Текст книги "Тайна дела № 963"

Автор книги: Игорь Заседа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

5

У «Интерконтиненталя» мы расстались: я направился в Эм-Пи-Си, а Алекс унесся к себе на ранчо, к своему «Россинанту» и личному тренеру, охранявшему лошадь днем и ночью.

Нужно было начинать работать, а мысли мои были вовсе не об олимпийских баталиях, не о рекордах, что буквально сыпались на головы оглушенных, потрясенных невиданными результатами журналистов и зрителей, не о назревавших уже скандалах (а разве не сенсационным было поражение наших велосипедистов в командной гонке, впервые оставшихся без медалей?), не о фантастических суммах, затраченных организаторами на Олимпиаду (поговаривали о нескольких миллиардах долларов), и даже не о встреченном при входе Ефиме Рубцове, моем давнем оппоненте из «Свободы», который так радушно осклабился, что я и впрямь подумал о всеобщем воздействии даже на такие заскорузлые души нашей перестройки.

Встреча с Питером Скарлборо не выходила из головы. Его появление здесь к разряду случайностей не отнесешь, а даже краткая характеристика, выданная ему Алексом Разумовским, свидетельствовала о чрезвычайном событии, что затевалось здесь.

Мысли мои, ясное дело, относились к области догадок, но, хотел я того или нет, новая встреча с моим лондонским знакомцем не сулила спокойствия. Я прежде всего должен был проверить некоторые свои подозрения.

Итак, допустим, Питер Скарлборо, он же Флавио Котти, просто не подал виду, что узнал меня, да еще в обществе Алекса Разумовского. Что он мог узнать о нас?

Чтоб собраться с мыслями, я сначала сходил в кафе. Оно располагалось в дальнем загоне выставочного зала, где были «приемные апартаменты» знаменитого «Кодака», как обычно взявшего на себя обслуживание многочисленной армии фоторепортеров. Насыпал в стаканчик две полные ложки «максвелла», бросил ложечку сахара и залил смесь кипятком из титана. Размешал, попробовал на вкус – кофе получился черным, как деготь, и горьким, как миндальный орех. Сделал глоток-другой и направился к компьютерам, что стояли в ряд, замыкая рабочие столы с пишущими машинками. Набрал имя, фамилию, страну. На экране тут же появились строчки: «Олег И. Романько, 1948 г.р. Харьков, СССР, олимпийская деревня прессы, корпус 122, км.901, тел. 229-35-71». Не утерпел и сделал запрос на Алекса, и машина выдала его данные: «Алекс Ф.Разумовский, 1940 г.р. Харбин, Великобритания, олимпийская деревня, корпус 17, км.412, тел. 217-33-22».

Таким образом, интересующие сведения Флавио мог получить без особого труда: достаточно было дать десятку какому-нибудь служащему, чтоб тот принес голубой листочек с распечаткой точных сведений об искомых личностях…

Машинка со вставленным белым листом бумаги, словно укор, торчала перед глазами, но ничего дельного не лезло в голову. Впрочем, мыслей было хоть отбавляй, но ни одна из них ни на йоту не приближала меня к разгадке. Я был в тупике, и это следовало признать честно, но как раз на такое согласие у меня и не хватало мужества. Я как мог старался отодвинуть миг прозрения, а в голове – полная мешанина, всякая чепуха – от желания, страстного желания, ошибиться до отчаянной мысли вместе с Алексом взять Скарлборо за горло – в прямом и переносном смысле – и выдавить из него признания.

Выручил меня… Кто бы вы подумали?

Питер Скарлборо!

Я совсем собрался уже двинуться куда-нибудь на соревнования, было просто невыносимо сидеть перед белым листом бумаги, наблюдая с тайной завистью за коллегой из АПН, успевшим с утра пораньше создать внутренний комфорт с помощью допинга под названием «Столичная», когда меня окликнули:

– Мистер Романько?

Я оглянулся через плечо. Невысокий смуглолицый человек, скорее всего, латиноамериканского происхождения, в синей расстегнутой рубашке и в джинсах вопросительно уставился на меня, изобразив на скуластом лице нечто напоминающее улыбку. Я отметил, что «ладанку» свою он предусмотрительно перевернул, и я не мог прочесть его имя.

– Слушаю вас.

– Вас ждут у входа в пресс-центр. Ваш хороший знакомый… Так, во всяком случае, попросили передать вам…

– Кто? – невольно вырвалось у меня, но латиноамериканец лишь осклабился, словно удивился наивности вопроса и отрицательно покачал головой.

– Я впервые вижу этого господина. Он попросил найти господина Романько, что я и сделал. Чао! – объяснил скороговоркой незнакомец и ретировался.

Я вышел из пресс-центра на залитую ярким солнцем площадь перед выставочным залом и растерянно огляделся – десятки машин, журналисты, полицейские, бой-скауты…

– Хелло, мистер Олех Романко!

Я стремительно обернулся. Питер Скарлборо. Он снисходительно улыбался, явно смакуя мою растерянность.

– Великодушно извините за столь неожиданное появление. Но я, признаться, почувствовал неодолимое желание поговорить с вами, едва обнаружил вас в Джимнезиуме. Но вы так неожиданно исчезли… Как бы там ни было, но у нас с вами есть кое-что общее в прошлом и, смею надеяться, вы не в претензии к нам?

– Какие мелочи, Питер! Мы ведь с вами – почти друзья, не так ли? Если не считать некоей черной кошки, пробежавшей между нами, ну, чепуха, мелочи жизни, разные там… попытки выбить мне мозги или наоборот – вправить их, как вам будет угодно… ну, еще неудавшийся опыт по превращению меня в круглого идиота. Ведь не сумей я вырваться тогда из вашего лондонского застенка, конать бы мне в какой-нибудь психиатрической клинике до конца дней… – Я уже обрел себя, и ненависть не застлала мне глаза, а до предела обострила мысль и налила мышцы стальной крепостью. Не торчи тут на каждом шагу официальные и переодетые полицейские да чины из службы безопасности, врезал бы я Питеру Скарлборо, он же Флавио Котти, если верить Алексу, врезал бы от всей души…

Но я расплылся в такой улыбке, что сторонний наблюдатель, без сомнения, умилился бы при виде встречи двух старых, добрых приятелей, взявшихся взахлеб обсуждать, куда бы им двинуться, чтоб надраться по такому случаю.

– Вот и прелестно, мистер Олех Романко! Как там у вас говорят: кто старое помянет, тому глаз вон?

– И еще добавляю: думай о будущем, но помни о прошлом…

– Что нам делить с вами, господин Олех Романко? И мы не достигли цели, и вы проиграли, не так ли?

– Ой ли, Питер! Вы позволите мне так запросто обращаться к вам?

– Бога ради!

– Не спешите с выводами, Питер. Если вы умудрились расправиться с Мишелем Потье…

– Отчего вы считаете, что это наших рук дело? – озабоченно спросил Питер Скарлборо и тут же разочарованно покачал головой, поняв, что выдал себя. – Ну, да ладно… Но, простите, каждый в своем деле – хозяин, Потье влез не туда, куда ему следовало. Мы предупреждали его, он не внял доброму совету, хотя, прими наше предложение, его гонорар исчислялся бы суммой, по меньшей мере, с шестью нулями. Согласитесь, такие деньги на дороге не валяются?

– Спасибо, Питер, за откровенное признание.

– Пожалуйста, эта новость не стоит ломаного гроша. Использовать ее вы можете, но кто вам поверит без доказательств?

– Вы правы. Но для меня не менее важно другое: Потье оказался не только мужественным, но честным человеком. И все же, Питер, что заставило вас вот так в открытую встретиться со мной?

– А что мне может грозить в Сеуле? Даже ваше заявление в местную полицию не может быть принято, ибо факты, о которых вы могли бы поведать, не имеют к законодательству Кореи никакого касательства. И потом у вас на руках – ни единого подтверждающего документа! Согласны? – Я кивнул головой. – Ну, вот видите. А причина моего появления… она кроется в вас, мистер Олех Романко. – Он остановил на мне взгляд своих темных, бездонных, как горное озеро, глаз, где ничего не прочтешь, как бы не тужился. Зато Питер Скарлборо, он же Флавио Котти, явно хотел бы кое-что прочесть по моему выражению лица. Но я знал, как нужно держать себя с такими, как он.

– Во мне? – Я наполнил искренностью свою удивление.

– В вас, мистер Олех Романко. Поверьте, я и впрямь отношусь к вам с уважением… после того, как вы чертовски ловко провели нас в Лондоне. Такое под силу только сильной личности, и я отдаю вам должное.

– И на том спасибо!

– Так вот… причина моего объявления проста: по-дружески, если вы позволите, хочу вас поостеречь и отказаться от дальнейших расследований. Вы… как бы вам это яснее выразить?… Словом, вы наступили на больную мозоль. А мы этого не прощаем, и пример – увы, печальный пример мистера Потье тому свидетельство. Будь вы представителем свободного мира, предложили бы вам деньги за… за уход со сцены, но вас, русских, подкупать не принято.

– Верно рассудили, Питер. За исключением одного…

– Чего?

– Вы ошиблись, посчитав, что с Потье у меня оборваны нити, ведущие к тем, о ком вы печетесь столь рьяно. Вы у меня вот здесь, Питер! – рявкнул я и ткнул прямо к его носу до боли сжатый кулак.

Я блефовал, как азартный картежник. Наверное, глупо, но не удержался от этого шага. Может быть, потому, что испытывал неистребимое желание хоть чем-то достать Скарлборо, хоть на миг заставить его усомниться в собственной неуязвимости.

– Вот это мне и нужно было выяснить! – воскликнул Питер Скарлборо. – Прощайте, мистер Олех Романко, и подумайте всерьез о нашем предложении.

6

– Он ни словом, ни полсловом не обмолвился обо мне? – в какой уж раз спрашивал Алекс, мучительно решая какую-то задачку.

– Нет, не спрашивал.

– Если Флавио увидел и узнал тебя, то как он мог не узнатьменя?

– Не понимаю… Ну, может, закоротился на мне…

– Хорошо, будем считать, что отсчет времени начался… Нельзя терять ни минуты. Это очень серьезные люди, Олег. Очень! Слов на ветер они не бросают. Но нет худа без добра: своим появлением Питер, то есть Флавио, подтвердил, что ты… ты держишь в руках нить.

– Хотел бы я знать, в какой она руке? – мрачно пошутил я.

– Это детали, – парировал Алекс. – Не хотелось бы мне возвращаться… даже на миг в тот проклятый мир, но доведется! Раз уж наши пути скрестились снова, кто-то из нас двоих должен исчезнуть.

– Ты о чем?

– О Флавио, провались он в преисподнюю! – вырвалось у обычно сдержанного, холодного Алекса. – Прости, это черное, что накопилось в душе и что я считал давно перегоревшим, вспыхнуло вновь. Флавио – мой должник.

– Но в чем? – не удержался я.

– Как-нибудь, когда мы засядем с тобой в укромном местечке и, не торопясь, поговорим о прошлом, я расскажу о Флавио. Пока же скажу: своим одиночеством и пустой душой я обязан ему… он убил мою любовь… мою единственную женщину, которую любил и люблю по сей день. А такое не прощается…

Я не счел возможным задавать лишние вопросы.

– Что ты намерен делать? – спросил Алекс, когда мы поняли, что исчерпали тему разговора.

– Засяду за репортаж. Редакции ведь нет дела до моих проблем, она послала в Сеул, чтоб знать новости из первых рук…

– Тогда – до вечера. Я позвоню или зайду к тебе. Хорошо?

– Договорились.

На этом мои потрясения не кончились. Я возвращался из отеля «Интерконтиненталь» с коктейля, который давали для прессы организаторы Олимпиады-92, барселонцы.

Голова слегка кружилась от легкого белого вина.

Почти у входа в пресс-центр, куда я напоследок собрался заглянуть в надежде увидеть Дональдсона, столкнулся нос к носу с Хоакином Веласкесом.

– Олех, как я рад вас видеть! Испугался, как мне быть, если вы не приедете, как обещали. Ведь я даже не догадываюсь, что делать с письмом для вас. А меня предупредили: это – очень, очень важно!

– Погоди-ка, Хоакин, о каком письме речь?

– Как? Разве вы не ждете какой-то важной вести от того господина?

– От какого господина, Хоакин? Да объясни ты, ради бога!

– Как, разве вам ничего не говорит имя господина Дивера?

– У тебя письмо от Майкла? – У меня перехватило дыхание.

– Да, но что с вами, Олех? На вас лица нет! Вам плохо?

– Все нормально, старина Хоакин, все просто прекрасно, дорогой ты мой Веласкес, не тот, который художник, а другой, такой славный Хоакин… – Меня просто-таки закачало на волнах вспыхнувшей надежды, хотя, казалось, отчего можно было радоваться, если мексиканец даже не вытащил еще письма и я не прочел и первой строчки. Но нет, я догадывался, я чуял – письмо от Дивера и есть та самая ниточка…

– Пожалуйста, вот письмо.

Я буквально вырвал из рук Хоакина твердый заклеенный конверт с фирменным вензелем какой-то гостиницы, кажется, «Плаза», и, взглянув на свет, ничего не увидел – бумага была плотная, мелованная. Пришлось доставать из сумки перочинный ножик и осторожно взрезать край.

«Хелло, Олег!

Спешу сообщить Вам одновременно и грустную и радостную вести. Мишель Потье, знакомству с которым я обязан вам, Олег, оказался достойным уважения человеком. Он не только выполнил обещанное, но и сумел отстоять свое право быть честным. Ему угрожали и сулили огромные деньги, но он остался непоколебимым. Тогда они расправились с ним и с его делом: Мишель Потье лежит в госпитале Святой Марии, его состояние, если не критическое, то, по меньшей мере, тяжелое, и выздоровление будет не скорым, так, по крайней мере, уведомили меня врачи. Радостная же весть тоже связана с Мишелем Потье, оказавшимся, кроме вышесказанного, еще и удивительно прозорливым человеком, предусмотревшим различные варианты развития событий. Он спас – спас! – код расшифрованного допинга, и теперь эта химическая формула у меня в руках и уже ничто и никто не помешает нам ее обнародовать – к глубочайшему, конечно же, разочарованию тех, кто хотел воспользоваться поистине чудовищными свойствами нового препарата.

Я вылетаю в Сеул 26 сентября рейсом «Пан-америкен» № 2461. Буду рад сразу увидеть вас!

Майкл Дивер

Акапулько, 16 сентября 1988 г.»

– Хоакин, ты даже не догадываешься, какую новость ты мне привез! Спасибо! – Я так сильно ударил мексиканца по плечу, что тот скривился от боли.

– Я всегда готов вам помочь, Олех! – горячо заверил меня Хоакин. Выдержав паузу, он неуверенно спросил: – Это имеет какое-то отношение к Олимпиаде?

– Самое прямое, Хоакин! Как только можно будет поставить последнюю точку, я сообщу тебе такое, что наверняка попадет на первые страницы газет…

– И моей тоже?

– Непременно, Хоакин, нужно будет сделать эту информацию достоянием всего мира, это будет самым действенным средством борьбы с опаснейшим врагом спорта – допингом…

– Я буду ждать, Олег…

Мы отправились в Эм-Пи-Си. Без задержек миновали полицейский контрольный пост, повстречали на своем пути улыбчивого чина из службы безопасности, довольно сносно говорившего по-русски (он пару раз помогал мне разобраться в хитросплетениях улиц Сеула) – он заулыбался, точно увидел желанного родственника, поинтересовался, не нужна ли его помощь, и услышал отрицательный ответ, закачал вверх-вниз головой, точно извиняясь за собственную навязчивость. В кодаковском закутке на удивление было тихо и пусто, по-старчески чуть слышно ворчал титан с кипятком, девушки маялись без дела и одна из них – черноволосая и черноглазая вострушка взялась приготовить нам кофе. Мы с Хоакином плюхнулись в глубокие мягкие кресла и уставились в экран телевизора – передавали в какой уж раз за день скандал, разразившийся в «Джимнезиуме», где выступали тяжелоатлеты, и болгарский атлет был обвинен в применении допинга.

Мы разговорились с Хоакином о Володе Сальникове, чье появление в Сеуле восприняли как сенсацию. Я рассказал мексиканцу, как нелегко было этому 28-летнему парню, давным-давно пережившему не только вторую, но, пожалуй, и третью спортивную молодость; о том, как все отвернулись от него, и тренером вынуждена была стать только что окончившая институт физкультуры его жена, как перед самым отъездом в Сеул чуть ли не целиком сборная, подстрекаемая старшим тренером, восстала против включения олимпийского чемпиона-80 в команду, и лишь твердая позиция одного из зампредов Госкомспорта (не Гаврюшкина, нет!), на свой страх и риск взявшего пловца под защиту, открыла Сальникову дорогу на Олимпиаду.

– Олех, спортивный мир жесток, согласитесь со мной? – подвел итог моему рассказу Хоакин. – Конкуренция, а за ней еще и немалые деньги, причитающиеся за каждую олимпийскую медаль, разве это не корежит души молодых людей?

– Еще как! Но нельзя крайности, Хоакин, возводить в абсолют, потому что в любом виде человеческой деятельности – от научных открытий, любви до обычной рутинной работы – всегда найдутся «горячие точки», способные вызвать столкновения. Эволюция подразумевает победу сильного над слабым…

– Вот-вот, сильного над слабым! Выходит, спорт концентрирует, доводит до точки кипения человеческие страсти, учит быть жестоким?

– Нет, и еще раз нет! Спорт учит уважать соперника, учиться у победителя лучшему, что есть у него. Как правило, плохо кончают те, кто мошенничает, и не они определяют лицо спорта… чистого спорта, конечно.

– Вы имеете в виду – допинги?

– Да, в первую голову их, а потом – деньги, ведь ради них люди готовы убивать себя химическими препаратами… Заколдованный круг!

– Вот видите, Олег, – не унимался Хоакин. – Большой спорт – вред, да и только!

– Да, он нередко оборачивается безжалостно – жестокой стороной к спортсмену, вчерашнему триумфатору, толкает его на преступления. Но разве справедливо из-за одной, пусть двух-трех, словом, небольшого числа паршивых овец бросать тень на весь спорт? Он с каждым днем будет нужнее, необходимее человеку в нынешнем, а тем паче в завтрашнем мире, где будет куда меньше естественного движения, где среда обитания потребует от человека максимальной выживаемости и силы – физической и нравственной, если он хочет остаться человеком! Нужно бороться против того, что губит спорт, что отталкивает от него людей. Особенно молодых!

7

Оставались сутки до прилета Майкла Дивера.

Я считал минуты, нетерпеливо вглядываясь в циферблат часов, старенькой «Победы» – память об отце.

Куда-то запропастился Алекс, телефон не отвечал ни ранним утром, ни глубокой ночью. Спросить было не у кого, тем паче нет-нет да проскальзывала в моей перегруженной голове предательская мысль: а не улетел ли Разумовский вообще из Сеула, от греха подальше? Догадка эта горьким ядом отравляла душу, хотя – если уж начистоту – имел ли я право обвинять Алекса в трусости? Он жил в том мире, и на собственной шкуре, по его же выражению, – испробовал жестокие «прелести» неписаных законов подпольного мира наркобизнеса. Что мог поделать он, одиночка, против сплоченной мафии, где жизнь человека стоила ровно столько, какой тайной он владел?

Сердце болело, и я – вопреки своим правилам – нередко заглядывал в стеклянный пузырек с желтыми пилюлями валерьяны.

Помог Володя Сальников. Он провел меня в бассейн по чужому билету участника (парня успели «выслать» на корабль, что пришвартовался в гавани за полсотни километров от города, экономя на нем, неудачнике, не пробившемся в финал, валюту). Я вволю поплавал, чем, наверное, смущал юные дарования, стремительно проносившиеся мимо тихохода, тяжело таранящего воду. Спасибо, хоть не поинтересовались, откуда это я свалился на их голову.

Дейв Дональдсон тоже не появлялся. Правда, однажды вечером позвонил и предупредил, что будет отсутствовать некоторое время, но объяснять причину не стал. Впрочем, я был ему за это только благодарен: сам себе не находил места, буквально каждой клеточкой чувствуя приближающуюся развязку и, естественно, не без оснований опасаясь каких-то враждебных действий со стороны Питера Скарлборо. Чтоб не попасть в рискованную ситуацию, отказался от городского транспорта, признавая лишь автобусы прессы, где постоянно дежурили двое молодцов из службы безопасности – один отирался обычно рядом с водителем, второй – внимательно наблюдал за происходящим, выбрав местечко в последнем ряду кресел.

Когда наконец приспел час отправляться в аэропорт, я не сел ни в первое свободное такси, подкатившее к северному выходу из деревни прессы, ни во второе. Лишь когда появилась машина с пассажиром, не стал ждать, пока тот расплатится, а вскочил в автомобиль, задавленно крикнув водителю: «Ким-по, быстрее!»

– Ким-по? – кажется, испуганно переспросил кореец, когда пассажир захлопнул за собой дверцу.

– В аэропорт!

Мы сделали лихой разворот на площади, перегороженной защитными барьерами, и мимо внимательных полицейских, набирая скорость, понеслись по новенькой автостраде.

Мне показалось, что мое нетерпение передалось и водителю, – он выжимал из мотора максимум лошадиных сил…

Майкл Дивер показался в проходе последним, когда у меня уже екнуло сердце – неужто что-то стряслось по дороге?

Он шагал следом за командой велосипедистов из Уругвая – за компанией черноволосых и смуглолицых невысоких парней, бросавших по сторонам гордые взгляды, словно торопясь поведать всему миру, что и они готовы вступить в поединок с любым за олимпийские медали. Их было человек семь-восемь во главе с низкорослым толстяком с перекинутым через плечо разноцветным пончо; он, чуть отстранив руку, нес желтый кожаный чемоданчик с таким важным видом, что я невольно улыбнулся. Так и подмывало спросить у толстячка – явно спортивного функционера, тренеры держатся, особенно накануне стартов, скромнее, незаметнее, что ли, суеверно опасаясь спугнуть «госпожу Удачу», – уж не для золотых медалей приготовлен сей такой заметный и броский чемоданчик. Если б я не встречал Майкла Дивера, непременно подошел бы к уругвайцам…

Я узнал Дивера по ладной спортивной фигуре и еще по какому-то особому, ему лишь присущему четкому, уверенному шагу; если приглядеться, то могло создаться впечатление, что он как бы пружинит на носках, самую малость, незаметно для случайного взгляда. Но я ведь к Диверу пригляделся, запомнил не одно лицо, но главное – манеру вести себя: идти, сидеть, разговаривать, никогда не помогая себе жестами – столь распространенными дополнениями к словам. В ней чувствовалась скрытая сила, невидимая энергия, вырабатываемая живым и деятельным умом, она передавалась собеседнику, и я это тоже запомнил.

Майкла Дивера не узнать бы, не обрати я еще раньше внимания на эти особенности его личности: в выцветших джинсах, в широкой с закатанными по самый локоть рукавами красной рубахе, оголявшей грудь, в высокой с острым, выступающим козырьком «клубной» фуражке, закрывавшей пол-лица, затемненного вдобавок еще и зеркальными очками, с распатланными длинными, завивающимися на затылке и на висках седеющими волосами, – он напоминал стареющего хиппи, давным-давно вернувшегося с благословенных пляжей Нагапаттинама в Бенгальском заливе, давно и прочно оккупированных этими «цветками жизни», что, словно перекати-поле, носятся по белу свету в поисках земного рая…

У Майкла Дивера был вид человека, уже познавшего лучшее, что есть в жизни, и теперь неторопливо, вальяжно и снисходительно воспринимающего происходящее, и которого даже вселенский олимпийский бум не взволновал, не растревожил.

Я пришел в восторг от умения американца надевать любую личину.

– Хелло, Олег! – произнес он негромко, но зато крепко пожимая руку. И в этом пожатии было все: и скрытая информация, что приехал он сюда не пустым, отнюдь нет, что как бы ни было трудно, но дело свое сделал надежно, что рад встрече и возможности наконец-то сбросить с плеч груз, лежавший на них столько лет и стоивший жизни его друзьям-соратникам, и еще многое-многое другое, что способно перейти из сердца в сердце, когда люди настроены на одну волну.

– Хелло, Майкл… Тебя не узнать!

– Береженого бог бережет, не правда ли?

– Будем надеяться на это…

– Есть признаки оживления духов? – на ходу, ничем не выдав своей обеспокоенности, спросил Дивер, раскусив мой намек.

– Есть. Нам следует быть предельно осторожными.

– За мной хвоста нет, я проверялся…

– Тогда – порядок, я тоже никого не привез…

Если бы мы знали, как глубоко ошибались в своих расчетах! Ни Майкл Дивер, ни ваш покорный слуга ни на минуту не оставались бесконтрольными: Майкла «вели», начиная от Буэнос-Айреса, ну, а за мной следили круглосуточно с той самой минуты, когда Питер Скарлборо обнаружил мое присутствие на Играх.

– Вы, надеюсь, заказали такси?

– Увы, пришлось отпустить машину, ведь я не знал, не задержится ли ваш самолет. А у меня, прошу прощения, денег кот наплакал… Да здесь взять такси – вовсе не проблема, стоит только руку поднять… – успокоил я Майкла.

Но Майкл Дивер на глазах помрачнел при этой новости, чем вогнал меня в краску, – не люблю попадать впросак, а здесь это неприятное состояние было налицо. Но я еще не понимал, что обеспокоило Дивера, легкомысленно полагаясь на собственную предусмотрительность, позволившую мне, как я был уверен, замести следы сразу же, стоило лишь выйти за пределы олимпийской деревни прессы.

Майкл ничего не ответил, а лишь плотнее прижал локтем синюю дорожную сумку «Пан-америкен» – единственный багаж путешественника. Так, разговаривая, мы дошли до стоянки такси. И словно подтверждая мои слова, из-за угла вырвалась новенькая белая «Золотая звезда» и мягко затормозила у наших ног.

Дивер оглянулся по сторонам, но, не заметив ничего подозрительного, открыл дверцу.

– Отель «Интерконтиненталь», – сказал он негромко.

– Йес, сэр, – сказал шофер – пожилой, насупленный кореец в белых нитяных перчатках, выглядевших довольно нелепо на его мощных руках тяжелоатлета, что к тому же подчеркивалось рубашкой с короткими рукавами и круглыми бицепсами, распиравшими ткань.

Майкл захлопнул переднюю дверцу, на какое-то время замер в нерешительности, но затем рывком открыл заднюю дверь и, ни слова не сказав, пробрался на сидение. Я устроился с ним рядом. Едва щелкнул замок, «Голд стар» взревела мощным мотором и с визгом рванула с места так, что нас вдавило в мягкое сидение.

– Как с допингами? – спросил Дивер. – Неужто полный порядок?

– Вот с этим, увы, не все чисто. Двух болгар, тяжелоатлетов, уже лишили медалей, пробы оказались положительными…

– Так оно, видать, и должно было случиться.

– Почему?

– До меня доходили кое-какие факты, что в Международной федерации снисходительно смотрели на эти «шалости», более того – поощряли тех, кто устанавливал мировые рекорды на первенствах мира да Европы? Почему? Да потому, что когда есть мировые, есть интерес к состязаниям, а раз существует интерес – не только зрителей, но прежде всего газет, телевидения, значит, есть и интерес рекламодателей. А это, как известно, большие деньги, и болгары, мне кажется, первыми и стали на этот путь. Вы читали откровения Сулейманова, бывшего болгарского гражданина, сбежавшего в Турцию? Он раскрывает закулисную «кухню» рекордов, без стеснения называя имена известных тренеров и своих бывших коллег по сборной…

– Читал. Кстати, он приехал в Сеул и намерен установить несколько мировых достижений. Как же быть с допингами?

– Сулейманов не новичок в тяжелой атлетике, и раз он говорит о рекордах, значит, уверен, что никакой допинг-контроль не засечет его. Впрочем, Олех, я привез кое-какую информацию поважнее… нет, я не так выразился, все, что касается допингов, важно, речь идет о том, что атлеты, имена которых я вам сейчас назову, слишком известны, чтоб из разоблачение не вызвало нечто похожее на извержение вулкана. Мне пришлось поработать, чтоб добыть этот печальный список. Во главе его стоит…

Но Майкл Дивер не успел произнести главных слов, потому что наша «Голд стар», как торпедный катер, несущийся на полной скорости к цели, вдруг столкнулась со стеной и нас с Дивером швырнуло вперед. Я с такой силой ударился грудью о переднее сидение, что искры из глаз посыпались, Майкл Дивер ударился головой о голову водителя-корейца и потерял сознание. Лицо его было в крови.

Еще ничего не понимая и не отдавая себе отчета, что я делаю, я заорал, если мой хрип, конечно, можно было назвать криком, на водителя-корейца, который тоже чувствовал себя не лучше.

Он ничего не ответил, потому что в следующий миг обе дверцы – справа и слева от нас с Дивером – распахнулись и двое неизвестных бесцеремонно вскочили в салон, сжав нас, как тисками, с двух сторон. Я почувствовал, как в левый бок мой уперлось что-то твердое.

Тут же распахнулась и передняя дверь, еще один человек вскочил на сидение и приказал водителю:

– Заводи, быстрее!

Мимо нас в сгущавшейся синеве проносились со свистом автомобили.

Шофер-кореец уже оклемался, послушно включил зажигание, и наша «тюремная камера» на колесах понеслась дальше.

– Вот мы с вами снова встретились, мистер Олех Романко! – услышал я знакомый до боли голос. Я поднял тяжелую, плавающую в полубеспамятстве голову и увидел прямо перед собой улыбающееся лицо седобородого… Питера

Скарлборо. – Келли чрезвычайно жалел, что не сможет лично встретить вас, увы, у него дела в городе. Ну да вы не грустите – вы еще увидите его…

Но Майкл Дивер не подавал признаков жизни.

– Не помер ли часом? – сказал здоровяк, вспотев от бесполезного трясения обмякшего тела Майкла Дивера.

– Такой помрет, как бы не так. Этот тип прошел сто километров по раскаленной пустыне в Мексике – без капли воды! Проверь-ка его карманы!

Страж послушно и поспешно стал обшаривать Майкла. А какие у него карманы – один на рубашке, и невооруженным глазом видно, что, кроме пачки «мальборо», выступающей над краешком, там ничего нет. Да и задний карман джинсов – тоже не лучшее место, чтоб хранить оружие.

– Пуст он.

– Ноги проверь, не закреплено что под штанинами…

– Пусто…

– Сумку подай-ка!

Синяя сумка Дивера с эмблемой «Пан-америкен» перекочевала с заднего сидения в руки Питера Скарлборо. Тот решительно дернул змейку. Стал шарить внутри руками. Вдруг на его лице расцвела злорадная улыбка и он извлек на свет небольшой продолговатый пластмассовый пенал.

– Вот оно, а ты искал, – процедил он язвительно и самодовольно, раскрывая пенал. – Так и есть: пистолетик с глушилкой, да еще в антимагнитном футляре. Никакой контроль в аэропорту не найдет!

Машина остановилась в каком-то пустынном месте, где одноэтажный дом, окруженный садом, за высоким деревянным забором прятался одиноко, очень похожий на один из тех домов, что мне довелось увидеть в музее народной архитектуры под открытым небом, куда возили журналистов хозяева концерна «Самсунг» после посещения цехов этого гигантского предприятия.

Нас с Майклом бросили в темный подвал. Вернее будет сказать – я сошел по крупной кирпичной лесенке сам, подталкиваемый в спину моим стражем, а Майкла Дивера снесли на руках – второй бронеподросток и Питер Скарлборо.

И оставили одних…