Текст книги "Аська"

Автор книги: Игорь Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

А с болтовней не влезть бы к волку в пасть:

прослышь об этом следователь мой

к десятому добавит пункт шестой! 39)

Вот я треплюсь – а долго ль до греха?

Я – вне России? Что за чепуха!

Да, я в аду, и умираю я

живой, здоровый – вяло умираю...

Там, в области потерянного рая,

чуть начата, осталась жизнь моя.

Как не умел я пользоваться ею,

как жить откладывал, не властен знать,

что буду тенью собственной своею

по телу брошенному тосковать...

Но, впрочем, лирика, ты тут не к месту:

ты, потеснясь, сюжету место дай.

...Итак, с мальчишества для нас прелестный,

в таежный край приходит Первомай.

Обычно в Октябри и Первомаи

нас выгоняли из барака вон,

то новую поверку затевая,

то учиняя генеральный шмон.

С безделья ль, от казарменнойли скуки,

чтоб жили в страхе божьем, может быть,

нам эти дни каким-нибудь кунштюком

старались непременно отравить.

Пока ж, в антракте между двух сюрпризов,

кто наверху, кто подохлей – тот снизу,

на нарах развалившись, кто как мог

остаток сил скудеющих берег

и развлекался: чтеньем дряхлой книжки,

бог знает как прорвавшейся в барак,

беседами о женах и детишках,

со дня ареста канувших во мрак...

А Скорину бы новую поэму

писать положено в подобный час,

но что-то он лежит недвижно, немо,

свет вдохновения в очах погас...

На досках, как на роскоши дивана,

цигарку длинноствольную свернув,

кейфует праздно Полтора Ивана,

на полбарака ноги протянув.

Он на цигарку горестно глядел

и песню темпераментную пел:

"Там, в тропиках, средь жгучей атмосхверы,

где растет хвиник, ана'нас и банан,

там бродят тигры, леопарды и пантерры

под шепот па-альм, под хохот облизьян!"

Он с чувством пел, к овациям готовый...

Привез с собой он в лагерь целый воз

экзотики подобной густопсовой,

всех урок прошибающей до слез.

А дальше – о красавице во власти

соперников, готовящих ей гроб,

а дальше – про дымящиеся страсти,

экстаз любви и ревности озноб!

И скорбно думал Скорин: "Им-то ладно

им, видите ль, не удержать страстей,

а нам-то в нашей доле безотрадной

как быть с любовью тощею своей

нам, иллюстрацией к пеллагре ставшим,

оголодавшим и охолодавшим?"

Лежит он, вздохом нары сотрясает,

с такою миной – хоронить пора!

Он мазохистски сам себя терзает:

что было настоящим лишь вчера,

в прошедшем времени припоминает,

как будто где-то на краю земли

все это было, и века прошли.

Что ж, он от истины не так далек...

Чтоб убедиться в том могли вы сами,

прокрутим кинопленку перед вами

событий, от которых мир поблек.

Начнем, пожалуй, с главного удара,

а после досконально объясним,

что в самом деле приключилось с ним.

Короче, с Аськой – все. Свершилась кара.

Открытие такое – камень в темя!

Судите сами: будешь тут угрюм

он столько горьких передумал дум,

страданий выстрадал за это время!

Ведь не случайно, только он войдет,

она вдруг – как слепая и немая,

его речам елейным не внимает,

не травит анекдотов, не поет...

Презрительна и явно холодна,

коль обратится – разве лишь по делу...

Увы, как видно, Аська неверна,

увы, как видно, Аська охладела! 40)

Прости-прощай, блаженная страна,

где берега кисельные и млеко!

Так, хоть не в пушкинские времена,

стал прорезаться в Скорине Алеко.

Вдруг прояснилось: с самого начала

она его всерьез не принимала.

(Он был от скуки, так – дружок чудной,

пока получше нету под рукой.

Теперь другой, по-видимому, есть

он побоку: по нужности и честь!)

То тайным мыслям улыбнется знойно,

то удовлетворенно гладит грудь,

и вроде стала как-то поспокойней,

и пополнела вроде бы чуть-чуть...

Теперь вернемся, так сказать, к истокам:

все началось с того, что – полный сил

Васек, наш повар, как-то ненароком

ему такую сделку предложил:

– "Ты не уступишь мне свою красючку?

Тебе ж не по зубам такая штучка!

Пока не поздно, брось ее, паскуду!

Ведь я добра тебе хочу, не зла...

Притом учти, что всю дорогу буду

тебя кормить с четвертого котла! 41)

Ты с нею – курва буду! – пропадешь...

Ты сам шакалишь... Чем ее прокормишь?

Ну что, лады? Давай подумай, кореш...

Ведь ты не враг себе? А враг – ну что ж..."

Он опахнул его теплынью сытной

и в котелок авансом (ешь, чудак!)

не жижицы плеснул стыдливо-скрытной

густой баланды вывернул черпак!

Забывший од звучания святые,

найду ль подбор тебя достойных слов ,

о, чудо лагерной кулинарии

похлебка из селедочных голов!

Они на вас потусторонне-тупо

из мутноватого взирают супа:

мол, мы мертвы, нам ничего не надо,

нам все равно, нам нет пути назад...

Так тени грешников в каком-то круге ада

на Данте проходящего глядят.

В голодный час нам час полуголодный

отрадно вспомнить... С волчьим блеском глаз

ремень подтягивая чересчур свободный

о, головы! – благословляю вас!

Давно прошла счастливая пора,

когда, от радости дорог не различая,

стыдливо вас рукою прикрывая,

я с мискою проскакивал в барак!

С каким, бывало, трепетом в крови

к вам, головы, предмет моей любви,

я, сладостно приникнув, как вампир,

высасывал в костях сокрытый жир!

Осиротела с той поры больница

ушла селедка и пришла пшеница,

молок не стало, и голов уж нет

безжирен и бессолен мой обед.

Отечественным бедствиям сродни,

нисколько не нуждаясь в оправданье,

но как бы платоническим в те дни

умеренное сделалось питанье,

и мясо (уж не говоря про сало)

желудки наши не отягощало:

оно, конечно, в кухню попадало,

но только для четвертого котла!

Трем прочим – супчик с крупкою пшеничной,

где от мясца присутствовал цинично

лишь запах – в концентрации различной!

да кости, что обглоданы дотла...

Увы, я вновь поддался увлеченью!

На ниве лагерной с долготерпеньем

не лирику, поэт, сатиру сей!

И вам, свои вручая извиненья,

вновь от лирического отступленья

я ухожу в сюжет немудрый сей.

Так вот, пришла пора хоть как-нибудь

обрисовать соперника лепилы.

Васек имел лет двадцать пять от силы.

Как шарик, круглый. Колоколом грудь.

Он был приземист, куц, коротконог,

что щедро возместил Васятке бог.

Хоть и не собирался я касаться

барковских тем, но как тут умолчать:

дай бог нам всем подобных компенсаций

за малый рост иль нелихую стать!

Васек шутил: на бога он не зол,

что слеплен из особенного теста,

что, видимо, весь рост его ушел

в причинное, как говорится, место.

Васек-то и сидел за изнасилованье

(узнав о том, впал Скорин в вящий страх!),

но где б шальные судьбы ни носили его,

всегда, как спец, ходил он в поварах!

Лицом Васек похож был на кота,

и были масляны его уста

и хитрые прищуренные глазки.

Он был упитан (стало быть, игрив),

сластолюбив (тире – женолюбив)

и постоянно жаждал женской ласки.

Последнею победою Васька

была дочурка нашего стрелка.

Невинность на лагпункте? Разве просто

ему стерпеть нелепый факт такой?

Четырнадцатилетний переросток,

устроенный по блату медсестрой,

она (о, Муза, мы с тобой не часто

душой кривили: полно, не молчи!)

страдала недержанием мочи,

была коса, глупа, но так сисяста!

Он, дочке вохровца любовь даря

или меняя сало на махорку,

и к месту, и не к месту повторял

свою излюбленную поговорку:

"Всяку тварь

на хуйпяль!

Бог увидит, пожалеет

и хорошую пошлет!"

Вот, видимо, такую-то хорошую

подругу дней суровых смуглокожую

Васек приобрести и захотел

(он в Аське, может, божий перст узрел!).

Придуркам двум не столковаться, что ли?

Обычный лагерный обмен, не боле:

ты – мне, а я – тебе, без ссор, без склок...

В двух направленьях действовал Васек:

зачем с лепилой ссориться бесцельно?

Будь дипломатом, но и целься в лоб!

И Васька к Аське, как бы параллельно

переговорам, вел прямой подкоп.

Он знал, Васек, как влезть цыганке в душу:

прием, что без осечки бьет в упор!

Недавно Скорин невзначай подслушал

их тайный подзаборный разговор.

Торговля? Не-ет: волненья и сомненья...

Ее взволнованное: "Блинчики? Когда ж?"

И Васькино, без всякого волненья,

спокойное, конкретное: "Как дашь."

Кто-кто, а сей циничный индивид

знал: коли голод не изжит покуда,

путь к сердцу женскому всегда лежит

через соседствующий с ним желудок.

Любовь, конечно, сила – елки-палки!

и кто в нее не верит, тот не прав:

ведь даже вот коблы и ковырялки

и те друг друга режут, взревновав!

Не сахар, ясно, расставаться с милой,

но горький опыт всех нас убедил:

из тех двух сил, что властно правят миром,

любовь плетется все же позади...

Васек, себя ужасно уважая,

считал, что действует, как джентльмен:

ведь он не просто Аську отнимает

он одаряет сытостью взамен!

Трави ему баланду про невест

и про любовь по дотюремной норме,

а этот Васька слушает да ест,

и всех своих подруг от пуза кормит!

Он Скорину мозги давно бы вправил,

не стал вести с ним праздный разговор,

пронюхай он, что, как последний фраер,

не тронул Скорин Аську до сих пор!

Ему и в голову не приходило,

что нашлепила был такой мудила!

Мудила, фраер иль совсем дурак

но это было так! Ох, было так!

Увы, интеллигентская натура

его лишала пламенных утех:

не мог, как пес, он бешеным аллюром

совокупляться на глазах у всех...

В барак к ней пробираться тише мыши...

Расталкивая женщин остальных,

ее наебывать, всей кожей слыша,

как с верхних нар клопы летят на них,

и трепетать: вот-вот нагрянет вохра,

с позором стянет с Аськи – и в кандей!

Не вечно ж бдит, не вечно смотрит в окна

наш Полтора Ивана, хитрый змей!

Когда ж остались только две бабенки

на всю ораву лютых мужиков,

не скрыли б их любые похоронки

от чуткой бдительности наглых псов.

Охране стало чем-то вроде спорта

вылавливать их. Спросите, зачем?

А надо ж разрешить им давний спор-то:

с кем подживает Зайчик? Аська – с кем?

К тому ж, застукав в роковую ночь,

любой цыганку трахнуть был непрочь...

И от штрафной не упасет ничто,

и вообще не надо профанаций...

Ах, это все не то, не то, не то!

Зачем перед собою притворяться?

Пред ним однажды верный шанс возник...

Все разом изменилось бы в тот миг!

В кабинку, где порой за спирт бои

велись с блатными (каждый бой – упорен!),

где калики-моргалики свои

раскладывал для доходяжек Скорин,

похныкав где-то там, еще за стенкой,

явилась санитарка пациенткой.

При явной инфантильности цыганки,

бог ведает откуда взявшись, к ней

все приставали разные ветрянки,

крапивницы, болячки всех мастей.

Премудрый врач, здоровье обеспечь,

протри, чтоб зуда как и не бывало!

Торжественно она спустила с плеч

рубашку, что к ногам ее упала.

Был "кабинет санчасти" отделен

от лазарета только одеялом,

но это было все ж таки немало

для тех, кто пылкостью вооружен,

решительностью и железной хваткой

и действует умело и с оглядкой.

Но, растирая уксусным раствором

все эти ведьминские чудеса,

их платонически ласкал он взором,

как будто мраморна сия краса.

И ни на миг не ощутил желанья

телесно-мертвый зритель тех грудей:

тюремное калечит воздержанье

и психику уродует людей...

Он наверстает все – вдвойне, втройне

не посрамит своей мужицкой чести,

лишь только б по-людски, наедине

хоть ночь одну бы провести с ней вместе!

Емуо н анужна, она одна!

Лишь сн е й– с такой испорченной и милой,

все то, что дремлет, вспыхнет с новой силой,

вулканом лаву выбросив со дна!

Тут в монолог его привычно влез

со "стансов" тех надыбавший слабинку

(ему разоблачать нас не в новинку!),

двойняшка-скептик, фаустовский бес:

– "Ах вот как ты заговорил, дружок?

Уже готов равняться ты с вулканом?

Не потому ли, что заметно впрок

тебе пошел твой блат с Васьком-смутьяном?

Вкусив того аванса, ты ж, злодей,

привык торчать у кухонных дверей,

как бы притягиваемый магнитом,

толкаем в спину волчьим аппетитом.

Нет, ты не "соглашался", ты – молчок,

ты втихаря... Но ты припомни, олух,

как понимающе взглянул Васек

в твои глаза, опущенные долу!

Канючишь, сам с собою лицемеря:

а вдруг, мол, как-то избежим потери?

Развел тут нюни: "Ах, мне жизнь не впрок...

Ах, чаинька моя... Ах, Ася, Ася..."

Да будто бы без твоего согласья

не обошелся шебутной Васек!

Что ж, сделай вид, что закален, как сталь,

и свой позор красивой фразой скрась-ка...

О, лжеромантик, фраер, пинчер, враль,

слизняк и трус – на кой ты нужен Аське?

Уж кое-как раскочегаря прыть,

ты должен был, кретин, пробел восполнить:

здесь, на колонне, счастья миг ловить,

чтоб как-нибудь на склоне лет припомнить!

Тот миг в любви, упущенный бездарно,

он и на воле-то невозместим.

Раз ты не взял заветного плацдарма

в разгар атаки – распрощайся с ним!

Ну, а по правде – это все трепня:

ты глуп, как пень, иль даже как три пня!

Доверься-ка ты лучше подсознанью,

что преградило путь твоим желаньям.

Спрячь стыд в карман. Утешься: между нами,

тебе неполноценность не грозит.

Учти условия: Васька устами

неп р а в д али сермяжная гласит?

Мораль сей басни – острая, как нож:

с харчей таких (мы знаем не заочно!)

хоть помереть, пожалуй, не помрешь,

ебать же не захочешь – это точно!

Коль стал причастен лагерной породе,

гони ты взашей праздные мечты.

Тыб е зтого котла – к любви не годен,

аст е мкотлом – любви лишишься ты!..

О, сколь непоэтическая тема!

И смех и грех... И как же ты горька,

лишь в лагерях возможная дилемма,

коллизия лишь для одних зэ-ка!

Напрасно, братец, тысячи преград

ты в мыслях возводил поочередно,

чтоб убедительно и благородно

внушить себе, что зелен виноград.

Все аргументы отведя рукой,

подтекст мы обнаружим здесь такой:

поддавшись чувствам, возлюбя ретиво,

ты перекинешься – и чуни врозь!

Увы, тут не до жиру, быть бы живу,

копи гормоны – выживешь авось.

Завязывай с любовью. Все. С концами.

До лучших дней. Нам трусость не в укор.

Смешно же с лагерными жеребцами

вступать в "науке страсти нежной" в спор!

Тебе перечить не хочу нимало:

чай, Аськи не валяются навалом...

Но у тебя характер не такой...

Ты лучше вот чем сердце успокой:

прими ее как факт, как эпизод,

внезапно скрасивший твои скитанья,

как праздничный, веселый анекдот,

этюд, приятный для обозреванья.

Ты, может, выживешь, пройдя бои,

и там, за дымкой лет, под гром оваций

прочтешь ты строчки новые свои,

которымт ев подметки не годятся;

быть может, ты и впрямь, без дураков,

воспев лежневки наши и болота,

ей посвятишь прелестный цикл стихов,

о коих судят по большому счету! *)

И, может, было бы тебе больней

(представь на миг, одолеваем страхом!),

когда быв п р а в д убыл ты близок с ней,

ип о с л еэтого пошло все прахом? **)

Нам этот затянувшийся рассказ

на том и кончить бы. Светло. Лирично.

Все сбалансировано преотлично

и сказано немало теплых фраз.

Но долг неумолимый летописца

толкает нас за правду-матку грызться,

быть ей, сердешной, верным до конца:

"ужасный век, ужасные сердца"!42)

Вы думали, что это все? Ан нет:

еще раз в сторону вильнет сюжет.

Был Скорину в тот Первомай приятный

еще один сюрприз преподнесен.

С Васьком он свыкся: просто скверный сон...

Проснусь – и все воротится обратно!

Здесь, как в картишках, в лагерной судьбе:

вчера фартит ему, сейчас – тебе...

__________________

*) Не Аське ли посвящено такое прекрасное четверостишие:

Слова ей не скажу нежнейшего,

но такая тоска – нет сладу с ней:

потерявшееся – нужней всего,

недоставшаяся – всех сладостней!

**)Да, между прочим, кстати ли, некстатиль,

хочу задать тебе вопрос, читатель:

на место Скорина пытаясь встать,

скажи, с ним вместе от тоски немея,

что легче: не имевши потерять

иль потерять, но хоть бы раз имея?

Какое выскажешь на этот счет ты мненье?

Какой бы вариант ты сам избрал?

Ответ зависит от мировоззренья,

от темперамента et cetera...

А может, все ошибкой станет завтра?

Ведь за ноги он не держал их, правда?

Но тут Керим... Черт знает что! Керим

повадился ходить в палату ночью...

И как вести себя, не знаешь, с ним!

То щурится, то скалится по-волчьи,

посверкивает юркими глазами

из-под припухлых азиатских век...

Что это: спецконтроль или экзамен?

Да нет – влюбился дьявольский узбек!

Сомненья нет. Он ждет мытья полов.

Сидит молчком, не тратя лишних слов.

А та – по полу ерзает и всяко

пред ним повертывается, чертяка:

то стройно-заголенными ногами,

то роспахом халата на груди,

посматривая, как двумя углями

он на нее, собачий сын, глядит.

Цыганочка то лыбится слегка,

то смотрит на него темно и длинно,

и, разумеется, не беспричинно:

кандидатура – попрочней Васька!

Пол вымыт. Представление окончено.

Он, что-то бормотнув про добрый сон,

бежит к себе, как бы гонимый гончими:

сеансу набирался, знать, и он.

Капризы Томки, может, надоели?

Иль от однообразия ослаб?

В момент перемещение в постели

произведет, а Томку – на этап!

Ему раз плюнуть при подобном блате.

Отвратно, тошно Скорину в палате.

Беззвучно кроя в лагерь и в закон

(гори весь ваш сельхоз и не погасни!),

истерику закатывает он

(конечно, про себя: так безопасней):

"О боже мой, как будто спелись – хором!

Да я кладу на вас на всех с прибором!

Как в анекдоте: спите как хотите! 43)

Хоть вверх ногами по полу ходите!

Скорей, скорей отсюда когти рвать!

Хоть на режимную, но обрываться!!

(И вновь, как сивый мерин, врет он, братцы:

о п я т ьза тачку?Д о х о д и т ьопять?)

Однако же до тачки не дошло

и Скорину по новой повезло.

Судьба к нему по-свойски отнеслась,

в Керима обернувшись очень ловко,

и он отправлен был наладить связь

с таежной "дальней подкомандировкой":

там (где-то вовсе на краю земли)

заготовляли сено фитили.

Там -с а м хозяин. Чуть не на свободе.

Дадут лошадку объезжать угодья.

Придурки даже рыбу ловят там,

гужуются – как и не снилось нам!

Грибки да ягодки. Речушка. Травка.

А что? Чем не почетная отставка?

Вот здесь была б и Аська в самый раз...

Как ты некстати, счастье, дразнишь нас!

Да, в жизни Скорины не пропадают,

как можно видеть по его судьбе:

он осторожен, бережлив к себе,

чего и нам с тобой, мой друг, желаю.

Конец? Еще минуточку терпенья:

и в заключении – нельзя без заключенья!

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ,

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ,

где героям трагикомическим противопоставляются герои трагические и где автор роняет несколько робких слов потомкам и прощальных – своей поэме.

Предвижу возраженье: пошлый стих

героев пошлых славит безыскусно.

Ну хорошо: я б обновил их чувства,

взаимной страстью наделил бы их.

А дальше что? Источник горших бед

любовь среди зэ-ка...Не зря в народе

трагических легенд так много ходит

про лагерных Ромео и Джульетт.

А горькая любовь к зэ-ка вольняшки

сестрички, сострадательной бедняжки?

Две нежных фразы, два объятья наспех,

и вдруг обрушивается удар

угрозою стрелка: "Что, дура, паспорт

не терпится сменить на формуляр?"

Я мог бы показать, какие муки

испытывают люди при разлуке:

как два любовника у вахты, зная,

что больше им друг друга не встречать,

стенают, в памяти запечатляя

безумных уст последнюю печать...

Как, слив два голоса в единый крик,

обнявшись судорожно, эти двое

скабрезных комментариев конвоя

не слышат в этот миг – в прощальный миг...

Трагедия была б – хоть волком вой,

а не трагикомедия, как ныне...

Нон а шгерой, как видим, не такой,

да и не та, конечно, героиня...

Я их сумел бы сделать поприличней,

но как мне быть, когда они – типичней!

Теперь – прощай, мой бескорыстный труд...

А что? Треп – трепом, шутка – шуткой, все же

немало я души оставил тут,

и "Аська" многих мне поэм дороже.

А может быть, роман, а не поэму

я нацарапал, черт меня дери?

Тут и раздумья на любые темы,

и чуть не пушкинские "козэри",

и отступленья есть, и наступленья

лирические, северный пейзаж,

вся живность лагерного окруженья,

и Аська, и герой бесславный наш...

Нет, пусть трагикомедией ты будешь,

моя поэма... Ты не против? Что ж...

Коль не по форме, а по сути судишь,

названия точней не подберешь!

Назвал же Гоголь свой роман поэмой...

Определенье жанра – не проблема!

Но, как тебя потомки ни зови,

живи, мое создание, живи!

Кто знает,ч т опотомок примет с лаской,

за что он автору воздаст почет,

ч т о, вытащив из праха, сбережет?

Вдруг "Аську" или, может, даже "Сказку"? 44)

Историю "Опасного соседа" 45)

ты червяку сомнения поведай...

Лишь, где-то затаясь, переживи

чудовищное, гибельное время,

творенье дерзостное – ты ж, "младое племя"

неведомое, нас благослови!

Читатель, прибывающий из Завтра,

прости неровности страниц, где автор

забалтывался, был не в меру лих,

вкрапления рифмовки допотопной...

Ведь даже было б неправдоподобно,

когда бы я в условиях подобных

чеканил и оттачивал свой стих!

Зато истоки вдохновенья – святы:

не гнался автор за построчной платой.

Пусть, если "Аська" до тебя дойдет,

одни признают это все забавным,

другие – гаерством, что неуместно явно,

а кто-то, затуманясь, в грусть впадет...

На сем – надежды зыбкость не тая

с тобой прощаюсь, рукопись моя...

1942-1943

Кось-ю

СЛОВАРЬ

тюремных, блатных и иных выражений, могущих быть непонятными

людям, не побывавшим в лагерях.

БАЛАНДА – тюремный суп, похлебка. В переносном смысле недостоверныйрассказ, сказочка. Травить баланду – врать, рассказывать сказки.

БЛАТ – знакомство с нужным человеком, его покровительство. Понятие, отпочковав

шееся от "блатной", т.е. "воровской, свой", и впоследствии широко распространившееся на воле. Блатные работы – не общие, не тяжелые. Блатарь вор, уголовник.

БОТАТЬ -разговаривать. "Ботать по фене" – говорить на воровском жаргоне.

БРАТЬ НА ГОРЛЫШКО – кричать, запугивать.

БУСОЙ, БУХОЙ – пьяный.

ВЕРТУХАЙ -конвоир (от глагола "вертухаться" вертеться.)Конвоиры-украинцы часто говорили: "А ну ляжь, не вертухайся!".

ВКАЛЫВАТЬ (иначе ВТЫКАТЬ, МАНТУЛИТЬ, УПИРАТЬСЯ РОЖКАМИ) – трудиться на общих работах.

В НАТУРЕ -действительно, без вранья.

ВОЛЬНЯШКИ – вольнонаемные работники лагеря.

ВОСПИТУЛЯ – фамильярное название "воспитателя", ведающего "культработой".

ВОХРА -внутренняя охрана лагеря.

ВСЮ ДОРОГУ – все время, всегда.

ВТИХАРЯ -потихоньку, незаметно.

ВТИХУЮ ПО СОННИКАМ – тихо залезать в квартиры и грабить спящих.

ВТЫКАТЬ – см. ВКАЛЫВАТЬ

ГУЖЕВАТЬСЯ -жить сытно, привольно.

ДЕРЖАТЬ ЛИВЕР (СТОЯТЬ НА СТРЕМЕ – по старой фене) – караулить, сторожить, чтобы остальные не были застигнуты.

ДЕШЕВКА (иначе ШАЛАШОВКА) – общее уничижительное название лагерных женщин.

ДОДУТЬ -догадаться.

ДОХОДИТЬ -терять жизненные силы, человеческий облик, худеть, лишаться мышц. Доходяги – люди истощенные, уже не способные к труду.

ДРЫН -палка, орудие наказания.

ЖИГАН -вор.

ЗАВЯЗАТЬ -порвать с прошлым.

ЗАПРАВЛЯТЬ АРАПА -врать.

КАНДЕЙ -карцер.

КАЛИКИ-МОРГАЛИКИ – шуточное название медикаментов (видимо, от латинского названия "марганцовки" – "кали гиперманганикум").

КАНТОВАТЬСЯ – отбывать срок без затраты физических сил, бездельничать.

КАПТЕР -заведующий складом (каптеркой).

КЕМАРИТЬ -спать.

КИЧМАН -тюрьма.

КЛЮКА -церковь.

КОБЛЫ -активные лесбиянки.

КОВЫРЯЛКИ – пассивные лесбиянки.

КОДЛО -воровское гнездо.

КОЛОННА -лагерная единица, подразделение, а также территория, где оно

расположено.

КОРЕШ -товарищ, приятель.

КРАСНУШНИК – грабитель – специалист по товарным вагонам.

КРАСЮЧКА -красавица.

КСИВА -поддельный документ.

КУМ -оперуполномоченный.

ЛЕЖНЕВКА -временная дорога, нечто вроде широких мостков из скрепленных между собой нетолстых бревен.

ЛЕПИЛА -врач, лекарский помощник (ЛЕКПОМ), фельдшер.

ЛЫБИТЬСЯ -улыбаться. ("Что лыбишься, как майская роза?")

ЛЯГАШ (ЛЯГАВЫЙ) – милиционер.

МАЙДАН -базар.

МАНТУЛИТЬ – см. ВКАЛЫВАТЬ.

МАСЛИНА -пуля.

МЕДСТАТИСТИК – особая должность при лазарете: человек, ведущий отчетность и составляющий сводки.

МОКРОЕ ДЕЛО – убийство.

НАБИРАТЬСЯ СЕАНСУ – запасаться сексуальными впечатлениями для последующих одиноких мечтаний и "разрядки".

НАВАЛОМ -в огромном количестве.

НАДЫБАТЬ СЛАБИНКУ – найти слабое место.

НАРЯДЧИК -одна из разновидностей ПРИДУРКОВ (см.) Основная "служебная обязанность" – выгонять на работу, к "отказчикам" применяя ДРЫН.

НИ В ДУГУ – никак (не получается).

ОБРЫВАТЬСЯ – скрываться, удирать.

ОПЕРАТИВНИКИ (ОПЕРАТИВКА) -оперативные работнки "органов".

ПАРАША -ведро для "оправки" в камере. В переносном смысле – ложные

слухи.

ПАХАН -старый вор, вообще старик.

ПЕЛЛАГРА -одна из самых распространенных в лагере болезней, уносящая

наибольшее количество жертв. Больные пеллагрой постепенно лишались мышц, превращаясь в живые скелеты. Три последовательных признака "классической" пеллагры – три "Д" – дерматит (шелушение кожи, отчего и произошло название болезни– букв."серая кожа"); диуррея (понос) и деменция (безумие). Как правило, заключенные, предрасположенные к пеллагре, не болели цынгой, и наоборот.

ПЕРЕСЫЛКА – пересыльный пункт (тюрьма), место переотправки заключенных. Здесь обычно задерживались блатные и "раскурочивали" (обирали) "врагов народа".

ПОДНИМАТЬ ХВОСТ – задираться, нагло вести себя.

ПОЛОЖИТЬ С ПРИБОРОМ – зашифрованное (без упоминания органа, который кладут) нецензурное выражение, по смыслу несколько напоминающее "поставить крест" на чем-нибудь.

ПО НОВОЙ -снова, еще раз ("загремел по новой" – получил новый срок).

ПОСШИБАТЬ РОГА – смирить, подчинить, обезвредить (обычно путем физического воздействия).

ПОХОРОНКИ (южн.) – потайное место, куда что-нибудь прячут.

ПРИДУРКИ – заключенные, не связанные с тяжелой физической работой (от "придуриваться" – делать вид, что не способен к труду).

ПРИПУХАТЬ – находиться в невыносимо-трудных условиях.

РАБОТЯГИ -здоровый контингент лагеря, выполняющий тяжелые работы, в отличие от "доходяг", уже не способных к труду, и "придурков", уклоняющихся от него.

РВАТЬ КОГТИ – см. ОБРЫВАТЬСЯ.

СЕЛЬХОЗ -колонна с сельскохозяйственным уклоном (здесь заготовляли сено,

собирали ягоды и т.п.).

СИДОР -заплечный мешок, где хранилось все имущество заключенного.

СКОКАРИХА – наводчица, заманивающая жертву.

СКРИПУХА -корзина.

С ПОЧЕРКУ – сразу, мгновенно.

ССУЧИТЬСЯ (СКУРВИТЬСЯ) – продаться.

СТИБРИТЬ (СТЫРИТЬ) – украсть.

ТРАВИТЬ -рассказывать, привирать.

ТРУДИЛА -"помощник по труду". Один из самых привилегированных "придур

ков", помощник начальника колонны, распоряжающийся назначением на работы. Эту должность чаще всего занимали проштрафившиеся работники НКВД.

ТУФТА (ТУХТА) – обманное выполнение нормы; в более широком смысле вообще надувательство.

ТУШЕВАТЬСЯ – робеть, теряться, не уметь устроиться. (Отсюда подбадривающий лозунг: "Не тушуйся!")

УПИРАТЬСЯ РОЖКАМИ – см. ВКАЛЫВАТЬ.

УРКА (УРКАГАН, ЖИГАН) – вор.

ФАЛОВАТЬ -склонять к сожительству; в более широком смысле – вообще уго

варивать.

ФАРТИТ -везет (от "фарт" – удача).

ФЕНЯ -блатной (воровской) язык. С течением времени он обновляется,

поэтому различают "старую" и "новую" феню. Напр., по старой фене – "стоять на стреме", "фраер"; по новой фене – "держать ливер", "пинчер".

ФИТИЛЬ -см. ДОХОДЯГА.

ФРАЕР -в прямом смысле слова – всякий, кто не вор. В переносном смыс

ле – простак, которого легко надуть. Отсюда глагол "фраернуться" – попасть впросак.

ФОРМУЛЯР -"документ", заменяющий заключенному паспорт, но никогда не по

падающий ему в руки. Хранится в спецчасти и незримо сопровождает заключенного во всех его странствиях.

ХАНА -конец, "крышка".

ЦЫРЛЫ -существует очень точное определение выражения "на цырлах":

"бежать или подавать что-нибудь на цырлах значит: и на цыпочках, и стремительно, и с душевным усердием – и все это одновременно".

ЧУНИ -примитивная обувь, нечто вроде толстых ватных стеганых чулок,

обычно выдаваемая доходягам.

ШАЛАШОВКА – см. ДЕШЕВКА.

ШЕБУТНОЙ – пронырливый.

ШМОН -обыск (обычно в камере или в бараке). Различался обыкновенный и

генеральный шмон (когда перерывалось буквально все с целью найти что-то определенное, чаще всего по доносу). Синоним – "сухая баня", поскольку при шмоне, как в бане, приходилось раздеваться догола.

ПРИМЕЧАНИЯ

Поэма "Аська" была написана Игорем Михайловым в Печлаге в 1942-43 гг.

Позже ее удалось переслать в Москву, а оттуда переправить в Таганрог жене поэта. После его возвращения она, боясь обыска, отнесла лагерные стихи и поэмы мужа в библиотеку, где в то время работала, и надежно спрятала. Однако рукописи были выкрадены новой сотрудницей библиотеки и, вероятно, переданы "куда следует" (что, как ни странно, не имело последствий). Сохранившийся в памяти текст "Аськи" был тогда же записан поэтом, к тому же сбереглись некоторые черновики.

Игорь Михайлов не предполагал больше возвращаться к работе над "Аськой": пройденное оставалось за спиной, лагерное окружение отошло в прошлое, писалась поэма в специфических условиях, "чтоб беспросветный был не так был тяжек", и уж, конечно, никаких надежд на публикацию не было. Позже друзья убедили его, что реставрация поэмы, где за якобы пустяковым и шуточным сюжетом *) мрачным фоном стоит лагерная жизнь с массой бытовых подробностей, – его прямой гражданский и поэтический долг.

В первом варианте "Аськи" повествование шло от первого лица, а"двойник"

автора – Скорин отсутствовал; не было и таких персонажей, как врач Нурмухамедов (он был одним из героев пропавшей в Таганроге поэмы "Сельхоз Кось-ю"), его "лагерная жена" Томка, "авторитетный вор" Мирошниченко и другие обитатели палаты.

Возобновлены "Стансы к Аське", от которых в памяти автора, кроме общего замысла, сохранилось только несколько строф. Оставшиеся фрагменты первоначального варианта кое-где подверглись переработке.

Что касается героини поэмы, то о ней Игорь Михайлов в одном из писем рассказывал: " Аська мне очень нравилась, но соперником моим был не повар Васек (лицо тоже реальное, как и все другие персонажи "Аськи"), а доктор Сергейко. Этот человек получил десять лет из-за попытки спасти своего брата, ложно обвиненного в шпионаже, и теперь хотел спокойно устроить свою личную жизнь, для чего ему нужно было найти помощников, которые смогут добросовестно выполнять повседневную работу и не продадут его. Меня он натаскивал, исследуя вместе каждого больного. Я был у него "лечащим врачом", а Иван Алексеевич Лихачев вел отчетность, выполняя работу медстатистика. Однажды во время моего ночного дежурства Аська, войдя в палату ("кабинка", в которой жил Сергейко, находилась в конце ее), подошла ко мне: "Ну, благослови, Михайлов, пойду уж дам ему: неудобно все-таки, второй месяц человек меня кормит..." Так Аська сошлась с доктором Сергейко.

____________

*) Сокращая эпилог, автор убрал из него полемические строки:

Нисколько не весомей, не огромней

сюжет у классиков – и ничего!

Вам "Казначейша" с "Домиком в Коломне"

являют подтверждение сего.

Вообще же в поэме в ее нынешнем облике объединены два разных лазарета: большой лазарет за Печорой, где терапевтическим отделением заведовал Сергейко, и медпункт при сельскохозяйственной колонне "Кось-ю", где врачом был Керим Саидович Нурмухамедов."

В этих примечаниях мы будем не раз обращаться к письмам Игоря Михайлова, беря данные отрывки в кавычки.

1) Иван Алексеевич Лихачев, по свидетельству И.Михайлова, как и всех его знавших, – едва ли не самый замечательный человек, встреченный ими в жизни. Это был блестящий переводчик и знаток многих иностранных языков. Познакомились они в Печлаге и провели не одну ночь перед раскаленной печуркой в лазарете, где И.Михайлов был лекпомом ("ночным лепилой"), а И.Лихачев – одним из пациентов. И.Михайлов читал ему на память свои и чужие стихи, а И.Лихачев – свои переводы английских, французских, немецких, итальянских, испанских, португальских, румынских поэтов, порою совершенно неизвестных в России. И.Михайловым написаны воспоминания об И.А.Лихачеве.