не жрец, не тенор, не герой,
зато в пирах гурманов слова
бывал я поваром порой.
 

* * *

 
Труднее всего сохранить
в толкучке, текучей, как дым,
искусство и мужество быть
всего лишь собою самим.
 

* * *

 
В литературе гладь и тишь
и пир казенных потаскушек,
порой гора рождает мышь,
но по мышу палят из пушек.
 

* * *

 
Туманны наши мысли, и напрасно
старание постичь их суть и связь,
а те, кто мог бы выразить их ясно, —
безмолвствуют, народом притворясь.
 

* * *

 
Покинь резец и кисть, легко треножник
оставь, когда в округе зреет пир,
но помни меру выпивки, художник,
похмельных наших мук не стоит мир.
 

* * *

 
Едва лишь, еще незаметна,
зари образуется завязь,
орут петухи беззаветно,
ускорить рассвет напрягаясь.
 

* * *

 
Все музы ныне, хлеба ради,
торгуют краской для ресниц,
а Клио – прямо вышла в бляди,
хотя не прямо из девиц.
 

* * *

 
Те мерзости, что нас отягощают,
не выместишь на неграх или греках —
спасибо, что евреи воплощают
все то, что нам немило в человеках.
 

* * *

 
Всякий шум и всякий ропот,
недовольства всплеск любой
излечим, как учит опыт,
страхом, пивом и халвой.
 

* * *

 
Дойти до истины немыслимо,
пока не очень тянет к ней,
а миф изящнее, чем истина,
гораздо выше и стройней.
 

* * *

 
Кого томит ума пытливость,
кого трезвон монет смущает,
кого тревожит ног потливость —
и столь же душу поглощает.
 

* * *

 
Старея на пути сквозь бытие,
мы свойство не утрачиваем детское:
судьба дарует каждому свое,
а нравится и хочется – соседское.
 

* * *

 
Во тьме тревог и унижений
в душе крепчает благодатно
способность смутных постижений
того, что разуму невнятно.
 

* * *

 
Когда предел влечения высок
и нету утоленья ни на малость,
утешность облегчения несет
внезапная последняя усталость.
 

* * *

 
Размышлять о природе вещей
нас нужда и тоска припекает,
жажда сузить зловещую щель,
сквозь которую жизнь утекает.
 

* * *

 
Психи, одиночки, дилетанты
в яром и слепом ожесточении,
совести и чести дебютанты
бьются в обреченном ополчении.
 

* * *

 
И спасибо, фортуна, тебе
за мою эту странность старушью,
что был тверд в настоящей беде
и рыдал над чувствительной чушью.
 

* * *

 
Еще природа властна надо мной,
и сладко мне прельстительное рабство,
когда вдруг оживляешься весной
и дикое в душе клокочет блядство.
 

* * *

 
Когда мы ищем, вожделея,
сигналы, знаки и огни,
то чем знамения темнее,
тем впечатляющей они.
 

* * *

 
Старики сидят, судача,
как мельчают поколения,
и от них течет, прозрачен,
запах мудрости и тления.
 

* * *

 
Если с прочим трудящимся воинством
нас поглотят конторские пасти,
я стерплю эту долю с достоинством,
ибо служба – не срам, а несчастье.
 

* * *

 
Я тяготел к проблемам общим,
искал вселенские узлы,
а познавал – зато на ощупь —
конкретных частностей углы.
 

* * *

 
Жизнь становится дивной игрой
сразу после того, как поймешь,
что ничем и ни в чем не герой
и что выигрыш – в том, что живешь.
 

* * *

 
Красоте не дано отнимать,
а уродство – конец и разруха:
жизнь дарует красавица мать,
а уносит – косая старуха.
 

* * *

 
Живу я, как однажды обнаружил
по горестному чувству неуюта, —
чужой и неприкаянно ненужный,
как памятник забытому кому-то.
 

* * *

 
Певцов коронует могила:
Россия их душит и губит,
и чем их быстрее убила,
тем больше впоследствии любит.
 

* * *

 
Мы все общенья с Богом жаждем,
как жаждут грешник и монах,
а личный бог живет при каждом —
в душе, талантах и штанах.
 

* * *

 
Друзья дымят, и стол вином запятнан,
и длится спор, застигнутый рассветом,
нужны года, чтоб зрением обратным
увидеть, сколько счастья было в этом.
 

* * *

 
Наш дух и после нас живет в природе —
так в памяти былое угасает,
но слово, дуновение, мелодия —
и все из ниоткуда воскресает.
 

* * *

 
Все в этой жизни так устроено,
что есть всему свои весы,
но хоть и каждый прав по-своему —
а сукин сын есть сукин сын.
 

* * *

 
Когда со всех сторон приходит лихо
и свет уже растаял вдалеке,
единственный в безвыходности выход —
собрать себя и выжить в тупике.
 

* * *

 
У духа, как у плоти, есть позывы,
но плотские – крепчают, разъярясь,
а духа просьбы тонки и пугливы
и гаснут, незаметно испарясь.
 

* * *

 
Носить одежду – лицемерие,
поскольку ясно что под ней,
но в этом скрыто суеверие,
что станет скрытое видней.
 

* * *

 
Не столько душная держава
питомца гонит нелюбимого,
сколь жажда жизненного жанра,
в России не осуществимого.
 

* * *

 
Под радио немолчный голос волчий
в колеблющийся смутный день осенний
становится осознанней и громче
предчувствие глубоких потрясений.
 

* * *

 
Друзей вокруг осталось мало:
кому с утра все шло некстати,
кого средь бела дня сломало,
кого согнуло на закате.
 

* * *

 
Надежды очень пылки в пору раннюю,
но время, принося дыханье ночи,
дороги наши к разочарованию
от раза к разу делает короче.
 

* * *

 
Трудно жить: везде ухабы,
жажда точит и грызет;
что с того, что любят бабы,
если в карты не везет?
 

* * *

 
Уже мне ветер парус потрепал,
рули не держат заданного галса,
простите мне, с кем я не переспал,
особенно – кого не домогался.
 

* * *

 
Мы кишмя кишим, суета снует,
злоба в воздухе кипятком бурлит,
а на кладбище – соловей поет,
чистый звук точа вдоль покоя плит.
 

* * *

 
Обрызгивая кровью каждый лист,
история нам пишется не впрок,
и кажется порой, что Бог – садист
и нами утоляет свой порок.
 

* * *

 
Мне глядеть на сверстников то грустно,
то досадно, только и всего:
разум, торжествующий над чувством,
рано торжествует торжество.
 

* * *

 
Когда, глотая кровь и зубы,
мне доведется покачнуться,
я вас прошу, глаза и губы,
не подвести и улыбнуться.
 

* * *

 
Неужто вы не замечали,
как, подголоском хору вторя,
есть в торжестве налет печали
и привкус праздника у горя?
 

* * *

 
Внешним пламенем согрета
и внутри полна огня,
красота посредством света —
чем-то мудрости родня.
 

* * *

 
Я жизнь любил весьма усердно,
я был решителен и грешен,
за что во дни, где станет скверно,
я буду памятью утешен.
 

* * *

 
Меня порою даже забавляет
возможность грабежей или пожаров:
реальная опасность исцеляет
от множества надуманных кошмаров.
 

* * *

 
Не потому ль добро в углу
так часто сетует и плачет,
что разум всюду служит злу
с гораздо большею отдачей?
 

* * *

 
А назад не гляди, уходя,
выбрав тот из часов непогожих,
когда с неба потоки дождя
скроют слезы твои от прохожих.
 

* * *

 
В России удивительней всего
привычка от партера до галерки
штаны снимать задолго до того,
как жопа назначается для порки.
 

* * *

 
Сколько б мы по базарам ни спорили,
после споров не ставши умней,
только то, что созвучно истории,
обретает созвучие в ней.
 

* * *

 
Опять приходит ночь. Я снова пьян.
Как дивно это сделано в природе,
что музыка далеких фортепьян
к желанию напиться нас приводит.
 

* * *

 
Всюду волки сумрачно и глухо
воют озверело и напрасно,
ибо плоти подлинного духа
ничего на свете не опасно.
 

* * *

 
Свыкся и прижился к миру я,
было так и будет по сему,
ибо человек – он не свинья
и привыкнуть может ко всему.
 

* * *

 
Спеши, подруга! Ветер лет
несет нам осень вместо лета,
уже и лес полураздет,
а ты, дружок, еще одета.
 

* * *

 
Я стал спокойней от бессилья
осилить своды мертвых плит,
лишь узкий шрам, где были крылья,
в часы бессонницы болит.
 

* * *

 
Естественно, что с возрастом трудней
тепло свое раздаривать горстями,
замызгана клеенка наших дней
чужими неопрятными гостями.
 

* * *

 
Поскольку в мире все взаимосвязано
помимо и превыше осознания,
общение с гавном не безнаказанно,
и разны только формы наказания.
 

* * *

 
Всегда художников плеяда
свой услаждала горький век
струеньем уксуса и яда
на выдающихся коллег.
 

* * *

 
Я жил как все другие люди,
а если в чем-то слишком лично,
то пусть Господь не обессудит
и даст попробовать вторично.
 

* * *

 
Надеюсь, что правду, едва лишь умру,
узнаю при личном свидании,
пока же мы с Богом играем в игру,
что будто Он есть в мироздании.
 

* * *

 
Вполне еще держу я свой стакан,
и стелется мне время, как дорога,
я только не смеюсь по пустякам,
и жизнь моя бедней теперь намного.
 

* * *

 
Быть может, завтра непригодней
для жизни будет, чем вчера,
зато сполна дано сегодня
и ночь до самого утра.
 

* * *

 
А помнишь, как, из губ напившись яда,
подруга от любви изнемогала
и, слепо бормоча «оставь, не надо»,
расстегивать застежки помогала?
 

* * *

 
Душевного огня прозрачный свет
заметно освещает наши лица,
и сколько мы живем на свете лет,
свечение меняется, но длится.
 

* * *

 
Я много колобродил и грешил,
презревши воздаяния опасность,
а многое сумел и совершил
единственно, чтоб выяснить напрасность.
 

* * *

 
Есть годы, когда время воспаляется
страстями мятежей и революций,
и только мудрецы живут, как яйца:
присутствуют, но глубже не суются.
 

* * *

 
Я в зеркале такой кошмар
вчера увидел утром мглистым,
что из души последний пар
немедля вытек с тихим свистом.
 

* * *

 
Ракеты глотают пространство,
гонимы азартом игры
и блажью земное засранство
продлить на иные миры.
 

* * *

 
Не зря слывя за совратителя,
всегда и всюду злой еврей
ожидовлял путем соития
иноплеменных дочерей.
 

* * *

 
Есть нечто вне формы и меры,
вне смысла, вне срока, вне фразы,
что острым предчувствием веры
тревожит незрячий мой разум.
 

* * *

 
А славно бы увидеть, как в одежде
я лягу под венки при свете дня
и женщины, не знавшиеся прежде,
впервой сойдутся вместе у меня.
 

* * *

 
Приятель позвонил, что рядом он,
тоскливо будет вечер нами прожит:
бездарен и пронзительно умен,
застольем наслаждаться он не может.
 

* * *

 
Я жил бегом, но вдруг устал,
и новых мыслей – кот наплакал,
и голова моя пуста,
как юбка, скинутая на пол.
 

* * *

 
Вслед музыке, мятущейся по мускулам,
эпоху, как похмелье, держит плен
расслабленного, вялого и тусклого
кануна неизбежных перемен.
 

* * *

 
У множества людей тоскливы лица,
готовые к любому выражению,
когда бы пофартило прислониться
к любому, но сплоченному движению.
 

* * *

 
День – царство зла. Но в час вечерний,
смывая зависть и коварство,
нам разливает виночерпий
добра и кротости лекарство.
 

* * *

 
Бери меня, мотив, томи, зови,
тянись неодолимо и протяжно,
все песни мы поем лишь о любви,
а к Богу или дьяволу – неважно.
 

* * *

 
Подлинность истории – не в бумажной каше,
красящей прошедшее контурно и бледно,
подлинность истории – смех и слезы наши,
тающие в воздухе быстро и бесследно.
 

* * *

 
Я в этой жизни – только странник,
и вновь уйду в пространство ночи,
когда души отверстый краник
тепло свое сполна расточит.
 

* * *

 
Надежды, в Бога душу, вашу мать!
Надежды! Вам же следует сбываться!
С надеждами прекрасно выпивать,
но очень тяжело опохмеляться.
 

* * *

 
Судьба отнюдь не полностью и строго
во всем руководится небесами:
супруга нам даруется от Бога,
подруг должны разыскивать мы сами.
 

* * *

 
Ревнители канона и традиции
в любой идеологии и нации
усердно служат злу в его полиции,
преследующей жажду изменяться.
 

* * *

 
Мышлением себя не иссушая,
живу я беззаботно, как барсук,
то дьявола, то Бога искушая
соблазном разделить со мной досуг.
 

* * *

 
Он не был чванен и спесив,
под юбку в самом лез начале,
и что мерзавец некрасив,
они уже не замечали.
 

* * *

 
Послушно готов я гореть на огне,
но только в преддверье огня
Всевышний обязан ответствовать мне,
горят ли, кто хуже меня.
 

* * *

 
Отвергнувши все компромиссы,
черты преступив и границы,
евреи бегут, будто крысы,
и сразу летят, словно птицы.
 

* * *

 
Участь, приятель, заведомо ясную
наша планета готовит себе,
счастье, что жить в эту пору прекрасную
уж не придется ни мне, ни тебе.
 

* * *

 
Ах, любовь, хладнокровным ты – примус,
и становится мужествен трус,
даже минус, возлегши на минус,
от любви превращается в плюс.
 

* * *

 
Зря не верят в мудрость зада
те, кто мыслит головой:
жопа есть – ума не надо,
ибо ум у жопы – свой.
 

* * *

 
Попыткам осветить свою тюрьму,
несчетным видам веры – нет конца,
по образу и духу своему
творим себе мы вечного Творца.
 

* * *

 
И забытья похож восторг,
и обморочна дрожь
и даже сам предсмертный стон
с любовным хрипом схож.
 

* * *

 
Когда мы пьем, бутылка честно
теплом покоя дарит нас,
и мир становится на место,
остановив безумный пляс.
 

* * *

 
Поток судьбы волочит нас, калеча,
о камни дней, то солоных, то пресных,
и дикие душевные увечья
куда разнообразнее телесных.
 

* * *

 
Боюсь, что еврея постигнет в тепле
разжиженность духа и крови:
еврейское семя на мерзлой земле
взрастает гораздо махровей.
 

* * *

 
Кормясь газет эрзацной пищей
и пья журнальный суррогат,
не только духом станешь нищий,
но и рассудком небогат.
 

* * *

 
Зачем Господь, жестокий и великий,
творит огонь, побоище и тьму?
Неужто наши слезы, кровь и крики
любезны и прельстительны Ему?
 

* * *

 
Душа моя, не внемля снам и страхам
на поприще земного приключения,
колеблет между Бахусом и Бахом
свои непостоянные влечения.
 

* * *

 
В музейной тиши галерей
случайным восторгом согретый,
люблю я, усталый еврей,
забиться в сортир с сигаретой.
 

* * *

 
Друзьям и нянькой, и сиделкой
бывал я бедственной порой,
моей души обильной грелкой
лечился даже геморрой.
 

* * *

 
Ум полон гибкости и хамства,
когда он с совестью в борьбе,
мы никому не лжем так часто
и так удачно, как себе.
 

* * *

 
Гуляки, выветрясь в руины,
полезны миру даже старыми,
служа прогрессу медицины
симптомами и гонорарами.
 

* * *

 
Корни самых массовых несчастий,
гибелей в крови и слепоте —
лепятся началами от страсти
к истине, добру и красоте.
 

* * *

 
Науки знания несут нам,
и констатируют врачи
то несварение рассудка,
то недержание речи.
 

* * *

 
Чего желать? Служу отчизне,
жена готовит мне обед,
я гармоничен в этой жизни,
как на маевке – менуэт.
 

* * *

 
Я слабо верю в докторов
с их пересадками сердец,
и чем я более здоров,
тем неуклонней мой конец.
 

* * *

 
От юных до пенсионера
сейчас воруют все вокруг,
и не крадет одна Венера,
поскольку нет обеих рук.
 

* * *

 
Время тянет в эмиграцию
от российских берегов
удивительную нацию —
всехних внутренних врагов.
 

* * *

 
Плетусь, сутулый и несвежий,
струю мораль и книжный дух,
вокруг плечистые невежи
влекут прелестных потаскух.
 

* * *

 
Семья и дом. И видимость достатка.
Дышать и жить – не густо, но дают.
Я не делюсь на счастье без остатка,
и каплей этой горек мой уют.
 

* * *

 
В государстве любом век от веку —
и обманут, и в душу насрут,
а у нас человек человеку —
это друг, и товарищ, и Брут.
 

* * *

 
Чадит окурок дней моих
все глуше и темней,
и тонким дымом вьется стих
с испепеленных дней.
 

* * *

 
Когда вскипает схватка мнений
и слюни брызжут по усам,
я соглашаюсь. Из-за лени.
Но только с тем, что думал сам.
 

* * *

 
Среди прочих нравственных калек
я имел зарплату и заботу
выполнить завет моих коллег:
«Изя, не убейся об работу!»
 

* * *

 
Еще лежит земля в морозе,
а у весны – уже крестины,
и шелушится на березе
тугая ветка Палестины.
 

* * *

 
В юности тоскуя о просторах,
мы о них мечтаем и поем,
а чуть позже, заперты в конторах,
мы легко в канцлагере живем.
 

* * *

 
Разгулялись евреи, не чуя узды,
зацвели, как болотные лилии,
распустили язык, любят быстрой езды
и коварно меняют фамилии.
 

* * *

Свобода мне теперь все реже снится,