Текст книги "Записки хроноскописта"

Автор книги: Игорь Забелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Глава двенадцатая

в которой мы предпринимаем кое-что, прояснившее попытку окончательно распутать историю с так называемым хостинским кладом, и с этой же целью беремся за хроноскопию документов из архива грузинского царя Вахтанга Шестого

Я давненько не видел Березкина в столь возбужденном состоянии.

– Знаешь, я все-таки хочу довести эту нехорошую историю до конца, – сказал мне Березкин. – Ей-богу, теперь я уже не отступлюсь. Йе люблю, когда меня считают дураком и когда мне морочат голову – тоже не люблю. Видишь, как откровенно я признаюсь тебе в моих слабостях!

Категоричность Березкина немного удивила меня, и я сказал ему об этом.

– Какая там категоричность! Сейчас ты перестанешь сомневаться.

Березкин набрал номер справочной и спросил телефон дирекции Оружейной палаты. Тотчас, не кладя трубку, он позвонил в дирекцию, представился и спросил, не может ли он получить справку о серебряной вазе, которая значится под индексом МС-316/98.

– Вы недавно брали ее для хроноскопии? – осведомился женский голос. – В таком случае, нет ничего проще. Эта ваза из Хостинского клада…

– Благодарю вас, – сказал Березкин. – Пока это все, что нас интересует.

Березкин повесил трубку.

– Итак, ты по-прежнему сомневаешься?

Не отвечая, я позвонил Пете и сказал ему, что мы хотели бы подвергнуть хроноскопии документы, относящиеся к торговому дому Хачапуридзе. Кстати, если Петя захватит составленный им план Хостинской крепости, то план не помешает нам.

– Видимо, это одно из редчайших совпадений, – улыбнулся Березкин, – но фантазер Петя оказался-таки прав, что план на амфоре имеет отношение к Хостинской крепости. Толчок его фантазии дал еще в Москве Брагин-цев, но само по себе совпадение забавно. Мы, скептики, никогда не осмелились бы на столь безапеляционное утверждение.

Петя приехал быстро, но с одним планом: вынести документы из архива ему не разрешили.

– Отправляйся ты, – предложил мне Березкин. – Расскажи им про хроноскоп. Иногда помогает.

Мне не пришлось рассказывать сотрудникам архива о хроноскопе – они знали о его существовании, и директор, ограничившись моей распиской, разрешил взять на два дня нужные нам документы.

К тому времени, когда я вернулся в институт, Березкин успел забраковать план крепости, составленный Петей. Я уже упоминал, что от Х. остинской крепости сохранились, в сущности, рожки да ножки, и Петя с планом перемудрил – выдал желаемое за действительное. Но Березкин вновь удивил меня: он рассуждал о плане с такой уверенностью, как будто подлинный чертеж его лежал тут же, в ящике письменного стола.

Я не стал при Пете выяснять, что дало Березкину право на категоричность суждений, и передал ему архивные документы.

Петя, который уже хорошо ориентировался в листах, заполненных непонятными нам значками (шрифт мхедру-ли!), тотчас раскрыл «дело» в том месте, откуда были похищены бумаги.

– Вырезаны бритвой, – сказал Березкин после короткого осмотра. – Но какая твердая и опытная рука – ни одного пореза на следующем листе!

Хроноскоп лишь подтвердил заключение Березкина, а мы уже догадывались, чья это рука, и получили тому новое доказательство. Березкин подверг общей хроноскопии листы, примыкавшие к вырезанному, и хроноскоп обнаружил на них следы рук – все тех же самых рук…

– Будет с нас, – сказал Березкин и отключил хроноскоп.

– Почему? – удивился Петя.

– А! Займемся чем-нибудь другим.

– В «деле» есть такой же план, как на вазах, и пчела тоже есть, – сказал Петя.

– Дойдем и до плана, и до пчелы. А вот этот почерк мне знаком. Посмотрим, что говорится о документе в описи…

– Личное письмо Давида Хачапуридзе, – быстро сказал Петя. – Того, которого убили.

– Охотно верю, – кивнул Березкин.

Он дал задание хроноскопу, и хроноскоп подтвердил тождество осредненной рукописной строки с почерком Давида Хачапуридзе.

– Так, еще два кончика сошлись, – удовлетворенно сказал Березкин. – А теперь показывайте план и пресловутую «пчелу».

Петя нашел нужный лист, а Березкин, небрежно бросив взгляд на него, тотчас отправился к хроноскопу.

– Ставишь на истолкование? – спросил я.

– Никакого истолкования уже не требуется, – ответил Березкин. – Достаточно общей хроноскопии.

Я по-прежнему не совсем понимал Березкина, но решил все расспросы отложить до вечера. Да и хроноскоп требовал внимания: на экране сразу же появился человек, аккуратно обводящий тонко очиненным карандашом сначала план, потом «пчелу»…

Петя тихо застонал, наблюдая молчаливую сцену, а Березкин вел себя так, словно ему заранее все было известно.

– Ничего не поделаешь, – сказал Березкин Пете. – Я тоже – за оптимизм. Но в данном случае…

– Что – в данном случае?

– Смотрите сами.

– А я не теряю надежды, – прошептал Петя.

Березкин выключил хроноскоп.

– Можно сегодня же вернуть документы в архив, – сказал он. – Больше мы ничего из них не выудим. Судя по описи, похищен документ, содержавший какие-то зашифрованные сведения о кладе. Но шифровка безвозвратно утеряна для нас.

Не согласившись с Березкиным, я еще раз просмотрел опись документов, и обратил внимание на несколько денежных расписок, оставленных Хачапуридзе, как сказано в описи, черкесами. Найдя расписки, я обнаружил в их нижней части, под строками, написанными обычным грузинским шрифтом, грубо выведенные закорючки и отпечатки пальцев.

– Хроноскопия не кончена, – сказал я Березкину. – По-моему, расписки даны людьми, отнюдь не поднаторевшими в скорописи.

– Это же и так видно!

– Не спорь и сформулируй задание.

Березкин выполнил мою просьбу, и на экране появилась огромная рука, в пальцах которой еле держалось-чуть подрагивало-гусиное перо (это уже мое уточнение, ибо на экране обозначился лишь тонкий заостренный предмет).

– Землепашец или воин, – сказал Березкин. – Удовлетворен?

– Нет. Мне нужна хроноскопия отпечатков пальцев.

– Не понимаю, куда ты клонишь.

– Все очень просто. К документам прикладывали обычно большой палец правой руки, а на большом пальце воина тетива на всю жизнь оставляла мозоль…

Хроноскоп подтвердил, что отпечатки пальцев под денежными документами из «дела» Хачапуридзе оставили люди с твердыми загрубевшими мозолями на больших пальцах.

– Согласен, это расписки воинов. Но какое они имеют отношение к кладу? спросил Березкин.

– Вероятней всего – никакого. Но не тебя же убеждать, что при хроноскопии нет мелочей. А если мы сегодня же вернем «дело» в архив, то просить его второй раз будет просто неудобно.

– И все? – жалобно спросил Петя. – И больше ничего не будем делать?

– Пока-ничего, – сказал Березкин. – Но это не значит, что нам не потребуется ваша помощь.

Петя ушел ободренный последними словами Березкина, и мы остались одни.

– Жду разъяснений, – сказал я.

– Видишь ли, неожиданно все свелось к пустяку. Я давно заметил, что при различных масштабах плана на всех трех вазах очень точно выдерживаются углы и пропорции. Последнее относится и к «пчеле», которая лишь строго определенным образом вписывается в план крепости.

Березкин достал из письменного стола несколько расчерченных белых листов и показал их мне. «Пчела» действительно целиком умещалась в пределах плана лишь в одном строго определенном положении, причем точка пересечения перечеркивающей линии с «талией» пчелы приходилась на небольшое свободное пространство между четырьмя плотно составленными кружочками.

– Если мы, точно соблюдая углы и пропорции, впишем воображаемую восьмерку в территорию Хостинской крепости, то вот тут, – Березкин ткнул карандашом в ту точку, в которой скрещивались витки восьмерки, – найдем клад. Точнее, найдем место, где раньше хранились сокровища.

– Ты абсолютно уверен, что они изъяты?

– Абсолютно. Смешно, но я потому и разгадал загадку клада, что очень обозлился. Неужели, думаю, я глупее тех, двоих?!

– Математика тебе помогла, – сказал я.

– И математика помогла, – согласился Березкин. – И еще раз поможет, когда мы снимем план крепости и впишем в него огромную нелетающую «пчелу».

Я удивленно взглянул на Березкина.

– Что ты так смотришь?.. Через неделю хроноскоп будет перенесен на вертолет, и мы отправимся в Хосту. Клада нет, но осталась его история. А я тебе уже говорил, что хочу прочитать ее до конца. Есть возражения?

Я улыбнулся в ответ.

– То-то! – сказал Березкин. – Человеческий опыт-вот подлинное сокровище. Даже если он негативный.

Глава тринадцатая

в которой мы отправляемся из Москвы на Черноморское побережье Кавказа; основная часть главы посвящена рассказу о розысках бывшего клада, а в конце повествуется о… тени, доставившей нам ни с чем не сравнимое волнение

С нашими друзьями Яшей и Евой мы виделись каждое воскресенье, вместе бродили на лыжах по заснеженным лесам Подмосковья, и они знали все подробности, касающиеся розысков воображаемого (как думали мы тогда) хостинского клада.

Должен признаться, что логико-математические выкладки Березкина, неопровержимо доказывающие существование Хостинского клада, произвели на всех нас значительно большее впечатление, чем можно заключить, прочитав предыдущую главу.

Яша, выслушав меня, решительно взял сторону Брагинцева:

– Не может быть, чтоб такой человек, как Брагинцев, опустился до мелких хищений.

– Ничего себе-мелкие хищения! Целый клад…

– Не в этом смысле. – На лице Яши появилось виноватое выражение. – Ну что такое клад?.. Ну нашел его, а потом? Не сидеть же на нем как собака на сене… Куда-то его отдать надо, по-моему… В музей… Да, в музей, например.

– Кое-что попало в музей. Та же серебряная ваза.

– Я понимаю, – сказал Яша. – Нет, просто надо с большим доверием отнестись к самому Брагинцеву. Поговорите с ним откровенно, на худой конец.

– Конечно, – сказала Ева. – Это гораздо проще, чем лететь в Хосту. Сначала нужно выяснить все, что можно, в Москве, и тогда уж лететь.

Я тоже-за железную логику. Глядя, как мой сын, каким-то чудом не растеряв лыжи и палки, катится с крутой горы (разговор происходил в овраге у станции Раздоры), я пытался сообразить, есть ли реальный способ воздействовать на Березкина.

– Надо колени сгибать, когда с горы едешь, – сказал я сыну после того, как он выбрался из сугроба. – Кто ж на прямых ногах с гор катается?

Сына я еще мог поучать, а вот Березкина… Мы давно уже договорились с ним не препятствовать тому направлению поисков, которого по тем или иным причинам упорно придерживался один из нас. Иначе говоря, мы исповедовали своеобразный принцип независимости в методах хроноскопии, хотя крайне редко апеллировали к нему. В данном же случае я знал, что Березкину необходимо обязательно самому, без всяких подсказок до конца распутать историю с Хостинским кладом.

Положение усложнялось еще тем, что мне предстояло уговорить его отложить демонтаж хроноскопа дня на два, на три и повторно просмотреть все кадры, относящиеся к Белому Мыслителю. Кадров было не очень много, и на сколько-нибудь крупное переосмысление их я не рассчитывал… Но, продолжая свои историко-литературные изыскания, я пришел к выводу, что мы осмыслили не все детали и некоторые кадры могут дать нам дополнительный материал…

Березкин откровенно скучал, «прокручивая» для меня старые кадры, запечатлевшие удары лошадиных копыт по телу Белого Мыслителя…

– Я должен хотя бы понять, к чему ты стремишься, – сказал он. – А то у меня такое ощущение, что один из нас круглый дурак. Что тебе до лошадиных копыт?

– Я с искренним удовольствием предаюсь анализу, в котором беспомощна математика, но зато сильна география.

– А если точнее?

– А если точнее, то, не поручась за год или даже столетие, я могу утверждать, что Белый Мыслитель попал под лошадиные копыта во второй половине мая.

– Не будешь ли ты любезен назвать число?

– Я не шучу. И я преувеличил, сказав, что не могу поручиться за столетие. Дата известна мне с точностью до двух-трех лет. Итак, май начала девяностых годов шестнадцатого века.

– Это меня устраивает, – сказал Березкин. – А долго ли нужно тебя просить, чтобы ты все толком разъяснил?

– Совсем не нужно просить. Город Дженне находится в зоне затопления реки Бани и в сезон дождей превращается в крохотный островок, сообщение с которым возможно лишь по воде… В сезон дождей и совершались почти все перевозки товаров между Дженне и Тимбукту, и в сезон дождей прибыл в Дженне наш араб с Белым Мыслителем, завершив путешествие водным путем по Нигеру и Бани… Если бы крушение произошло на реке и Белый Мыслитель утонул, конские копыта, как ты понимаешь, не смогли бы отпечататься на нем… Но если бы конная лава прошлась по нему в разгар сухого сезона, когда земля в саванне каменеет, деформации на теле Мыслителя оказались бы значительно сильнее. В том-то и дело, что события пришлись на начало сезона дождей, когда земля уже размокла, а реки еще не разлились…

– Но почему начало сезона дождей, а не конец, когда вода уже спала, а земля не высохла?

– Я объясню тебе. В конце шестнадцатого столетия и Дженне, и Тимбукту входили во владения государства Сонгаи или Гао. Как и в предыдущих государствах, возникавших на территории Западного Судана-в Гане, Мали, например, – в Сонгаи царил почти идеальный порядок. Страна не знала открытого разбоя, открытых грабежей, если не считать таковыми междоусобицы. Страна не знала воровства. И в этой стране конные отряды не затаптывали просто так мирных людей в землю-все путешественники подчеркивают безопасность суданских дорог…

– Но затоптали же…

– Да. Но человек, несший Белого Мыслителя и прикрывший его своим телом, погиб под копытами коней, на которых мчались испанцы и марокканцы…

– Война? – коротко спросил Березкин.

– Вот именно. И закончилась она разгромом Сонгаи. Дженне, Тимбукту были разграблены, и никогда потом уже не достигали прежнего процветания…

– Я готов принять твою точку зрения. Но почему все-таки начало сезона дождей?

– Да по той простой причине, что крупные военные операции совершались в сухое время года. Чтобы захватить Дженне, нужно было дождаться, пока исчезнет вода – основное препятствие на пути к городу… Потом переходы, потом осада, штурм… Во время штурма или сразу после него и погиб человек, которому прислали из Венеции Белого Мыслителя…

– Ты говоришь-он прикрыл Мыслителя своим телом?

– Я не утверждаю, что он сделал это умышленно. Могло получиться случайно. Скачущая толпа сшибла его с ног, и, падая, он прикрыл Мыслителя. И он больше не поднялся, потому что иначе унес бы Мыслителя с собой. Воды реки Бани, вновь подступившие к разграбленному городу, надолго скрыли Мыслителя от человеческих глаз, погребли его в толще ила, и только поэтому он не стал добычей солдатни… А догадаться, что в момент падения Мыслителя прикрыл своим телом человек, его несший, можно было…

– Не читая книг Дэвидсона и Сюре Каналя, у которых ты черпаешь свою премудрость, – быстро сказал Березкин. – Но-сдаюсь. Профессионально мы тут сплоховали. Попробуем исправиться.

Мы «исправились». Хроноскоп, получивший более точное задание, подтвердил, что голова и поднятая рука Мыслителя были прикрыты чем-то упругим и мягким. И мы, увы, знали чем.

– Насколько я понимаю, – сказал Березкин, – ты считаешь, что араб, доставивший Мыслителя в Дженне, и человек, попавший вместе с ним под копыта лошадей, разные лица?

– Да, мы же сразу решили, что араб вез Мыслителя какому-то дженнейскому ученому. Первый наш вариант по-прежнему кажется мне наиболее вероятным, хотя он и не доказан окончательно.

– Если не ошибаюсь, это первая смерть, которую мы более или менее определенно констатируем, – грустно сказал Березкин.

– Хачапуридзе…

– А! – Березкин махнул рукой. – Я говорю о Мыслителях. Что-то ждет нас?

Я молчал, да Березкин и не нуждался в моем ответе.

– А теперь я демонтирую хроноскоп, – сказал он. – Можешь не произносить возвышенных слов. Мыслители– главное, но хостинскую историю я распутаю.

…Наступил день-он пришелся на двадцатое марта, – когда Березкин заявил, что вертолет с хроноскопом готов к вылету в Адлер. Он при мне позвонил Пете.

– Петя, – сказал Березкин, – если хотите, можете завтра же вылететь с нами в Адлер.

– В Адлер?

– Да. А оттуда – в Хосту.

– Вы уверены, что мы найдем клад?

– Я уверен, что мы не найдем его, и вы должны свыкнуться с этой мыслью. Но мне нужно проверить свою рабочую гипотезу, и, если она правильна, мы найдем то место, где был спрятан клад.

– Я полечу.

– Отлично, но вам придется выполнить одно непременное условие. Вы никому, ни одному человеку не скажете, что полетите с нами. Поверьте, мы вовсе не увлекаемся засекречиванием. Но у нас с Вербининым есть правило, от которого мы стараемся не отступать: до окончания расследования – никаких лишних разговоров. Как только мы проверим мою гипотезу или доведем расследование до логического конца, обет молчания будет с вас снят, и вы получите полное право рассказывать о нашем полете где угодно и кому угодно. Вероятно, вас будут с интересом слушать до тех пор, – улыбнулся Березкин, – пока Вербинин не опубликует свои записки.

– Я принимаю все ваши условия! – торжественно сказал Петя.

– Тем лучше. Вы натолкнули нас на историю с Хостинским кладом, и мы посчитали нечестным завершать расследование без вашего участия. Значит, до завтра!

…Я живу неподалеку от вертолетной станции и потому собирался не спеша. В последний же момент, когда у меня уже не оставалось ни одной минуты в запасе, раздался звонок, и в квартиру вошел почтальон.

«Международная телеграмма», – прочитал я на бланке, Вот ее текст:

«Белый Мыслитель принадлежал Дженне поэту историку астроному Умару Тоголо составителю астрономических тригонометрических таблиц убитому испанцами 1593 Подробности письмом.

Мамаду Диоп».

На более быстрое и точное подтверждение моих догадок я не смел и рассчитывать.

– Поздравляю, – сказал Березкин, быстро пробежав телеграмму. – Выводы – во время полета.

Летели мы, естественно, значительно медленнее, чем ИЛ-18, успели обо всем поговорить по дороге, а горы Кавказа увидели не через два с половиной часа, а через двое суток, ибо еще ночевали в пути… На вершинах гор лежал снег, а склоны их были бурыми, потому что листья на деревьях еще не распустились; море, окаймленное светлыми пляжами, голубело; и голубели-но гораздо нежнее-поля, засаженные кочанной капустой, которая растет на побережье круглый год.

Когда мы вышли из вертолета, шел мелкий теплый дождь; пахло цветами и теплой сырой землей. В ресторане к мясным блюдам нам подали гарнир – траву кинзи и редиску, но не красно-фиолетовые корнеплоды, а нежно-зеленую ботву, которая имела почти тот же вкус. Потом мы прошлись по городу. Было странно видеть его пустые пляжи, пустые улицы. В винных ларьках скучали продавцы. Эвкалипты сбрасывали старую кору. На финиковых пальмах зрели оранжевые гроздья плодов.

А на следующий день, утром, вертолет, на борту которого находился и директор заповедника, уже повис над бывшей Хостинской крепостью.

Сверху отчетливей проступал общий план крепости, но очертить его по остаткам стен нам все-таки не удалось.

Тогда Березкин сделал необходимые замеры, произвел несложные для него математические расчеты и, отмечая деревья или скалы, очертил прежние границы замка.

– Так, – сказал Березкин удовлетворенно. – Половина дела сделана.

– Уже? – изумился ничего не понимавший Петя.

– Уже, – машинально повторил Березкин и занялся новыми расчетами.

Потом вертолет вновь взмыл вверх, застыл над скалами, густо заросшими лавровишней, и медленно опустился.

– Здесь, – сказал Березкин. – Здесь или нигде. Я подметил в глазах Пети почти суеверный ужас: он смотрел на Березкина как на колдуна или мага-волшебника.

– Откуда вы знаете? – прошептал Петя.

– Потом, потом, – сказал Березкин. – «Здесь» – еще не значит, что под первым же камнем. Если бы тайник не был вновь замаскирован, то старичок давно бы раскопал его.

А старичок с красноватыми склеротическими глазами оказался легок на помине – он вдруг выскочил, тяжело дыша, из-за зеленоватых стволов тиса и остановился в нерешительности в нескольких шагах от вертолета.

– А! Тебя помню, – вскричал старичок и ткнул пальцем в сторону Пети. Других не помню, а тебя запомнил. Брильянтов захотелось? Золотишка?.. Туда же… За теми двумя! Вон сколько понаехало!

– Вы можете остаться, – спокойно сказал ему Березкин, – но при условии, что не будете мешать нашей работе. Именно работе, потому что мы не собираемся искать клад.

Березкин сформулировал задание-хроноскопу предстояло ответить, где завалы естественные, а где камни набросаны руками человека, и медленно пошел сквозь заросли лавровишни с «электронным глазом» в руках. Я сидел перед экраном, но через окно видел Березкина; он продвигался осторожно, боясь поскользнуться на разбухшей от постоянных зимних дождей глине, непрочно державшейся на скалах; Петя шел рядом с ним, чуть пониже, как бы страхуя Березкина с его сверхчувствительным прибором, и чем-то они напоминали мне саперов с миноискателем.

А на экране медленно оползали известковые каменные глыбы, – очень медленно, хотя хроноскоп ускорял темп естественного сползания в несколько тысяч раз.

Так продолжалось пять минут, десять, пятнадцать… Внезапно картина резко изменилась; камни на экране рухнули, а потом быстро замелькали в воздухе и, падая, тяжело ударялись друг о друга…

– Стоп! – крикнул я.

Березкин сменил меня у экрана и повторил кадры.

– Все, – сказал он, появляясь у трапа, – Теперь придется поработать руками.

Снова принялся моросить мелкий дождь, но мы сбросили с себя все лишние вещи.

– Петя! – с шутливой торжественностью сказал Березкин, – Предоставляю вам право отбросить первый камень!

По-моему, Петя находился в состоянии полной прострации. Он послушно отбросил первый камень и стал ждать дальнейших распоряжений.

– За работу, за работу, – торопил Березкин. Чем энергичнее продвигалась работа, тем ближе подходил к нам старичок с красноватыми глазами. Раза три он доставал из кармана бутылочку и прихлебывал из нее. Когда на расчищенном участке обнаружилось темное пятно металлической двери, старичок охнул, сбросил на землю брезентовик и присоединился к нам…

За полчаса мы удалили искусственно наваленные обломки скал и мелкозем, и перед нами оказалась массивная кованая дверь, ведущая, очевидно, в подземелье. Засовы уже были кем-то спилены, и с помощью двух рычагов нам удалось открыть дверь.

– Будем все-таки соблюдать осторожность, – сказал Березкин. – Я думаю, что наши предшественники уже ликвидировали всякие там ловушки и прочие прелести, но осторожность никогда не помешает.

Сильный свет фонарей озарил подземную галерею, выложенную такими же крупными плитами известняка, как и стены самой Хостинской крепости. В галерее было чисто (словно перед тем, как закрыть, ее подмели) и сухо.

Старичок-разволновавшийся, с красными пятнами на щеках-попытался проникнуть в галерею первым, но Березкин преградил ему дорогу.

– Я уже просил вас не мешать, – сказал он. – Пока мы не закончим исследований, никто не войдет в подземелье.

Видите, и директор заповедника, и наши товарищи-все терпеливо ждут.

Вопреки предположению Березкина, в подземелье не оказалось никаких ловушек. Мы обнаружили еще одну дверь со спиленными засовами и открыли ее. Следующий коридор вывел нас в большую комнату со сводчатым потолком, в которой, судя по всему, и хранились сокровища.

Тщательно – слишком тщательно для людей, уверенных, что они ничего не найдут, – обшаривали мы фонарями комнату… Прогнившие лоскуты кожаных мешков, разбитые деревянные сундуки – вот к чему свелись наши находки.

Мы выходили из подземелья, уже думая о своем, о хроноскопии, и словно наткнулись на пылающие жгучим любопытством глаза Пети, старичка, пилотов, директора…

– Пусто, – сказал Березкин и, наклонив свою тяжелую голову, пошел к вертолету.

– Только лоскуты от мешков и сломанные сундуки, – уточнил я и тоже прошел к вертолету. – Да вы еще все сами увидите!

Березкин выбивал ногтями по капоту хроноскопа негромкую дробь.

– С чего начнем? – спросил он и, не дожидаясь ответа, сказал: – Просто так, для самого себя, хочу посмотреть руки… Понимаешь?

Сформулировав задание, Березкин вернулся в подземелье с «электронным глазом» (мы не хотели пока выносить вещи), а я остался у экрана. Через несколько минут на экране появились руки, принадлежавшие смутно различимой человеческой фигуре; руки держали узкий длинный предмет, похожий на напильник; потом точными сильными движениями-профессиональными, я бы сказал, движениямируки принялись перепиливать засовы…

Я не рискну утверждать, что узнал руки, да и нельзя было требовать высокой точности от хроноскопа: ведь следов самих рук не осталось на засовах.

Но вскоре картина изменилась. Березкин, очевидно, прошел дальше и приступил к хроноскопии кожаных лоскутов.

Теперь я узнал руки-те самые руки, что выпрямляли вазу, комкали бумагу; они разрывали прогнившую кожу мешков… А потом поблизости от них появились другие руки – круглые и мягкие, и тоже стали рвать мешки, хотя им это было явно не под силу.

Экран погас. Широкая фигура Березкина заслонила светлый дверной проем.

Просмотрев кадры, Березкин лишь удовлетворенно кивнул.

– Переходим к общей хроноскопии, – сказал он мне и вновь исчез.

В дверях на секунду появилась любопытствующая физиономия Пети, но тотчас скрылась, – Пете было поручено охранять вход в подземелье, и он подвижнически выполнял возложенные на него обязанности.

Хроноскопия стен долгое время не давала ничего интересного, глаза мои начали уставать, как вдруг на экране возникла темная вытянутая тень. Еще не успев как следует разобрать, в чем дело, я выключил хроноскоп. Там, в подземелье, погас огонек на «электронном глазе», и Березкин тотчас вернулся.

– Посмотри сам, – сказал я.

Березкин повторил кадр, и теперь мы вдвоем смотрели на тонкую темную тень.

– Наверное, отпечаток предмета, долгое время простоявшего у стены. Следи внимательно, я даю задание.

Березкин ушел, и вскоре тень на экране приняла очертания миниатюрной человеческой фигуры. Правая опущенная рука человека держала какое-то кольцо, а левая, чуть согнутая в локте, была поднята к небу…

Я не вскрикнул только потому, что язык не повиновался мне. Все что угодно могли предположить мы. Все что угодно… Но тень нашего Мыслителя в хостинском подземелье?!.

Березкин вернулся, не дожидаясь, пока я выключу хроноскоп.

Он взглянул на экран, перевел глаза на меня и побледнел.

– Ничего не понимаю. Как зеркальное отражение,

Этого я в первый момент не уловил. Значит, мы увидели тень не нашего Мыслителя, а второго, Черного, о существовании которого только догадывались.

Березкину потребовалось все его самообладание, чтобы сказать:

– Все-таки закончим хроноскопию стен.

Не умея собраться с мыслями, я сидел перед погасшим экраном. Экран вспыхнул, но хроноскопия стен уже не дала ничего сколько-нибудь примечательного.

В общей сложности хроноскопия заняла у нас не так уж много времени, но у Березкина, когда он вышел из подземелья, был такой вид, словно он провел там безвыходно несколько дней.

– Теперь все можно, – сказал Березкин, обращаясь к Пете, и к пилотам, и к старичку, и к директору. – Все можете войти. Мы закончили работу.

Выполнявший обязанности стража Петя оказался ближе всех к входу и первым юркнул в подземелье.

И первым же вышел оттуда. Оптимист по натуре, Петя, наверное, до последнего момента не терял надежды хоть что-нибудь найти в бывшем хранилище сокровищ.

– Все подчистую выкрали, – зло сказал он, и глаза его вспыхнули, как у старика – тогда, при первой встрече. – Подчистую! – повторил он.

А старик вышел последним. Его отсутствующий взгляд равнодушно скользнул по мне, по Березкину и задержался на вертолете. Споткнувшись, старичок сделал несколько неверных шагов и сел на камень, уперев измазанные глиной башмаки в ствол молодого бука. Потом достал из внутреннего кармана бутылочку и посмотрел, есть ли в ней что-нибудь. Там ничего не было. Тогда старичок бросил бутылочку, сжал кулаки и беззвучно заплакал.

Директор заповедника, принявший в свое ведение подземную галерею, плотно прикрыл дверь и для чего-то опечатал ее.

Мы попрощались с ним,

Когда вертолет набирал высоту, я заметил, как старичок нагнулся, поднял бутылочку и снова спрятал ее во внутренний карман.