Текст книги "Законы лидерства"

Автор книги: Игорь Росоховатский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

В директорском кабинете успели сменить кресла на более массивные, с кожаной обивкой. Столы буквой Г остались. Остались и круглый полированный стол с десятком стульев на витых ножках, и шкафы с расхристанными книгами, и гравюры, подаренные французскими генетиками.

Один шкаф, особый, был заполнен пронумерованными папками – защищенными диссертациями учеников Виктора Сергеевича. На нижней полке осталось совсем немного места.

Евгений Степанович попросил меня рассказать, на каком этапе находится проверка эффективности полигена Л. Я старался докладывать сжато, как он любил, и в то же время не упустить существенного.

– Это у вас листы с формулами? – кивнул Евгений Степанович на рулон в моей руке.

Я раскатал рулон на столе и напомнил ему о предложениях, разработанных еще под руководством Виктора Сергеевича и при участии Александра Игоревича. Когда я упомянул имя последнего, Владимир Лукьянович сделал пренебрежительный жест так, чтобы новый директор увидел.

"Вряд ли ему понравится такое отношение к его другу со стороны этого поревернутолицего", – не без злорадства подумал я.

– И что же, предположения подтвердились? – спросил директор.

Его в общем-то привлекательное, хотя и полноватое лицо портил рот мясистые, слабо очерченные губы. Из-за них рот казался размытым и каким-то неаккуратным, несобранным.

– Большинство, Евгений Степанович. У подопытных овец полиген Л вызвал и прибавку в весе, и резкое повышение качества шерсти. Можно даже утверждать, что получен новый вид шерсти – необычно влагоустойчивый, даже влагоотталкивающий...

– Об успехах знаю, – прервал меня Евгений Степанович.

– Как же, весь институт слухами полнился одно время, – с обычной своей усмешечкой вставил Владимир Лукьянович. От этой его двусмысленной усмешечки и скрипучего голоса меня так и передернуло.

– Обратите особое внимание на те параметры, где предположения не подтвердились, – продолжал Евгений Степанович. – Возможно, следует изменить какие-то участки основной формулы, ввести дополнительные компоненты. Все ли ее участки экспериментально выверены?

– Конечно. Сначала – промоделированы в машине. Вы же помните, отдел матметодов этим занимался, лично Александр Игоревич...

– Это серьезно, – одобрил Евгений Степанович. – Александр Игоревич настоящий ученый, правда...

– Правда, мягко выражаясь, большой фантазер, – вставил Владимир Лукьянович, уперев жирный подбородок в воротник.

Я удивленно взглянул на Евгения Степановича: неужели не одернет наглеца? Как он смеет рассуждать о том, в чем ничего не смыслит? И почему это он, записной подхалим, так обнаглел, что позволяет себе нетактичные выпады в адрес закадычного друга директора? Да еще в отсутствие последнего...

Однако Евгений Степанович пропустил его "вставку" мимо ушей.

– Должен заметить, Петр Петрович, что ваши неудачи, в том числе с усилением умственной деятельности у Шимпанзе, можно было предугадать. Вам помешал недостаток опыта, что, учитывая вашу молодость, простительно...

Я резко вскинул голову: вот как? Это что-то новое. Почему же он молчал тогда, а не сказал Виктору Сергеевичу, не "предугадал"?

– Во-первых, вы не учли консервативности механизмов считывания наследственного кода ("Об этом он писал докторскую диссертацию", – вспомнил я и даже попытался отыскать взглядом папку, в которой она хранилась в заветном шкафу). Во-вторых, одно дело математически промоделировать опыт, а другое – осуществить его в живом материале.

– Мы это делали неоднократно, – возразил я, чувствуя, как на меня накатывает неудержимая волна раздражения, вызванная и его поучениями, и присутствием Владимира Лукьяновича.

– Поэтому следует еще раз проверить некоторые компоненты полигена, словно не слыша моего ответа, произнес он и ткнул коротким толстым пальцем в развернутый лист. – Например, вот этот. Причем я лично попрошу вас попутно испытать, способен ли он исправлять у потомков врожденные дефекты...

– Серповидную анемию, например...

– Рад, что вы с полуслова поняли всю важность задачи. Да, эта работа имеет огромное значение для практической медицины. Сотни людей, несчастных уже со дня рождения...

– Но это другое направление. Потребуется изменить всю методику.

– Ну что ж, измените. Зато докажете, что не напрасно хлеб едим.

– Евгений Степанович, вы же прекрасно знаете, в каком направлении я вел поиски. Между прочим, с благословения дирекции института...

– Бывшей, – вставил Владимир Лукьянович.

Слово или тон, которым оно было сказано, покоробили директора. Владимир Лукьянович заметил неудовольствие шефа и зашел с другой стороны:

– Для наших экспериментов государство выделяет немалые деньги. Оно вправе ждать практической отдачи. Иначе вы больше ничего не получите, работу исключат из плана.

– Государство – это вы? – уже не в силах сдерживаться, спросил я.

– Владимиру Лукьяновичу не так просто выбивать деньги и аппаратуру, примирительно проговорил Евгений Степанович. – Другое дело, если бы он мог указать немедленную практическую пользу...

– Он ее укажет. – Когда? – Для первого этапа массовой проверки в совхозе понадобится полгода. – А денег? – Четыреста тысяч. Два ТФ-синтезатора стоят триста тысяч. И еще сто тысяч на содержание подопытного стада.

– Ни дать ни ждать, – скороговоркой произнес Владимир Лукьянович. Я понял: ни столько дать, ни столько ждать они не смогут.

– Сколько сможете? – обратился я к директору, словно его зама в кабинете и вовсе не было.

Полное лицо Евгения Степановича выразило озабоченность, складки у щек углубились.

– Наш разговор повернул не в ту степь, Петр Петрович. Вы можете продолжать свои опыты, но необходимо испытать полиген в первую очередь для выяснения возможностей лечения наследственных заболеваний.

Он открыл карты. Оставалось расставить все точки над "и".

– То есть для того, чем сейчас занимается ваш отдел? – спросил я в упор.

– Эту задачу ставит" перед нами академия. Как вам, может быть, известно, наш институт академический.

– Кто платит деньги, тот заказывает музыку, так?

– Фи, зачем утрировать, – проскрипел Владимир Лукьянович, но Евгений Степанович жестом руки остановил его.

– Мы выделим вам средства, которые вы просите. При условии, что опыты пойдут по определенной схеме.

Я понял, что мои планы рушатся – средства в его руках.

– Но, Евгений Степанович, если полиген принесет плоды, ваш отдел сможет их использовать в нужном вам направлении, – взмолился я, сдерживая ярость.

Он тяжело и шумно вздохнул: – Сколько времени упустим!.. – Сколько несчастных не спасем! – как эхо откликнулся Владимир Лукьянович. Внезапно на его лице мелькнула хитрая жирная усмешка:

– Новое направление опытов, между прочим, ускорило бы защиту диссертации и продвижение на новую должность. Ведь на вашу зарплату трудно содержать семью...

Это был удар ниже пояса. Я поднялся:

– Не дадите денег, обращусь в академию. План утверждали они. А новое направление пусть развивает ваш отдел, Евгений Степанович.

– Какой вы горячий, Петр Петрович. По летам, но не по званию. Так и быть, мы выделим средства на один синтезатор. И подождем месяца три. Это предельный срок. Если ожидаемые результаты не замаячат, пересмотрим отношение к вашим опытам и обещаниям.

Я попытался еще возражать, но его лицо утратило мягкость, окаменело. Голубые глаза навыкате превратились в ледышки и смотрели мимо меня. Моих возражений он больше не слушал, будто залепил уши воском.

Последнее слово осталось за ним. А как могло быть иначе? Эра Виктора Сергеевича кончилась.

* * *

Завидев меня, Опал встал на задние лапы, выпрашивая подачку. Из большой клетки послышалось угрожающее "у-ух!". Это подавал голос новый вожак Дик, заменивший Тома. Его угроза относилась к Опалу. Самки тоже заволновались, забегали, засуетились, принимали позы то подчинения, то ярости.

Почему новый вожак так разозлился? Ревнует? Но Опал – молодой самец и Дику не ровня. Вожак не должен бы его опасаться.

А тем временем Дик сотрясал решетку, словно пытаясь разогнуть прутья и вырваться на волю, чтобы сойтись с противником. Это было очень похоже на поведение Тома перед тем, как его отравили. Что все это значит?

– Угомонись, Дик, – сказал я и бросил ему яблоко, которое хотел было отдать Опалу, подумав: "Вот яблоко раздора".

Дик поймал яблоко, откусил с хрустом кусок, но не утих, а затопал ногами и заверещал. Ему вторили самки, и шум слился в оглушительную какофонию.

Но самой удивительной оказалась реакция Опала. Он, который по всем обезьяньим законам должен был бы выразить Дику покорность, приняв соответствующую позу, тоже заухал и угрожающе ударил себя в грудь. А Дик в ответ на такой наглый вызов со стороны недоросля, отпустив решетку, испуганно забормотал. Самки по-прежнему демонстрировали повиновение, но теперь уже я не был уверен, к кому оно относится. Что за чертовщина?

У меня мелькнула надежда: а вдруг наконец-то проявилось действие полигена Л и Опал под его влиянием преобразился? Для меня это сейчас была бы удача по двум направлениям!

Так же внезапно, как взъярился, Опал затих, опустился на четвереньки. Я ему тоже дал яблоко – он к нему даже не притронулся. Видимо, вся энергия ушла на первый порыв.

Я попытался с ним поиграть, но он вяло ответил на приветствие и не повторил даже жест "хочу есть", сколько я его ни упрашивал. На все дальнейшие попытки "поговорить" он не реагировал, только сумрачно глядел мимо меня.

А Дик все еще не успокоился. Он кричал и метался по клетке, хлопал руками себя по бокам, будто кто-то ему угрожал.

В дополнение к этим неприятностям появился дядя Вася с неутешительной вестью: подопытные овцы плохо себя ведут.

– Сшибаются, – сказал он удрученно. – Разрешите рассадить их в разные загоны.

– Дядя Вася, там две овцы и баран? – недоуменно спросил я.

Сначала он не понял моего удивления. Когда же до него дошло, сокрушенно развел руками:

– Так-то оно так, Петр Петрович, да ведь после ваших опытов овцы прибавили в весе, у них и рога появились.

– Ну и отлично, что прибавили. Шерсть изменилась...

– Все так. Зато, доложу вам, и характер изменился. Не зря говорится: бодливой корове бог рогов не дал. А вы ж им дали. Вот овцы и дерутся теперь не хуже баранов. Того и гляди, зашибут друг дружку насмерть. Баран от них удирает со всех ног – и где только прыть берется. Разрешите рассадить подале от греха.

– Рассадите, пожалуйста, дядя Вася, – сказал я. – Нет проблем.

Я шел к выходу из вивария, улыбаясь, утешая себя тем, что полиген Л все-таки приносил зримые плоды. Иногда неожиданные. Ну что ж, во всех явлениях есть оборотная сторона. Но почему же полиген не сработал у Опала?

Остановился снова у его клетки. Просунул руку сквозь прутья решетки, чтобы достать и подать ему закатившееся в ямку яблоко. Он схватил не яблоко, а мою руку в кисти, да так цепко, что мне стало больно. Я разжал пальцы яблоко упало на пол. Потянул руку назад – он не отпускает.

– Что с тобой, Опал, пусти сейчас же!

Его глаза все так же сумрачно смотрели на меня, показалось, что в них мелькнула осмысленная усмешка, похожая на человеческую, которую я совсем недавно наблюдал. У кого? Мне стало не по себе. Невольно вспомнились рассказы о том, как в заповедниках обезьяны вырывали руки у доверчивых туристов, протягивавших им из окон автомобилей лакомства.

– Опал, будешь наказан! – сказал я, пристально глядя ему в глаза.

Он как бы нехотя медленно разжал свои длинные пальцы, и они несколько мгновений оставались в одном положении.

– Ну и дурень! – в сердцах обругал я его, растирая кисть. – Эх ты, самая большая моя неудача. Да еще позволяешь себе такие шалости!

Он понурил голову, словно понял свою вину. Его глаза были тусклыми, как обычно. Осмысленная усмешка в них могла мне почудиться под влиянием недавнего разговора в директорском кабинете. "Самая большая моя неудача!" мысленно повторил я.

* * *

Уже у дверей лаборатории повстречал я Александра Игоревича. Похоже, он направлялся к нам. Заметив меня, остановился, приветливо улыбнулся. С тех пор как мы виделись в последний раз, его лицо осунулось, резче обозначилась мешки под глазами, стали больше залысины над высоким морщинистым лбом, в глубине внимательных глаз роилась неизбывная тревога.

– Давно не виделись. Хотел узнать, как дела с полигеном Л, – сказал он с хрипотцой.

– Может быть, показать вам отчет? Принести таблицы и лабораторный журнал?

– Отчет? – удивился он. – Не рано ли? – Я составлял его для Евгения Степановича. Он... ("приказал" – резко, "просил" – неправда). Он предложил...

– Даже так? Ну а мне можно без таблиц, – он подчеркнул слово МНЕ.

Я вкратце рассказал ему, в какой стадии находятся опыты. Пришлось упомянуть о сроках, отпущенных для завершения работы. Александр Игоревич иронично прищурился:

– Изволите успеть? – Трудно, – признался я. – Да, Евгений Степаныч круто берет. А если еще раз просчитать варианты? Таким образом получите недостающие материалы.

Он намеренно не сказал, до чего недостающие. Я оценил его тактичность.

– Все равно на защите выплывет. Не буду я защищаться по неосвоенной теме. Да и в конце концов, кто за меня должен просчитывать? Рабы Рима?

– Есть в моем отделе такие мальчики-добровольцы, что помогут добру молодцу. Причем бескорыстно.

– Помогут мне или отделу? Ведь это уже будет диссертация по математическому моделированию биологического процесса.

Он добродушно рассмеялся, даже слезинку смахнул согнутым указательным пальцем, затем совершенно серьезно спросил:

– А почему бы вам, обиженный добрый молодец, в самом деле не перейти в мой отдел? Будете продолжать ту же тему. Разве только чуть-чуть изменится подход.

– Спасибо, Александр Игоревич, – так же искренне ответил я. – Но в некоторых отношениях ваш покорный слуга – человек пропащий. Как, например, вы. Если начал торить одну дорогу, на другую не собьюсь.

– Жаль. Но если надумаете, дверь отдела для вас всегда открыта... Пока я там...

Последней его фразе я тогда не придал должного значения. Меня занимали другие мысли: что же это получится, если они начнут переманивать людей в свои отделы, толкать по своим направлениям? Лебедь, рак и щука. А воз, то бишь институт? Двигаться-то надо...

Вернувшись в лабораторию, я поделился своими мыслями с Таней. Она только грустно улыбнулась:

– Сеньор, вы случайно не Колумбом работаете? Тоже мне открытие! Да эти бывшие закадычные друзья уже друг у друга десятки людей умыкнули. Начал Евгений Степанович. А теперь и Александр Игоревич старается от него не отстать.

– Могла бы и поделикатней со мной, – огрызнулся я, огорченный тем, что, как всегда, узнаю новости последним. – Еще даже не мэнээс. Что дальше будет?

– И ты не сэнээс. И неизвестно, станешь ли им при таких наших зигзагах...

– За кончик языка не боишься? – А у тебя прищепка найдется? – При сильном желании сконструирую. – Мы так бранимся, вроде уже поженились. – Как раз это нам и остается, – я оглянулся. Профессор Рябчун и лаборантки были заняты в дальнем углу. Тогда я быстро и воровато накрыл рукой ее руку, маленькую, теплую, чуть шероховатую, беспокойно-нервную, подумав: "Не дождаться мне скоро прибавки к зарплате. А ну ее, прибавку, как-нибудь перебьемся". И сказал: – А если серьезно, выходи за меня замуж.

Она обожгла взглядом, – ее темно-серые глаза изменили цвет, стали совсем темными, смутными. Где-то глубоко в них вспыхивали и гасли искорки. Опустила голову так низко, что мне стал виден розовый нежный пробор между волнами волос, и вздохнула:

– Подождем. – Сколько можно ждать? Не мальчишка ведь. – Мальчишка, улыбнулась она. – Тридцатилетний мальчиш. Поженимся после твоей защиты. Хотя бы после того, как ты переместишься на должность ведущего научного сотрудника. – Почему? – Так надо, Петр Петрович. – Я подработаю грузчиком на железной дороге. Или в бюро добрых услуг.

Она вскинула голову. Глаза снова изменили цвет, сузились, стали раскосыми и янтарными, как у рыси.

– Теперь я вижу, что ты не мальчишка. Ты кретин!

– Я не хотел тебя обидеть, Таня, прибавка на самом деле необходима.

– Смягчаю формулировку. Недоумковатый переросток. Подработать сама могу. Знаешь, как я шью?

– Так в чем же дело?

Я увидел, как в углах ее глаз показались слезы. Застыли там свинцовыми дробинками, удерживаемые усилием, губы побелели:

– Я принесу тебе несчастье. Если поженимся, тебе придется отсюда уйти.

– Чепуху вбила в голову. Могла бы отыскать причину посущественней...

Она расслышала муку в моем голосе. И дробинки не выстрелили. Она смахнула их:

– Не злись. Подождем.

– Не могу. Ты мне снишься по ночам. Она вспыхнула румянцем. Краска залила даже лоб и подбородок. Оглянувшись, забормотала:

– Как есть, мальчиш. Ну хочешь, я буду приходить к тебе в общежитие, как жена. Или сделаем так: один мой родственник уезжает в Алжир на два года. Останется изолированная однокомнатная квартира...

– Зачем эти сложности? Если нельзя жить у тебя, поживем в общежитии или в этой квартире. Только сначала распишемся. Чтобы никого не стесняться.

Она отрицательно покачала головой и отвернулась, думая, что я не вижу ее слезы...

* * *

Многие старые сотрудники потом утверждали, что такого бурного собрания не было за все годы существования института. Конечно, особую остроту ему придавал жилищный вопрос. И все– таки дело было не только в этом... Когда я вспоминал и анализировал выступления, реплики членов президиума, то должен был согласиться с Таней: за всеми "случайными" вспышками эмоций, "не вполне мотивированными" обвинениями, "не до конца продуманными" предложениями скрывалась чья-то опытная дирижерская рука.

Уже с самого начала собрания я отметил, что почему-то в президиуме рядом с Евгением Степановичем нет Александра Игоревича. Его место занимал Владимир Лукьянович. Перед ним на столе лежало несколько сколотых скрепками бумажек. Он накрыл их своими руками в веснушках и золотистых волосках. Руки подрагивали, иногда постукивали пальцами, бдительные, настороженные, как два сторожевых пса.

Близко посаженные, чуть навыкате глаза загадочно поблескивали. Казалось, что на носу у него пенсне с невидимой дужкой. На множество вопросов он отвечал спокойно, рассудительно, обнадеживал обиженных, успокаивал раздраженных. Иногда он ссылался на то, что недавно занимает эту должность и не может отвечать за дела своих предшественников. Этих ссылок становилось все больше и больше. Я переглянулся с Таней. Она скорчила гримасу, означающую: да, я тоже заметила. А чего от него ожидать?

– Все-таки вы, Владимир Лукьянович, не ответили на мой вопрос, – не унимался какой-то сотрудник из лаборатории ферментов. – Как могло случиться, что некоторым одиночкам предоставили отдельные квартиры в "гостинке", а мы с женой вынуждены ютиться в общежитии?

– Простите, я уже отвечал на идентичные вопросы, – сказал Владимир Лукьянович. – Что можно добавить? – Он обвел взглядом зал, повернулся к сидящим в президиуме, как бы обращаясь к ним за поддержкой, чуть дольше задержал вопросительный взгляд на директоре. Потом медленно, будто нехотя проговорил: – Вот по такому же точно поводу нам передали из академии анонимное письмо. – Наконец-то он взял в руки сколотые скрепкой бумаги, которые придерживал с самого начала собрания.

"Не то ли самое театральное ружье, которое непременно должно выстрелить в конце третьего акта?" – подумал я.

– Придется прочесть, чтобы вы поняли всю сложность моего положения, сказал он, отпил из стакана воды и носовым платком не спеша, с брезгливой осторожностью, с нарочитой тщательностью промокнул губы.

В анонимном письме говорилось о злоупотреблении служебным положением со стороны Александра Игоревича, когда он по поручению директора курировал жилищный вопрос. Одним из примеров злоупотреблений называлось выделение отдельной комнаты в общежитии одинокому тридцатилетнему холостяку якобы для того, чтобы он мог в любое время водить к себе девочек. И этим холостяком был... я.

Тотчас взгляды десятков людей, как шпаги, скрестились на мне. Кажется, я побагровел, на лбу выступили капли пота, в виске начал стучать настойчивый молоточек: тук-тук, тук-тук. Таня поспешила подбадривающе и успокоительно подмигнуть мне.

– Уверен, что анонимка просто лжет, и ни Александр Игоревич, ни молодой наш сотрудник ни в чем подобном не виноваты, – пророкотал директорский баритон.

– Конечно, конечно, – согласился Владимир Лукьянович. – Лжет, как все анонимки. Сейчас Петр Петрович нам это подтвердит.

Мне пришлось встать. Когда-то очень давно, в детстве, я пережил нечто подобное. Потом на перерыве между уроками бил в ненавистное прыщавое лицо.

Но теперь ничего не решить кулаками. Удар по мне снова пришелся ниже пояса. Рефери открыл счет. То, о чем писалось в анонимке, было гнусным наветом. Но внешне оно выглядело безукоризненно. Я действительно по настоянию Александра Игоревича жил один в комнате, предназначенной для двоих. Как объяснить присутствующим, что, во-первых, тогда в этой комнате над второй постелью обвалилась штукатурка, до ремонта должно было пройти не менее двух месяцев, и только на это время меня поселили одного; что, во-вторых, Александр Игоревич настаивал на этом по просьбе Виктора Сергеевича, поскольку я выполнял срочную и очень сложную работу, связанную к тому же с печатанием на машинке?.. Да, удар был рассчитан точно – под самый дых.

– Выходите сюда, Петр Петрович, на трибуну, – позвал Владимир Лукьянович, – чтобы все слышали отповедь наглой клевете. Надо бы еще узнать, кто это в нашем институте занялся сочинительством анонимок.

Я шел сквозь строй взглядов – теперь это были шпицрутены, которыми, как я читал, секли когда-то провинившихся солдат. Взгляды, впрочем, были разные и осуждающие, и участливые, и злорадные, и дружеские. Но я воспринимал их по-своему.

Боковым обострившимся зрением увидел, как "заботливо" Владимир Лукьянович поставил на трибуну стакан с водой, подумалось почему-то: "С ядом".

На меня нашло оцепенение. С высоты трибуны лица в зале слились в сплошную глазастую массу. Я вспомнил, что умелые ораторы выделяют для себя в зале симпатичное лицо и обращаются непосредственно к нему, как бы не замечая остальных. Попытался отыскать взглядом Таню, но различить ее не удалось.

– Мы ждем и готовы вас внимательно послушать, – напомнил мне директор.

– Дело в том, – начал я, с удивлением слыша, что мой голос стал совершенно чужим, каким-то сдавленным, деревянным, – да, я действительно живу один в комнате на двоих.

По залу прошел шумок, не предвещающий ничего хорошего. До меня донеслись слова Владимира Лукьяновича, сказанные директору нарочито громко, но тогда я не понял смысла этой нарочитости:

– И все ваш дружок закадычный Александр Игоревич. А вы его защищали!

"Вот гад перевернутый!" Мои пальцы сжались до онемения, я продолжал говорить по инерции:

–...Но поселили меня по просьбе Виктора Сергеевича... Вот Евгений Степанович, наверное, помнит...

– Виктора Сергеевича не советую вспоминать по такому поводу, – взвился директорский баритон. – Не смейте использовать его светлое имя для прикрытия темных делишек!

– Да не в том же смысле... – Я хотел рассказать об упавшей штукатурке над второй кроватью, о том, что меня поселили временно, до ремонта, потом забыли, а я не напоминал...

– Знаем, в каком смысле, – заскрипел голос Владимира Лукьяновича. – Эх, дорогой наш Петр Петрович, Петр Петрович, а я так за вас распинался, уверен был, что в анонимке неправда...

Я махнул рукой и пошел, иссеченный взглядами, к выходу из зала. На улице меня догнала Таня. Запыхавшись, пошла рядом, бросая быстрые взгляды и стараясь это делать незаметно. Косо летели снежинки, подгоняемые пронзительным ветром из подворотен. Ветер продувал меня всего насквозь, оставляя пустоту. Я повернул голову. Наши взгляды встретились.

– Я к тебе пойду. Не прогонишь? – спросила Таня.

* * *

В институте неожиданно появился зоотехник из подшефного совхоза. При виде его у меня мелькнула мысль о сговоре с директором и Владимиром Лукьяновичем, но обветренное, с медным оттенком лицо Дмитрия Севериновича было таким усталым и невеселым, что я отбросил ее.

– Плохие вести? – спросил я, пожимая его большую руку и в глубине души надеясь, что он опровергнет мои слова.

– Хорошего мало.

– Мои прогнозы не подтвердились? Он расправил широченные, начинающие заплывать жирком плечи.

– Еще как подтвердились! Коровы и бычки набрали точно такой вес, как на схеме. И надой увеличился на столько же. И устойчивость к холоду; к заболеваниям...

– А овцы?

– Не хуже. Угрожающих им раньше эпизоотии и в помине нет. Шерсть высшего качества! Настриг почти в два раза больше. Вот привез вам тетрадь. Все записано по часам, заприходовано, как положено, выделена разница с контрольной группой. Положа руку на сердце, а вторую – на тетрадь с данными, могу поклясться, что после введения вашего полигена Л получаем существо идеальной породы!

– Выходит – полная удача. Что же вас не устраивает? – удивился я.

– Существо! – помахав указательным пальцем, провозгласил он и, словно это могло придать убедительности его утверждению, повторил: – Существо!.. – А вы хотите сразу получить вещество? – не удержался я от плоской шутки.

Он озадаченно наморщил лоб, только теперь сообразив, что ничего не объяснил мне:

– Нам ведь нужно улучшить стадо.

– А оно складывается из единиц – из "существ идеальной породы", как вы изволили выразиться,

– Беда в том, что они идеальны только каждый сам по себе. А в стаде все это превращается в полную противоположность.

Мне оставалось только руками развести. – Ничего не понимаю.

– Долго рассказывать. Помните старую пословицу – "Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать"? "Нива" моя – во дворе. Езды до нас, сами знаете часа три. Поехали!

Я забежал в лабораторию, сказал профессору, куда и зачем еду, и через полчаса уже мчался с Дмитрием Севериновичем в его "Ниве" по разросшейся окраине Киева. Мелькали новые большие дома, неслись навстречу идеально распланированные кварталы, каштановый бульвар. Как и во многих других городах, окраина была современнее центра, к тому же гораздо" удобнее для транспорта.

Мы выехали на автостраду. Дмитрию Севериновичу, наверное, не хотелось разговаривать, и он включил приемник. Зазвучала джазовая музыка, в ее бешеном ритме крутились колеса, наматывая километры.

– Все-таки не понимаю, что у вас произошло, – не выдержал я "игры в молчанку".

– Ничего, скоро поймете.

Вот и знак "поворот направо" и под ним надпись: "К совхозу "Перспектива". Опытное хозяйство ВИЭГИ".

Мы повернули направо. Я ожидал, что после поворота Дмитрий Северинович снова наберет скорость. Но он почему-то даже замедлил бег своего "коня". "Нива" ползла со скоростью двадцати километров в час.

Показались здания фермы. Я с нарастающей озабоченностью отметил, что некоторые строения пришли в негодность. Вон развороченная стена, сорванные ворота... Не очень подходящие условия для наших экспериментов.

Внезапно из-за какого-то здания на нас стремительно ринулось диковинное животное. Вначале мне показалось, что это племенной бык вырвался на свободу. Но почему у него такие закрученные рога? Затем я заметил болтающееся тяжелое вымя. Корова! Но какая рослая! И как мчится, угрожающе опустив голову.

Чтобы избежать столкновения с разъяренным животным, Дмитрий Северинович заложил такой крутой вираж, что меня швырнуло на стенку и больно ударило об осветитель салона.

Корова пронеслась мимо. За ней промчался на мотоцикле какой-то рабочий. Звук, вырывающийся из глотки коровы, заглушал рев мотоцикла и вовсе не походил на знакомое всем мычание. Возможно, так трубят зубры на весенних турнирах самцов.

– Ну вот и первая встреча с благодарными подопытными, К счастью, благополучная, – проговорил, вытирая пот со лба, Дмитрий Северинович. – А теперь пойдемте к другим представителям идеальной породы, на фермы.

Печальное зрелище представляли помещения ферм. То тут, то там поломанные, иногда разнесенные в щепки загородки, сорванные двери, скрученные автопоилки и трубы. Животных совсем мало. Вот в огромном загоне, рассчитанном голов на двадцать, – одна корова. Такая же большая и могучая, как та, что пыталась таранить "Ниву". Шерсть лоснится, полное вымя свисает почти до пола. Рога очень длинные и острые, и взгляд какой-то свирепо-осмысленный, вовсе не коровий. С таким животным лучше держаться начеку и на расстоянии.

– А ее, промежду прочим, кому-то надо доить, – сказал зоотехник. Я невольно поежился, а он мстительно улыбнулся: – Теперь рассказывать легче, теперь вы меня поймете, уважаемый товарищ ученый. И учтите, все животные с полигеном Л такие, как эти. Ясно? Заболеваний не боятся. Холод переносят отлично. Вес, как видите, набирают замечательно. Одним словом, каждое само по себе – представитель идеальной породы. А стада из них не получается. Они же все лидеры – никто никому ничего не уступит. Не только быки, но и коровы и овцы забивают друг дружку насмерть. Содержать их можно лишь в отдельных загонах. Неизвестно, где взять смельчаков, чтобы отважились за ними ухаживать. А при виде друг друга этих животных охватывает неописуемая ярость. Один баран снес себе кусок черепа, чтобы проломить загородку и добраться до соперника, и уже там упал замертво. Корова-рекордистка протаранила бок другой корове из-за того, что дояр подошел к той первой. А уж о бычках и говорить нечего. Они весь хлев разнесли, устроили форменный бой быков. Из шестнадцати в живых осталось двое. И один уже на исходе. Близко к ним подойти страшно. Двух скотников с брандспойтами и вилами ранили. Один на крыше отсиживался. Как его туда вынесло, не пойму. Он же, бедолага, и старый и хромой...

Невольно вспомнились слова дяди Васи. Тогда мне казалось, что серьезной проблемы нет. Рассадить животных – и все. Но если содержать их не в стаде, а в отдельности и со всеми осложнениями, во сколько же обойдется их содержание? Пожалуй, оно "съест" прибыль от улучшения породы, а то и в несколько раз перекроет ее. Значит, надо снять агрессивность. Но как? Формула полигена Л всплыла в моей памяти так же послушно и легко, как всплывает обломок коркового дерева. Вспомнились подробности ее составления, указания Виктора Сергеевича об органической связи агрессивности с лидерством...

Дмитрий Северинович тем временем продолжал; – Осенью, когда на луг выгоняли совсем молоденьких бычков и ягнят, мы радовались – они отлично выбирали места для выпаса, за день, бывало, до двух килограммов веса нагуливали. Но скоро они подросли, и за эти же лучшие места между ними драки начались. Смертельные...

"Итак, полиген Л, несомненно, срабатывает Беда в том, что побочные результаты превосходят запланированные. Но это можно будет отрегулировать изменениями полигена. Почему же, однако, у шимпанзе полиген Л не дал результатов?"