Текст книги "Лебеди в Москве (сборник)"

Автор книги: Игорь Кобзев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Мы спорим, осуждаем жизнь,

Швыряем умными словами.

А сосны молча смотрят вниз

И лишь качают головами...

ОСЕННИЕ СТРОКИ

Каждый день с утра – одно и то же:

Мелкою алмазною крупой

Бесконечно барабанит дождик

По стеклу, по крыше жестяной...

О мое любимое искусство!

Не давай расти глухой тоске!

Отогрей слабеющие чувства,

Как мальчишка – птицу в кулаке...

ГРОЗА

Гроза накопится во мгле

И распахнет окно —

И сразу станет на земле

Тревожно и темно.

Жгуты грохочущей струи

Из туч ударят вниз,

И озорные воробьи

Забьются под карниз...

И оттого, что врозь нельзя,

Сойдутся у огня

Давно забытые друзья

И дальняя родня...

И может, испугавшись тьмы,

Нависшей над землей,

Захочешь ты,

Чтоб были мы

Опять вдвоем с тобой...

ПОВИЛИКА

У повилики волнистые стебли

(О, до чего же они крепки!)

И повилика по веткам стелет

Бело-розовые лепестки...

Люди порой говорят: «Гляди-ка:

Словно лианы вокруг ствола,

Ах, как кудрявая повилика

Тополь колечками обвила...»

С виду красиво. Правда, красиво?

Если у вас утонченный вкус,

Вы бы сказали: нежность и сила

Здесь заключили верный союз.

И только лишь листьев увядших шепот

Мог бы открыть вам сквозь боль немоты,

Как задыхается тонкий тополь

От этой нежности и красоты!

...Знаю я девушку Анжелику,

Очень похожую на повилику...

ВСЁ В МИРЕ – ОТ СОЛНЦА

Мне больше всего

На земле непонятны

Плохие соседи,

С кем жить неприятно,

Их губы, улыбок

Не знавшие сроду,

Их хмурые лица,

Что портят погоду...

Всё в мире – от солнца:

Цветы и растенья,

И ливни, и слезы,

И сердцебиенье.

Всё в мире – от солнца:

И птицы в аллеях,

И люди, с которыми

Жить веселее.

Так пусть оно светится

В каждой травинке,

В приветливом слове,

В улыбке,

В морщинке!

ВЕСНА

Учитесь у солнца упорству!

Посмотришь: на сотни веков

Завьюжило дымные версты

Холодное царство снегов!

Но солнце, оно за метелью,

Сквозь тучи мерцая едва.

Склонившись над снежной постелью,

Горячие шепчет слова.

И вот уже веет весною,

И пахнут цветами поля,

И дышит ромашковым зноем

Согретая лаской земля.

* * *

Каким смешным простаком

В жизни бываешь часто:

Я думал, что я знаком

С самым предельным счастьем.

Я верил, что я любил,

Писал еще стихотворенья!

Каким же я, право, был

Наивным до удивленья!

Я понял, встретясь с тобой,

Что нет для счастья пределов,

Что можно носить любовь

В каждой клеточке тела!

Иные спешат, любя,

Отведать пьянящей страсти,

А мне смотреть на тебя —

И то огромное счастье!

И нет счастливей меня,

Когда, пугаясь желаний,

Ты, голову наклоня,

Горишь от моих признаний.

А если испить тот хмель,—

О чем боюсь и мечтать я, —

Я б просто, как Рафаэль,

Умер в твоих объятьях.

СОН В ЛЕТНЮЮ НОЧЬ

Ты уснула сладко-сладко.

Тень легла на потолок.

Прикоснулся к мягким прядкам

Теплый летний ветерок...

Кто-то, схожий с чародеем,

Из страны цветных страниц

Золотым волшебным клеем

Склеил кончики ресниц.

Сны кружат над головою

Пестрой бабочкой ночной.

Пахнет скошенной травою,

Пахнет детством и рекой...

Пусть ты хоть во сне поверишь,

Что тебя от всех тревог

Вдаль умчит Иван-царевич

И его послушный волк.

Пусть тебе приснится счастье

Солнцем, брызжущим в траву,

То, которое не часто

К нам приходит наяву.

ОТШЕЛЬНИК

Я всегда был с людьми,

только с людьми.

А он

ушел в горы с ружьем и собакой,

И целый год был один,

с ружьем и собакой,

на высокогорной метеостанции.

Вернулся он, обросший робинзоновской бородой

с глазами, полными ледниковой синевы

А когда рассказывал о себе,

говорил медленно, с трудом,

словно вспоминая забытые слова,

И все время смотрел в одну точку,

как глядят таежники на костер...

А потом открыл ящики —

и оттуда, как драгоценные камни,

сверкнули яркими красками оперений

чучела убитых птиц.

Птицы были всех цветов радуги.

Даже синяя птица.

И он медленно называл каждую из них

ее латинским названием.

А ту птицу, синюю, назвал

собственным своим именем,

потому что он первым из людей

сумел подстрелить такую птицу!..

И когда он снова ушел в горы один,

с ружьем и собакой,

Я впервые в жизни подумал о том,

что, может быть, даже без людей,

наедине с горами и птицами,

человек тоже бывает счастливым?!

МОРЕ

Я море люблю лишь в кипени,

Когда бушуют барашки,

Когда оно – вроде шкипера

В матросской рваной тельняшке,..

И кажется мне, как будто бы

С буйностью и азартом

С белой смоленой бухтою

Море играет в карты.

С яростью переменною,

Все вокруг оглушая,

Волны швыряют пеною,

Берег бьет голышами!

Море в игре – толковое,

Взятку берет за взяткой.

Тополя тень пиковую

Бьет козырной девяткой.

А вечер звенит цикадами,

Ветер волны тасует,

Катер зыбкой цигаркою

У моря я зубах танцует...

ПИШУ СТИХИ

Порой мой стих в журнале заприметив,

Из дальних мест мне пишут земляки:

«Мы помним-де, как в нашей стенгазете

Печатали вы первые стихи...

Тогда ходили вы в простой шинели,

С чернильными следами на руках,

И всякий раз, как девушка, краснели,

Едва речь заходила о стихах...»

О земляки, спасибо вам за это:

Мне дорого, что, хмурясь иль хваля,

За мной следят по книгам и газетам

Однополчане и учителя...

Пишу свои стихи не для гурманов,

Что мастерят журнальные статьи.

Хочу, чтоб в память юности туманной

Читали их товарищи мои!

Пишу стихи для тех, с кем вместе лазал

По смертным рвам на линии огня!

Пишу их для девчонки сероглазой,

Которая не верила в меня!

СЧАСТЬЕ

Писать о любви безответной

Привычно и просто в стихах.

А счастье, оно бессюжетно,

О нем не расскажешь в словах...

Оно – а синих тенях заката.

Что стелют в саду тополя,

И а ласковом запахе мяты,

Которым объята земля,

Оно – в этом шепоте сонном

Про то, что другим не понять:

Про губы, про сосны, про солнце,

Которому хочется спать.

Оно – в этих смятых ромашках,

В заломленной белой руке

И даже в забавной букашке,

Ползущей по вашей щеке...

* * *

Уже вконец ослабли

Громады синих туч,

Зачем же в теплых каплях

Еще дробится луч?

Уже расстались с нами

Тревога и беда,

Зачем же нас гудками

Пугают поезда?

Уже не быть разлуке,

Одна любовь в глазах,

Зачем же взор – в испуге,

И все лицо – в слезах?..

В ЯСНОЙ ПОЛЯНЕ

Всё березки да ясени.

Да синь над полями.

И всё – ясное, ясное

В Ясной Поляне.

Всё полно здесь особым,

Пронзительным светом,

Словно сразу два солнца

Стоят над планетой.

Просветленным и мудрым,

Доверчивым взором

В золоченое утро

Глядятся озера.

Березняк, что по склонам

Бредет, словно пахарь,

Щеголяет посконной

Крестьянской рубахой.

И блестит серый гравий,

Устилая дорогу,—

Путь, ведущий из графов

К простому народу!..

Ни гранита, ни бронзы,

Ни славы спесивой!

Лишь дубки да березы.

Чистый воздух России.

Лишь приветливый ветер

Гуляет в дуброве

Да колышутся ветви,

Густые, как брови...

Ясная Поляна.

СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС

На коротких волнах

Часто слышится голос:

Кто-то нежность свою

Шлет на Северный полюс.

Руки греют огнем,

Сердце греют вниманьем,

И не могут ему

Помешать расстоянья.

Можно даже в Москве

Мерзнуть в теплой квартире,

Если нет у тебя

Никого в целом мире.

А над полюсом тьма

С ветром диким и лютым,

Но наполнена жизнь

Теплотой и уютом.

Ничего, что пурга.

По ночам свирепеет,

Может быть, на земле

Нету места теплее...

В БЕДЕ

Не буду касаться: в каком году

(Друзья не гадали чтобы!) —

Попал я в отчаянную беду,

Как попадают в штопор.

Я в штопор попал. Я вниз летел,

Как летчик – в воздушной яме.

И шарахались – чтоб не задел! —

Те, кого звал друзьями.

И вот я, как Гамлет, взглянул вокруг —

И не ступить ни шагу!

Холод и мрак. И я сам из рук

Безвольно выронил шпагу.

Я был – как учитель, который забыл

Доказательство теоремы.

Забыл: за что я так жизнь любил.

Зачем сочинял поэмы?..

...О, как мне доверчивость возвратить.

Чтоб мир мне стал снова дорог?

Да легче, наверное, возродить

Разбитый войною город!

Как научиться мне зло прощать,

Плевать на гробокопателей?

Как научиться мне отличать

Предателей от приятелей?!

ЦВЕТОВОД

(Шутка)

Узорчатою оградою

Укрыт ото всех забот,

В душистых потемках сада

Трудится цветовод.

По виду: что в мире радостней,

Чем тат вот, на счастье всем

Сажать золотые заросли

Азалий и хризантем?

Но всюду свои претензии

И трудности производства.

И кто-то строчит рецензии

В журналах по цветоводству.

Там критик словами гневными

Клеймит, как лютых врагов,

Всех тех, кто «несовременные»

Выводит сорта цветов.

«Нельзя увлекаться флоксами!»,

«Пора кончать с георгинами!», —

Тут бьют не хуже, чем в боксе,

Критическими дубинами.

Вот почему случается,

Перестрадав за годы,

Очень

порой

встречаются

Нервные цветоводы.

ОДНОФАМИЛЕЦ

(Шутка)

Говорят, у меня на днях

Объявился однофамилец.

Говорят, он танцует «стилем»

На студенческих вечерах.

И хотя он, наверно, вовсе

Не сложил ни одной строки,

Говорят, этот новый Кобзев

Всем читает мои стихи.

За стихи за мои девчата

Самозванца благодарят,

И порою с собой куда-то

Он уводит этих девчат...

А потом в стенах учреждения

Длятся прения до утра,

И «за скверное поведение»

Мне выносят выговора.

Все, что есть у меня хорошего,

Он, подлец, приписал себе.

Все, что он вытворяет пошлое —

Оседает в моей судьбе!

Мне немало еще припишет

Эта лживая тень моя.

Если кто плохое услышит,—

Вы не верьте, что это я!..

СНЕГИРИ

Ты видел, как в блестках

Морозной зари

В стеклянных березках

Поют снегири!

В завьюженных рощах,

Где скудный уют,

Не плачут, не ропщут,

А песни поют.

Как стало бы страшно

В безмолвных лесах

Без этих отважных,

Отчаянных птах!

Метели их нянчат,

И в гнездах у всех —

Не пух одуванчиков —

Ветер да снег.

Им зябко без пищи,

Без теплых лучей,

Но счастья не ищут

За далью морей.

НА ПИРУ

Едва разлетелась весть

О рожденьи моем —

Устроен в мою был честь

Торжественнейший прием!

Веселый этот банкет

Затеян по всей земле:

От вальсов скрипит паркет,

Созвездья горят во мгле.

Здесь – ягоды и цветы,

И песни больших работ,

И сладкий запах весны,

И славы крутой полет!

Здесь тонкие вина пьют,

И ветер пьют, и дожди,

И соловьи поют,

Охрипнувшие почти...

Смешон мне тщеславья звон!

Но я одним устрашен:

Что я на этот прием

Мог быть и не приглашен!..

ПИСЬМО ЛУГОВСКОГО

Посвящается памяти

В. А. Луговского

Луговского не стало. И мы его

Проводили на вечный покой.

И вдруг мне однажды пришло письмо,

Написанное его рукой.

Письмо не отправлено было до...

Кто-то после мне переслал...

А для меня получилось, что

Он вовсе не умирал!

Мы все, молодые, вышли в полет

Из-под его руки.

И вот он в гости меня зовет;

«Игорь, неси стихи!»

Я много бы нового прочитал:

Смотри, учитель, суди!

Я много стихов бы принес, да беда:

Не знаю, куда нести!

Куда мне нести их? Туда ли, где

Окна дома глядят с тоской?

Туда ль, где на каменной злой плите

Написано: Луговской?!

СТАРОСТЬ

Дело к старости...

Уж года не те...

Уж от страсти вы

Не страдаете,

Устает гореть

Что-то славное,

Остается тлеть

Все не главное...

Все, что прежде

Кипело молодостью —

Заскрипело

Надменной гордостью.

От тщеславия

Солнце застится:

Силой, слабостью —

Лишь бы хвастаться!

Кто «красавцем был»,

Кто «начальником»...

Слезы капают,

Как из чайников.

Упаси меня, Бог.

От старости,

От ее пенсионных

Радостей.

Упаси от ночного

Бдения,

От удач, от дач,

От почтения.

Те удачи мне

Ох, не дороги,

Чтоб читать

Чужие некрологи,

Чтоб кутить потом

Преспокойненько

За чужим столом

В честь покойника!

Разве люди мы —

Или вороны! —

Если любим мы

Чьи-то похороны?!

Если не донесу

До старости

Душу, полную

Чистой радости, —

Пусть уйду молодым,

В сердце раненный,

Без морщин, без седин...

Вроде Байрона.

НА РОДИНЕ ТУРГЕНЕВА

Здесь все его помнят: лип и дубов

Бархатные стволы

И от былых крепостных балов

Выщербленные полы.

Сумрак под липами режет луч.

Чуть слышен звон соловья.

Красивая Меча и Бежин Луг...

Тургеневские края...

Спасских аллей золотая тишь...

Как же могло случиться,

Что он отсюда умчал в Париж

За чертовой чаровницей?!

«Пишется хорошо, живя

Только в русской деревне»,—

Так говорил он. А там – Буживаль,

Там шум нерусских деревьев.

Как же безмерны страданья твои,

Твои бессмертные муки:

Жить на чужбине, в плену у любви.

Со всем, что близко,– в разлуке!

Спасское-Лутовиново

ВОРОБЬИ

Я люблю, когда с ветром

Сквозь узоры гардинные

Льются вместе с рассветом

Голоса воробьиные.

«Депо близится к маю.

Настроенье весеннее» —

Я вот так понимаю

Воробьиное пение,

Тонко вытянув шеи

С головенками прыткими

Шьют, как золотошвеи,

Золочеными нитками.

Все хрустально и звонко.

Так им сладко хлопочется...

И поют без умолку:

«Жить, жить, жить очень хочется!»

ВЕСЕННЯЯ НОВИЗНА

Зря ты, желтое дерево,

Перед новью лесною

Похвалиться надеешься

Прошлогодней листвою!

Вся природа весенняя

Так искусно и модно

Из тычинок и пестиков

Ткет цветные полотна.

Обзавелся обновами

Березняк и орешник,

Полон песнями новыми

Дачный домик – скворешник.

По разбуженной пахоте

Новый пахарь шагает,

И в зеленом панбархате

Шумный бор щеголяет...

Нынче старым метафорам

Не просите прощенья,

Неталантливым авторам

Никакого почтенья!

Никакой нынче милости

У веселой весны

Ко всему, что от хилости

Лишено новизны!

КОБЗАРИ

Вдоль по всем широтам и долготам,

Под малиновой рекой зари,

В старину скитались по дорогам

Нищие седые кобзари...

Миннезингеры и менестрели

Кардиналам и министрам пели.

Кобзари совсем другого рода:

Кобзари – всегда певцы народа!

Как же мне родством не похвалиться?

Чувствую: живут в моей крови

Кобзари – мои однофамильцы —

Козырные родичи мои.

Быть поэтом – модная профессия,

По торговым точкам – шум и звон:

Продают стиляжную поэзию.

Точно как мужской одеколон.

Мне бы тоже щеголять тут с вами

Звонкой и душистою строкой!

Мне бы тоже щекотать словами

Чье-то ушко с тонкою серьгой!

Но сквозь все уютные гардины,

Сквозь дома, тома и словари

Снится мне тот пыльный шлях старинный,

Где бредут седые кобзари...

ЦЫГАНКА

Помню, к двери нашего вагона,

Под листвой глухого полустанка,

В красной юбке, в кофточке зеленой

Подскочила бойкая цыганка.

Точно змеи, извивались ленты,

И коса спадала смоляная.

Улыбнулась скромному студенту;

«Позолотишь ручку – погадаю!..»

А студент молчит и смотрит мимо,

Вспоминает лекции ученых

О случайном и необходимом,

О диалектических законах.

Пожилой рабочий на перроне

Протянул ей руку безучастно.

Глянула: мозоли на ладони.

Что гадать? И так все было ясно.

Сами знают все, что с ними будет!

Взгляд у всех открытый и упрямый.

Что расскажут ей об этих людях

Карточные короли и дамы?!

Паровоз упруго двинул поршнем,

Поезд вдаль умчался с полустанка.

И одна осталась где-то в прошлом

Смуглая красивая цыганка...

ПЕРЕД ПЛАВАНЬЕМ

С малых лет нас манят заморские

Знаменитые чудеса,

И пьянят нас глаза матросские,

Солнцем высвеченные глаза.

Где-то в кегли играет Балтика,

Где-то чайки визжат в порту,

Где-то ждет нас фрегат «Романтика»

С приключеньями на борту.

Надоели слова банальные.

Мореходам они на что?

Впереди – острова банановые

И двенадцатибалльный шторм.

Там, в пути, облака грозовые

Альбатросы кроят крылом,

В кабачках боцмана фартовые

Пьют романтику, точно ром.

И пока в настоящем плаванье

В жизни не был ни разу сам, —

Снятся лишь голубые гавани,

Снятся алые паруса...

А простой матрос, что, пошатываясь,

Возвращается в отчий край.

Он похож на вагоновожатого,

Что доставил в парк свой трамвай.

На губах его – вкус Атлантики,

Ветер мужества всех широт.

Никакой «голубой романтики»!

Будни моря.

Соленый пот.

ПИСЬМО С КОРАБЛЯ

Светлане.

Как Садко над Ильмень-озером,

Я всегда любил мечтать:

Натянуть бы парус розовый,

В синий Веденец умчать!

Вот сбылось... По морю плаваю,

Наглядеться не могу.

Ты, любимая, Любавою

Ждешь на белом берегу.

Волны тихо бьют ладошками,

Вьется ладаном туман.

Что тебе, моя хорошая,

Привезти из дальних стран?

Фонари торят над Варною.

Словно бусы – фонари,

Я могу тебе янтарное

Ожерелье подарить.

Я тебе в стамбульской лавочке

Серьги дивные куплю,

Чтоб под цвет глазам русалочьим,

Вслед глядевшим кораблю...

Только это все – ненужное.

А купить не знаю где

Звезды, желтые, жемчужные,

Отраженные в воде.

Я могу найти заморскую

Дорогую бирюзу.

Только как же синь босфорскую

С ней на память привезу?

И совсем уже, наверное,

Довезти я не смогу

Ветер моря Средиземного,

Маяки на берегу...

В СТАМБУЛЕ

Как я друзьям расскажу о Босфоре,

Тем, кто не видел Босфор?

Шелком и фосфором искрится море,

Храмы спускаются с гор...

Город Стамбул – лучезарный, и мрачный,

Пестрый, как будто фазан:

Дым от кальянов, мечети и мачты,

Тесный, гортанный базар.

Все в этом городе необычайно.

В чайках любой минарет,

Зелень в глазах у смуглявых турчанок.

Прян аромат сигарет.

Все перемешано: флаги, фелюги,

Фески, кувшины в руках;

Бывшие бойкие башибузуки

Ходят в прямых пиджаках.

Блещут рекламами бары и клубы

И обещают вам,

Будто бы слаще рахат-лукума.

Губы доступных дам.

А на прилавках – янтарь винограда,

Перья рыбьих хвостов,

А над заливом звенит Галата

В пряжках ночных мостов.

Мне бы полазить по узким лавчонкам,

Средь золотой чепухи.

Мне почитать бы турецким девчонкам

Русские наши стихи.

Но раздается гудок теплоходный,

Срок возвращаться домой.

Лайнер уходит моряцкой походкой.

Тает Стамбул за кормой.

И замечаю я в дымке прибрежной;

Кто-то за шторкой не спит,

На уходящий корабль белоснежный

С завистью кто-то глядит.

Стамбул.

КУРИЛЬЩИКИ ГАШИША

В стамбульских темных нишах,

Мрачны, как страшный суд,

Курильщики гашиша

Кальянный дым сосут.

Как зелены их лица...

Но так занятно мне:

Что им, несчастным, снится

В их экстатичном сне?

Что в этих клубах дыма!

Какой сюрреализм?

Кому необходимо

Забыть земную жизнь?

Им, жаждущим блаженства,

Я б всем глаза протер:

Взгляните, как божествен

Барашковый Босфор!

В каком очаровании

Все берега кругом,

И как белеют чайки

Над белым кораблем!

Мерцанье звезд окрестных

В стамбульской вышине

Светлей алмазов Креза

В измирском кувшине!

Нежней, чем ветер сада,

Турчанок голоса,

Пьянее винограда

Их светлые глаза!

Я, сын Страны Советов,

Готов признать, что нет

Стройнее минаретов

Мечети Баязет.

Но здесь никто не знает

Цены краям своим,

И все вам застилает

Кальянный горький дым.

СТАМБУЛЬСКИЙ ШАРМАНЩИК

В Стамбуле, рядом с тротуаром,

Шарманщик музыку вертел,

А я а наш город, старый-старый,

Мечтою вдруг перелетел...

У нас давно там нет шарманок...

А здесь, собрав вокруг толпу,

Шарманщик голосом шаманным

Пел и предсказывал судьбу.

Мотив, пронзительный и тонкий,

Меня томил и волновал,

И вновь я был босым мальчонкой

И мир впервые узнавал.

И все – как раньше, все – как раньше:

С трудом, не покладая рук,

Шарманщик, горестный обманщик,

Вертел один, и тот же звук.

Визжала дряхлая шарманка

О том, чего не увидать,

И обещала обезьянка

Судьбу,

Которой не бывать!..

В ГОЛУБОЙ МЕЧЕТИ

Над Стамбулом – золотые тучи.

Флаги кораблей из разных стран,

А в мечетях молодые турки,

Сев на корточки, зубрят Коран.

Ходим мы по Голубой мечети,

Турки за туристками следят,

И глаза их, черные, как черти,

Сохнуть над Кораном не хотят.

Жаль парней! Ведь вот какая косность...

Здорово подвел их Магомет!

Мы уже ракеты водим в космос,

А у них – мечеть да минарет.

С виду минареты, как ракеты,

С виду тоже целятся в Луну.

А на самом деле минареты

Стерегут в Стамбуле старину.

ПИРАТЫ

Мы на восток идем по Дарданеллам,

Турецкий берег видится во мгле.

Сверкает лак на белоснежно-белом

На нашем, невоенном корабле.

Вскипают пены белью сугробы.

След от винта курчавится каймой,

Узорной копией фигурных скобок

Лениво чайки вьются над кормой...

И вдруг над синей гладью ослепительной,

Стремительно буравя вышину,

Три скользких реактивных истребителя

Внезапно рассекают тишину.

Они заносят крылья в развороте

И снова, волоча растущий гром,

Заносчиво, на бреющем полете,

Проносятся над нашим кораблем.

Им хочется, чтоб всем нам стало страшно,

А мы на них не очень-то глядим:

Читаем, спорим иль колотим в шашки,

Иль, например, за чайками следим...

Я не хочу хвалиться: кто храбрее?

Но что нам этот бреющий полет?!

Мы, если надо, сами так «побреем»,

Что и аллах костей не соберет!

Горит на мачте алый флаг Советов,

Спокойно смотрит Родина на нас.

И наша реактивная ракета

С предельной точностью идет на Марс.

ВОСПОМИНАНИЕ О ЕГИПТЕ

Не скоро даль Ливийских гор

Московский снег засыпет:

Как опытный гипнотизер,

Мной завладел Египет.

Казалось бы: ну что пески,

Где вечный зной не стынет?

Откуда ж этот зов тоски,

Звучащий из пустыни?

Иль это Нил меня зовет

Через поля полмира?

Иль милый наш экскурсовод —

Студентка из Каира?

Хоть мало дружеских речей

Мы с ней связать сумели.

Черней египетских ночей

Ее глаза чернели.

Но вот мы снова на борту.

Над мачтой вымпел пляшет.

Она, как пальмочка, в порту

Стоит, рукою машет...

Отходит лоцманский баркас,

У волн – чубы седые.

Мигает нам в последний раз

Маяк Александрии.

Уходит прочь, уходит прочь,

Прощается как будто

Моя египетская ночь

И голубая бухта.

Все отдаленней, все бледней

Помпейская колонна,

Дворцы последних королей,

Гробницы фараонов...

О, разрешит ли мне аллах

Еще хоть раз увидеть,

Как спит пустыня, как феллах

Подходит к пирамиде?

И встретится ль студентка та,

Что, видно, постаралась,

Чтоб мне вся эта красота

Вовек не забывалась.

НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ

Нет, никогда я уже не забуду

Странной египетской красоты:

Желто-зеленые морды верблюдов,

Пальмовых веток павлиньи хвосты...

Как на меня пирамида Хеопса

Глянула коршуном сверху вниз,

Как предо мной на песке распростерся

Сытой овчаркой загадочный сфинкс...

Понял я, сфинкс, в чем твои загадки:

Это с вершины седых пирамид

Каждым кирпичиком каменной кладки

Несправедливость на мир глядит.

Чуть лишь успев на престол взгромоздиться,

Каждый молоденький фараон

Тут же спешил себе строить гробницу,

Пышно готовил обряд похорон.

И ежедневно, с внимательным видом

Царь наблюдал, средь забав и пиров,

Как вырастает его пирамида

На безымянных костях рабов!

Жаль мне, что след мастеров этих стерся

Где их угасшие имена?

И почему только имя Хеопса

Хитро доходит сквозь все времена?

Мне ненадежной казалась кичливость

Всех честолюбцев, моих врагов,

Но неужели Несправедливость

Торжествовать может сорок веков?!

Каир.

БАЙРОН В ИЗГНАНИИ

Над готикой Лондона плотный туман,

Покров нищеты и богатства.

Возносится ввысь пантеон англичан —

Вестминстерское аббатство.

Входя под высокий и сумрачный свод,

Ступай осторожней по плитам:

Под ними покоится Вальтер Скотт,

Здесь Дарвин и Ньютон зарыты.

Наш гид, нарушая вечный покой,

Тревожит их гордую славу...

– Но где же здесь Байрон?

– А кто он такой?

Какое имеет он право?!

– Как странно! Наш Пушкин в него был

влюблен.

У нас его ценят и знают...

– Ну что ж. Извините, Вам по сердцу он,

А здесь его чтить не желают.

Забыла поэта родная земля,

И тень его бродит по миру,

Как призрак убитого короля

В трагедии у Шекспира.

Я знаю, кого так разгневал поэт,

Чьей был несносен гордыне.

Я вижу британский парламент тех лет,

Он с виду такой же и ныне.

В Палате лорд-канцлер сидит на мешке,

Набитом старинною шерстью,

Зевает лорд-спикер в седом парике,

И все протекает честь честью.

Как прочие пэры, нарядно одет.

Надменный, щеголеватый,

Лорд Байрон, бродяга, боксер и поэт,

С поклонами входит в палату.

И сразу же светскую чопорность прочь.

(Милорды, вы в нем обманулись!)

Уж коль он в парламенте, надо помочь

Голодным ткачам Ливерпуля.

Подумать, какая гроза поднялась,

Как все повскакали с сидений!

Как будто бы бомба разорвалась

В почтенном их заведеньи.

...У Байрона – пушкинская судьба:

Поклоны, рукопожатья,

А вслед – ненавистников злая толпа,

Шумок клеветы и проклятий.

Как знать, и его бы скосила дуэль

За ихней Черною речкой,

Да только он сам бил без промаха в цель,

Гася меткой пулей овечку.

Повсюду за ним – то поклеп, то донос,

То громкий восторженный шепот.

Казалось, он факел сверкающий нес

В тюремных потемках Европы.

Путь Байрона весь был из странствий и бед

Но вот уж осталось недолго:

Как Пушкин, в расцвете творческих лет,

Навек он умолк в Миссалонгах...

...Любой своей строчкой мечтает певец

Вернуться на родину, в гости,

И просто, как странник, в окошки сердец

Слегка постучать своей тростью.

Всю жизнь он грустил о народе своем,

О дуврских белеющих скалах,

Он с болью себя называл кораблем,

Блуждающим без причала.

Но суд фарисеев твердит свое «нет»,

Ни чести ему, ни признанья.

За песни Свободы бессмертный поэт

Доныне тоскует в изгнанье.

Лондон.

ЧТОБЫ НАРИСОВАТЬ ПТИЦУ...

(Вольный перевод стихотворения французского

поэта Жака Превера)

Сперва надо клетку вычертить тесную

С открытою дверцей —

Наподобье темницы.

Затем надо нарисовать что-нибудь чудесное,

Что-нибудь простое,

Что-нибудь полезное,

Что-нибудь очень привлекательное

для птицы...

Затем надо поставить ваш холст под деревом

В саду или в роще, иль в чаще дубровы.

И встать за дерево, в самую тень его,

Не шевелясь, не двигаясь, не говоря ни слова.

Иной раз птица прилетает в мгновение.

В другой – вашу голову покроют седины.

Чтоб ждать, нужно мужество, нужно терпение,

При чем эти сроки – увы! – отношения

Совсем не имеют к успеху картины.

Чуть птица появится (если появится!) -

Следить надо тихо, чтоб не дрогнули листья.

Чуть в клетку впорхнет (если клетка

понравится!) —

Закрыть надо дверцу тоненькой кистью.

Затем надо прутья стереть все уверенно.

Стараясь ни перышка не задеть при этом.

Затем надо сделать набросок дерева,

Найдя живописнейшую из веток.

Затем надо нарисовать ветерка дуновение,

Горячую пыль, что по воздуху мчится,

Шум леса, вой зверя... и ждать мгновения,

Когда ваша птица, запеть решится.

И если вы ждете, а птица – ни звука,

Если пенья ее не слышно, —

Это, по совести, скверная штука:

Значит, картина у вас не вышла.

Но если птица у вас запела,—

Тогда для веселья есть все причины!

И, вырвав перышко, можете смело

Писать свое имя в углу картины.

У ЦВЕТОЧНИЦЫ

(Из Жака Превера)

Человек заходит купить цветы,

Подбирает букет – к тюльпану тюльпан,

Просит цветочницу их завернуть,

И когда опускает руку в карман,

Опускает руку, чтоб деньги достать,

Деньги, чтоб расплатиться с ней, —

Внезапно за сердце берется рукой

И тут же падает у дверей...

И в момент, когда падает человек,

Рассыпается по полу горсть монет,

Падают деньги и человек,

Падает нежный его букет.

А продавщица совсем одна —

Одна с человеком, который упал,

С цветами, которые он помял,

С деньгами, которые он растерял...

Что же делать ей? Как тут быть?

Ведь надо же что-то здесь предпринять!

Она же не знает, как поступить.

За что хвататься? С чего начать?

Что же делать ей – вот беда! —

С человеком, на ком уже нет лица,

С цветами, что начали увядать,

С деньгами, что катятся без конца?!

НА ПРАЗДНИЧНОЙ ЯРМАРКЕ

(Из Жака Превера)

Наподобье солнечной форели,

Что в потоке горном серебрится,

Сердце Мира, полное веселья,

Без конца от счастья будет биться.

Счастлив этот продавец лимонов,

Глупости орущий на потеху.

Счастливы и эти вот влюбленные,

С «русских гор» скользящие со смехом.

Счастлива та рыжая девчонка,

Что на карусели восседает.

Счастлив загорелый тот мальчонка,

Что ее с улыбкой поджидает.

Счастлива и та толстуха – тетка

С детским змеем, с шумною оравой.

Счастлив даже тот, стоящий в лодке,

Человек, одетый в черный траур.

Счастлив дурачок, в дурацкой пляске

Бьющий неповинную посуду.

Счастлив новорожденный в коляске,

Ни о чем не знающий покуда.

А несчастливы лишь новобранцы,

Что, смеясь, стоят у стенда тира

И, прицелясь, выстрелить стремятся

В собственное сердце —

в сердце Мира!

МОЯ ДОЧЬ ЖАННА

(Из Антуана Витеза)

И день и ночь принадлежат Жанне.

И дни и ночи принадлежат Жанне,

Которой всего шесть лет

и которая любит играть в сестру милосердия;

Жанне, которая сердится по любому поводу,

а также без повода;

Которая плачет, когда ей рассказывают

грустные истории с плохим концом

И которая ловит ухом все, что говорят вокруг нее,

и все запоминает;

Которой очень обидно,

когда она кажется себе маленькой и бессильной,

очень маленькой,

слишком маленькой.

Но которая – уже большая!

У которой – две классических школьных косички,

У которой странная манера выговаривать звук «ж»,

Которая кричит, что я ее задерживаю

и что ее будут ругать в школе,

Которая отлично понимает, что выдумка – это неправда,

но которая верит в любую выдумку!

Это – Жанна, которую я люблю.

И день и ночь,

И дни и ночи

принадлежат Жанне Витез,

Этой беспокойной покорительнице будущих городов!

ПОЦЕЛУЙ В ПАРКЕ ШАЙО

(Из Шарля Добжинского)

Листвою мокрых лип весь парк Шайо пропах.

Париж весь отражен в дрожащих зеркалах.

Дождь шустрым школьником перебегает мост

И сыплет в Сену, вниз, пригоршни пестрых звезд.

Сейчас река взревет – и все лодчонки съест.

Вот дама с пуделем спешит скорей в подъезд.

А башню Эйфеля раскачивает мгла,

И кроны мокрых лип слились в колокола.

А мы хотим с тобой найти приют в саду,

Мы прижимаемся друг к другу на ходу,

Как те влюбленные, чей след кусты хранят;

И этот дождь для нас – как сладкий виноград,

И на губах твоих мой поцелуй поет...

И пусть вода с землей свой долгий спор ведет —

Алфавит капель нам, как азбука, знаком,

Он про любовь твердит певучим языком...

Как обнажает дождь характер твой, Париж,

Он изменяет цвет одежд, камней и крыш,

Развязывает вмиг узлы ночных огней

И тайны бед и зла вскрывает до корней.

И раненый огонь к мостам, к реке спешит

И только тень домов, как лапу, волочит...

Под липами в саду нам хорошо с тобой.

Здесь одиноки мы, как в башне крепостной.

Я жизнь свою к тебе приковываю сам,

К твоим густым, как дождь, душистым волосам.

Я счастье узнаю сегодня в первый раз.

Как лошадь добрая, Париж глядит на нас.

Мне радостно, что я могу тебя обнять.

Ты видишь, милая, жизнь так легко понять!

У ИНДИЙСКИХ ЙОГОВ

У индийских йогов все в секрете.

Многое – неправда, может быть.

Я слыхал, как будто йоги эти

С травами умеют говорить...

Вот бы научиться нам у йогов

Так уметь слова свои внушать,

Чтобы речью, гневною и строгой,

Вредные растенья заглушать!

Научиться б нежности влюбленной,

Чтоб от слов особой теплоты

На глазах

из крохотных бутонов

Распускались яркие цветы.

В жизни есть причудливые тайны.

Трудно все их до конца понять.

Впрочем, я поэт, а не ботаник,

На меня тут нечего пенять!..

В ТРОПИКАХ

Может, сплю я

И снится мне сон

Про висящие в небе кокосы,

Про тропический город Хайфон,

Где, фасоня, гуляют матросы?

Или, может, мне впрямь довелось

Жить в зеленом заливе Халонге,

Где, прожженные солнцем насквозь,

Колыхаются стройные джонки?..

Люди здесь и смелы, и прямы.

Горячи здесь лазурные дали.

Здесь совсем не бывает зимы.

Здесь снегов и во сне не видали.

Чуть лишь утра послышится зов,

Словно бабочек легкая стая,

Джонки в море уходят на лов.

Паруса на ходу распуская.

И поет на корме рулевой...

Все как в старой, потрепанной книжке,

Что тайком и доныне взапой

На уроках читают мальчишки.

Хайфон.

СТРАНА СКАЗОК

Для далекой поездки

Нужны три детали:

Заграничная виза,

Аппарат, чтоб снимать,

И сынишка с внимательными глазами,

Чтобы было кому все потом рассказать.

Как приятно услышать:

«Мой папка приехал!»,

И смотреть, как он нянчит подарки в руках —

С молоком из кокосового ореха,

В первый раз не просохшим у него на губах...