Текст книги "Ангелы Монмартра"

Автор книги: Игорь Каплонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Затем занял привычное место у камина.

– Чертовы русские бояры, – пробормотал кто-то из посетителей. В этом голосе смешались злость и восхищение. – Они думают, что могут купить Париж. Гордец Моди сейчас ему покажет!

Однако уже окончательно пришедший в себя Амедео не собирался никому ничего показывать. Он внимательно поглядел на незнакомца и кивнул со сдержанной благодарностью.

– Мсье Дежан, как я сказал, деньги будут послезавтра. Прошу прощения, дорогой Фредэ. Жаль, мой гонорар достанется не вам, – последние слова он произнес с порога.

Через день, ближе к вечеру Модильяни пришел в «Резвый Кролик» вернуть долг. Дежан рассеянно принял деньги и улыбнулся Амедео. Вдруг, словно увидев за спиной Моди нечто невероятное, он изменился в лице и торопливо направился к выходу. Несколько не особо тактичных посетителей выглянули на улицу.

Дежан стоял под липой и провожал взглядом уносящееся вниз по рю де Соль красное такси…

* * *

– …Алле! – Подражая иллюзионистам, папаша смахнул с холста последний покров. – Картине необходимо впитать тень – так советует художник. Смотрите внимательно, и наверняка вы откроете для себя нечто новое в живописи.

Пижар замер от неожиданности. Картина словно заговорила…

* * *

…Это было в старом саду в одну из позабытых зим. Что ты делал там один, студеной ночью? Память услужливо подбрасывает образ: да, конечно, это свидание, ты ждал ту… Синяя варежка растирает нежную щеку, теплый пар дыхания у твоего лица, торопливый женский поцелуй. Кто она, та безымянная? Хочется вернуть позабытый кусочек жизни. Ты смутно вспоминаешь время, события, образы.

Той ночью она не пришла. Кажется, эта встреча должна была стать последней… Ты снова видишь два одинаково круглых светила в ночном небе. Слева, над острыми ветвями деревьев, тускнеет луна. Прямо перед тобой залепленный снегом газовый фонарь – его огонек мерцает над ажурной ковкой чугунного столба. Вдруг впереди, снизу вверх перечеркивая сугробы, стену мертвых деревьев, полотно розово-черных небес, взвивается снежный бурунчик. Он вьется вокруг фонарного столба, и ты видишь настоящее чудо. Из-под сугроба вместе со снежинками взмывают невесть как сохранившие цвет желтые, алые, даже еще зеленые листья, ничуть не тронутые тленом поздней осени: кленовые с изящными гранями, округлые дубовые, похожие на нарисованные ребенком облака, березовые, тополиные, ивовые…

И вот, всего на мгновение, у самого стекла фонаря сложились они в невиданной красоты женское лицо.

Лишь короткий миг выхватил из небытия широко распахнутые глаза, тонкую линию переносицы, сжатые губы, взбитые волной ветра густые пряди волос. Беспощадное совершенство, чей взгляд опасен смертному. Юное божество иной вселенной легко коснулось взглядом нашего мира. Подсвеченное изнутри огоньком фонаря, а оттого еще более таинственное, взглянуло быстро и деликатно, чтобы не разрушить наш мир, не уничтожить привычные нам понятия об истинной красоте – и по той же причине явилось лишь одному человеку.

Тебе.

Этого оказалось достаточно, чтобы свести тебя с ума, в одно мгновение познавшего совершенство и ставшего мудрым. Сладкий комок восторга перекрывает дыхание. Ты ощущаешь, как слеза остывает в уголке глаза.

Моя, только моя, ибо явилась только мне, шепчешь ты. Замеченная тобою одним в дарованное свыше мгновение, словно бы некто могущественный и непостижимый извинился за твое бессмысленное ожидание, за грядущее одиночество бесчисленных долгих ночей.

Моя, моя.

Отныне во снах не отыскать покоя, ибо тебе уже никогда не забыть однажды увиденный образ. Дневную память постепенно сотрет солнечный свет, и ты уже не будешь знать, случилось ли это чудо наяву. Зато ночами, в полудреме, когда реальный мир уже расплывается, а сон только начинает проворачивать ключ в дверце сознания, попытаешься угадать в причудливо изогнутых складках одеяла однажды явленный лик. После, во сне, увидишь ее, свою фею осенних листьев и синего снега, внезапно проснешься и снова, снова с нетерпением будешь ожидать следующей ночи.

Яви свой лик!..

Что я вижу в твоих глазах? Свое отражение. Я хочу, чтобы так было всегда. Я знаю о тщетности молитв, но продолжаю заклинать: не уходи, не убивай разлукой!

Ведь ты моя.

Только моя…

* * *

Пижар еще с минуту плакал как ребенок, совершенно не стесняясь крупных слез, которые падали на поверхность стола.

– Любезный Фредэ, не удивляйтесь, я могу быть сентиментальным. Одиноким мужчинам порой это позволяется, не так ли? – наконец сквозь слезы улыбнулся он. – Так уловить мгновение, так чудесно написать! Сколько бы вы желали получить за это…

– Цену обсудим после того, как договоримся о стоимости партии ваших орехов, – папаша был несколько удивлен впечатлением, которое произвела на барона картина. – Быть может, холст навеял вам что-то свое.

– Да, очень личное, – Пижар встрепенулся. – Так отчего же мы медлим? Давайте навестим этого чародея!

Глава 2. Такси и палуба

Около полудня в дворик перед двухэтажным домом на рю Лепик, 73/2, въехал маленький армейский грузовик. Из кузова выпрыгнули пятеро рабочих. Один из них тут же принялся стучать в дверь, четверо начали вытаскивать из кузова нечто громоздкое.

На пороге появилась миловидная женщина лет сорока, с волосами, заколотыми на затылке в строгий узел. Темно-малиновое платье без вольных вырезов и декольте, так любимых современными модницами, черный платок на узких плечах, высокие коричневые ботинки, застегнутые у щиколоток медными пуговицами – всё говорило о том, что дама придерживалась консервативных взглядов.

– Слушаю вас, мсье.

Рабочий подумал, что перед ним либо вдова, либо социалистка. В любом случае она не была похожа на особу зажиточную или же, по крайней мере, состоятельную.

– Ваш заказ, мадам.

– Ах да! – вспомнила женщина. – Сегодня суббота. Должна поступить какая-то посылка… Будьте добры, подождите, – и вновь исчезла в доме.

Предположение рабочего, по сути, было верным. Одиль Донадье служила в костюмерной «Гранд-Опера». Она похоронила мужа шесть лет назад, и с тех пор сдавала комнаты на втором этаже своего дома. Всё чаще вдова задумывалась над перспективой переезда на юг. И последний месяц, ввиду приближения тяжелых и опасных времен, немного досадовала, что не решилась сделать этого раньше.

Она вышла во двор через минуту в сопровождении очень высокого широкоплечего мужчины, чье лицо было странно вытянуто и имело призрачно-бледный оттенок. Человек был в выглаженном сюртуке и черных брюках с тщательно наведенными стрелками. Спутник дамы мягко, чуть застенчиво улыбнулся, отчего его лицо показалось даже немного симпатичным.

– Вот, мадам Донадье, мой заказ, – мелодичным баритоном произнес он. – Надеюсь, это внесет еще одну нотку комфорта в ваш дом. Вещь не только практичная, но и красивая. Ведь вы не откажетесь принять подарок?

Мадам Донадье кивнула, пытаясь понять, что за огромный предмет, упакованный в промасленный картон, только что извлекли из кузова рабочие.

– Замечательно! – обрадовался мужчина. – А сейчас попрошу вашего разрешения иногда пользоваться этим подарком.

– Вы его получили, любезный мсье Дежан, – в ее взгляде мелькнуло сомнение. – Однако, что бы это ни было, вещь довольно… объемная. Не подумали ли вы заодно и о том…

– Предусмотрел. Всё предусмотрел, – кивнул Дежан. – Вчера вы были на рынке. За это время, извините, я стащил у вас ключ от подвала и немного расчистил там место. – Если вас не затруднит, – тут же обратился он к рабочим, – занесите это в дом, потом вниз по лестнице. Я провожу вас.

Мадам Донадье отпрянула в сторону, когда рабочие буквально бегом втащили в дверь предмет.

– Бога ради, осторожнее! – сдержанно сказала она. – Не повредите перила и ступени.

– Всё в порядке! – Голос Дежана из глубины дома слышался приглушенно. – И пожалуйста, дождитесь моего приглашения!

– Сюрприз, – иронично покачала головой женщина. – По крайней мере, на сегодня это уже не мой дом. Распоряжайтесь, мсье!

Четверть часа спустя, когда мадам Донадье, спрятавшись от солнца за увитой виноградными лозами теневой стороной дома, уже начала скучать и немного сердиться, изнутри раздался ликующий голос Дежана:

– Всё готово!

Мадам Донадье покинула убежище и едва не столкнулась с радостными рабочими, которые тащили к грузовику кучу смятых картонок. Надо полагать, щедрость заказчика превзошла их ожидания.

Уже спускаясь, женщина придирчиво осмотрела деревянные перила по обе стороны неширокой лесенки. Затем заметила мерцающий внизу красноватый свет.

Дежан поднимался навстречу.

– Прошу вас, – изысканно поклонился он. – Закройте глаза и готовьтесь увидеть чудо. Ведь мы, люди, должны удивлять друг друга… хотя бы иногда.

– Вы правы, – согласилась мадам Донадье. – Уже зажмурилась. Ведите осторожно.

Одиль почувствовала, как ее взяли под локоть.

– Теперь можно смотреть! – произнес Дежан, когда под ногой женщины скрипнула последняя ступенька.

Но мадам Донадье открыла глаза не сразу: ей понравился сам процесс игры, ощущение чего-то необыкновенного и очень приятного. Как в детстве…

Вначале она не поняла, что именно находится перед ней. И испугалась.

В тусклом сиянии свечей, на напряженных, словно перед прыжком, львиных лапах, стоял сверкающий грифон. Изогнутая шея естественно переходила в широкую, покрытую ровными рядами перьев, грудь. Массивная голова чуть приподнималась вверх. Крючковатый клюв открылся в готовности поразить незримую жертву. Сильные крылья прижимались к бокам. Хвост с мохнатой кистью на конце обвивал задние лапы.

Однако в чудовище что-то было не так. Оправившись от потрясения, мадам Донадье, наконец, поняла что именно.

У грифона отсутствовала спина. И… он был полым внутри.

– Там, откуда я родом, – заговорщицки произнес Дежан, – есть традиция обмывать приобретение, чтобы вещь долго и исправно служила владельцам. Я заказал бутылку шампанского.

– Это… ванна?! – выдохнула мадам Донадье.

– Ну что вы! – улыбнулся Дежан. – Это настоящий скифский грифон.

– Занятно. А сливное отверстие у него…

– По моей просьбе мастер сделал слив между передними лапами, – Дежан смутился. – Я объяснил ему, что это подарок для дамы.

– Тактично с вашей стороны, – кивнула хозяйка. – Благодарю за подарок. Работа тонкая и выполнена со вкусом.

– Ванна отлита по моим эскизам. Она чугунная и покрыта снаружи бронзовой пылью. Надеюсь, прослужит много лет.

– Париж начинает смывать грехи, – улыбнулась мадам Донадье. – Чистота снова в моде. Вы не даете мне отстать от современных увлечений.

– Например, Модильяни моется в тазу, а Пикассо по слухам тоже завел ванну на Монпарнасе, – с воодушевлением поддержал ее Дежан. – Представьте, говорят, он расположил ее на втором этаже, а воду поднимает в ведрах на веревке прямо в окно!

– Это ваши приятели? Кажется, художники?

– Насчет приятелей – вряд ли, – он пожал плечами. – Но живописцы очень и очень интересные.

– Ну, вот, – кивнула мадам Донадье. – А куда вы денете свой таз? Отдадите кому-нибудь из знакомых?

– Думаю, да, – пожал плечами Дежан. – К примеру, я давно собирался посетить «Бато-Лавуар» и «Улей». А право испытать этого грифона я уступаю даме. Хочется сделать вам небольшой праздник. Вы не против?

– Охотно помогу в испытании, – рассмеялась мадам Донадье. И подумала, что ее постоялец, невзирая на отталкивающую внешность, человек милый. Очень милый и немного наивный рыцарь. – Только давайте перенесем это ближе к вечеру: много домашних дел…

– Конечно-конечно! Я не спешу. И всё же предлагаю выпить шампанское. Кажется, лёд в ведерке уже подтаял.

* * *

Двумя часами позже, с душой, потеплевшей от двух бокалов шампанского и приятной беседы с мадам Донадье, Анжелюс Дежан поднялся к себе. Он занимал две комнаты второго этажа. Первая – гостиная с круглым дубовым столом, тремя стульями и задвинутым в угол большим бюро, выходила окном на восток. Шторы были желтые, почти прозрачные, а потому не сдерживали жаркие лучи летнего солнца. Под окном стояли два горшка с фиолетовыми соцветиями перуанских гелиотропов – гордостью мадам Донадье. В обязанности Дежана как постояльца входила поливка; обрезкой верхушек занималась сама хозяйка.

Вторая комната была заметно больше, с темно-красными, почти коричневыми, занавесками и объединяла в себе спальню и мастерскую. Мадам Донадье нравилась аккуратность Дежана, поэтому она смотрела сквозь пальцы на соседство кровати с холстами, масляными красками и олифой. Рядом с окном стоял платяной шкаф, который занимал едва ли не пятую часть комнаты. В нем висели костюмы: три одинаковых черных сюртука с тремя парами брюк того же цвета, песочный пиджак и белая английская пара в темную продольную полоску – для выходных. На шляпной полке покоились два цилиндра, соломенное канотье с желтой лентой и кремовый котелок. Решив, что мебель в мастерской также должна служить искусству, Дежан иногда использовал дверцы шкафа: вывешивал на них холсты для просушки.

Сегодня Анжелюс хотел полентяйничать. Он лег на кровать поверх вышитого покрывала и закрыл глаза.

С утра художник удивлялся легкому чувству тревоги. До сих пор всё было как-то неестественно хорошо и безоблачно. Но теперь созревает некое событие, которое изменит жизнь. Он волновался, размышляя, что принесет ему неожиданная и наверняка не слишком желательная перемена. Жить, заниматься живописью, думал он, отчего же не делать это спокойно в уютном домике на солнечном Холме? Всё так ладно сложилось, почти идиллия, но не хватает одной детали, не хватает… красного авто, летящего к закату…

* * *

…В то же мгновение Анж увидел красное такси с высоким, как у кареты, верхом. Оно пронеслось мимо с пугающей скоростью. Но художник успел рассмотреть женскую ладонь, затянутую шелком алой перчатки. И эта ладонь отчаянно билась в стекло изнутри салона. Такси летело вниз по склону к полной колышущихся теней бездне – бесшумно, призрачно, неотвратимо. Сознание Анжа пронзила мысль: за рулем никого нет!..

– Ее же убивают! – закричал Дежан, и голос его вонзился в безразличное небо. – Всеми именами всех богов заклинаю: смерти не бывать!

И красное такси замедлило полет.

Зато начала оживать разбуженная криком бездна. Нечто вязкое потянулось из провала, осторожно ощупало автомобиль и снова потащило его вниз. Колеса с едва слышным шорохом скользнули по пыли и застыли в воздухе. Анж понял, что в споре с бездной неминуемо проиграет.

Машина плыла над дорогой, желтые спицы колес не вращались. Кулачок в алой перчатке бессильно прижимался к стеклу. В салоне было темно, и Дежан не мог увидеть лица пленницы. Он знал: если позволить бездне заглотить жертву, тогда придет конец ему самому, картинам, надеждам, солнцу, Холму, миру…

Художнику остро хотелось заглянуть в бездну. Теперь то темное и живое, что было в провале, приближалось к такси: впереди, совсем близко, миллионами причудливо изогнутых ветвей колыхался древний лес.

Без надежды что-либо изменить, Дежан направил свое сознание на место водителя. Руль, обтянутый кожей, лобовое стекло, фонарь на капоте… Неожиданно художник обрел спокойствие, а затем и полную уверенность в себе. Это сон, с предельной ясностью понял Анж. И сразу ощутил, как его руки коснулись руля. Некая мистическая воля удерживала его разум, давала понять, что он еще не всё увидел. Что уходить не время. Наверное, так и умирают во сне, чтобы навсегда остаться тенью в чужом мире…

Ну нет, одернул себя Анж. Впереди пугающая тайна, за спиной невидимая во тьме незнакомка. Что бы ни произошло в глубинах чащи, первым с кошмаром столкнется он сам и будет драться, защитит пленницу, запертую в салоне. Или погибнет.

Меж тем густые кроны уже вздымались над головой. Они клубились тучами, ежесекундно проглатывали куски неба. Стволы гудели, монотонно вытягивая низкую ноту. Деревья оказались столь велики, что густые переплетения корней кое-где вздымались над крышей автомобиля. И там, среди корней, Дежан заметил узкую тропу, на которую тянула такси неведомая сила.

Заросшая сухой травой полоска земли, что отделяла авто от чащи, вдруг исчезла. Тьма навалилась со всех сторон, стала душной и мягкой, словно в кабину набилась вата. Ощутив себя загнанным зверем, Дежан оскалился и глухо зарычал. Его тело напряглось само собой, волосы вздыбились, словно шерсть на холке хищника. В тисках опасности художник переполнился первобытным азартом. Что бы ни ожидало впереди, оно еще не знает, к чему готов Анж – сильный и озлобленный.

Пленница в салоне притихла. Анж почувствовал острую жалость. Жалость, нежность и… Любовь. Да, любовь, как тогда, несколько лет назад. Здесь, в автомобиле, рвущемся в неизвестность, Дежан вспомнил то, о чем, казалось, давно позабыл…

* * *

Вот он уже не в кабине. Демонические стволы и корни мгновенно раздались в стороны и исчезли. Это был сон во сне, такой же тревожный, неотвратимый. Тем страшнее: на этот раз Анж знал наперед, что его ожидает.

Где только что были густые кроны, засияли огни. Над головой вздулся купол шапито. Анж сидел высоко над ареной, у прохода. Оркестрик на балконе играл неизвестный романтический вальс. Под самым куполом на трапеции, много выше голов застывшей от восторга публики, кружилась девушка. Она была наряжена в плотно облегающее домино, расшитое фиолетовыми, желтыми и синими треугольниками. На зыбкой грани здравого смысла и смертельной опасности гимнастка проявляла чудеса гибкости. Анжу было видно, как бесстрашная девушка время от времени без видимой надобности разжимала пальцы. Она играла со смертью, смеялась в лицо небытию, пренебрегала опасностью быть наказанной за осознанное безрассудство. Вглядываясь в ее черную бархатную полумаску, Анж гадал, кто она и как смеет вести себя так глупо и подло по отношению к нему, зрителю?! Он всей душой боялся за нее, вздрагивал при очередном кульбите, еще более опасном, нежели предыдущий. Художник мучительно полюбил и возненавидел акробатку.

А девушка знала, что публика в ее полной власти. Вернувшись по домам, все они – мужчины, женщины, детишки – не будут помнить ужимки клоунов, толстые шеи борцов, джигитовку наездников, напускную браваду укротителей и ловкость рук фокусника-престидижитатора. Им не забыть только этот дикий, неудержимый полет, безумный танец юного тела. И они будут ненавидеть гимнастку за то, что никогда не сумеют бросить смерти такой же элегантный, отточенный в своем совершенстве вызов.

Между тем девушка заставила трапецию завершить движение по кругу. Теперь гимнастка просто качалась по широкой амплитуде, принуждая трапецию раскручиваться с пугающей быстротой. Причем один раз гимнастка оказалась прямо перед Анжем. Он увидел ее напряженную спину, узкую талию, смуглый затылок с капелькой пота, короткую стрижку темных волос.

Маятник-трапеция ускорял ход; гимнастка уже не играла с опасностью. Ее движения стали механически точными. Казалось, теперь и она, и трапеция зажили отдельно: гимнастка – чтобы на короткое мгновение перелета обрести зыбкую опору, блестящие качели – чтобы перенять частицу тепла человеческих ладоней.

Анж осознал приближение роковой минуты. Гимнастка развернулась в воздухе и ловко перехватила перекладину. Помня о происшедшем тогда, в реальной жизни, художник вскрикнул, вжался в спинку кресла и попытался закрыть лицо руками.

Поздно.

Девушка пересеклась с ним взглядом – ее зеленые глаза под полумаской и его – карие, беличьи, на маске призрачно-бледной кожи.

Девушка вскрикнула.

Отлетев по траектории назад, она внезапно расцепила руки. Высота падения была устрашающей, к тому же инерция отбросила ее тело к борту манежа. Из-под левой ноги гимнастки ручейком потекла густая кровь. Не следовало быть опытным кукольником, чтобы понять: арлекин сломался.

Цирк оцепенел. Только один человек бросился вниз по лестнице, потом через всю арену к маленькой фигурке – огромный, с черными глазами мученика. Он осторожно поднял ее голову и положил себе на колени. Глаза девушки закатились под маской. Гимнастка застонала, и ее стон слился с криком Анжа…

Следом хлынули рабочие в униформе, акробатки, какие-то люди во фраках. Ее отняли у Дежана, подняли на носилки, унесли с арены.

Больше художник не видел гимнастку. А потом клял себя за то, что даже не удосужился прочесть на афише ее имя. Чей цирк – немецкий? французский? испанский? Да, наверное, она была испанкой, черноволосой и смуглой…

* * *

Стены шапито вновь сдвинулись, огни погасли, звуки вальса отдалились. Вокруг тяжело заскрипела древесная кора, и руки, только что нежно державшие изломанное тело, вновь впились в жесткий руль. Вернулась реальность прежнего сна. И вместе с нею пришло понимание: за спиной у Дежана, запертая в коробке, находится именно она – та, которую он полюбил и тут же уничтожил своим уродством. Да, уродством, ибо невозможно иными словами описать его жуткую, отталкивающую несхожесть с другими.

И вот он, ее убийца, сейчас направляет красный катафалк в самое сердце инфернального дантова леса.

Нет, безмолвно закричал Анж, это единственный шанс! Некто дает возможность спасти ее! Видение цирковой трагедии на самом деле было помощью силы, несомненно, дружественной ему, Анжелюсу Дежану, и враждебной бездне, до краев набитой страшным лесом. Художнику с внешностью падшего ангела и разбитым сердцем теперь не отступить. Ему дано исправить минувшее, силой повернуть жестокую неотвратимость. Это самое малое, что он может сделать для юной искалеченной гимнастки. Для той, чьей господней карой за безграничную смелость послужил он сам.

Такси остановилось. Настала тишина, абсолютная и гнетущая. Зло глядело из тьмы. Дежан покинул кабину и заглянул в салон. Женский кулачок разжался, погладил стекло изнутри. Художнику стало тепло от счастливой мысли: она, быть может, и не узнала его, но почувствовала, что может довериться неизвестному защитнику.

Мрак продолжал сгущаться, обволакивал такси. Анж поднял с земли увесистую ветку и почувствовал себя увереннее. Затем прижался спиной к салону авто, чтобы встретить кошмар лицом к лицу.

– Не тронь! – прошептал он замшелым стволам и черным клубам листвы. – Не тебе со мною тягаться!

Сверху лавиной обрушился безумный хохот. Дежан вздрогнул, однако покрепче уперся ногами в землю и поднял дубину.

– Я готов, – сказал он тьме. – Иди. Я убью тебя.

Хохот стих. В ветвях одновременно вспыхнуло множество желтых огоньков. Они зашевелились, начали сдвигаться, однако не сливались между собой. От вырастающего до колоссальных размеров роя светляков исходила угроза; воздух переполнялся тяжелой злобой.

Потом началось.

Плотный ком огней метеором обрушился на Дежана. Художник чуть присел и наотмашь ударил по шару. Под палкой хрустнуло, заклекотало, взвыло. Комок развалился. Анж зашелся в торжествующем крике: это нечто обладало реальной, убиваемой плотью. Пока огни снова сбивались в шар, Дежан мельком глянул под ноги. На земле, разрывая траву когтистыми лапами, бились две крупные совы. Анжа затошнило; он сплюнул горькую слюну.

Дежан отвлекся лишь на мгновение и пропустил новую атаку. Воющее облако рухнуло на него, захлестнуло вместе с автомобилем. Крылья беспощадно молотили по лицу, острые клювы почти по-собачьи – из стороны в сторону – трепали воротник, терзали ткань на плечах, полосовали в кровь открытую шею. Лапы с чудовищным упорством вырывали уже бесполезное оружие. Бушующее марево облепило такси и начало раскачивать его с монотонной силой.

Сдаться означало погибнуть. Кто-то другой, невидимый, устроивший всё это, сейчас терпеливо наблюдал за бойней. Дежан с усилием распрямился, сбросил клубок совиных туш и шагнул к автомобилю. Когда перед ним сомкнулась живая стена, он вдруг почувствовал, как другая, светлая сила наполнила его надеждой и волей к борьбе. А с нею пришло и нечто новое, непонятное, могущественное. В сознании зазвучали слова заклятия или молебна. Анж начал повторять их вслух:

 
Солнце острой тонкой бритвой
Вскрыло вену-горизонт —
Может, следствие молитвы?
Инфернально-крестный ход?
Сага ночи приоткрылась,
Заискрились нимбы звезд.
Слышишь? – ветер…
Это Гипнос ей щекочет прядь волос…
 

…с воспоминанием об изумрудных глазах всё вокруг изменилось. Порыв свежего ветра хлынул меж узловатых стволов, растворил чащу, освободил звездное небо. Незримая рука смела с автомобиля бьющихся в ярости птиц, которые тут же растворились в пространстве. Ветер, подобно опытному хирургу, бережно коснулся художника, извлек из ран тягучую боль и унес ее высоко-высоко, к черствой корке небес. Анж оперся спиной о дверцу такси и не сразу услышал стук. Он обернулся: маленький кулачок в красной перчатке снова стучал по стеклу. Из глубины салона показалось лицо, и у Дежана едва не подкосились ноги.

На него глядела бледная венецианская маска с приколотой сбоку алой розой.

В небесах раздалось рыдание. Художник запрокинул голову и увидел плачущий лунный серп с нарисованными вокруг позолоченными звездами, каждая о восьми лучах. А вместо неба собранный складками темно-синий занавес…

Это всего лишь балаганчик с картонными масками и клюквенным соком вместо крови…

…но женская рука упорно выбивает дробь. Значит, еще не конец…

* * *

– …Мсье Дежан, вы уснули?

Шея… Кровь? Нет, это пот. Пальцы в липком поту. Настойчивый стук откуда-то извне…

– Отоприте же, к вам гости!

Ну да, конечно, это стучит мадам Донадье. Как вовремя! Был сон. Был кошмар, забытый в момент пробуждения. Хорошо, что так случается…

Анж поднялся с кровати и как мог разгладил костюм. Плеснул в лицо водой из стоявшего на подоконнике кувшина.

– Да, спасибо, я уже проснулся, – Дежан ощутил неловкость: трудолюбивая мадам Донадье сочтет постояльца бездельником, который спит в полдень.

– Двое мсье ожидают внизу. Предложить им подняться?

– Если вас не затруднит. Благодарю.

Он был заинтригован. Гости посещали его редко. Значит, Дежан кому-то понадобился по делу крайне важному. Тревога мгновенно коснулась его сердца и тут же отпустила. Что-то действительно менялось. Причем не столько в нем самом, как в окружающем мире. Словно все ожидают важное событие и сами не понимают этого.

На лестнице послышался приглушенный разговор. Короткая пауза – и в дверь уверенно постучали.

Дежан отпер и посторонился. Первым вошел высокий пожилой мужчина в морской одежде. Тут же следом протиснулся папаша Фредэ – ну его-то Анж знал неплохо.

– Добрый день, дорогой Монте-Кристо! – Папаша сиял. – Позвольте представить моего спутника: барон Пижар. Очень приятно, что я смогу провести некоторое время с людьми благородными.

– Здравствуйте! – Анж поклонился гостям. – Не скрою, я немного удивлен.

– О, мсье Дежан, – папаша подмигнул барону. – Мы надеемся удивить вас еще больше. Вы не спешите?

Анж пожал плечами и улыбнулся.

– Мне приятен ваш визит. Проходите, располагайтесь.

Фредэ занял стул у окна с гелиотропами.

– В таком случае, приступим. Мсье Пижар!

Барон извлек из сумки странный увесистый предмет белого цвета и подал художнику.

– Как вы думаете, что это? – спросил он.

– Не имею понятия, – Дежан повертел предмет в руках. – Здесь жидкость. Керамический сосуд?

– Нет, вещь растительного происхождения. Это орех той-той из Нового Света.

Художник вопросительно взглянул на барона.

– У вас есть стакан?

– Это спиртное? – с сомнением пожал плечами Анж. – Помилуйте, мсье, время раннее…

– Вовсе нет! – хором воскликнули гости.

Дальше продолжал Фредэ.

– Доля спирта здесь есть. Но дело не в этом, – и, пресекая возражения художника, быстро продолжил: – Мсье Дежан, как часто вы в своей жизни сталкиваетесь с настоящими тайнами? С захватывающими загадками древности?

– Увы, я не археолог и не антиквар. Вы меня интригуете.

– Именно! – Фредэ счел нужным слегка нажать на Дежана. – Так вернемся к вопросу: есть ли у вас стакан?

Анж со вздохом вынес из спальни-мастерской три стакана.

– Мы уже пробовали, – заверил Пижар. – Собственно, это наш подарок. Только единственное условие: вы должны выпить несколько капель прямо сейчас.

– Быть может, сначала поговорим о деле? – предложил художник.

– Это и есть пролог к беседе, – закивал папаша.

– Наверное, следует разбавить? – Анж еще колебался.

– Вам – не следует, – со странной интонацией произнес Фредэ. – Именно вам и не следует…

– Вы не враги, так что не стоит бояться яда, – пошутил Дежан. – При здравом рассуждении следовало бы отказаться. Но порою я доверчив до наивности.

Пижар вытащил пробку и налил бурого сока – совсем чуть-чуть. Художник резко выдохнул и опрокинул в горло содержимое стакана.

Фредэ и Пижар впились в него взглядами.

Глаза Дежана заволокло туманной дымкой. Он покачнулся, кашлянул. Попытался подняться на ноги, но тут же снова упал на стул. Художник напрягся, лицо побледнело до синевы, руки судорожно впились в край столешницы.

– Сильный мужчина, – с восхищением заметил Фредэ. – То-то я его никогда не видел в «Кролике» пьяным.

Художник вздрогнул. На его висках и скулах выступили капли пота.

– Давайте попытаемся отгадать, что он сейчас видит, – предложил Пижар с азартом.

– Так нечестно, – возразил Фредэ. – Мы наблюдаем за ним, как за животным. Готов поспорить, что у вас, барон, в первый раз был тот же вид. Как и у меня. Какой будет у тех, кому предстоит пройти через это на карнавале.

– Да, согласен, – Пижар был смущен. – Я сейчас думаю о том, что мы, быть может, совершаем благое дело. А вдруг кто-нибудь глотнет той-той и разгадает этот ребус?

– Зыбкая надежда, – Фредэ задумался. – Если все подряд будут «читать» послание, мы превратим его в подобие вечерней газеты.

– Уж не отказываетесь ли вы от идеи?! – заволновался барон.

– Нет. Идея встряхнуть Холм очень привлекательна. Только, боюсь, меня за это когда-нибудь прогонят плетью, как менялу из храма…

Фредэ замолчал, а Пижар так и не решился уточнить, кто и откуда прогонит.

Художник начал приходить в сознание. Его руки расслабились. Он широко распахнул еще не вполне зрячие глаза и поднял голову.

– Кто она? – спросил Анж.

Барон и Фредэ замерли.

– Что такое каутагуан? Чальчиуитликуэ?

– Очнитесь, мсье Дежан! Вы пугаете нас! – воскликнул папаша.

– Воды… там, в спальне… – простонал Дежан и попытался расстегнуть ворот рубашки.

Пижар принес кувшин. Художник пил быстро, с жадностью, большими глотками. Остатки воды вылил себе на голову, нисколько не заботясь об одежде. Наконец отдышался и исподлобья глянул на гостей.

– Что это? Шутка? К вашему сведению, я не употребляю наркотиков. Если я и давал кому-либо повод к насмешкам, только не вам. Требую объяснений. В противном случае я буду вынужден указать вам на дверь, – голос Анжа приобрел стальную нотку, но глаза всё еще выдавали неуверенность.

Папаша Фредэ почувствовал это и перешел в мягкую контратаку.

– Постойте, мсье Дежан! Это вовсе не наркотик!