Текст книги "На пути к Полтаве"

Автор книги: Игорь Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Преображенское

Опасность, исходившая от регентши и ее окружения, побуждала Наталью Кирилловну к поиску безопасного убежища – подальше от Кремля, поближе к немногим верным людям, осмелившимся открыто демонстрировать свою привязанность ко двору младшего царя. Эта тревога не осталась не замеченной Петром. Он с детства опасался сводной сестры и рос под вечным психологическим прессом – отравят, изведут, убьют. В эти годы привычным местом обитания Петра стало подмосковное дворцовое село Преображенское.

Преображенское было летней резиденцией царской семьи. Сюда приезжали для отдыха и охоты. После смерти супруга в селе подолгу жила Наталья Кирилловна. И хотя царь Федор мачехи из Кремля не выживал, переезд в Преображенское случился, по-видимому, ко взаимному удовольствию. Воцарение Петра должно было привести село к запустению – в подмосковной резиденции царь жил наездами. Но Софья со стрельцами внесла свои коррективы. Преображенское стало уже не просто местом обитания вдовствующей царицы с царевичем Петром, а своеобразным убежищем для младшего царя и его матери. Именно здесь пройдут его детство и отрочество. Между тем если вдуматься, то название этого места в контексте петровского царствования придало ему символический характер. Многое, если не все, началось с Преображенского. И становление Реформатора. И дорога к Полтаве. И само преображение России в купели преобразований.

Пребывание в Преображенском вовсе не значит, что юный Петр совсем не появлялся в Кремле. Существовало множество церковных и придворных церемоний, требовавших присутствия монарха. Так, в 1683 году Петр и Иван принимали посольство шведского короля Карла XI. Секретарь посольства Энгельберт Кампфер оставил описание этой аудиенции. Заметим, что взялся секретарь за перо не из праздного любопытства. Это – прямая обязанность дипломатов, бывших в силу своего профессионального занятия неплохими физиономистами и психологами. Вглядываясь в братьев, Кампфер пытался определить характер, темперамент монархов, предугадать их будущность и будущность страны под их властью.

Первое, что поразило секретаря посольства, – несхожесть сводных братьев. На приеме Иван сидел, «надвинув шапку на глаза, опустив глаза в землю, никого не видя… почти неподвижно». Иначе вел себя Петр: «Младший смотрел на всех; лицо у него открытое, красивое; молодая кровь играла в нем, как только обращались к нему с речью… Живость его приводила в замешательство степенных сановников московских. Когда посланник подал верящую грамоту и оба царя должны были встать в одно время, чтобы спросить о королевском здоровье, младший, Петр, не дав времени дядькам приподнять себя и брата, как требовалось этикетом, стремительно вскочил со своего места, сам приподнял царскую шапку и заговорил скороговоркой обычный привет: „Его королевское величество, брат наш Каролус Свейский по здорову ль?“»

Поведение двух братьев в самом деле сильно разнилось. Правда, нельзя сказать, что в неподвижности и опущенном взгляде Ивана ощутима его ограниченность. В этом случае он вел себя, как подобает государю, важно и степенно, как и наказывали требовавшие послушания наставники. Несомненно, о послушании не единожды напоминали и Петру. Но он слишком непосредственен, чтобы помнить о наставлениях. Вся церемония ему очень интересна, и он даже не пытается скрыть это. Кажется, здесь можно разглядеть нечто большее, чем просто детское любопытство. В этом подвижном, как ртуть, одиннадцатилетнем мальчике уже присутствует та внутренняя самостоятельность в поступках и суждениях, без которой Петр не стал бы Петром Великим.

В дальнейшем иностранцы не упускали случая присмотреться к Петру. При этом все в один голос отмечали его живой ум и энергию, столь отличавшие его от косноязычного Ивана. Отмечен был рано проснувшийся интерес младшего царя к военному делу. Голландский резидент Келлер пророчествовал в 1685 году: «…Когда он достигнет зрелости, мы можем с уверенностью ожидать от него смелых поступков и героических деяний».

Быстрое взросление Петра радовало близких и пугало Софью. Еще немного, и Петр предъявит свои неоспоримые права на власть. Дело отчасти могла поправить женитьба Ивана. В 1684 году Софья сосватала брату Прасковью Салтыкову. Свадьба привела двор младшего царя в уныние: было ясно, что из цепких рук правительницы семейство царя Ивана с будущими чадами-наследниками едва ли вырвется. Похоже, регентша намеревалась править вечно! Один только Петр остался равнодушен к произошедшему. Во-первых, он хорошо относился к Ивану и даже жалел его. Во-вторых, молодой Петр вовсе не стремился быть в курсе всех перипетий придворной борьбы. Он, конечно, стал рано разделять неприязнь, которую питала царица к своей падчерице. Но его одолевали совсем другие заботы. Пребывание в Преображенском открыло перед ним такие возможности, о которых едва ли можно было помыслить в кремлевских хоромах. Здесь было, где развернуться. К тому же материнский догляд не был слишком строгим. Петр не преминул воспользоваться свободой, отдавшись всецело любимому делу – военным упражнениям.

По тогдашним представлениям, война – занятие, достойное государя. Военное воспитание Петра начал еще отец. Выше уже говорилось о том, что чадолюбивый Алексей Михайлович заполнил покои сына потешными лошадками, карабинцами, барабанцами, пистолями и иным игрушечным оружием. Он же успел приставить к сыну полковника Менезиуса, начав, таким образом, военное обучение сына раньше «науки книжного научения». Трудно представить, что мог преподать маленькому Петру шотландский полковник. Но, во всяком случае, от военных потех он мальчика не отвадил. Напротив, по уверению Крекшина, одного из первых биографов царя, мальчик ничем иным и не интересовался.

У Петра еще при жизни Федора появились несколько «живых солдат» – товарищей по играм, с которыми он занимался военными упражнениями. Обычно круг общения царевича – дети царедворцев, спальников, стряпчих, стольников, которые взрослели вместе с ним и со временем могли оказаться в числе самых доверенных слуг. Так по крайней мере было с Алексеем Михайловичем. Петр многое переиначил. Его «робятки», конечно, были при случае слугами, но более – солдатами.

«Потешные робятки» начинали скромно, с деревянных пушек, сабель и ружей. Но очень скоро Петру вся эта бутафория надоела. Летом 1683 года он потребовал сменить деревянные пушки на настоящие. Затем он решил увеличить число «потешных». По его требованию на солдатскую службу к царю отправили сокольничих, которые после смерти Алексея Михайловича оказались не у дел, и молодых дворян. Но и этого Петру показалось мало. В «потешные» стали брать людей из солдатских полков. В первую очередь из расположенного рядом с Преображенским Бутырского полка. Постепенно царское увлечение разрослось до нешуточных размеров. Играли уже всерьез. С приступами и боями «наступательной и заступательной войны». Под барабанный бой ходили в походы по ближайшим монастырям и селам. В 1685 году заложили для овладения искусством осады и обороны крепостей Пресбург.

Крепостица была «потешной», однако бастионы и рвы – самые настоящие, так что при возникновении реальной опасности в ней даже можно было отсидеться.

Итог петровских игр известен. Из «потешных» выросли два коренных полка гвардии – преображенцы и семеновцы (впервые это название было употреблено в 1692 году). К концу 80-х годов их организация, выучка и вооружение были таковы, что они стали пригодны для настоящего дела. Разумеется, по численности «потешные» сильно уступали стрельцам, но в Преображенском спали спокойнее, зная о караулах, стерегущих Московскую дорогу. Так позднее правнук Петра, будущий император Павел I отгородился своими гатчинцами от Царского Села, подозревая «большой двор» Екатерины II в намерениии золировать и лишить его престола.

Младший царь с головой окунулся в военные упражнения. С чисто петровским упорством он принялся осваивать военное дело с самого «фундамента» – солдатского ремесла. Позднее, когда император погнал дворянство в казармы, он имел полное право сказать, что сам вкусил горький солдатский хлеб. Если вдуматься, то здесь Петр загадал для потомков одну из самых трудных своих загадок: что заставило его так поступать? Конечно, у Петра позднее можно найти ответ: мол, он хотел быть образцом, «лечил подданных примером». Но ведь это говорил взрослый Петр! Трудно представить, чтобы тринадцатилетний, пускай и не по летам развитый подросток заглядывал так далеко. Быть может, одно из объяснений – неизбывная любознательность этого государя, для которого познать уже тогда означало еще и испытать?

Но легко быть любопытным и упорным в деле, которое в охотку. А как быть с тем, что обычно отпугивало детей, с «книжным научением»?

Традиционно обучение на Руси начиналось с пяти-шестилетнего возраста. Так, отец Петра был посажен за букварь, когда ему было чуть больше пяти лет. Обучение проходило по Часовнику, Псалтыри и Апостолу и было, по сути, религиозным. Старшие сыновья Алексея Михайловича уже не ограничивались курсом традиционного «начального обучения». Царевичи Алексей и Федор изучали грамматику, риторику, диалектику, геометрию и иные дисциплины, входившие в перечень «семи свободных художеств». Преподавали им и языки – латынь, польский, возможно, греческий. Казалось, при таком понимании роли образования Петр должен был пройти обновленные «университеты», быть может, даже более продвинутые в сравнении с образованием старших братьев. Однако смерть отца и последовавшие за ней события изменили ситуацию. Возобладали иные настроения. Петр уже не получил таких учителей, какие были у Алексея и Федора.

К обучению Петра приступили в марте 1677 года^{2}. Инициатором будто бы выступил царь Федор, объявивший Наталье Кирилловне: «Пора, государыня, учить крестника». Сразу возникла проблема учителя. Обыкновенно его подыскивали в приказной среде. Требования были достаточно суровые. Обращали внимание не столько на профессионализм, сколько на нравственные качества претендента. Он должен был быть «тих» – благочестив и «не бражник». Обычно первым учителем Петра считают Никиту Моисеевича Зотова.

Учеба давалась Петру легко. Скоро овладев чтением, перешли к письму. Обучался Петр по роскошной скорописной азбуке.

Однако образцы скорописи царевича не особенно впечатляли. Причина тому – темперамент. Там, где были нужны сообразительность и запоминание, больших трудностей не возникало – цепкая память мальчика схватывала все на лету. Но если обучение требовало прилежания, монотонного и однообразного повторения, с непоседливым учеником возникали большие проблемы. Во всяком случае, грамматика и почерк Петра приводят в отчаяние – если не современников, то историков, читающих документы, написанные и правленные царем.

При обучении Петра широко использовались так называемые потешные книги и тетради. Это было, по сути, воплощение в жизнь дидактических принципов наглядного обучения – разглядывание картинок и гравюр с устными пояснениями учителя и бесконечными вопросами ученика. Известно, что первую такую книгу разрисовывали для Петра костромские иконописцы еще в мае 1673 года, когда царевичу не исполнилось и года. Впоследствии, по крайней мере еще трижды, царевичу на заказ делали «потешные книги и тетради». Любопытно, что 29 апреля 1682 года, сразу же по восшествии Петра на престол, Т. Н. Стрешнев преподнес ему «сто листов фряжских». Подарок был, по-видимому, со смыслом – стольник хорошо знал, чем можно угодить юному монарху. Наконец, по книгам «с кунтушами» – картинками учил Петра и Никита Зотов.

«Кунтуши», «фряжские листы», даже «потешные тетради», выполненные русскими живописцами, по исполнению, перспективе, самой постановке и трактовке сюжета поневоле приучали к западноевропейскому восприятию действительности. Это иное видение мира проникало в сознание ученика, будило воображение. Особенно увлекали мальчика батальные сцены, виды городов, географические и астрономические карты. В учебной комнате Петра появился глобус, у постели – модель корабля. Быть может, именно здесь и следует искать истоки увлечения морем, кораблями, Западом?

С завершением «начального курса» образования Петра никто не поставил вопроса о его продолжении. Причины разные: царь Федор позаботиться об этом просто не успел; царевна Софья образованием сводного братца не занималась; Наталья Кирилловна и ее окружение едва ли об этом задумывались. Больше того, приходится говорить о том, что даже традиционное «начальное» обучение Петра имело пробелы. Среди многочисленных рассказов-анекдотов о Петре Великом есть и такой: царь привязывал к дереву своего учителя Зотова и убегал к «потешным». При этом, чтобы Никита Моисеевич не скучал и не жаловался царице, царь оставлял ему штоф с зельем. Так «благодарный ученик» будто бы пристрастил «не бражника» – учителя к пьянству. Разумеется, исторические анекдоты – источник своеобразный. В нем факты переплетались с вымыслом, для того чтобы поразить слушателя и создать запоминающийся, почти мифический образ героя рассказа. Тем не менее в этом анекдоте, по-видимому, отразились некоторые особенности обучения Петра в Преображенском или, точнее, отсутствие систематического обучения.

Следует отметить еще одну особенность образования молодого Петра. Он был равнодушен к знаниям отвлеченным, зато знания практические, приносившие пользу, вызывали у него огромный интерес. Чтобы овладеть ими, он проявлял удивительную настойчивость и трудолюбие. Лучшее доказательство этого – ставший уже классическим случай с астролябией. В 1687 году отправлявшийся во Францию Яков Долгорукий упомянул об инструменте, с помощью которого можно было, не сходя с места, измерять расстояние между двумя точками. Загоревшийся Петр наказал князю, чтобы он непременно привез его из поездки. По возвращении Долгорукий вручил Петру астролябию. Поскольку никто не знал, как ею пользоваться, послали в Немецкую слободу за голландцем Францем Тиммерманом. Голландец произвел необходимые вычисления. Петр отправил слуг проверить их точность. Результат привел его в восторг. Он тотчас оценил практическое значение прибора. Но тут выяснилось, что будущий кораблестроитель и фортификатор прибором воспользоваться не может, поскольку имел самые смутные представления об арифметике и геометрии. Пришлось возобновить занятия. Но на этот раз у Петра имелся мощный стимул – ему были нужны эти знания.

Парадоксально, но то, что будущий реформатор оказался хуже образован, чем его старшие братья, имело, по-видимому, свою положительную сторону. В знаниях братьев присутствовала немалая доля схоластики, отвлеченности. Это было образование, по сути, традиционное, тогда как Петр тянулся к знаниям более утилитарным, светским. В результате ум Петра оказался «свободным», открытым для восприятия нового.

Петр всю жизнь учился, причем с большой охотой. Разумеется, отсутствие систематического образования давало о себе знать в том, как царь решал многие проблемы. Но то, чего он достиг самообразованием, впечатляет. Пытливый ум Петра, помноженный на необычайные упорство и любознательность, сделали его человеком образованным, способным на равных вести диалог с людьми знающими, специалистами и учеными.

Пребывание в Преображенском наложило отпечаток не только на образование Петра. Оно создало совершенно особую атмосферу формирования личности будущего реформатора. Здесь, в Преображенском, ему удалось ускользнуть от тотального диктата слепой силы, имя которой – церемониал. Тяжеловесный, выстроенный на византийский лад церемониал не просто сковывал и предписывал. Он иссушал ум и сдавливал душу. Едва ли Петр, перетертый жерновами средневекового церемониала, стал бы таким, каким мы его знаем. Ни о какой «всеобъемлющей душе» «вечного работника на троне» (А. С. Пушкин) не могло бы быть тогда и речи. В самом деле, невозможно представить существование «потешных» с их военными упражнениями и боями в окружении царских, патриарших и боярских палат, кремлевских соборов и святынь. Это несовместимо. Декорациями могли быть только Преображенские поля, но не кремлевские тупики.

Если вдуматься, то все происходящее в эти годы с Петром резко контрастировало с тем, что должно было происходить с царевичем, а затем – с православным монархом. Петр взрослел в стороне от традиций, вне пределов положенного и должного. То, что для отца и брата Федора было нормой, неизменной и единственно возможной моделью царского поведения, для Петра становилось чем-то малопонятным и ненужным.

Неподалеку от села Преображенского расположилась Немецкая слобода. То был совсем другой мир, «осколок» западной Европы, возникший на берегах Яузы. Опасаясь пагубного влияния на православных жителей Москвы, церковные власти добились в середине XVII столетия выселения сюда всех иноземцев, состоявших на службе у государя или промышлявших ремеслом и торговлей. Но если традиционалисты надеялись таким образом предотвратить проникновение чужеродной культуры в Россию, то они просчитались. Напротив, средоточие европейского образа жизни на клочке подмосковной территории оказалось чрезвычайно привлекательным. Очень скоро Немецкая слобода стала притягивать русскую знать. Дорожка сюда была протоптана ею задолго до царя-реформатора. Точно неизвестно, когда Петр впервые появился в слободе. Однако в любом случае это уже был знак, свидетельство важных перемен в сознании и поведении государя.

Уклад жизни Немецкой слободы поразил Петра. Здесь все было непривычно, все иначе. Вместо чинного застолья с заздравными тостами – вольная беседа, музыка и разгоряченные танцами пары. Вместо хозяина, выказывающего свое уважение подобострастным служением знатным гостям, – ровный голос гостеприимного, знающего себе цену хозяина. За столом – женщины и девицы, ведущие беседы наравне с мужчинами. Появившись здесь впервые, царь дичился, боясь показаться смешным и неловким. Но освоился он быстро, с той бесцеремонностью, которую в Европе позднее приняли за невоспитанность и грубость. В дневнике шотландца Патрика Гордона, генерала на русской службе, замелькали записи о появлении в слободе царя с друзьями.

В Немецкой слободе молодой Петр скоро сошелся со швейцарцем Францем Лефортом. К моменту знакомства Лефорту было за тридцать лет. Явился он в Россию в 1675 году в группе офицеров под началом полковника Якова Фростена, которые решились на свой страх и риск предложить отцу будущего Преобразователя свои знания и шпаги. Именно – на свой страх и риск, поскольку сошли они в Архангельске со сходней голландского корабля незваными, чем поставили здешнего воеводу в затруднительное положение: отослать назад – страшно, держать у себя – накладно, отпустить в Москву без разрешения – самоуправно. Судьба капитана «Фрянса Лафорта» повисла на волоске, поскольку вполне реальной была перспектива бесславного возвращения в Европу, что, разумеется, означало и его «выпадение» из русской истории. Пикантность ситуации заключалась в том, что «вышибать» знаменитого «дебошана» должен был двоюродный дед Петра по матери, тот самый архангельский воевода, думный дьяк Федор Полуэктович Нарышкин. В октябре пришел ответ на воеводскую грамотку из столицы: в приезжих нет надобности. Можно представить всю меру отчаяния капитана: деньги на исходе, иностранные корабли ушли… Последовала слезная челобитная, составленная, надо думать, с помощью расторопного стряпчего, знающего науку размягчения черствых приказных сердец. В Москве смиловались, разрешили полковнику с товарищами ехать ко двору. Лефорт устремился к месту будущей службы. Но надо было знать особенности московского делоделанья, когда «да» легко оборачивалось в «нет». На этот раз злым гонителем Лефорта чуть не выступил… Артамон Сергеевич Матвеев: 4 апреля 1676 года «сшед с Верху, в Посольском приказе», он объявил «выезжим иноземцом… указ, что они ему, Великому Государю, в службу не годны и указал их Великий Государь отпустить в свою землю за море». Трудно сказать, что побудило «канцлера» отклонить предложение заезжих вояк: война с Крымом и стоящей за ним Портой, по сути, уже полыхала на южных рубежах, и нужда в офицерах была немалая. Тогда Яков Фростен пошел на подлог – объявил себя «индженером», после чего был приписан к Пушкарскому приказу. Как поступил Лефорт – неизвестно. Однако спустя некоторое время и он был взят на службу. Зацепившись, он сумел отличиться в первую и вторую войну с Портой и даже подняться в чинах до полковника, но не в этом было его главное счастье. Умение нравиться – вот был его истинный талант. Обворожительный и, кажется, все знающий Лефорт поразил молодого царя. С ним было легко и интересно. Он не напоминал подобно матушке о том, как следует вести себя православному государю. Увлечения же царя военным и морским делом всячески поддерживал и поощрял, с охотой участвуя во всех «потешных» затеях. В июне 1690 года при штурме крепости ему даже сильно опалило лицо, но неунывающий швейцарец лишь смеялся. Возможно, со временем повзрослевший Петр сумел бы разглядеть в своем друге множество недостатков, главные из которых – легкомысленность и поверхностность. Но Лефорт рано ушел из жизни. До этого Петр, делавший только первые шаги на своем великом поприще, многое воспринимал его глазами. И без того скептически настроенный к старорусским порядкам, он не без участия «дебошана»-швейцарца стал к ним еще более нетерпимым.