Текст книги "Смерть лесничего"

Автор книги: Игорь Клех

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Юрьева преследовал узнаваемый резкий запах проявителя.

Поезд запаздывал. Дядя сказал, что это дело обычное.

Юрьев с удивлением заметил только теперь, что вся станция размалевана была чьей-то щедрой кистью, будто агитпункт. В глаза лезли лозунги: “Щека – президентом!”, “Папа Щек”, “Право, сила, порядок – Щек!”

“…дыр, бул, щыл…”

Неожиданно дядя дернул Юрьева за рукав:

– Вон он стоит.

– Кто?

– Да Щек же!

В десятке шагов от них на платформе внятно разговаривал с кем-то мужичок в ушанке с торчащими в разные стороны ушами, в телогрейке и валенках, с парой котят на руках и жестяным бидоном у ног. Юрьев ни за что не узнал бы его без дядиной подсказки.

Щек рассказывал о вымерзшей рыбе в пруду и о том, у кого берет молоко для своих котят и кошек. Повстречавшись с буравчиками его глаз, глядящих поверх неряшливой, сектантской какой-то бороды,

Юрьев вдруг понял, что с самого момента их появления на станции тот за ним наблюдает и разговор со своим знакомым ведет только для отвода глаз, силясь тем временем волевым усилием овладеть недающимся воспоминанием, ускользающей связью между ними двумя.

И, кажется, по взгляду Юрьева Щек почувствовал, что он не ошибся, что где-то они встречались и что чужаку известно о нем нечто такое, что обеспечивает ему преимущество перед ним покуда неясного свойства. Он отвел глаза несколько в сторону, продолжая наблюдать за чужаком искоса и готовясь дать отпор, кем бы тот ни оказался.

В Юрьеве взыграл ненадолго азарт, вскоре, впрочем, погашенный доводами рассудка, ленью, еще чем-то, наконец просто нежеланием изменять позиции следопыта, принимая позу участника, отдающую к тому же поганым душком “журналистского расследования”. Слишком много малых трудностей и экстравагантных неловкостей повлек бы за собой перенос отъезда, скажем, еще на день. Да и нуждалась ли в отвлекающих подробностях, в переписывании близящаяся к своему завершению, уже закончившаяся фактически история?

Их бесы обнюхались, ангелы-телохранители за плечами переглянулись. Пора было ставить точку.

Она не заставила себя ждать. Между гор показался, будто обрубленный лопатой червь, железнодорожный состав, состоящий из тепловоза и четырех покореженных вагонов. Подхватив вещи, народ повалил на дальнюю третью платформу, куда прибывал закарпатский поезд. Обернувшись, Юрьев успел заметить удалявшуюся спину Щека, спустившегося в этот день с горы с котятами и молочным бидончиком, чтоб потереться на станции о людей, так и не пожелавших разглядеть в нем своего президента.

Юрьев расцеловался с дядей, жена его тоже, и они полезли вместе со всеми на приступ ближайшего к ним тамбура. При этом Юрьев слегка направлял и подталкивал перед собой жену, одновременно ограждая ее от толчков сбоку и в спину.

Нескольких событий или, точнее, сведений о событиях все же недостает пока в этой истории, похожей на раздвоенный змеиный язык, чтобы она смогла наконец прийти к своему естественному завершению. Более уместным, может, было бы сравнение ее с расщепом царапающего бумагу стального, похожего на женский торс, пера, но такие перья уже навсегда вышли из употребления – заодно с чернильницами, перочистками, пришивными белыми воротничками и многим другим. Люди обречены умирать не в тех странах, в которых родились, даже если всю жизнь они не трогались с места.

Первое из сведений до такой степени нарочито и несуразно, что его только и можно принять к сведению. Города то выдавливают людей из себя, будто обмылки, то тянут их в свои сны, преследуя по всему свету. Покидаемый Юрьевым город был как раз из таких, наделенных женским характером, любящих послать нечто вдогонку.

Накануне отъезда Юрьев столкнулся на его улицах с миниатюрным учителем физкультуры из той школы, где училась Маруся и где они вместе работали, и с которым за последние два десятка лет они не повстречались ни разу. Физрук оказался председателем торгового кооператива, возившего из Польши товары и продававшего их на стадионе, превращенном теперь в вещевой рынок. Юрьева восхитила новость, что несмотря на все перемены последних лет школьный директор удержался на своем посту. Бывший физкультурник слегка удивился интересу, проявленному Юрьевым к судьбе Маруси

Богуславской, но виду не подал и, изобразив припоминание, бойко рассказал о ее дальнейшей участи. После возвращения в село и бабкиной смерти Маруся долго прожила одна в полуразвалившейся хате. Покуда в прошлом году на ее голову не свалилось наследство из Америки. Она не стала строиться, а купила сразу большой дом со всей обстановкой, в котором и живет теперь, по-прежнему одна, из дому почти не выходит, односельчане видят ее редко.

“Какой бред!” – подумалось Юрьеву. “Морковь с косой, темница, терем…” Вышестоящий кто-то намылил шею волокитчикам из небесной канцелярии, так что вынуждены были спустить, наконец, на землю гонорар за Марусины сочинения. Видать, нагоняй инстанции получили серьезный, потому что они же, надо полагать, подстроили Юрьеву эту встречу на улице – с известием, что расплата, мол, с его ученицей произведена и долг, дескать, погашен, искупления пока не состоялось, а вся постановка проведена по платежной ведомости в качестве “творческой неудачи”.

Хотя это вполне могла быть и плата за право на либретто, в котором излагалась бы история обручения сельской школьницы с отпрыском древнерусских князей и последовавшей гибелью необыкновенного ребенка. Американцы.

Юрьев поспешил распрощаться с осторожным и осмотрительным в выражениях учителем физкультуры. Ему запомнилась его маленькая ручка и выражение на лице, как у агента похоронного бюро. У

Юрьева до отъезда оставались считанные часы, а ему предстояло еще переделать тьму дел.

Другое известие полгода спустя почерпнуто было им из газет – о неожиданном наводнении в Карпатах в разгаре лета. Дозвонившись до родителей, он узнал от них, что центральная часть того поселка в горах, в котором проживал его дядя, затоплена, но вода не подымалась выше порогов и окон первых этажей да и держалась недолго. Наибольшее неудобство, что дяде с сыном пришлось поднять на несколько дней в квартиру поросенка,– хвала Богу, квартира у них на втором этаже. А в остальном можно считать, что все обошлось.

В Юрьеве это известие пробудило воспоминание забывшегося наводнения 69-го года в тех краях, на следующий год после введения войск в Чехословакию. Тогда залило все Прикарпатье и были жертвы. Город, в котором он тогда жил, превратился в остров. Вода вступила на его улицы, края города опустились. Как во сне, вода текла поперек проезжей части, переливаясь из затопленного парка в городское озеро. Девчонок из их класса, живущих в окраинных девятиэтажках, приходилось перевозить на лодках, чтоб они могли сдавать экзамены. Садясь из окон первых этажей в лодку, они задирали и без того коротенькие, вошедшие в моду мини-юбки и демонстративно повизгивали, привлекая к себе внимание одноклассников, которые перетаптывались на суше, дожидаясь, чтоб проводить их в школу. За фасадами домов видно было, как бурая вздувшаяся лента реки стремительно проносит мимо, поигрывая ими, будто спичками в пальцах, вырванные с корнем деревья, бревна, раздутые коровьи трупы, пустые бочки, разнообразный хозяйственный хлам. Это была текущая с гор речушка, которая в другое время легко переходилась вброд, местами – не снимая штанов. Было весело и жутковато. Где-то сидели люди на крышах. Летали вертолеты. Из-под Киева переведен был авиадесантный полк для спасения людей. Вода держалась почти месяц.

Позвонив родителям в другой раз, уже в конце лета, Юрьев неожиданно узнал, что дядя умер. Родители собирались ехать на его похороны. Инфаркт – в районную больницу доставили мертвое тело. Это произошло меньше чем через месяц после злополучного наводнения. Последний летний месяц, начавшийся с наводнения в горах, заканчивался смертью лесничего. Подъем воды вымыл грунт, обнажил его корни, и он упал, как падает старое, грузное дерево, которому больше не за что держаться.

Следующей ночью Юрьеву приснился сон. Ему снился кабан в серых яблоках, поджарый, с нежно-розовым рыльцем. Кабан в его сне беспокоился – его тревожили звуки где-то хлещущей воды, рокот валунов в отдалении, отчетливо нарастающий непонятный шум. Его насторожило появление сырости под ногами, поднимающей испражнения с пола и вскоре уже щекочущей брюшко. Люди думают о себе во время наводнений – спасают свои семьи, забывая чаще всего открыть защелку хлева, им просто не до этого, их можно понять. И тогда свиньи, коровы, козы поднимаются, как люди, на задние конечности, опираясь передними о стенки хлева,– в смеси чувств ужаса и надежды, в позе, напоминающей позу молящихся, ожидая, пока все прибывающая, поднимающаяся вода вместе с последним блеяньем, мычаньем, хрюком не отнимет у них их последний шанс.

Юрьеву продолжал сниться этот запертый – чувствительный, ухоженный, с фривольно завернутым хвостиком – кабан, стоящий на задних ногах, изо всех сил тянущий вверх голову и раздвоенные копытца. И он чувствовал во сне, как студеная вода плещется, щекоча его небритое, покрытое трехдневной щетиной горло, и ласкает его задранный вверх подбородок.