Текст книги "Сказки моего детства и прочая ерунда по жизни (Неоконченный роман в штрихах и набросках)"

Автор книги: Игорь Макаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Первоначальные уроки пчеловодства

Если вы большой любитель меда, то пчёлы, следует заметить, являются необходимым ингредиентом в его изготовлении, как мёд в медовухе. Говорят, что последняя весьма приятна на вкус и сшибает с ног, как бражка. Не пробовал. Кто в наше время делает медовуху? Пикты, наверно? Да и тех уже давненько выбили, вместе с вересковым мёдом. Вот Володя Петруш изредка делает её, и даже как-то целый трактат в устной форме двинул мне про сей продукт пчеловодства. Признаюсь, я не большой любитель спиртного, особенно самопального. Правда, у меня есть традиция, когда я завалю зверя, то мы с Николаевичем Рыбалкиным хлебаем шурпу и едим мясо под привезенную им самогоночку. Правда при всём желании самогонки выпиваем мы не больше трёх рюмок на брата, иначе шурпа и мясо не уместятся в наши брюшные полости. Я себе в давнее время дал зарок не пить больше этих самых трёх рюмок крепких напитков или трёх фужеров вина. Больше уже будет явный перебор. Даже радость должна иметь свою меру.

Бр..ррр! Что бы мы ни делали и ни мутили, перегоняли, всё равно у нас получается самогонка! Я же про пчёл, начал! Божьи твари, только шибко кусачие. А из мёда всегда можно выгнать такой самогон!

Оставим прозу алкашам и прочим любителям крепких спиртных напитков, а вернёмся к производителям сладкого продукта, как ингредиента всякой пчелы. Не знаю, что я захотел тогда в детстве, но точно не медовухи. Может быть мёда? Точно не мёда, заверяю я вас, не мёда. Просто я где-то услышал, что пчёлы живут в ульях, и я пожелал иметь у себя маленький улей. Просто захотел и всё. Такое земное желание деревенского мужика, хоть и мелкого. Пчёлы, казалось, были под рукой, поскольку летали роем вокруг цветов и, особенно, увивались вокруг цветущих корзин подсолнечника.

Нужен был улей! Улей, естественно, нужно было соорудить и соорудить собственными руками, которые в те стародавние времена были не столь умелые, а голова не представляла, куда направлять эти самые руки. Правда, я взялся за сей непосильный труд. Сизиф бы, конечно, мне позавидовал. Правда, этому Сизифу что-то прописали для улучшения его физической формы, или просто для трудового воспитания ЗК. Он, бедолага, не мог бросить этот снаряд, точнее камень, по своей воле, а я мог. Я скоро и бросил свои строительные потуги, испохабив предварительно ящик и погнув несколько гвоздей. Улья я так и не соорудил, получив лишь корявую коробушку с большими дырами и, посему, стал искать выход из подобного положения. Я быстренько стал перебирать в уме все подходившие для этого дела тарные и упаковочные изделия, которых в то время было не столь много, и они предназначались в основном для каких-либо хозяйственных целей. В большинстве своём они были заполнены до краёв чем-нибудь из съестных припасов. Тут я вспомнил о коробке из-под чая. Это была жестяная коробочка, которая плотно закрывалась и была хороша собой с виду. Ко всему прочему она была обычно, на удивление, пуста. Я её и решил использовать вместо самодельного улья. Извлечение с верхней полки коробки, заняло некоторое время, поскольку нужно было сначала подтащить к нему стул, а дальше лезть на маленький стол, что был встроен в этот самодельный шкаф или комод, точно до сих пор не знаю. Быстро проделав необходимые операции с недвижимостью, нет, скорее движимостью, я взгромоздился на него и добрался до верхней полки. Освободив коробку от маминых запасов, которые в ней всё-таки были, разложив её содержимое по другим баночкам и коробочкам, я приобрёл вполне приличный улей, правда, только по моим понятиям. Оставалась самая малость: поселить в них пчёл. Это мне тогда казалось очень простым делом. Стоило только наловить их на цветках, посадить в коробку, и они там будут жить и снабжать, нас любимых, мёдом. О пчеломатках, отводках, роях и прочей дребедени пчелиной жизни я просто не имел понятия.

Заселение моего улья жильцами оказалось на много сложней, чем я думал, и само это занятие не столь радужным, чем могло показаться издалека. Во-первых, пчёлы были на редкость кусачими. Первая же пчела звазданула меня в руку. Я это покушение на мою жизнь вынес стоически, только поморщился и продолжил дело, удвоив осторожность. Ловить за крылышки пчёл, возможно было только тогда, когда они залезали в цветок с головой. Хоть мне не удалось совсем избежать укусов, но мой улей наполнился скоро монотонным жужжанием приятный уху завзятого пасечника, которым я считал тогда себя. Я продолжал наполнять свой улей пчёлами, пока, не открыв очередной раз свою коробочку, не увидел, что пчёлы, что укусили меня, начали умирать. Они ещё шевелили лапами, но не ползали, а лежали на дне коробки. Вечером я спросил у отца, почему для них собственные укусы смертельны, хотя и сам догадывался почему. Когда я их снимал с руки, то жало выдирал с содержанием их желудка. Это и было причиной их смерти.

На меня это произвело тяжелое впечатление, гораздо большее, чем их укусы. Я был истинным дитём своей мамы, которая стоически переносила боль. Пусть я был, по-мужски более толстокожим и менее терпеливым, но всё-таки умел стойко переносить её, но не страдание бедных медоносных мук. Я вытряхнул своих пленниц из коробки, предоставив живым свободу, мёртвым – возможность умереть на свежем воздухе.

Впрочем, говорят, даже из мёртвых пчёл можно делать настои. А мы про медовуху вот вспомнили, а про мёд с пергой даже и не говорили, а воск сейчас и за материал не считают, а вот древние им корабли даже шпаклевали.

Суслик

Суслик-это славное животное, с которого началась моя охотничья карьера. Правда, я не помышлял об этой самой карьере, когда ставил примитивные петли из медной проволоки в норки в ста пятидесяти метрах от своего дома. Животное это довольно безобидное, но его считали отчего-то вредным и добывали различными способами и платили даже какие-то деньги за шкурки, впрочем, весьма незавидные, но, по моим понятиям, не многим уступающим по качеству беличьим; хотя беличья шкурка мягче и теплей, но зато мездра у неё не такая прочная, так что достаточно собаке сильнее хватануть зубами зверька, как на шкурке вы обнаружите плешину. Подобного казуса вы не будете иметь со шкурками сусликов, хотя она совсем не ценится, кроме того, зимой они залегают в спячку, так что в лучшем случае вы сможете иметь невыходную летнюю шубку этого зверька, если, конечно, в целях эксперимента, не станете долбить мерзлую землю под полутораметровым слоем снега. Но, думаю, что это вам не доставит удовольствия и тем более, материальной выгоды. Так что, с точки зрения охотника, суслик не является добычей, но не для пацанов. В общем-то, другой добычи, кроме сусликов, в обозреваемых окрестностях тогда не было, но охотничий инстинкт во мне, как и в моем брате, были заложены природой, так что в шесть-семь лет отроду я был уже охотник, хотя весьма неопытный, но охотник. Я этого не подозревал, как и не подозревал, что когда-нибудь возьмусь писать обо всем этом безобидные и немного грустные рассказы, имея довольно натянутую тройку по русскому языку в школе. Вот этот, с точки зрения добычи, самый легкий зверь, располосовал мне руки по первое число. Таких увечий мне не наносил ни один зверь, ни дикий, ни домашний, хотя в двадцать лет, развлекаясь, я заламывал трехсоткилограммовых быков, держа их за рога; хотя во мне тогда было веса не более шестидесяти пяти этих самых килограммов, запросто валил и резал годовалых свиней, но никогда, кроме легких царапин и содранной кожи на руках, не имел увечий. Впрочем, меня однажды цапнул за ногу барсук, но это было скорее от моей невнимательности, поскольку я был глубоко убежден, что он мертв. Впрочем, меня защитили брюки и надетые под них трико, так что кроме небольшого синяка на икрах, никаких заметных ссадин я не имел. Суслик же разделал мне руки, как говорится, под орех. У меня до сего дня ещё видны шрамы на больших пальцах от его зубов, конечно, я бы, при нынешней опытности, не допустил этого, но тогда.

Впрочем, хватит вступлений. В те времена, где некогда жил я, а теперь живет мой отец, был пустырь, образовывая большую поляну, тянущуюся от совхоза, аж до самого З-кого леспромхоза. На этой поляне громоздились железобетонные конструкции, которые сплошь поросли травой. Их свалили туда, видимо, из-за ненадобности. Одну из сторон этой поляны образовывало кладбище, тогда уже готовящееся к закрытию, поскольку дома уже строились за ним, занимая эту самую поляну. По другую сторону, прямо против кладбища, тянулся забор совхоза, а четвертая обозначалась огородами околотка, под названием "Сельэнерго", состоящий из нескольких домов образующих одностороннюю улицу и упирающуюся в подстанцию опутанную проводами. Вот именно у этой подстанции и на этой поляне обитало не очень многочисленное сусличье племя. Они не любили распаханных полей и разного рода низменностей, а тем более лесистых участков, но подобных мест уже оставалось немного в окрестностях З-й. Так что я охотился уже на последних из диких могикан отряда грызунов, которых после редко встречал, так как за ними усиленно гонялись не только пацаны, но и лисы, довольно многочисленные в окрестностях, как и коршуны, которые устраивали большие гнезда на разлапистых соснах, в которые некоторые, особо шустрые искатели приключений мальчишеского племени, изредка заглядывали, прихватывая иногда их малолетних хозяев, с чем я был не согласен ни тогда, а тем паче сейчас.

Все началось с этих самых пресловутых денег. Кто-то узнал, что за шкурки суслика дают копеек пятьдесят, если мне не изменяет память. Деньги тогда для детей были приличные, а суслики шастали прямо под нашим носом. Более взрослые пацаны соблазнились на этот промысел, и во всех норах тотчас появились эти самые петли из медной проволоки, которая в те славные времена валялась бесхозно на всех углах и не превратилась ещё в желанный товар для голодных трудящихся нашей страны. Пока более старшие пацаны занимались этим делом, нам, малявкам, просто там было нечего делать. Правда, это поветрие прошло довольно быстро. Так как возиться с вонючими шкурками дело довольно неприятное, а убийство ни есть большое удовольствие, а, кроме того, принимали шкурки прошедшие определенную стадию обработки, как обезжиривание, сушки и правки, без дефектов, типа порезов, потертостей и прочее, прочее, то пацаны, не имеющие ещё подобных навыков работы с ними, быстро оставили в покое колонию сельэнерговских сусликов, немного пощипав её немногочисленное население. Корыстные и материальные интересы меня никогда не занимали, а этот самый полтинник я мог запросто извлечь из папиной пепельницы, куда мы слаживали мелочь, после того, как он бросил курить, но инстинкт охотничий уже просыпался во мне и двигал на встречу с этими животными, так как они были в моих глазах уже в роли добычи, благодаря усиленной болтовне старших ребят.

Мне кто-то показал, как ставить эти самые петли, но у меня выходило всё вкривь и вкось. Чаще всего их просто сбивали суслики, а если они и попадали, то вырывали гвоздь, который я чаще всего использовал для крепления петли, вытаскивали голову, оставив затянутой петлю, или рвали проволоку. Я бился над ловлей этих самых сусликов недели две и, наконец, поймал одного. Со мной был кто-то из старших. Он убил уже полузадушенного зверька и забрал тушку себе, тогда ещё пыл охотничий не прошёл полностью, и за ними будто бы охотились.

Следующий суслик не заставил себя долго ждать, видимо я уже набил руку в подобной работе. Он был ещё жив, и я поволок его на петле домой. Суслик дергался и сопротивлялся, но мои хилые мускулы были не хилее его мощного и тренированного торса. Неприлично громко вереща, топорща хвост он, наконец, прибыл на наш двор, но… Но пока я тащил его, бедолагу, урочные триста с хвостиком метров, меня посетил бзик. Видите ли бзик, как вещь бывает иногда полезной, но данный был, как выяснилось позднее, не очень таки. Этот бзик был не только бесполезен, но даже вреден и даже весьма опасным с точки зрения моих лап, точнее передних конечностей кликаемых руками, коие поговаривают и состряпали человека, как оное явление природы, если верить некоторым учёным. Правда, об этом я тогда не подозревал и не думал. Но пока же вернемся к нашим баранам, точнее тому бзику, что посетил меня тогда. Пока это тщедушное животное верещало на непрезентабельной медной проволоке, топорща хвост, оно напомнило мне маленькую собачку, хотя было несколько тщедушней кролика, а тем более зайца, но казалось амбалом по сравнению с крысой тем паче мышью. Я просто представил, как я продефилирую по улице Механизаторов с этой тварью на цепочке. Представили? Нет, но я это представил отчетливо, а вот хари моих друзей по нашему околотку, вам не трудно будет представить.

Насчёт цепочки вопрос был решенным, поскольку у меня была цепочка от часов. Да, таких, с боем и огромными гирями, под ошейник я решил приспособить шнурки. Третья проблема, как я напялю эти самые приспособления на его шею, меня почему-то не волновала совсем, а напрасно. Но только я взял в руки это исчадие ада, как оно, ни секунды не раздумывая, вцепилось мне в руку. Вы, наверно, видели резцы у кролика?

Так это несколько поменьше буде, но укусы от них не менее болючие. Я вас в этом заверяю, как профессионал в этом деле. Поскольку я уже снял с него проволоку, что держала его в неволе, то я, в отличие от нормальных людей, не отбросил его, а только оторвал от окровавленной руки, в коею он впился со страстью вампира, удерживая его другой, надеясь воплотить свой гениальный бзик в жизнь. Последствия вы уже предсказали сами: его зубы впились в пальцы моей, но уже другой, руки. Каким бы я не был терпеливым и твердолобым, но инстинкт пересилил мои желания, даже мою недюжинную возможность переносить боль, и я его отбросил в сторону, чем эта бестия немедля воспользовалась, юркнув под крыльцо и навечно скрывшись с моих глаз. Несмотря на все мои увечья, я тотчас попытался организовать за ним погоню, но она была безуспешна, естественно.

Да, ещё один дебильный вопрос: о чем я больше всего я пожалел? О квадратных глазах моих соуличников или сооколоточников? Нет, конечно. О провале своего гениального плана? Тоже попали пальцем в голубую бездну. Тогда о чем? Больше всего я боялся, что эта сволочь погибнет у нас под крыльцом. Не знаю, откуда я это взял, но, сколько бы меня не уверяли в обратном, но таки я остался при своем убеждении где-то в глубине своего сознания. Хотя я теперь, при здравом рассуждении и опыте, прекрасно понимаю это, но и до сего дня это убеждение осталось в этой самой мутной дали побитой жизнью и потрепанной опытом моей душе.

Бросить курить – просто, как говорил Бернард Шоу

Правда, этот самый господин от Шоу, добавлял, что он делал это раз триста. Я это делал всего один раз и успешно, так что такого богатого опыта борьбы с курением я не имею, как этот самый Бернард. Я его, кажется, даже читал, но не помню что. Стар стал. Память совсем дырявая стала. Шахматные дебюты стали вылетать из головы. Не совсем, конечно, поскольку люблю в них вертеть и крутить, так что после часов двенадцати борьбы с интернетовскими ухарями и охламонами от шахмат, начисто забываешь всю теорию и не только теорию относительности. С литературой выходит та же хрень – что меня поразило и тронуло за душу, пошевелив её мутные глубины, – помню, а что прочитал, не прочитал, а скользнул по поверхности, то забываю моментально. Короче: тут, тут помню, а здесь забыл напрочь. Поскольку я бросал курить всего один раз и то в районе третьего класса, то это я сохранил сии воспоминания в отдельном уголке своей душе в прекрасном состоянии. Если бы я это раз триста делал, то непременно бы забыл всё и сбился бы со счета. Поскольку Бернард Шоу это делал именно раз триста, поскольку даже он не уверен в этом точно, говоря этим только то, что это действо он совершал регулярно в течение всей жизни с поразительно низким результатом этой деятельности. Плохо работаем над собой, господа хорошие, плохо! Право слово, нет более дебильного занятия, чем коптить себе легкие, гробить здоровье, да ещё добровольно и за свои деньги. Пейте лучше водку, но не чаще трёх раз в год, леди с джельтменами, и не более ста грамм на душу за одно употребление. При большей дозе болит голова утром и тянет на пешие прогулки и огуречный рассол.

Но, слава богу, речь идёт не родственных отношениях с Бахусом в районе десяти лет, а с его ближайшим родственником, который относится к слабым наркотикам третьей степени. То, что я закурил в это время, не было ничего удивительного. Курить в районе десяти лет пробуют все, так что попробовать это самое дело никак не возбранялось и мне. Никакого надзора со стороны родителей я как-то не наблюдал, а отец тогда ещё курил, так что проблемы добывания табачных изделий отпадали сами собой, стоило только подальше запустить свою волосатую лапу в папины широкие штанины и извлечь из них пачку «Казбека», «Беломора» или «Примы» ещё без фильтра. Ополовинить пачку, после чего не составляло особого труда. Поскольку этой операцией занимался не только я, но и родный брат, то от взора отца это действо не укрывалось сколько-нибудь долго. Точнее, менее через неделю, так легко и просто добывать курево в папином кармане стало невозможно. Мы ещё как-то пробивались подачками местных курящих охламонов, но скоро и этот тонкий ручеёк стал иссякать. К этому времени мы ещё не стали завзятыми курильщиками, но выпендриваться перед такими же малолетними олухами всё ещё хотелось.

Этот день я помню прекрасно. Стоял пасмурный осенний день. Кажется воскресение. Мы, как обычно, торчали в совхозном садике. Пацанов я точно не помню, но то, что мы решили покурить, то за это я ручаюсь. Ни у кого, естественно, курева не было, даже завалящего бычка. Погода была прескверная, настроение ниже плинтуса, поддувало со всех сторон. Поскольку ума в те славные подростковые времена у меня было не на много больше, чем у моих сверстником, что может быть и к лучшему. Если бы я не скрутил обычную козью ножку, набив её вместо махорки или табака подручным материалом, что валялся прямо под ногами. Подручным материалом оказался сырой палый лист. Две или три глубокие затяжки мой организм ещё выдержал, но третьей затяжки этой мокрой дури я не перенёс. Я был ко всему прочему голоден. У меня поплыли не только огненные круги перед глазами, но и начались колики и спазмы желудка. Пацаны рассказывали, что я в один момент позеленел и начал корчится на той же палой листве, которую только что употреблял. Они меня доволокли, точнее я сам с большим трудом дошёл до дома, правда, при их поддержке, больше моральной. Дотащить меня они были просто не в силах, поскольку были младше меня. Было воскресение всё-таки, и оттого мама была дома. Она особенно ни о чём меня не расспрашивала. Она просто стала меня отпаивать молоком и хрен знает ещё чем. Меня сначала тошнило, но скоро тошнота прошла, но встать я ещё не мог. Потому провалялся на постели до самого вечера, да, лишь для того, чтобы перекусив, отправится далее отсыпаться.

После сего случая я и бросил курить. Я же не заграничный драматург, и лекарства наши крепче градусом иностранных и эффективней на практике. Кстати, вслед за мной бросил курить мой брат и отец. Брат бросил, кажется, после того как чуть не спалил туалет, а отец это сделал ещё ранее, когда ему предрекли скорую смерть из-за слабого сердца, если он не закинет это гнилое занятие подальше. Правда, после этого он ещё лет сорок прожил. Отсутствие дурного примера в семье и, по совместительству и главного поставщика курева, положительно сказалось на моральном облике его сыновей. То-то же! Ни я, ни брат не стали это делать по жизни. Так что бросать курить надо один раз, а не триста. Да, ещё, бросать нужно всем скопом, тогда получается лучше и эффективность и производительность резко возрастает.

Замок

Вы скажите, что у меня замечательный брат? Дудки. Пусть так считает даже его жена Марина и, даже, дети, но это не так. Сволочь он, конечно, большая и конкретная… Хотя бы эта история с замком? Она стоит того, чтобы рассказать о ней в назидание потомкам, особенно по его линии. Впрочем, нам наплювать о чём рассказывать, лишь бы чесать язык. Но всё, как обычно, начиналось не с замка. Все начиналось с мороженого молока. Причем тут молоко, да ещё мороженное? Вроде не причём, хотя связь между ним примерно такая же, как между водой и снегом. Все началось с молока. Мороженным оно становилось по прихоти нашей мамы. Когда корова уходила в запуск (для горожан: отпуск по беременности у коровы перед родами), то мама, чтобы иметь запас этого продукта, морозила его с расчётом не менее чем на месяц. Это молоко превращалось в аккуратные кружки с пупком. Пупок этот состоял из сметаны, продукта весьма вкусного в мороженом виде. Не верите? Советую, батенька. Это знала мама и не только мама. Чтобы эти пупки не исчезли враз и чтобы малолетние отпрыски не подхватили ангину и прочих простудных заболеваний, и чтобы талое молоко, продукт весьма порнографический, не стал вообще похоже на сыворотку, эти запасы закрывались в маленькую кладовочку, вход в которую был с крыльца и ключ убирался в места нам недоступные. Обычно коровы уходили в запуск в самые трескучие морозы, то и проникать в эту кладовочку нам приходилось без посредства ключа, дрожа от холода. Как? Вот это из взрослых никто не мог предположить. Нет, мы не разбирали крыш и не отдирали досок, мы лазили в щель, что оставалась между полом и дверью. Мы это сказано громко, мы было в единственном числе и моём лице. Положив голову на пол боком, я, обдирая свои развесистые уши, мог протиснуть её в щель, а, полностью выдохнув воздух, я протискивал и грудь. Ноги же следовали за талией и бедрами без особых помех. Передав энное количество кружков мороженного молока, я отправлялся на теплую кухню, бороться с этими самыми пупками на молоке, вооружившись самым совершенным солдатским оружием – ложкой, пока их не побороли мои брат и сестры. Таким же образом, лишенные всякого соблазна и привлекательности для нас, продукты маминого испечения и тайного хранения, отправлялись в свой сейф, охраняемый замком, без особых кодов и хитроумных штучек. Но не об этом замке пойдет речь. Был ещё один замок, ещё более массивный и редко используемый. Из-за ненадобности он болтался на красивой резной ручке с внешней стороны входной двери. То, что ручка была резная и красивая, я могу вас заверить точно, а замок большой и холодный, ещё точнее. Самым большим недостатком этого замка было то, что, при выходе на крыльцо, он торчал прямо перед моим и братовым носом. Ну, фиг с ним, с этим замком, торчи он себе и торчи, но на беду вороне с сыром, у меня был брат. Вот сыра у меня не было. Я бы не валандался с ним, как ворона. Лиса бы хрюкнуть не успела, как я бы его проглотил.

Но. Но прежде чем мы перейдем к дальнейшему повествованию, следует окунуться в кулинарию. Нет, не ту, что водится на кухнях, а нашу кулинарию. Даже не о всей кулинарии пойдет речь, а об одной части – мороженом, но не настоящем, а самоделешным. То есть о продукте самопальном, выгнанном в наших условиях и не имеющем аналогов в З-х, так как им, по причине командной экономики, никто не занимался. Мороженой это состояло из многих ингредиентов, в том числе клубничного варения, дикой клубники, особо душистого и ароматного, молока или сметаны, от наличия на данный момент того или иного продукта, сахара и бог весть чего, что попадало под чуткие руки моей старшей сестры. Оно замораживалось в холодильнике и пожиралось в количестве, способном произвести ангину на свет божий без особых затруднений, всем нам скопом. Впрочем, ангину мы не очень-то и боялись, так как мама наша была ветфельдшер, или, как говаривал папа, коновал, то она нас пользовала наряду с быками, коровами, свиньями и прочими мелкими и крупными рогатыми и безрогими тварями.

Следует сказать ещё о моей повышенной ушастости, точнее, в данном случае, легковерность словам брата моего. Вот, впрочем, и всё вступление, теперь о самой истории. Мы, как обычно, с утречка, направились в мамины закрома на предмет проверки и ревизии наличия там остатков молока. Компания, состоящая из меня, Вероники и этого олуха-брата Виктора, вывалила на крылечко и мирно обсуждала планы моего похода в кладовую. Я был одет в телогрейку, под которой была одна рубашка, а на ногах были папины тапочки и одни тонкие носки. Было довольно свежо, градусов этак тридцать минусов по Цельсию. Меня дружно гнали за продуктом животноводства в эту самую щель, но мне было холодно, и я топорщился и не сильно-то соглашался заползать под дверь. В конце концов, я решился на это мероприятие, но потребовал теплые носки, в качестве компенсации за свои страдания. Пока Вероника отбыла на поиски носок, мы торчали на крылечке и вертели головами. Если я вертел просто так, то мой ехидный братец вертел с явным злокозненным намерением. Тут вы, конечно, увидели ружо, что висит на стене. Конечно, это ружо приняло вид того замка, что я вам так красочно описал. Он был прекрасен по причине пониженной температуры и поступления теплого воздуха из сеней. Иней, а по-сибирски куржак, сделал его похожим на ёлочную игрушку. Я бы не испытал ничего, кроме эстетического наслаждения, но мысля братова вертелась в ином направлении. С ехидной харей он предложил мне лизнуть этот замок. Я начал упираться, но он стал убеждать, что сие творение природы похоже на мороженое. Я упирался дальше, но он уверял меня так неистово, а глаза его были такими честными, а железяка так напоминала новогоднюю игрушку. Он предлагал лизнуть эту штуку, и искушение было так велико, а мороз так крепок. Я лизнул замок, так что мой мокрый язык тотчас примерз к холодному железу и намертво.

Вопить я не мог, поскольку это было неудобно. Я просто стоял у ручки двери и изрыгал из себя нечленораздельные звуки, боясь закрыть рот, чтобы не примерзли ещё и губы. Мой брат уже не изображал из себя особо умного товарища, а только испуганно глазел на мои мучения до появления Вероники. Я же говорил вам о том, что мой брат сначала совал голову куда-то, а потом начинал размышлять о том, как её оттуда вытащить. Хорошо ещё если эта голова была моя. Вероника, как всякая нянька, взялась за дело со всей решительностью, ругая дурака-брата. Конечно, ножом отлепить язык не удалось, стали просчитывать иные варианты и пришли к выводу, что лучше всего нагреть замок при помощи кипятка. Пока грелся чайник, я стучал зубами и страдал на морозе. Брат уже не издевался надо мною, но мне было не легче от этого. Губы мои занемели и запеклись, а язык был прочно привязан к замку, теплые носки уже мало согревали ноги, кроме всего прочего на мне была надета телогрейка, под которой кроме рубашки ничего не было, так как в свитере я просто был не в состоянии пролезть в щель под дверью. Наконец явился полный чайник кипятка. Но вместо того, чтобы аккуратно лить на замок тонкой струйкой горячую воду, они приложились к чайнику со всей своей решительной силой, видимо из-за малосилия, так что кипяток хлынул из носика упругой струей, ошпарив мне не только язык, но и рот, и губы, даже щёки. Естественно, что лохмотья кожи с моего языка, обильно сдобренные моей же кровью, повисли на замке, после сей спасательной операции.

А вы мне говорите: брат, мол, брат! Дерьмо мой брат, постояли бы вы с примерзшим языком к замку при минус тридцати, или хотя бы посмотрели на остатки моего языка на замке, тогда бы точно согласились со мной. Впрочем, можете попробовать!