Текст книги "Харон ("Путь войны") (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Глава 5

Монарх может очень многое, почти все, что не запрещено законами физики. Достаточно вызвать секретаря – и любое желание исполнится, от изменения меню обеда до внезапной поездки на край света. Императору не нужно знать, сколько денег у него в бумажнике, не нужно планировать семейный бюджет и складывать копейку к копейке. Его нельзя купить, потому что ни один злодейский наймит не сможет предложить больше, чем уже есть у государя – целая империя со всеми ее богатствами. Одного росчерка пера самодержца достаточно, чтобы решить вопрос войны и мира, привести в движении миллионы людей и миллиарды рублей. Как говорила Ольга Спокойная, достаточно постучать карандашом по столу в Омске, чтобы тревожно завыли сирены в Скапа-Флоу, главной базе британского флота.

Все имеет свою цену, и это отнюдь не красивый оборот, вложенный авторами бульварных книг в уста своих персонажей. Очень многие честолюбцы начинали свой путь наверх в поисках богатства, могущества и мирской славы, но чем выше карабкались, тем тяжелее становилось осознание простой истины – кому многое дано, с того и спросится. Спросится Ответственностью и Долгом. Монарх может все... и почти ничего. Если, конечно, он настоящий правитель, а не временщик.

Константин дочитал последний лист и отложил его в сторону, на вершину увесистой стопки – только первоочередное и сверхважное. Давно, очень давно, еще в детстве, его захватил образ испанского короля Филиппа Второго.

"В марте 1571, например, король получил более 1250 личных петиций, в среднем более 40 в день. В период от августа 1583 года до декабря 1584 – около 16 000 петиций, более 30 в день. Плюс он читал и правил исходящие письма, подписывал каждый приказ. В один день, по словам короля, его чтения и подписи ожидали около 400 бумаг. В 1580е годы по словам венецианского посла Филипп в некоторые дни перерабатывал около 2000 различных бумаг. Периодически он сам ужасался объёму работы и писал тому, кто полностью его понимал, личному секретарю: "Передо мной лежат 100 000 бумаг...".

Тогда это казалось маленькому Косте обычным литературным преувеличением, гиперболой, подчеркивающей работоспособность и ответственность великого короля. Теперь, много лет спустя, эти воспоминания вызывали только горькую усмешку – несколько сотен неотложных дел стали ежедневной каторгой, настолько привычной, что и каторгой-то уже не назовешь.

Константин бегло просмотрел очередной отчет, на этот раз от петроградских двигателистов. Реактивная тяга упорно не давалась имперским конструкторам, впрочем, американским тоже. В отличие от ракет, реактивный двигатель строился вокруг турбины, бешено вращающейся в потоке пламени. Жаропрочные и жаростойкие сплавы, способные выдержать такие температуры, Империя производила в ничтожных количествах, для штучных образцов. И даже сделав все потребные детали, собрать их в единый рабочий механизм – не получалось. Самый многообещающий прототип проработал целых 25 секунд и эффектно вспыхнул после выгорания одной из лопаток турбины. Керамика была устойчивее, но ее применение требовало полностью переработать схему агрегата.

В итоге, смелые планы сделать свой реактивный самолет отодвигались в весьма нескорое будущее. Хорошо хоть с созданием винтовой авиации дела обстояли лучше. Первые образцы тяжелого бомбардировщика, буквально "перепиленного" из экраноплана типа "летающее крыло", завершались с многообещающим результатом. План создания специального бомбардировочного дивизиона для атаки коммуникаций противника понемногу обретал реальность. Если сохранить прежний темп, к концу мая удастся собрать примерно пятнадцать машин и в решающий момент преподнести неприятный сюрприз конвоям "семерок".

Пятнадцать бомбардировщиков-ракетоносцев, которые собираются вручную и стоят дороже собственного веса в золоте.

Механорганизатор на углу стола негромко звякнул и с тихим щелчком перекинул очередную карточку. Константин скользнул по ней взглядом, вспоминая – что идет следующим номером в списке дел. Да, важная встреча, пусть и неформальная. В таких "посиделках" зачастую принимаются куда более значимые решения, нежели на помпезных и насквозь официальных мероприятиях. Собственно, серьезные вопросы главным образом так и решаются – тихо, без лишней помпезности и ненужных свидетелей.

В дверь постучали и выждав мгновение, открыли. Незаметный человек в незаметном костюме вкатил столик на колесиках, похожий на сервировочный. Несколько неуловимых движений, и у окна кабинета возник крошечный оазис восточной культуры – низкий стол, букет хризантем, простой фарфоровый чайник на электрическом подогревателе, стилизованном под бамбуковую циновку. И две крошечные чашки в бело-красной цветовой гамме. Произведя все необходимые манипуляции, незаметный человек легким поклоном обозначил конец действа и испарился, подобно струйке пара из чайного носика – по крайней мере, такое создавалось впечатление от его ухода.

Прибыл гость.

Господин Ду Вэймин, председатель "Трехстороннего экономического объединения", был очень похож на игрушку-болванчика – низенький, шарообразный, кивающий через слово и с вечной улыбкой на лице. Учитывая, что одевался он по моде минувшего века – темные тона, белая сорочка с высоким стоячим воротником и узкий галстук, охватывающий шею подобно удавке, общее впечатление получалось почти карикатурным. Словно китаец-слуга, сошедший со страниц приключенческого романа рубежа веков. Образ был столь отточен, столь закончен, что регулярно вводил в заблуждение даже сильных мира сего, хорошо осведомленных о долгом пути, который проделал сирота из трущоб Нанкина, поднявшийся до лидера экономического союза Китая, Японии и Австралии. Тот факт, что даже закоренелые шовинисты японцы приняли главенство китайца, о многом говорил понимающему человеку.

– Приветствую вас, мой друг, – радушно произнес император, поднимаясь навстречу Ду Вэймину. – Приятно наконец-то увидеть вас воочию, после пяти лет весьма приятственной и полезной переписки.

– Господина Импелатола! Пливетствую! – сердечно ответил низенький китаец, сгибаясь в поклоне.

Константин слегка скривился, специфический юмор председателя "Объединения" иногда оказывался чересчур... специфичным.

– Господин Ду, оставим эти шутки, – предложил он. – Прошу вас, – широким гостеприимным движением государь указал на столик с чаем.

– Прошу прощения, я не мог не попробовать, – еще шире улыбнулся китаец, немедленно перейдя на очень хороший русский. – С радостью приму ваше приглашение.

Первую чашку они выпили в молчании, делая вид, что целиком поглощены напитком. Константина, любившего крепкий чай с медом и молоком, терпкая зеленоватая гадость не впечатлила, зато Вэймин причмокивал и блаженно щурился. Слава богу, сосуды были маленькими и много времени процедура не заняла. Император собственноручно налил по второй чашке, и деловой разговор начался.

– И помогает?– осведомился Константин. Он специально не уточнил, о чем идет речь, проверяя прозорливость собеседника.

– Вы бы удивились, узнав, как часто, – китаец все понял правильно. – Это присуще большинству белых – если воспроизвести некие знаковые признаки, они видят перед собой глупую желтолицую обезьяну, которую легко обмануть. Впрочем, справедливости ради, ваши соотечественники почти неподвержены влиянию этого трюка.

Константин важно кивнул, обдумывая, что на самом деле хотел сказать собеседник. Скорее всего, Ду Вэймин завуалировано подчеркнул, что разговор пойдет прямой и достаточно жесткий, намекнул, что дипломатическим уловкам не поддастся и слегка подсластил общий посыл национальным комплиментом.

Эти азиаты с их тройным-пятерным толкованием каждой фразы...

– Мы получили предоставленные вами нецензурированные материалы, описывающие методы ведения войны ваших противников, и их политику на оккупированных территориях, – китаец все же решил проявить инициативу. – Всем сердцем сочувствуем испытаниям, которые выпали на вашу долю. Признаться, я был шокирован, когда понял, что имперской пропаганде приходится не столько разжигать ненависть к агрессору, сколько уберегать граждан от морального шока. От лица моих коллег и от собственного сердца выражаю глубочайшее соболезнование и пожелание скорейшей победы.

Вэймин поклонился.

– От лица моих подданных и как гражданин России, с благодарностью принимаю ваши пожелания, – Константин склонился в ответ, настолько, чтобы угол наклона остался несколько меньшим, чем у китайца, но в пределах разумного уважения.

– Итак, у нас возникли определенные трения относительно закупки продовольствия, – нейтрально начал он, предоставляя собеседнику возможность отразить свое отношение к проблеме.

– Увы, это омрачает отношения между великой державой и нашим скромным объединением бедных негоциантов-рыболовов, – немедленно отозвался китаец, показывая в улыбке мелкие белые зубы. Все из керамики, собственных Ду Вэймин лишился тридцать лет назад, в очередном раунде борьбы за власть.

– Давайте развеем сумрак, – предложил Константин.

– Мы всегда готовы к полезному и прибыльному сотрудничеству, – вымолвил председатель, едва заметно выделив слово "прибыльному".

Значит, дело в цене, и первым поднимать проблему узкоглазый делец не собирался.

– Вы подняли цену на все морепродукты, вдвое, – прямо сказал император. – Учитывая, что это согласованное действие всего Объединения, здесь не может быть речи о недоразумении. При некотором усилии, такой акт можно воспринять, как стремление нажиться на проблемах ближнего соседа.

Вэймин некоторое время сидел молча, слегка раскачиваясь вперед-назад, будто желая загипнотизировать оппонента. На его широком лице не отражалось ни тени эмоций, кроме дежурной улыбки.

– Ваше Величество, это бизнес, – проговорил он, наконец. – Как говорят американцы – "только бизнес и ничего личного". У нас есть товар, у вас есть потребность. На пересечении этих сущностей определяется цена. Сейчас вы воюете, Империя отрезана от североатлантических промыслов. Россия пока не ощущает дефицита продовольствия, но в скором времени вам определенно потребуется гораздо больше пищи. Рост потребности неизменно вызывает изменение цены. Кроме того, мы хотели бы обсудить отмену части протекционистских мер, которые закрывают ваш рынок от наших товаров. Поднебесная держава способна на гораздо большее, чем ей определено сейчас.

Теперь помолчал Константин, размышляя, известно ли Объединению о грядущем призыве. Если известно, тогда понятно, отчего азиатские торговцы так осмелели. С учетом сокращения рабочих рук и дефицита пищевого снабжения, вероятно, в скором времени придется вводить нормирование продуктов и делать дополнительные закупки. Можно попробовать быстро переключиться на американских поставщиков, но они так же заломят цены – Конфедерация традиционно ориентировалась на Южную Америку, и крах европейского рынка не очень сильно сказался на их балансе производства и торговли. Кроме того, американское продовольствие – зачастую то же самое Объединение с переклеенными этикетками. Реэкспорт.

– Мне казалось, что давно прошли те времена, когда ваши соотечественники считали Великую войну "гражданской войной европейцев", – пустил пробный шар император. – Новый враг угрожает всем, и каждому следует нести свою долю тягот. Хотя бы в виде отказа от чрезмерной нормы прибыли.

Китаец улыбнулся, вновь открывая зубы, это движение губ на мгновение сделало его похожим на акулу. Хищник, уверенный в своем превосходстве.

– Бизнес, – повторил он. – Увы, бизнесмен не может позволить себе роскошь отвлеченной абстракции. Особенно если бизнесмен выражает волю организованного делового сообщества. Деловые люди смотрят далеко в будущее и должны очень тщательно обдумывать свои действия. Благотворительность хороша только в разумных пределах.

Константин сделал глоток остывшего чая. Странно, но холодный напиток стал как будто даже лучше на вкус. Он не мог отделаться от впечатления, что в словах оппонента скрыто второе дно, Вэймин достаточно четко выделил фразу про сообщество, это можно было истолковать, в том числе, и как завуалированную просьбу. Предложение использовать такую аргументацию, которую председатель Объединения мог бы применить для убеждения своих коллег.

– У меня есть другое предложение, – сообщил, наконец, государь.

Вэймин почтительно склонил голову.

– Пятнадцать процентов сверх прежней цены. Половина оплачивается по отгрузке, вторая после победы. Рассматривайте это как беспроцентный отложенный кредит, – с доброжелательной улыбкой предложил монарх.

Председатель медленно, очень медленно отпил из чашки. Осторожно поставил ее на циновку, будто боялся пролить. Пожевал губами, с которых ушла дежурная улыбка.

– Это шутка? – предположил он, наконец. – Я готов понять некоторое душевное смятение Вашего Величества и забыть странные слова, что достигли моего слуха...

– Нет, господин Ду, – разъяснил Константин. – Это деловой расчет и предложение смотреть в будущее. В точности согласно вашему пожеланию.

– Поделитесь со мной вашим видением будущего, прошу вас, – без всякого выражения попросил китаец.

– В этой войне не будет мирного соглашения, она закончится полной и безоговорочной победой одной из сторон. Либо мы, либо они. Какое-то время вы сможете пользоваться привилегированным положением нейтрала. Полагаю, что у вас даже есть планы возможной торговли с противником.

На самом дне темных непроницаемых глаз господина Ду мелькнула вспышка. Сверкнула и пропала бесследно, но изощренный взгляд императора не упустил ее. Константин продолжил, словно ничего не случилось:

– Такое положение дел может продлиться весьма долго, но рано или поздно, вы останетесь один на один с торжествующим победителем, – монарх чуть наклонился вперед и очень доверительно произнес. – И я даже затрудняюсь предположить, кто из них будет опаснее. Тот, кто не считает вас людьми в биологическом смысле этого слова, или тот, кто долгое время таил в душе зло и обиду.

Вэймин посмотрел прямо в глаза императору и вновь улыбнулся, но чисто механически, словно вместо лицевых мускулов двигались пружинки.

– Интересный поворот... А если мы договоримся с другой стороной? – почти прошептал он.

– А если после нашего поражения они передумают? – так же вкрадчиво ответствовал Константин. – Они не считают ровней себе даже среднестатистического европейца. Полагаете, слово данное вам, будет чего-то стоить?

– Испания, Италия, Бенилюкс, Швеция... Данные им гарантии вполне прочны.

– До тех пор, пока мы сражаемся на континенте, а конфедераты выводят в море стаи своих субмарин. Пока у врагов нет возможности отвлекаться на второстепенные задачи.

Вэймин моргнул, опустил и поднял веки, будто броневые заслонки двинул, и жесткая психологическая дуэль закончилась.

– Мы обдумаем ваши слова, – доброжелательно вымолвил он, мгновенно набросив привычную личину вечно улыбающегося глуповатого азиата в нелепом костюме. – Впрочем, лично мне кажется, что тридцать процентов были бы более уместны.

– Деловым людям свойственно торговаться и думать о будущем, – проводил его Константин.

Император сел в свое любимое деревянное кресло, вытер испарину со лба. День только приблизился к полудню, а он чувствовал себя выжатым, словно китаец выпил из него всю жизненную силу. Хотелось одновременно и броситься в кровать, чтобы проспать не меньше суток, и удариться в загул, чтобы смыть нервное напряжение алкогольным дурманом и бесшабашным весельем.

Мерно тикающий организатор отсчитал очередной час и перелистнул карточки. Через десять минут назначено Илиону Крамневскому. Беседа обещала стать интересной. В принципе, можно было обойтись и без знакомства, но, учитывая важность миссии "Пионера", император хотел лично посмотреть на капитана субмарины. И, можно надеяться, эта встреча вернет ему хоть каплю бодрости.

Девять минут. Надо успеть сделать что-нибудь еще, не очень важное, не слишком обременительное. Константин взял очередной лист – прошение профессора Черновского о создании небольшого вспомогательного комитета при Научном Совете. Специализация – вопросы мобилизации и логистики... Некоторые фамилии были знакомы и, конечно же, Терентьев. К прошению прилагалась короткая записка Лимасова, в которой начальник Особого Департамента не возражал против перехода подчиненного Терентьева и лаконично выражал надежду на успех нового начинания.

Константин в задумчивости потер подбородок. Черновский просил немногого, кроме того, пусть пришелец лучше занимается расчерчиванием карт, нежели срывается в немотивированное паникерство. Ладно... пусть играют в мобилизацию.

Он написал "одобряю" и поставил размашистую роспись

Глава 6

Тихо задребезжал будильник в наручных часах, вибрация уколола запястье, сигнализируя о том, что уже пять часов вечера. Поволоцкий оторвался от книги и, закрыв глаза, помассировал веки подушечками пальцев. Глаза устали, мозг устал еще больше. Хирург с самого утра безвылазно просидел в библиотеке имени Иоанна Четвертого, Просветителя, перелистывая подшивки журнала «Ланцет» с двадцать девятого по тридцать пятый года. Упоминание Терентьевым «пенициллина» всколыхнуло старые воспоминания – когда-то, еще в студенческие времена, юному Александру попалась на глаза переводная заметка про penicillum notatum, со ссылкой на тот самый «Ланцет». Нынешнее тщательное штудирование в широком читальном зале, под шорох множества страниц, доносившихся с соседних столов, принесло плоды.

Три публикации в двадцать девятом году, ровно десять в тридцатом, две в тридцать первом, затем три года подряд по одной публикации. Многообещающая субстанция, из которой, однако, так и не смогли выделить действующего вещества. Теперь известно, что дистиллировать его все-таки можно, соответственно, создание достаточно дешевого, массового и эффективного средства против сепсиса и гангрен – вопрос времени и вложенных средств. И гаузевит рядом с этим – детская игрушка.

Казалось бы, прекрасная находка, достойный повод для радости, но именно ее Александр не чувствовал. Разгоняя кровь по уставшим глазам, поглаживая набрякшие веки, он представлял себе путь нового лекарства, от первых экспериментов до массового применения. И каждый раз фантазия спотыкалась на простом и очевидном для хирурга факте: никакой чудо-эликсир, будь это даже живая вода, способная воскрешать мертвецов, не поможет, без действенной системы лечения. Именно системы – комплексной, всеобъемлющей, принимающей и сопровождающей пациента от момента ранения до выхода из госпиталя.

Системы, которую еще только предстоит создать.

Но для этого придется очень, очень тяжело поработать. Многое сделать, со многими встретиться. В первую очередь – с Сергеем Сергеевичем Юдиным, директором института желудочной хирургии.

Путь от библиотеки до института, с портфелем-папкой под мышкой, занял немного больше времени, нежели предполагалось, и пока водитель такси петлял по московским улочкам, Поволоцкий представлял будущий разговор с Юдиным. Получалось не очень хорошо – примерно так же ефрейтор может планировать равную беседу с маршалом. Александр без лишней скромности считал себя хорошим медиком, грамотным профессионалом. Пять лет учебы, Петроградская Военно-медицинская академия имени Пирогова, обширная практика и навыки, оттачиваемые годами в сырых джунглях Индокитая, на прокаленных солнцем пустошах Южной Африки и еще во множестве иных мест. Но Сергей Юдин... Это был не просто блестящий медик, Юдин давно стал столпом врачебной науки и человеком-легендой.

И, надо сказать, очень вредной и язвительной легендой.

Расплатившись с таксистом, Поволоцкий ступил на гранитную лестницу, ведущую к окаймленным бронзовыми полосами дверям Института. За спиной присвистнул паровой котел отъезжавшего такси, подтаявший снег превратил широкие темные ступени в мини-каток.

Неизменный вахтер долго проверял документы Поволоцкого, особенно удостоверение Мобилизационного Комитета при Научном Совете. На месте вахтера медик тоже испытывал бы подозрение – название звучало как-то несолидно и даже легкомысленно. Старик в форменной зеленой тужурке с золотыми пуговицами позвонил в Совет, выясняя, не коварный ли вражеский шпиён пытается прокрасться в оплот желудочной хирургии страны? Тщательное следствие не выявило в Поволоцком шпиона, и медик ступил под своды института.

Внутри было сумрачно и пустынно. В медицинских учреждениях старой постройки такое часто бывает – специфическая архитектура и убранство создают атмосферу собора, и люди кажутся незначительными и крохотными на фоне огромных потолков, колонн с широченными основаниями и широченных дубовых лестниц, почти черных от времени. Обычно такие учреждения кипят жизнью даже по ночам, но сейчас длинные коридоры пустовали. В институтской клинике развернули госпиталь, и почти все способные к самым простым медицинским операциям, уходу за ранеными или просто к хозяйственным работам пропадали там. Кроме того, многие из персонала и учеников уже отбыли на фронт. На пути Александру встретились не более десятка человек, в основном замученные студенты, нагруженные разнообразным медицинским скарбом – перевязочными материалами, деталями сложных ортопедических устройств и прочим.

Хотя Поволоцкий никогда здесь не бывал, кабинет Юдина он нашел почти без заминок. Александр рассчитал верно – рабочий график Сергея Сергеевича оказался настолько плотен, что застать его в иной день являлось почти невозможной задачей, но вечер воскресенья был для профессора Юдина временем самообразования и подведения еженедельных итогов. Секретарша директора изучила документы и предписания еще более внимательно, нежели вахтер, и, наконец, с мученическим видом пропустила имперского служащего к священным дверям.

– Добрый вечер, – сказал Поволоцкий, неуверенно переминаясь на пороге.

– Добрый вечер, – приветствовал его немолодой человек в очках и халате, сидящий за широченным столом прямо напротив двери, спиной к окну. Приветствовал нейтральным тоном, граничащим с безразличием и некоторым раздражением. – Проходите, садитесь и ответствуйте.

Медицинская среда очень специфична, врачи имеют дело с жизнью и смертью в их крайних проявлениях, это воспитывает цинизм и резкую категоричность в суждениях. Поэтому врачи редко стесняются в определениях в адрес друг друга. За глаза Юдина повсеместно звали "Обезьяньим царем" или "Богоравным". Это прозвище намертво пристало к нему после студенческой поэмы, написанной к шестидесятилетию Сергея Сергеевича, в числе прочего произведение включало строки:

"Жизнь сохранил ему царь обезьян богоравный,

вынув желудок, и лишнее тут же отрезав".

Далее Царь обезьян отрезал лишнее от кишок, языка, ушей и позвоночника, но прославленный операциями резекции желудка адресат сразу понял, о ком речь. Юдин никогда не лез за словом в карман и немедленно ответил стихотворением, в котором к царю обезьян пришел студент с просьбой помочь в учении, но даже богоравный оказался бессилен в беде с мозгом – нельзя иссечь то, чего не существует в природе.

Юдин был некрасив и отчасти действительно похож на обезьяну – нескладный, сутулый, с сильно скошенным назад лбом, но это первое впечатление немедленно улетучивалось при взгляде на его глаза и руки. Зерцала души великого хирурга светились умом и каким-то потусторонним знанием, спокойной, несуетливой уверенностью. Многие пытались передать это ощущение кистью художника и фотографической пленкой, но магия взора мудреца ускользала от посредников. А руки... Все без исключения живописцы обязательно рисовали руки Юдина – с неестественно длинными, "музыкальными" пальцами, казалось, живущими самостоятельной жизнью. Хирург мог шевелить отдельными фалангами, и на ощупь вязал узлы любой сложности. Эти руки и пальцы вытащили с того света тысячи людей, и не было такой медицинской манипуляции, которая оказалась бы им неподвластна. И сейчас тонкий витой шнурок вился в руках Юдина как живой, словно сам собой, увязываясь в хитроумное ажурное сплетение.

Поволоцкий прекрасно понимал, что будет встречен без энтузиазма и готовился к этому заранее – старый "желудочник" работал, сколько позволяло здоровье и, как говорили медики, "плюс еще полчаса", глупо было бы ожидать искреннего радушия от человека в таком состоянии.

– Меня зовут Александр Поволоцкий, – представился он, присаживаясь на широкий табурет, такой же крепкий, старинный и черный как почти вся мебель в этом почтенном здании. Портфель он поставил рядом и чуть прижал ногой, чтобы не упал. Как обычно, все приходилось делать под контролем зрения, профессор следил за его движениями, чуть прищурив взгляд.

– Контузия? – неожиданно спросил Юдин, отложив шнурок и глядя исподлобья.

– Да, – в некоторой растерянности ответил Александр.

– Понятно... Продолжайте, пожалуйста.

– Батальонный хирург...

– Вот! – внезапно рявкнул Юдин, прервав его на середине фразы. – Вот, чорт побери! – он произносил слово "черт" на старинный манер, через "о".

Сергей Сергеевич с невероятной для его возраста легкостью выскочил из-за стола, взметнув полы медицинского халата, в который был одет.

– Чорт побери! – повторил он с прежним жаром. – Вот вы-то мне и нужны, господин батальонный медик!

Судя по всему, Поволоцкий стал своего рода спусковым крючком, который стронул с места давно копившийся состав профессорских мыслей и удивления. Похожий на огромную цаплю, в белом халате, из-под которого проглядывал серый жилет, Юдин вышагивал по кабинету, потрясая сложенными в щепоть пальцами, и вещал:

– Уже не первую неделю мечтаю увидеть хоть кого-нибудь из медицины передового края! Увидеть и полюбопытствовать – что, собственно, у вас там происходит?! – профессор резко развернулся и склонился к смирно сидящему Поволоцкому, словно намереваясь клюнуть его своим большим носом. – Это немыслимо! Это в полном смысле слова немыслимо! На базе моего института развернут полноценный госпиталь, но что я могу сделать, если ко мне привозят!..

Юдин взмахнул руками, не в силах подобрать соответствующего слова.

– На передовой вообще перестали работать с пациентами? Мне привозят раненых обработанных так, что дворник лучше сделает. Господи, это неописуемо! Они завшивлены, врачи находят время пять раз сменить повязку, но не могут наложить нормальную шину вместо двух хворостин! Они забивают в рану тампоны аршинами, потом принимают флегмону за гангрену и полосуют ногу лампасными разрезами! Перелом головки бедра диагностируют как "острый аппендицит", и с таким диагнозом эвакуируют в тыл! Все батальонные и полковые хирурги дружно разучились работать? Что происходит?

Поволоцкий в некотором замешательстве поскреб бороду пятерней. Он уже привык к тому, что вышестоящие инстанции погребены завалами текущей работы и слабо представляют себе обстановку на фронте. Но то, что даже маститые зубры не понимают общей ситуации, стало для него своего рода откровением.

– Нет, господин профессор, – Александр едва протиснулся со своими словами в бурю, настоящий ураган поднятый Юдиным. – Все гораздо проще.

Поволоцкий добросовестно пересказал то, о чем уже подробно говорил на квартире Терентьева. К финалу короткой и бесхитростной повести о семидесятипроцентном некомплекте хирургов Юдин хватался за голову, и отнюдь не фигурально.

– Господи, помилуй, – потрясенно пробормотал он. – Я знал, что у нас большие потери в медсоставе, понимал, что развертываются новые соединения, а мобилизационные планы не корректировались с тридцатых годов, но чтобы настолько...

– Я слышал о дивизии, в которой вообще нет хирургов, – добавил Поволоцкий. – Пока нет. Ищут.

– Понимаю, понимаю... – проговорил Юдин, по-прежнему нервно расхаживая по кабинету и сплетая длинные пальцы, как щупальца осьминога. – Что же! – решительно заявил он, остановившись в центре комнаты. – Надо решать этот вопрос. Благодарю, коллега, за то, что взяли на себя труд просветить меня. Я проверю ваши сведения и, когда они подтвердятся – а я полагаю, вы были со мной вполне искренни – придется закрывать мой госпиталь и ехать на фронт. Похоже, сейчас любой мой ассистент справится лучше тех несчастных, которые там работают.

– Сергей Сергеевич, – рассудительно вставил Поволоцкий. – Пожалуйста, не спешите. Это... – Александр на мгновение замялся, подбирая слово. – Не очень мудрое решение.

Юдин всем видом изобразил немой вопрос, чуть сутулился, скрестив руки на груди и прислонившись бедром к краю стола.

– Во-первых, весь персонал института и клиники исчезнет в общем некомплекте медработников. Канет, как камень в омуте, – развивал мысль батальонный хирург. – Во-вторых, говоря по-простому, меня медицина может позволить себе потерять, а вас – нет. И наконец, мне-то по возрасту осталось лет пять работы в войсковом районе, дальше здоровье не потянет, и это при условии, что контузия пройдет. А вы – тем более, уж извините за прямоту.

– Мальчишка! – воскликнул Юдин, резко выпрямляясь. – Да что вы...

Он осекся на полуслове, замолчал, нервно поглаживая подбородок пальцами правой руки, опертой локтем на левую.

После очень долгой паузы профессор проследовал за стол и сел, хмурясь и шевеля бровями, в эту минуту он действительно очень сильно напоминал Царя обезьян из китайских постановок. Наконец, Сергей Сергеевич ткнул пальцев в кнопку невидимого селектора и скомандовал, должно быть, секретарю:

– Валентина, извольте нам чаю, будьте любезны, и побольше.

Юдин поправил очки и уставился на Поволоцкого пронзительным взглядом. А затем произнес вполне покойно и рассудительно:

– Раз вы пришли с такими словами, у вас определенно наличествуют идеи насчет того, что можно сделать. Не сочтите за труд, поделитесь.

– Не сочту, – согласился Поволоцкий, расстегивая портфель, чтобы достать бумаги. – Взгляните, вот то, что мне пришло на ум...

Секретарь Валентина тихо, как большая испуганная мышь, проскользнула в кабинет с огромным чайником, привычно поставила его на свободный угол стола. Юдин, не отрываясь от тщательно вычерченной Александром схемы, махнул рукой.

– Угощайтесь, стакан в шкафу, сахара, извините, не употребляю. Валентина, не смею больше вас задерживать, ступайте домой, дальше мы сами.

Поволоцкий смиренно наблюдал, как профессор вчитывается в предложенную схему.

– Я могу пояснить... – предложил он.

– Не извольте беспокоиться, пока все понятно, – вежливо, но решительно отмахнулся Юдин. – Хммм... Организация хирургического конвейера – четыре бригады на двенадцать столов? Авангардно, но, определенно весьма любопытно...

– Санитары готовят раненого, перевязывают его, а хирург только оперирует, не занимаясь вспомогательными работами, – подсказал батальонный медик.