Текст книги "Шляпколовы. У тебя есть друзья (повести)"

Автор книги: Игорь Росоховатский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Понимаешь, я не могу. Скажи им всем. Не могу. Ты не думай – я никому не расскажу. Не продам вас. Слово даю. Только и вы меня оставьте в покое. Я на работу буду устраиваться.

– А в нашем отделе кадров рассчитался?

– Не шути, Коля, Я серьезно. Честное слово, – не могу.

– И я серьезно, – в прежнем тоне ответил Коля,

Видно было, что этот разговор ему по сердцу. Нравилось выступать в роли повелителя и очень нравилось мучить. Он внимательно смотрел на Юрины дергающиеся губы и кривил рот в довольной улыбке.

– Знаешь что, – предложил он. – Скажи это сам Яше. Может быть, он отпустит.

Юра ухватился за обманчивую надежду, А вдруг Яков действительно отпустит? Какая им от него польза?

Он вместе с Колей вышел на улицу, к Якову. Поздоровался. Тот, не ответив на приветствие, бросил «пошли» и зашагал так быстро, что Юра едва поспевал за ним. Он пытался что-то говорить, объяснять, но Яков невозмутимо отвечал:

– Позже поговорим.

Они вошли в маленький грязный двор, свернули в закоулок. Юра увидел Гундосого и остановился.

– Иди, не бойся, – подтолкнул его в спину Коля.

– Говори! – приказал Яков.

Юра повернулся к нему и заговорил, все время боясь, что его не дослушают:

– Не могу я, ребята. Неправильно все это. Хочу честно жить. Никому не скажу о вас. Только нельзя мне с вами.

– Сам к нам пришел? – спросил Яков.

– Да. – Юра искоса взглянул на Гундосого. Тот стоял сбоку, спрятав волосатые руки за спину.

– Ты пришел к нам за помощью. Помогли мы тебе?

– Да.

– Мы дали тебе заработать и спасли тебя от позора?

– Но я же не знал…

– Не знал, что мы – воры?

Юра хотел ответить «да», но не решился.

– А знаешь, сколько ты нам должен?

Юра удивленно посмотрел на Якова.

– Да, должен. И не притворяйся, будто не понимаешь. Крали-то мы, а ты только продавал. Мы за тебя работали.

– Я отдам. Пойду на работу и отдам.

– Сначала отдай, потом иди на работу.

– А сколько я должен? – с облегчением спросил Юра. Ему казалось – еще немного, и это мученье кончится.

– Ты должен пять тысяч рублей.

– Так много?

– Выходит, я вру?

Юра хотел сказать, что его не так поняли, но перед глазами мелькнул волосатый кулак. Удар!.. Он покачнулся и почувствовал соленый привкус во рту.

– Подожди, Гундосый, – сказал Яков. – Может быть, субъект одумается?

Слово «субъект» напомнило о рассказе из лагерной жизни. Видно, это воспоминание отразилось как-то на Юрином лице, потому что Яков улыбнулся и спросил:

– Знаешь, кто придумывал развлечения в лагере над тем субъектом?

Юра не отводил от него взгляда.

– Я. – Яков помолчал, любуясь впечатлением, произведенным на Юру, потом снова спросил:

– Понял, субъект?

Холодный пот выступил у Юры между лопатками. Он почувствовал, как рубашка прилипает к спине. Не знал Юра, что Яков рассказывал о той «лагерной истории» не так, как она происходила на самом деле, а так, как ему хотелось бы. Не мог же он признаться, что при первой попытке к издевательству его осудили дополнительно на три года.

Яков остался доволен выражением Юриного лица. Он продолжал свои поучения:

– Вот ты выдал бы нас. Думаешь, только нас посадили бы, а тебя оставили на воле? Нет, субъект. Ты тоже сядешь. А там тебе придется не сладко. Если и не попадем в один лагерь, то дадим знать о твоей личности дружкам. Они тебя просветят.

За Юриной спиной захихикал Коля.

– Надеюсь на твою понятливость, – закончил Яков.

– Не могу я с вами! Не хочу! – закричал Юра. Ему стало омерзительно само присутствие этих изгаженных, жестоких людей. – Вы меня не заставите!

Его ударил по затылку Коля. Юра обернулся к нему и был сбит оглушительным ударом в ухо. Удары сыпались со всех сторон.

– В лицо не бейте. Лучше в живот. И не видно, и дольше помнить будет, – командовал Яков.

На шум прибежали две женщины и пожилой мужчина в вылинявшей железнодорожной форменке.

– Ворюга проклятый! – воскликнул Яков. – Он еще огрызается!

– Не смейте так бить! – вмешался пожилой мужчина. – Отведите в милицию, там разберутся.

Юра попытался обратиться к нему. Но распухший язык едва ворочался. Гундосый схватил избитого за шиворот и поволок со двора. В воротах зашипел на ухо:

– На улице цыкнешь – зарежу!

Юру подхватили под руки с одной стороны – Яков, с другой – Гундосый.

– Мы отведем тебя домой. Проспишься, завтра с нами пойдешь «на арапа». Гляди только – без фокусов. А за науку спасибо скажешь, – говорил Яков.

– Не вздумай – в милицию. Все одно не дойдешь – прирежем, – шипел Гундосый. – Никто тебе не поможет.

– Каждый человек – за себя. А за тебя – никто, – сказал Яков.

Юра долго не засыпал. Опухло ухо. Болели живот и поясница. Тяжело было дышать. Он лежал и думал. До чего дошел! Начал со спекуляции – попал к ворам. Что его ждет впереди? Если он не пойдет к ним, его убьют. Если пойдет, то станет вором, будет бояться милиции, дворников, собак, случайных прохожих, будет презирать себя. Отправиться в милицию… не дойдет… А если дойдет, то его посадят вместе с ними.

Ныло сердце, как больной зуб.

Он старался не ворочаться на постели, чтобы не разбудить мать. Но она все равно услышала. Позвала:

– Юраша.

Он подошел к ней.

– С кем ты сегодня дрался?

Юра удивился. Он был уверен, что мать ничего не заметила. Ответил угрюмо:

– Было – прошло…

Разве мог он рассказать обо всем? О том, как продавал ворованное на рынке? О краже? О ноже в руке Гундосого, о холодно вспыхнувших глазах Якова? Удары, десятки ударов в живот, в бок, в опину. А что ждет его впереди?

– Расскажи все, сын…

Он вспыхнул. Закричал на нее, на себя, пытаясь заглушить свой страх:

– Отстань от меня! Слышишь, отстань! Ты еще ко всему!..

Мать приподнялась на постели. Сын впервые так разговаривал с нею. Что это – дурное влияние? Или ему так трудно?

Материнское сердце говорило: да, ему трудно. Захотелось привлечь его к себе, пригладить вихры, спрятать на своей груди его мальчишечью, глупую и любимую голову.

У нее появилось тревожное предчувствие.

– Юрий, – сказала она. – У нас в роду все были честными людьми.

– Знаю, – буркнул он.

– Расскажи мне все и давай вместе подумаем, как быть.

– Потом, – снова буркнул Юра.

…На следующий день он пошел в городское управление милиции…

3

Подполковник Котловский слушал Юру и одновременно вспоминал… Сколько он видел таких вот юных лиц, истерзанных страхом или болью…

Семен Игнатьевич понимал людей. Движение губ, улыбка, взмах бровей и особенно руки – изнеженные или мозолистые, нервные и гибкие или тупые, с короткими пальцами, дрожь пальцев или наглое постукивание по столу – открывали ему не одну черту в характере подследственного.

Подполковник внимательно приглядывался к сидящему перед ним Юрию Чижику. И этому юноше он должен помочь стать настоящим человеком.

Смяв папиросу, Котловский спросил:

– Боишься их?

– Боюсь, – ответил Юра.

– Они сами всех боятся, – сказал Семен Игнатьевич. – Ясно?

– Ясно, – ответил Юра. Но ему было совсем ничего не ясно.

– А тебе надо лечиться, – проговорил подполковник. – Не делай больших глаз. Да, тебе нужно лечиться от страха, от лени, от эгоизма. И мы поможем тебе устроиться в лечебницу.

Он снял телефонную трубку и набрал номер.

– Приветствую тебя, – сказал Семен Игнатьевич в трубку. – Это я, Котловский. С просьбой к тебе. Есть у меня один знакомый паренек, ему срочно требуется лечение. От чего? Ну, скажем, от лени и страха. Нет, болезнь пока не запущена… Да… Так не примешь ли его в свою лечебницу?… Что? Думаю, согласится. Сейчас спрошу у него.

Он повернулся к Юре:

– Пойдешь учеником расточника на завод?

– Да я… Да я… – Юра не находил слов.

– Ясно, – сказал подполковник и проговорил в трубку: – Пойдет..

Котловский передал привет какому-то Кузьме Владимировичу, попрощался и положил трубку на рычаг. Взял листок бумаги, написал несколько строк, протянул листок Юре:

– Вот адрес завода. Завтра явишься.

– А сегодня нельзя?

Семен Игнатьевич засмеялся:

– Припекло? Смотри же, – ты – мой подшефный. Буду справляться, как работаешь. А теперь – пошли со мной. Надо же тебе на что-то жить до первой зарплаты.

Юра сделал протестующий жест.

– Стесняться тут нечего, – строго проговорил подполковник. – Думаешь, – жалею? У меня на всех таких жалости не хватит. У нас есть специальный фонд помощи. Будешь зарабатывать – отдашь. Ну, давай пропуск, подпишу.

В коридоре Семен Игнатьевич попросил Юру подождать. А сам вошел в большую комнату и направился к старшему лейтенанту, сидящему за столом в углу. Тот хотел встать, чтобы приветствовать начальника.

– Сиди, Иван Игоревич, – положив руку ему на плечо, сказал Котловский. – Деньги у тебя есть?

– Есть. На штатский костюм собрал.

– А он тебе к спеху?

– Не то чтоб очень… – замялся старший лейтенант.

– Одолжи мне сотни три, до получки.

Подполковник вручил Юре деньги.

– Большое спасибо. Как только получу зарплату, сразу отдам.

– Пока я в этом не сомневаюсь, – ответил подполковник. – Ну, иди. До свидания.

Котловский пошел обратно, к своему кабинету.

– Товарищ подполковник, – догнал его Юра, – куда мне сейчас идти?

– Как куда? Домой. Или ты очень боишься своих прежних приятелей? – Семен Игнатьевич насмешливо прищурился: – Может быть, тебе в няньки милиционера приставить?

Юра круто повернулся и вышел на улицу.

Мимо промчалась «Победа». Ему показалось, что за рулем сидит тот самый вычурно одетый парень, приятель Якова и Гундосого.

«ЛЕЧЕБНИЦА»

1

– Они следили за Чижиком, – сказал подполковник Котловский на совещании. – Они видели, что он пошел к нам, и не станут сидеть дома и ждать, пока мы явимся. Но узнать домашние адреса Якова и Гундосого все равно нужно. Необходимо выяснить также личность водителя «Победы». Этот может остаться дома, так как Юрий Чижик видел его всего один раз, улик против него нет. «Водителем» займется старший лейтенант Кротов. К соседу Чижика, Коле, пойдет лейтенант Рябцев. Юру они сейчас оставят в покое, им не до него. Но на всякий случай надо соблюдать все меры предосторожности. Возможно, они глупее, чем мы думаем.

* * *

Мать Коли, низенькая женщина с глазами-щелочками, загораживала дверь в комнату своим выпирающим животом.

– Я же говорю русским языком – его нет дома. Куда ушел, – не знаю. Он мне не докладывается. Куда хочет, туда идет… Ты меня не учи… Знаю, что – мать… Чего, чего?.. Когда у самого будут дети, воспитывай, как хочешь, а в мое воспитание носа не суй.

Подтянутый, подчеркнуто вежливый лейтенант Рябцев долго убеждал ее сам и с помощью дворника. Но женщина даже не хотела взглянуть на ордер.

– Ордер тебе даден на обыск сына. А его дела – не мои дела. Найдешь его, тогда и обыскивай.

Лейтенант Рябцев посмотрел на переминающихся с ноги на ногу понятых и, осторожно, но решительно отстранив женщину, шагнул в комнату.

Однако мать Коли была не из тех женщин, которые так просто сдаются. Она разинула рот, неожиданно ставший большим, и закричала осипшим, жестяным голосом:

– Караул! Гра-а-абят! Милиция грабит!

Очень скоро на лестничной площадке собрались соседи и стали заглядывать в квартиру.

Лейтенант Рябцев делал свое дело. Он обыскивал двухкомнатную квартиру. Попадались самые неожиданные вещи: альбомы с марками и автомобильный насос, дюжина теннисных ракеток и пишущая машинка. В кладовке, громоздясь друг на друга, стояло два мешка сахара.

– Зачем вам столько сахару? – удивился лейтенант.

– Сколько надо, столько и покупаю. На свои кровные, на рабочие денежки, потом политые! Мы – трудящие!..

Лейтенант поморщился. Мешки навели его на новую мысль. Он подошел к иконам, закрывающим угол.

– Ого! Целый иконостас! – воскликнул один из понятых.

Женщина бросилась в угол, размахивая руками и крича:

– Уйдите, ироды! Головы порасшибаю! Не троньте святого, антихристы!

Настороженное ухо лейтенанта уловило на этот раз в ее голосе нотки страха. Рябцев внимательно осмотрел иконы и стену за ними, но не обнаружил никакого тайника. Многое, однако, в этой квартире было подозрительным, и лейтенант продолжал поиски. Случайно он повернул одну из икон и увидел в ее задней стенке отверстие. Запустил в него руку и извлек три пары золотых часов на браслетах. Во второй раз улов был не менее богат – связка из двенадцати золотых обручальных колец.

Рябцев молча посмотрел на женщину. Она опустилась на стул и сказала с вызовом, но уже без крика:

– Не ворованные. Горбом своим нажила. Советская власть не запрещает…

Лейтенант не вступал с ней в опор. Он думал о мешках с сахаром.

Дальнейший обыск больше ничего не дал. Прошло три с половиной часа. Понятые устали. Когда хозяйка квартиры не смотрела на них, дворник делал знаки лейтенанту: пора, мол, уходить. Но Рябцев медлил.

В этой затхлой квартире, похожей на скупочный магазин, заполненный случайными вещами, все наводило молодого лейтенанта на мысль о нарушении законов. И сахару здесь столько не случайно.

Рябцев осмотрел кухню. Он не обращал внимания на едва плетущихся за ним понятых. Заставлял их заглядывать под плиту, столик, приподнимать крышки кастрюль. Не обошел даже помойных ведер. Поднял одно из них, встряхнул. В ведре что-то звякнуло. Розовое лицо лейтенанта не изменило своего невозмутимого выражения. Он осторожно слил грязную воду и вынул из ведра часть от самогонного аппарата.

– Зачем это вам? – спросил он у женщины, хотя и так все было ясно.

– Сынок где-то подобрал, а я выкинула в ведро, – затараторила женщина. – Говорю ему – зачем такое барахло в дом тащить? Неужели же вы мне не верите, товарищ капитан? – В разговоре с Рябцевым она перешла на «вы» и величала его то капитаном, то майором. – Разве ж я похожа на тех, что брешут? Двадцать лет честно трудимся для нашего государства.

– Где вы работаете?

– Та не я, не я, а муж мой. Он на заводе браковщиком. Передовой человек, премии получал…

– Вам придется пройти со мной, – перебил ее лейтенант.

– Да за что, товарищ майор? Я же честная женщина. Та я ж знать не знаю, ведать не ведаю, где он ее взял – эту пакость, что в ведре!

– Вам придется пройти со мной, – вежливо, но настойчиво повторил лейтенант.

* * *

Сверкающие потоки автомобилей текут по киевским улицам. Среди них – «Победы», темно-синие, серые, зеленые, коричневые. Сотни машин с занавесками на окошках, с плюшевым медвежонком или куклой над рулем и с буквами «УЧ» перед номером. И среди этих частных «УЧ» – синяя «Победа», за рулем которой сидит вычурно одетый парень. Именно эта автомашина нужна старшему лейтенанту Ивану Кротову.

Он снимает телефонную трубку и говорит человеку на другом конце провода:

– Автомашина марки «Победа», частная, синего цвета, проезжает по центральным улицам, водитель – молодой человек лет двадцати, блондин, с длинными волосами, с пестрым галстуком, в бархатной куртке с тремя застежками «молниями».

Спустя некоторое время раздается телефонный звонок. Старший лейтенант Кротов слышит в трубке:

– «Победа» «УЧ» 75–83, владелец – гражданин Фесенко Никифор Львович, директор обувной фабрики. Интересующий вас водитель – его сын, гражданин Фесенко Никита Никифорович, студент университета, права водителя получил в июне пятьдесят шестого года.

В кабинет вошел высокий блондин с длинными волосами, взбитым коком над лбом, в галстуке, на котором были представлены почти все животные зоологического парка, в бархатной куртке с тремя застежками-«молниями».

Кротов окинул коротким взглядом его невыразительное лицо с бледными щеками и тусклыми выпученными глазами и определил: «балбес».

Никита Фесенко, или попросту Ника, тоже присмотрелся к старшему лейтенанту, оценил его глыбящиеся плечи, широкие кисти рук, тяжелый подбородок и определил: «дубина».

– Садитесь, – предложил старший лейтенант.

Ника поспешно сел, стараясь придать себе ошеломленный, испуганный вид.

«Боится балбес. Ну, с ним чем строже, тем лучше», – подумал Кротов.

– Признание может смягчить вашу вину. Расскажите о связи с шайкой атамана Яшки.

«Эта стоеросовая дубина принимает меня за идиота. Тем лучше», – подумал Ника. Он подергал щеками, недоуменно развел брови и ответил:

– Я не понимаю, товарищ начальник, – о каком Яшке идет речь? У меня есть несколько приятелей с таким именем: «Яша с белыми зубами», «Яша-победитель», «Яша с перекрестка»…

– Меня интересует Яша – атаман воровской шайки.

– Простите, но я, честное слово, впервые слышу о таком… И потом… вы говорите «шайка». У нас, простите, есть компания… – зубы Ники стучали, словно от испуга.

«Эге, а он, кажется, притворяется. Может быть, он не такой уж балбес», – усомнился в своем первоначальном мнении старший лейтенант. Он в нескольких словах нарисовал портрет Якова, и Ника с преувеличенной радостью воскликнул:

– Знаю, знаю! Это же «Яшка-штучка»! Так мы его называем. Я с ним знаком.

– Так вот и расскажите о вашем знакомстве, – предложил Иван Кротов, внимательнее приглядываясь к «балбесу».

– Пожалуйста, пожалуйста, – с готовностью произнес Ника. – Но, видите ли, знакомство у нас, так сказать, шапочное… Случайно встретились на танцах в Доме офицеров. Нас познакомил «Яша-победитель». Говорит: «Тезка мой». Ну, я и подал руку. Если бы знать, что нельзя…

– Яков когда-нибудь ездил на вашей машине?

– Пару раз.

– Он был один или с товарищами?

– Простите, я плохо помню… Может быть, с товарищами. А может быть, и один…

– Он никогда не просил вас перевезти его вещи?

– Какие вещи? – поднял редкие брови Ника. В это время он напряженно соображал: «Кто из них попался? Что знают обо мне в милиции?»

«Он хитрей, чем я думал, – определил старший лейтенант. – Хотя на вид балбес балбесом. Хочет выпытать, что мне известно. Если я заикнусь о ящиках, он поймет, что шайку выдал Чижик и что мы почти никаких улик против него не имеем. Нужно перевести его догадку на другого. Пусть думает, что попался Коля. А тот должен много знать о делах шайки. Но предварительно проведем «подготовку».

Он внимательно посмотрел на Нику. Дождался, когда тот под его взглядом опустит глаза, и назидательно произнес:

– Гражданин Фесенко, от милиции ничего нельзя утаить! Знакомы вы с гражданином Николаем Климовым?

«Колька попался. Это плохо», – пронеслось в голове у Ники.

– Да, я знаком с Климовым. Это товарищ Яши. – Ника снова подергал бровями, свел их и вдруг радостно закричал: – Товарищ начальник, я вспомнил! Яша действительно просил меня два или три раза перевезти его товары. Он же работал экспедитором на заводе. Так мне говорили. Я еще тогда отказывался: что я – грузовое такси? Но у меня характер слабый. Как отказать знакомому?

– Расскажите подробней.

Ника назвал несколько мест, откуда он вывозил «товары», и адрес, по которому их доставлял. Старший лейтенант записал адреса, ничем не выдавая своего волнения. Он опросил:

– Что это были за товары?

– Не знаю. Они же в запакованном виде… Ах, если бы знать, что вам понадобится…

Иван Кротов отпустил Никиту Фесенко. Старший лейтенант понял, что Ника притворяется, будто не знает, что товары были краденые. И он, конечно, не признаётся, что брал за перевозку деньги. Уличить его можно будет только на очных ставках с членами шайки. А для этого надо прежде всего изловить их. Но допрос не был безуспешным: Ника выдал адреса.

– До свидания, товарищ начальник, – проговорил Ника в дверях и мысленно добавил: «Прощай, дубина!»

– До свидания, – ответил Кротов и подумал: «И все-таки ты балбес».

2

Юра Чижик открыл дверь и был оглушен лавиной звуков: гулом, скрежетом, завыванием, стуком, визгом. Он переступил через порог и оказался в длинном помещении с большими окнами, уставленном станками.

Навстречу Юре шел узколицый паренек в темном берете, из-под которого выбивался черный чуб. Юра спросил у него, где начальник цеха. Паренек ответил и неожиданно улыбнулся; улыбка его была широкой и подбадривающей. Юра почувствовал себя увереннее.

Начальник цеха подвел его к пожилому человеку, стоявшему у большого станка.

– К вам, Кузьма Ерофеевич, за наукой. Ученик, в общем.

Кузьма Ерофеевич осмотрел Юру, потом опросил:

– В первый раз на заводе?

– С классом ходил, – ответил Юра.

– Ясно. Тогда постой около меня, присмотрись. В первый день положено только смотреть.

Юра отступил немного, чтобы не мешать Кузьме Ерофеевичу, и стал разглядывать станок. Вместе с толстым стержнем быстро вращалось зубчатое колесо. От заготовки летели мелкие кусочки, и то место, где прошли зубцы, становилось ровным и блестящим, «новеньким».

«Как положили на станок такую огромную деталь? Наверное, трудилось несколько человек, – подумал Юра. – Без помощников и не снять ее».

За станком на стенке висел небольшой плакатик. На нем был нарисован рабочий с поднятой рукой: «Станочник! Работай только с застегнутыми рукавами или в нарукавниках!» На другом плакатике Юра прочитал: «Станочник! Проверь, убрана ли со станка стружка и посторонние предметы!» Совсем как в парке: «Цветов не рвать!», «На траве не лежать», «Бросайте окурки и бумажки только в урны»…

Юра улыбнулся. Ему почему-то понравились эти плакатики, хотя он и не понимал, к чему они.

Кузьма Ерофеевич повернул рукоятку, и зубчатое колесо остановилось. Бросив на ходу «я сейчас!», он куда-то ушел. А вскоре вернулся. В одной руке он держал кусок толстого стального каната, в другой – продолговатую черную коробочку. Длинный шнур от нее тянулся к потолку, где двигался крючок.

Всего этого, оказывается, было достаточно, чтобы снять со станка обработанную деталь и поставить новую.

Кузьма Ерофеевич долго ходил вокруг станка, приподнимал и опускал деталь, отыскивая на ней полоски и точки.

– Разметчик хап-лап, а ты за него возись, – ворчал он.

Подошел начальник цеха. Он был озабочен:

– Торопись, Кузьма Ерофеевич. Сегодня надо окончить.

– Да уж постараюсь. Разметчик тут сплоховал.

Прошло еще минут пятнадцать. От безделья Юре стало не по себе: «Стою как неприкаянный». Подошел паренек в темном берете и остановился около Юры.

– Надо ее повернуть, – указал он на деталь.

Он помог Кузьме Ерофеевичу установить деталь в нужном положении. Почти все время паренек улыбался, и Юре показалось: это оттого, что он все знает и умеет.

– Самое трудное – настройка, – оказал он Юре. – А теперь хоть вальс играй.

Паренек пошел к своему станку.

Кузьма Ерофеевич посмотрел ему вслед и произнес:

– Ветрогон… Вот учитель…

Юре показалось, что в голосе старого рабочего прозвучала гордость.

В перерыве Юру задержал все тот же паренек с черным чубом.

– Хочешь, покажу тебе цех? – спросил он.

– Хочу.

Они пошли между рядами станков.

– Этот станок…

– Этот я знаю – карусельный, – перебил Юра.

– Точно. Вот видишь, тебе уже кое-что известно. Если что будет непонятно, давай ко мне. Меня Михаилом зовут.

Ни с того, ни с сего он перескочил на другую тему:

– Ты знаешь, как вертолет устроен? Я вчера брошюру читал. Интересно…

Михаил водил Юру от станка к станку и, пока не кончился перерыв, все рассказывал, рассказывал…

– Михаил, чего это мой ученик к тебе приклеился? – наконец услышали они ворчливый голос Кузьмы Ерофеевича и направились к нему.

– Вот он, ваш ученик, Кузьма Ерофеевич, не бойтесь, не отобью, – сказал Михаил и ушел к своему станку.

Кузьма Ерофеевич опять долго колдовал над деталью. При этом он тихо говорил, как бы про себя:

– Думаешь, небось: черепаха твой учитель; вон Михаил за это время две детали снял. А невдомек, что мне, старику, дают самые сложные детали.

– Мишка – воображала известный. Небось, и вам указания дает, – послышался голос молодого худощавого парнишки, работающего за соседним станком.

– Объявился! Без тебя бы мы не обошлись, – обрушился Кузьма Ерофеевич на рабочего. – Сумей ты дать две нормы, как Михаил, тогда и указывай другим. Выдумал тоже – «воображала»! Чтоб я таких прозвищ больше не слышал!

Кузьма Ерофеевич включил станок. Он заметил, что Юра едва сдерживает смех, и прикрикнул на него:

– Нечего уши развешивать! К работе приглядывайся!

– Вот шаблон. По нему заточи резец, – сказал Кузьма Ерофеевич и отвернулся, всем своим видом показывая, что дело он поручил самое пустяковое и не справиться с ним нельзя.

Юра пошел к точилу, обдумывая, как бы лучше выполнить задание. Ему хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы удивить всех. Пусть и Кузьма Ерофеевич и другие рабочие скажут: «Да, недаром парень десятилетку окончил, – голова, и не пустая, на плечах имеется». Юра не раз видел, как затачивают резцы, – на глаз. Незначительное отклонение от образца не мешало в работе. Он решил заточить резец точно по шаблону. Должна же для чего-то пригодиться геометрия, над которой ученик Чижик корпел в классе и дома! Юре вспомнился учитель математики Сергей Алексеевич, который говорил: «Без геометрии ни в каком деле не обойтись. Это наука точная, не стишки».

Сейчас Юре предстояло применить геометрию на деле. Он выпросил у мастера линейку и штангель. Перенес на бумагу размеры резца-шаблона. Чертеж получился хотя и грязноватый, но правильный. «Посмотрел бы сейчас Сергей Алексеевич на своего ученика. Наверняка сказал бы: «А из вас, Чижик, кажется, получится толк». От старательности Юра даже высунул язык. Теперь остается разделить угол. Нужно достать транспортир. Где? Спросил у соседа, тот посоветовал сходить к жестянщикам.

Когда Юра вернулся, Кузьма Ерофеевич встретил его недовольным ворчанием:

– Чего мудришь?

«Ладно, пусть поворчит, зато потом скажет: «Ишь ты, как в аптеке», – подумал Юра и про себя улыбнулся.

В спешке он и не заметил, как содрал мозоль. Боль почувствовал позже, когда, сравнив заточенный резец с шаблоном, понял, что резец никуда не годится.

«Как же это получилось? Ведь я чертил, измерял угол», – чуть не плакал от досады Юра.

Он стоял растерянный; резец валялся на полу, когда подошел Миша.

– Провались пропадом эта геометрия, – прошипел Юра.

– Что-о-о? – изумился Миша. – Ты что, слетел с катушек?

– Провались она, геометрия, и все, что мы зубрили в школе!

Миша прикоснулся ладонью к его лбу. Юра дернул головой.

– Не смейся. Я хотел, как лучше. На математику понадеялся.

Миша слушал Юру и делал отчаянные усилия, чтобы не расхохотаться. Поднял с пола испорченный резец.

– Ну и Пифагор! Зачем чертеж делал? У нас же есть специальный угломер. И еще школу хулишь!.. А я кончаю вечернюю. Уроки после смены, сон морит… Чудак ты. Смотри – не тот угол замерял.

Юра ваял резец, потом взглянул на чертеж. Вот оно что! Он в спешке разделил не тот угол. Вместо тупого – острый. А это – «наука точная, не стишки».

Честь геометрии была восстановлена.

Юра видел, что рабочие смотрят на него и некоторые смеются. Ему стало обидно. Он был зол на резец, на себя, на всех смеющихся. А тут еще Кузьма Ерофеевич позвал.

– Ну, как поживает твой резец?

– Испортил… – Юра со злостью швырнул резец в угол и, избегая взгляда старого рабочего, наклонился над гудящим станком. И вдруг – удар! Резкая боль. Юра схватился за щеку.

Кузьма Ерофеевич заворчал:

– Стружка ударила. Не нагибайся! Вон там аптечка, смажь щеку-то йодом…

Отчаяние и злость распирали Юру. Ничего у него не получится…

Откуда-то выскочил белесый худощавый паренек, предложил:

– Пошли в медпункт. Я тоже туда.

По пути он учил Юру:

– Тут сам на себя надейся. Никто не поможет. Учат плохо и платят гроши, а сами так хапают. Насмотрелся я тут за год-то.

Юра промолчал, он понимал, что это не так. Случай с заточкой резца показал, чего он стоит сам. Но слова белесого немного успокоили, – не он один виноват… У самой двери на стене он увидел плакатик. Там был нарисован все тот же рабочий с поднятой рукой: «Станочник! Остерегайся стружки!»

Щека разболелась. Пришлось ходить на перевязки. В эти дни Юра подружился с пареньком, вместе с которым был в медпункте. Его звали Леней. Работал он токарем и занимался на курсах технического минимума.

– И тебя погонят на техмин, – пугал Леня. Он любил сокращать слова. А еще больше любил обсуждать дела цеха, его людей.

Леня знал всё обо всех.

Однажды в клубе они увидели знакомого слесаря. На нем был дорогой костюм. На руке блестели золотые часы.

– Это еще что, – быстро зашептал Леня на ухо Юре. – У него наверняка скоро «Москвич» свой будет. А где деньгу берет? То-то. Он с начцехом в дружбе. Рука руку моет. Ему наверняка дают выгодную работу. Понял? А меня и тебя на дешевую поставят. Старая механика. Э-э… Я все их штучки изучил. Тут каждый думает только о себе…

Наслушавшись Лениных рассказов, Юра невольно стал смотреть на всех с подозрением. Он и к Мише начал относиться с опаской. Его внимание воспринимал как оскорбительную для себя опеку. Кузьма Ерофеевич опостылел ему так же, как уборка станка.

Юра все чаще вспоминал слова Яшки: «Каждый человек – за себя, а за тебя – никто», и от этого страх перед Яковом и Гундосым вырастал, как на дрожжах. Чудился смешок Яшки, сипенье Гундосого. А что, если снова встретишься с ними? В новой драке он будет таким же беспомощным, как и в первой, что была в том зловонном дворе. Никто не станет рядом с ним. Никто не вступится за него, если каждый – только за себя.

В эти дни Юра не ходил, а крался по улицам. «Все равно убьют, все равно убьют», – настойчиво стучала одна и та же мысль.

До этого он знал, что красивы киевские улицы и бульвары – просторные, с зелеными шеренгами деревьев. Теперь же он узнал, сколько на улице темных углов, где можно устроить засаду, сколько деревьев с толстыми стволами, за которыми удобно спрятаться и караулить свою жертву…

3

Лейтенант Рябцев разговаривал с отцом Гундосого, Филиппом Никандровичем Лесько, все время держась на некотором расстоянии. Этот слесарь внушал лейтенанту боязнь одной своей внешностью – угрюмым низким лбом, квадратной головой, вросшей в покатые литые плечи, руками, больше похожими на медвежьи лапы. Случайно заденет – мало не будет…

Филипп Лесько долго не понимал, о чем идет речь. «Может быть, притворяется», – мелькнуло в голове у лейтенанта, и он перешел на суровый тон:

– Ваш сын участвовал в воровской шайке. И вы этого не могли не знать.

– Мой Сева? – прохрипел Филипп Никандрович и стукнул кулаком по столу.

– Ваш Сева, по прозвищу Гундосый, – твердо ответил лейтенант, не отводя взгляда от побагровевшего лица слесаря.

Филипп Никандрович Лесько сидел на табурете. Из его горла вырывался грозный клекот:

– Как же это? Был тихий, лишнего слова не вымолвит. На заводе работал как все. Как же это? Сын старого Лесько – вор?

– Участие Севастьяна Лесько, по прозвищу Гундосый, в воровской шайке доказано, – официально сказал лейтенант.

– Да… – Лесько тяжело вздохнул и притихшим голосом сказал: – Верю… верю вам… Сам замечал – возвращается он с гулянок поздно, пьяненький. Несколько раз дома не ночевал. Думал я, – балуется, молодость в нем бродит. Перебесится – в разум войдет… – И вдруг закричал: – Но и ты пойми! Меня на этой улице каждая собака знает! Вот этими руками я завод подымал, когда с фронта вернулся. Тут пусто было, ветер свистал, а мы поставили на ноги всю махину. Два сына в моей бригаде слесарят. Мы по городу первенство держим. Привыкли работать на совесть. Старший сын во флотилии «Слава». Вот он на портрете – Федор Филиппович Лесько.