Текст книги "Неверная"

Автор книги: Игорь Ефимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

14. ПОХИЩЕНИЕ

Когда-то, давным-давно, мы покинули Россию, вознесенные в воздух реактивными моторами и серебряными крыльями. А пятнадцать лет спустя Додиковы родители ухитрились проделать то же самое, не выходя из дому. При распаде страны новая граница прошла к северу от их деревни. И теперь, отправляя им поздравительные открытки, Додик писал им новый – трудный для американских почтарей – адрес: Азербайджан. И от них мы получали открытки с новыми марками, испещренными непонятными для нас надписями.

Додик дважды летал навещать родителей. Рассказывал, что деревня пришла в упадок. Продавать урюк стало труднее, местной мафии приходилось платить больше, чем прежним партийным бонзам. Танковая дивизия генерала Самозванова теперь оказалась за границей, так что кончилась доставка мазута и смазки к моторам, крутившим насосы и генераторы. Мы посылали старикам деньги, лекарства. Но до врачей им было трудно добираться. Старческие хвори наступали, одолевали. И вот в начале апреля пришла печальная весть: умер отец. Воспалившаяся простата перекрыла мочеточник, когда довезли до больницы, было уже поздно. Додик улетел на похороны, обещал вернуться через неделю. Я отвезла его в аэропорт и вернулась в опустевший дом с привычным затаенным страхом.

В почтовом ящике, среди реклам и счетов, затаился желтый конверт. Нет, слава богу – не от мучителя моего, а от Павла Пахомыча. Сколько мы уже не виделись? Вдруг взял и сам прислал новые виньетки, несколько листков.

Бывший священник дико разбогател, основав фирму GuiltUnlimited, принимавшую на себя любую вину в любых количествах за очень умеренную плату.

В тщательном избегании всякого позирования – сплошь и рядом – как много позы!

Рыбы, которых мы выращиваем в своих садках и прудах, понятия не имеют о тех существах, которых им предстоит питать своей плотью, никогда не видали и не увидят их, никогда не могут проникнуть в воздушную среду, где обитают их пожиратели. Почему же так трудно вообразить, что и мы, в свою очередь, живем в уютном садке земного бытия лишь до тех пор, пока не придет очередь послужить пищей для каких-то неведомых существ, обитающих в недоступной для нас среде? Но все же любопытно: какая часть нашей души считается у них наиболее дорогим деликатесом?

Богатеи любви.

Интеллектуалы Средних веков верили, что эпидемия чумы есть кара за грехи, что ведьм необходимо сжигать для защиты скота и младенцев и что мастурбация неизбежно приводит к безумию. Сегодняшние интеллектуалы презирают их за темноту и невежество. Но как бы они удивились, если бы какой-нибудь посланец из будущего рассказал им, как презирают их будущие интеллектуалы за их веру во фрейдизм, в губительные последствия табака, алкоголя и марихуаны, в Биг Бэнг, в теорию естественного отбора и в естественность моногамных отношений.

Любовь не уживется с добротой. Гордость – с благодарностью.

Если бы Господь, в мудрости Своей, не отнимал у пожилых женщин привлекательность, большинство мужчин гонялось бы только за ними – за мудрыми, богатыми, власть имущими – и забросили бы задачу продолжения рода.

Какой странный анатомический объект был извлечен библейской легендой из тела Адама для клонирования Евы. Ребро! Почему именно ребро?

Единственное объяснение: потому что так оно и было.

Тиранить людей вообще приятно – даже по мелочам. Но тиранить с благородной, возвышенной целью и ради их собственной пользы – это уже такое наслаждение, от которого отказаться просто невозможно.

Порой мы виноваты только в том, что объект нашей любви взрастил в своем сердце мечту о таком возлюбленном, которую нам воплотить не по силам. Но это и есть самая страшная вина.

Каждому открыт вход в Музей Мироздания. Но не каждому покажут запасники и золотые кладовые.

Если когда-то были свирепые войны между католиками и протестантами, почему так трудно допустить, что мы доживем до войн между фрейдистами и кантианцами? В конце концов, наша картина мира – это единственное, за что стоит убивать и быть убитым.

Самая частая ошибка людей, одаренных умом и сердцем: выставить эти дары на продажу и ждать вознаграждения за них.

Разумные и озверелые вечно противостоят друг другу. Но в те моменты истории, когда озверелые одолевают, разумные пускают в ход все силы своего ума, чтобы объяснить их победу разумными причинами.

Вы мечтаете заглянуть в будущее? Идиоты! Что с вами станет, когда вы точно узнаете дату своей смерти?

Вот уж действительно! Что меня ждало в будущем, кроме страха и боли? А все равно ни о чем другом не могла думать.

Страх жил во мне своей отдельной жизнью. Он болел и пульсировал, как опухоль, как нарыв. Мне казалось, что я легко могу нащупать его пальцем – вот здесь, где живот мысом входит в грудную клетку. Нащупать и надавить. Страх стал неотделим от меня. И чувство безнадежности вырастало из него, как тугая лиана, дотягивалось до горла, до гортани, до глаз.

В тот день страх болел с утра как-то по-особому, будто из него стали прорастать по бокам колючие шипы. Немного – ненадолго – отвлекла Элла Иосифовна, заскочившая на чашку кофе с вареньем. Принесла очередную историю из своей любимой газеты «Новости». Будто какой-то австралийский археолог, делая раскопки в Сирии, обнаружил местоположение Эдема. Анализ минералов показал, что почва в этой местности когда-то была фантастически плодородна, для нее не требовались ни плуг, ни лопата. Вскоре из-под земли извлекли два скелета – мужской и женский. В грудной клетке мужского не хватало одного ребра. Окаменелые остатки яблони тоже всплыли неподалеку. И что-то похожее на кожу змеи. Элла Иосифовна – счастливица! – умеет тешить себя сказками. Мне бы так.

В институте студенты вели себя непривычно тихо, строчили конспекты, не поднимая глаз. Почувствовали мое состояние? Или летопись злодеяний на страницах «Записок из Мертвого дома» напугала их всерьез, нагнала уныние?

К дому подходила в сумерках, привычно вглядываясь в стоящие автомобили. Дойдя до дверей, вспомнила, что в холодильнике у меня – пустыня. Нет, нельзя так распускаться. Нужно съездить в магазин. Да, для одной себя. Худеть мне некуда, и так мало осталось.

Заставила себя сесть в машину, завела мотор. И не обязательно ехать в большой супермаркет. В ближней корейской лавчонке есть все, что мне нужно. Немного подороже? Ничего, не разорюсь.

Молоко, хлеб, сахар. Пакетик колбасы «прошюто», сыр… Что еще? Консервированный горошек, банка сардин. Коробки с мороженым тянулись за стеклянными дверцами, погружали в привычную растерянность: ванильное, кокосовое, клубничное или миндальное? Муки свободного выбора.

Черная кассирша, с табличкой «Tanya» на груди, протянула сдачу, глядя в сторону, вверх, на руки – только бы не в лицо. Ну и ладно, и бог с нею…

Хотела положить пакет с покупками на пассажирское сиденье. Но кто-то припарковал свою машину справа так близко – не протиснуться. Пришлось обойти слева. Отперла обе дверцы, продукты – назад, сама – за руль.

И тут-то он и выскочил.

Вернее, возник, сгустился силуэтом из сумрака.

Я так и не поняла – откуда. Увидела близко-близко нож, нацеленный мне в глаз, в рот, в горло. И услышала знакомый голос – негромкий, без всякой угрозы, почти вежливый:

– Подвинься.

«Вот и конец, – подумала я. – И никакого защитного блокнота. Прожила от одного ножа до другого».

Но подчинилась.

Мелькнула мысль – выскочить в правую дверь. Нет, поставленная рядом машина не дала бы. Видимо, это он сам – нарочно – и припарковался там так впритирку. Все продумано, все рассчитано…

Глеб убрал нож, вынул из моих омертвевших пальцев ключи. Щелкнул зажиганием. Дорелик рассказывал мне, что есть защитные устройства против похитителей автомобилей, которые позволяют полиции издали выключить мотор посланным радиосигналом. Но у меня не дошли руки заняться этим.

Мы ехали по темнеющим улицам. Глеб молчал, я – тоже. Останавливаясь на красный свет, он каждый раз почти прижимался к машине справа. Выскочить было невозможно.

Только когда выехали на шоссе, он заговорил.

– Видел, ты зачастила в полицию. Такого я от тебя не ожидал. И что? Помогли тебе стражи порядка?

Я молчала.

– Ты прочла всех русских классиков, постигла с их помощью человеческую природу. Неужели ты думаешь, что люди, работающие за зарплату, могут остановить человека, защищающего свою любовь?

– Это ты о себе? – не выдержала я.

– Сарказм, убийственный сарказм. Да, вы неплохо постарались. Вбивали нам в головы с детства, что к слову «люблю» главные синонимы: «благоговею», «превозношу», «счастлив услужить», «жду приказов». «Желанье ваше мне закон…» А те, кто пытается сделать синонимами «беру», «овладеваю», «отбиваю», – те очень плохие люди, разбойники и насильники.

– Какой любви ты можешь ждать от меня после того, что ты со мной проделывал? После того, что ты делаешь со мною сейчас?

– …И я в юности тоже подчинялся этому сценарию. Ухаживал-обхаживал, цветочки подносил, стишки посвящал. А потом вдруг озлился. Понял, какой это обман. Взбунтовался. «Да что они себе позволяют?! Откуда у них власть и право так помыкать нами?» Ведь кто нами распоряжался с детства? Одни тетки. Училки – тетки, врачихи – тетки, вахтерши и сторожихи – тетки, даже судьи – и те тетки! Вся власть теткам? Не подчинюсь!..

– …Нет, всевластные тетки понимают – признают, что мужчина не может жить без секса. Что он начнет выть и мычать, как недоеная корова. «Хорошо, – говорят они, – вот тебе женщина, жена, и с ней одной тебе разрешено утолять свою постыдную потребность. Что?! Что ты там бормочешь? Что в таком раскладе ты отдан в пожизненное рабство единственной женщине? Которая может дать тебе или не дать? Ну хорошо, раз ты такой чувствительный, мы разрешим тебе развод. Ах, тебе и этого мало?! Развод – это что?.. Всего лишь право менять одну рабовладелицу на другую? А что бы ты хотел? Чтобы любая была тебе доступна, и в любой момент?» Нет, мне не нужна любая. Мне нужна возлюбленная. Но я не хочу быть рабом ее. Оставьте мне хоть щелку свободы – дайте возможность – если захочу – свободно купить секс за деньги. «Как?! – завопят они. – Разрешить, узаконить проституцию? Никогда!» Разыгрывают благородное возмущение, а на самом деле просто держатся за свою монополию.

Он говорил негромко, но убежденно – видно, что думал про все это много и упорно. Приборная доска подсвечивала снизу его лицо каким-то театральным и мефистофельским светом.

– …А знаешь, что такое все эти мужья, которые накидываются на своих жен с кулаками, с ножом, с пистолетом, все серийные убийцы и садисты-фантазеры? Это просто невольничий бунт – слепой, отчаянный, кровавый. Такая эротическая пугачевщина. И в семьях дети видят все это, наливаются ненавистью к жизни – сначала от собственного бессилия, а потом, вырастая, сами входят во вкус, становятся насильниками.

Машина ввинчивалась в ночь. Куда, зачем? Что он задумал? Спросить его? Но я боялась, что – если открою рот – слова польются вперемешку со слезами. Опухоль страха набухала пульсирующей болью. Он будто почувствовал это.

– Я тебя никогда не спрашивал, боишься ли ты умереть. А я, знаешь, в последние годы как-то перестал бояться. Там впереди скоро будет довольно крутой откос. У меня, когда проезжаю мимо него, всегда мелькает мысль: ох, далеко отсюда лететь. Но красиво.

Он вел машину ровно, не обращал внимания на обгонявших. Никакой полицейский радар не мог бы заметить что-то неладное, придраться. Темнота сгустилась справа и слева. Проплывали дорожные щиты с незнакомыми названиями городков. Где мы? Во мраке ночи, во мраке ночи темной…

Он заговорил снова:

– Странно, но факт – за те месяцы, что ты не пускала меня к себе, мне стало как-то легче, светлее. Я мог спокойно заниматься главным делом своей жизни – тобой. Придумывать новые проделки и сюрпризы. Воображать, как ты на них рассердишься, вздрогнешь, побежишь искать защиты. Мне больше не было нужды спрашивать твоего разрешения, вымаливать свидание.

Я и так был с тобой каждую минуту. И точно знал, что и ты – со мной. Что думаешь и помнишь обо мне с утра до вечера. Что вздрагиваешь на любой телефонный звонок – а вдруг это ОН? Что я стал для тебя вездесущим, живу в почтовом ящике, в проезжающем автомобиле, за дверьми института. Разве мог бы я когда-нибудь достигнуть такой близости любовью? Да никогда в жизни. Только страхом. Струна страха надежнее струны любви. Скажешь, нет?

– Да, – ответила я сквозь зубы. – Да, будь ты проклят.

– Ну вот, опять сердиться. Это как-то мелко, не твой класс. Помнишь, ты рассказывала, как в юности ты поспешно убегала от одного к другому. Я же, наоборот, вел себя робко, не решался приближаться к вам. Но причина была та же, что у тебя. Я вовсе не боялся быть отвергнутым. Это был страх, что она разрушит, проколет, выпустит сладкий пар, кипящий в сердце. Ведь у тебя было то же самое: страх, что твой избранник мог одним неосторожным словом все разрушить, задуть твою свечку любви. Мы так с тобой похожи, так похожи.

– Я никогда не могла бы так мучить другого, как ты меня.

– О-хо-хо! А тот бедолага, который пырнул тебя ножом в студенческие годы, – его ты не мучила? Не довела до отчаяния? Пойми: ты так устроена, умеешь дарить такую близость, что отнимаешь человека у всех остальных. Ты – как опасный наркотик, тебя надо держать под замком, выдавать по рецепту. О, конечно, ты все делала по их правилам, не придерешься. Не давала обещаний и воображала себя невиноватой.

Но в этом и есть главная их хитрость, главная приманка. Живите по нашим правилам – и все вам простится.

– Кого это «их»? Кто эти «они»?

– Они – это начальники и законники, столпы общества и училки жизни, всевластные тетки и настырные полицейские. Все, что им нужно от нас, – чтобы мы послушно спаривались, исправно плодились и заботились о подрастающем поколении. А как нас заставить это делать? Вот именно так: приманкой любви затащить в загончик моногамного брака и держать в нем всю жизнь. Шаг вправо, шаг влево считается побег, моральный конвой открывает огонь без предупреждения. Накачать заранее чувством вины, обжечь хорошенько стыдом, заклеймить нехорошими словами – и пустить за колючую проволоку пастись на разрешенном лужке. Но что поразительно – ведь бегут! Все равно бегут! Кто в разрешенную калиточку развода, а кто и так – пропадай все пропадом – через проволоку, обдираясь, на волю. Ну не парадокс ли!

Дорога начала уползать влево и вверх, красная полоса задних огней изогнулась по склону, как гигантская раскаленная сабля.

– …Да, калиточка развода. Но что было делать несчастным жителям Средневековья, которым развод был запрещен? Ха – ведь и они придумывали разные выходы. Можно было упрятать жену в монастырь. Или донести, что она ведьма, и потом любоваться веселым костром. Но лучше всех выкрутился английский Генрих Восьмой. Тоже ведь был поэт и музыкант, вроде меня. И тоже очень влюбчивый. Что оставалось делать бедолаге? Только одно: прежней жене голову отрубить, жениться на следующей. Такие варианты тебя бы устроили?

Я молчала. Справа вдруг открылась долина, усеянная огнями. Цепочки уличных фонарей, созвездия окошек, речушки автомобильных фар на дорогах. Кругом – силуэты дальних гор, черное на черном.

– Да, это тот самый откос. Хочешь попробовать? Одно движение пальца и…

Он резко шатнул руль. Меня бросило к нему так, будто я искала у него защиты. Сзади недовольно загудели. Я увидела свои пальцы, вцепившиеся в автомобильное радио. Сердце колотилось отчаянно. Но все же успела сдержать, проглотить рвущийся крик. Не дождешься!

Мы скатились вниз, подъехали к колоннаде с кассами. Двое полицейских болтали под фонарем, чему-то смеялись. Сейчас он остановится, чтобы заплатить за проезд. Успею я выскочить?

Не тут-то было. Не доезжая до колоннады, автомобиль вдруг свернул на какую-то незаметную боковую дорожку, нырнул в темноту. Теперь свет фар бежал по придорожным кустам, по лужицам на обочине.

– Там впереди будет еще один интересный мостик. Давно хотел тебе его показать… До воды лететь – метров десять… Да, так о чем я?.. А – о том, что бегут через проволоку. Здесь одно мне непонятно. Вот ведь, например, я. Совсем был не против, готов послушно плодиться, растил трех детишек, заботился о них. Но зачем же добавлять сюда ненужное, невыполнимое, никем никогда не исполненное требование? Чтобы никогда – ни в кого – ни-ни-ни – не влюблялся? Если бы вас всех спрятать под черную чадру, как на мудром Востоке, – тогда да, тогда бы это было осуществимо. Но когда вы кружите рядом, порхаете своими ресницами, толкаетесь своими титьками и попками, сияете своими плечами, прожигаете своими глазищами – кто может это выдержать?

…А вот еще – тебе может быть интересно – последние открытия биологов. Оказалось, что и в животном мире многие виды, считавшиеся раньше моногамными, на самом деле отнюдь нет. Анализ ДНК и прочие новейшие штучки позволяют проследить отцовство. Например, птичка крапивник живет с постоянным спутником, но, когда обследовали ее потомство, выяснилось, что две трети птенцов зачаты посторонними отцами. То же самое и у береговых ласточек – живут попарно, но трахаются направо и налево. Самец должен искать новых и новых самок – это закон выживания вида, биологический приказ. Моногамия, сказал один остряк из ученых, так же противоестественна, как собака, вставшая на задние лапы: какое-то время продержится, но далеко не убежит… А-а – вот и мой мостик.

Фары выхватили из темноты белые перила. Автомобиль вдруг рванулся влево, на встречную полосу. Потом – еще круче – обратно. И еще! И еще! Будто обезумевший водитель никак не мог решить, с какой стороны ему сподручнее свалиться в воду. На этот раз я не смогла удержаться – взвизгнула несколько раз сквозь слезы.

– Не бойся – еще не пора. Во всяком случае – не сегодня. «Он обезумел», – скажут они про меня.

Про всех нас – посмевших взбунтоваться. Говорю «мы», «нас» – потому что и ты точно такая. Тоже давно взбунтовалась. Но потом устала, начала бояться их осуждений, их судов-стыдов. Я просто пытаюсь вернуть тебе смелость. Чтобы ты больше боялась моего суда – чем их.

…Да – «безумие». Емкое словечко, удобное. В старину сказали бы: «одержим дьяволом». Лечение: петлей, костром, прорубью. Сегодня это «безумие». Так они переводят старинное слово «дьявольщина» на современный русский, английский, французский, немецкий – о, особенно немецкий! Но позвольте спросить: если я безумен, каким образом я переигрываю всех ваших полицейских умников-разумников? А еще лучше слово «синдром». Этим словом так удобно зачеркнуть, отбросить наше отчаяние, до которого они нас доводят. «У него просто синдром сексуального самоутверждения, вызванный комплексом неполноценности, осложненный манией величия. Лечить – электрошоками, инсулином, ратилином, прозаком». И изуверы в белых халатах спокойненько кладут в карман свою шестизначную зарплату.

Машина, набирая скорость, вернулась с боковой дороги на трехполосное шоссе. Но мелькавшие номера и названия на щитах опять ничего мне не говорили. Если он завезет меня в какую-то свою тайную пещеру, в замок Синей Бороды, я и знать не буду, где он расположен. Запихнет в деревянный ящик под кроватью и будет оставлять миску с кормом около дыры, как собаке.

– Человек, конечно, может помешаться, с этим никто не спорит. Приятель-адвокат рассказал славную историю. Он защищает бездомных, которых хотят посадить в психушку против их воли. В этот раз ему достался сорокалетний бродяга, который воображает себя Иисусом Христом. И в приемной суда он встретился с бродягой, который воображает себя Господом Богом. Нужно было видеть, как они обнимались, как приветствовали друг друга. Встреча отца и сына! Добрый судья отпустил обоих. Со мной небось так мирно дело не кончилось бы. Я ведь вообразил себя свободным человеком. А с таким синдромом на воле оставлять нельзя.

Он еще что-то говорил, но я впала в какое-то отупение, в омертвелость. Огни фар и фонарей неслись перед глазами, сливались в сияющую карусель. Страх болел глуше, обволакивался сонным безразличием. Задумал свалиться с моста, разбиться о встречный самосвал? Да не все ли мне равно? Раз ничего поделать нельзя, зачем тратить силы на поиски выхода, на попытки ускользнуть?

Я пришла в себя, только когда машина остановилась. Оглядевшись, поняла, что мы вернулись туда, откуда начали свой путь, – к корейскому магазинчику. Глеб повернулся ко мне, достал нож.

– Мне была очень нужна эта прогулка. Спасибо тебе. Ты добавила воску в мою свечу, теперь хватит надолго. Осталось последнее. Извини.

Он протянул левую руку в мою сторону, ладонью вверх. То ли просил милостыню, то ли собрался дать пощечину. Я невольно отшатнулась, прикрылась локтем. Нож мелькнул где-то совсем близко, полоснул по открытой коже. Он некоторое время держал ладонь на весу, давая крови стечь на мое пальто, на сиденье, на пол. Я смотрела на него в полном оцепенении.

– «Обезумел»? О нет – простая предосторожность. «Да, Ваша честь, это не я пытался похитить ее – она сама заманила меня прокатиться в ее автомобиле. И потом напала, угрожая ножом. Вот рана, вот пятна крови. Хвала современной науке – благодаря ей судебная экспертиза легко обнаружит, что это моя кровь – не ее. Прошу у суда защиты, прошу выписать охранительное постановление против обезумевшей женщины!»

Он убрал нож, достал платок. Замотал рану, протянул мне руку.

– Завяжи, пожалуйста.

Едва шевеля дрожащими пальцами, я подчинилась. Затянула узел. Он взял мое запястье, поднес к губам, поцеловал.

– Скоро увидимся снова. Когда – еще не решил. Но ты поняла, что теперь я решаю – когда и где? Прощай.

Вылез из машины, растворился во мраке.

Я сидела неподвижно, тупо уставясь на пирамиду из яблок в витрине магазинчика. «Больше мертвая, чем живая», – сказал бы мой сын – заблудник в двух языках. Или: «Нашла себя на краю гибели». А ведь и верно: нашла себя. Смерть подойдет вплотную – и ты находишь себя, свое правильное место в жизни. Вернее, в том, что от нее осталось.

С трудом переползла на водительское место, включила мотор. Медленно ехала по пустым улицам. Рассыпавшиеся консервные банки слегка позвякивали сзади, перекатываясь под сиденьем.

Дома первым делом сняла заляпанное кровью пальто, бросила в корзину с грязным. Все же заставила себя поджарить яичницу, вскипятить чай. Спасенное – спасшееся – тело требовало привычных забот. «Мне дела нет до ваших глупых и опасных затей! Мне подавай тепло, кислород, жиры и витамины!»

Поужинала, вымыла посуду, вынесла мешок с мусором. И когда села писать письмо Додику, чувствовала в душе – рядом с опухолью страха – какое-то незаслуженное умиротворение, какую-то нежную готовность прощать и надеяться на прощение.