Текст книги "Делец включается в игру"

Автор книги: Игорь Хрусталев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Игорь Хрусталев
Делец включается в игру

Предоплата

В комнате находились трое.

Вернее, двое, если считать только живых. Но и эта цифра уже начинала колебаться и все вернее склоняться в сторону единицы.

Несмотря на то, что в мою переносицу было направлено дуло «ТТ», в голове исправно работал естественный калькулятор. После того, как я подбил неизбежный итог, исходная сумма уменьшилась на порядок. Новая истина, блин – новая ясность, как говорили умные древние.

Зато у меня теперь были развязаны руки и степень свободы моих действий на порядок увеличилась. Если, конечно, свободу вообще можно измерять.

И тогда я решился.

Впрочем, данный поступок требуется обосновать. А для этого надо вспоминать, как начиналась история, которая привела к такой необычной развязке.

$ 1

К семи тридцати красное не выпало ни разу. Можно подумать, что у рулетки траур.

И это вы называете отдыхом? Когда через два… какое через два! через полтора часа уже нужно быть на работе, а красное все не выпадает.

А еще говорят, кому в картах не везет, тому в любви… сами понимаете.

Я невольно покосился на ту рыженькую с длинными ногами, что торчала с полуночи возле стойки бара, взгромоздившись на высокий табурет.

Девушка немедленно поймала мой взгляд и ласково так улыбнулась.

Я тяжело вздохнул и отвернулся. В общем-то, пословица права. Это создание явно не прочь провести со мной пару часов или лет. Ведь рыженькая все время наблюдала за игрой и могла подсчитать, что восемь тысяч баксов, на которые я поднял в эту ночь заведение, она смогла бы заработать максимум за три месяца. И это при том, что она не будет выбиваться из графика.

Нет уж, как-нибудь в другой раз. Тем паче, что в пословице речь шла о картах.

Я медленно поднялся, осторожно высвобождая юркнувший под крышку стола живот и, улыбнувшись крупье, направился к выходу.

Машинально я затормозил, проходя мимо бара. И это произошло вовсе не потому, чтобы я переменил намерения относительно рыженькой.

Просто обычно я заканчивал утро в «Желтом попугае» и начинал день с рюмочки «Хеннеси».

Но сегодня я вспомнил об Аркадии Гессене. Вице-президент «Ледокола», то есть, второй человек в фирме после меня, сейчас был вынужден просиживать штаны в офисе, несмотря на то, что надбавку за сверхурочную ему никто не заплатит. Более того, работа была настолько серьезной и настолько секретной, что он не мог переложить ее на плечи одного из своих референтов.

Просидев почти двое суток над бумагами, я окончательно опух и взял два дня отгула, свалив все проблемы на Аркашу. Отоспавшись, я решил разрядиться и провел половину ночи в казино.

За рулеткой, кстати, всегда лучше думается – пока шарик бегает, в голову приходят самые неожиданные и большей частью продуктивные мысли.

А сейчас я стоял перед баром, задаваясь извечным вопросом: пить или не пить.

Вот Аркаша даже бы думать на стал, потому что эту проблему он для себя решил.

Аркаша бросил пить несколько месяцев назад, имплантировав в свой несчастный организм торпеду. На работе еще шутили, что теперь торговля алкоголем должна резко подскочить, так как вице завязал.

Кстати, так и получилось.

Шура Шерстобитов, который сидел в нашей фирме на водке, резко поднялся и теперь его оборотка успевала крутиться не только на спиртном. Подразделение по бухалу носило поэтическое название «Аквавита», которое исторг, кстати, именно Гессен. Это произошло вот за этой самой стойкой, кажется, четвертый табурет слева, когда наше предприятие только-только начинало становиться на ноги.

– Нет уж, нет уж, – пробормотал я себе под нос, – в моем положении следует быть крайне осмотрительным. По крайней мере некоторое время. Одна голова хорошо, а две ноги лучше.

Рыженькая, решив, что эти слова относятся к ней, фыркнула и углубилась в свой дешевый коктейль с полуразложившимися вишенками.

Но я имел в виду совершенно другое. Один дринк коньяка, конечно, мне что слону дробина, при моих-то габаритах. Я просто не хотел вести машину будучи даже в наилегчайшей степени опьянения.

Зачем делать подарки гаишникам, которые будут на седьмом небе от счастья, когда им удастся изловить за рулем пьяного Паратова?

Понятно, что для них этот факт не представляет особого интереса, а вот для тех, кому эти ребята подчиняются очень даже представляет.

Так что лучше поостеречься, хотя обычно мне это настроение не свойственно. Но следует учесть, что у меня дважды за вчерашний день проверяли документы. Не исключено, что мою машину пасут.

В таком сложном настроении я медленно проследовал к выходу.

Если подбивать к сегодняшнему утру морально-материальные бабки, то в пассиве числились проигранные грины и чересчур бдительное внимание власти, в активе же уютно располагалось несколько мудрых мыслей, традиционно пришедших во время игры в рулетку плюс гордое имя груздя, которым, как известно, если назвался, то полезай и не проси потом пощады от областной администрации. Все равно ее не будет.

Рассеянно нашарив в кармане черный жетон в десять долларов, я вручил его швейцару. Чересчур жирно, но куда деваться, если в карманах нет чейнджа, то бишь по-русски мелочи. А банкоматом «Попугай» до сих пор почему-то не обзавелся и клиентам приходится гонять до центра на своих тачках, вместо того, чтобы цивилизованно пополнять бюджет предприятия на месте.

Надо бы Плешке подкинуть эту мысль как-нибудь за ужином, он ведь частенько в «Пляс-Рояль» кормится вечерами. Преодолев желание засунуть кредитную карточку прямо в рот учтиво улыбающемуся швейцару, я попросил его передать шефу, чтобы позвонил мне на днях:

– Скажи Плешакову как появится – пусть наберет меня при случае.

– Непременно, Сергей Радимович, всегда рады вас видеть, – учтиво попрощался он.

Хоть этот гражданин не путал мое отчество! Бывший вахтер «Гипропроекта» получал здесь солидную прибавку к пенсии и на совесть отрабатывал свои кровные. В которые, само собой, неизбежно включались чаевые.

Раннее утро встретило меня прохладой, как в советской песне. А река, соответственно – ветром. Кудрявые, попадавшиеся мне на дороге к стоянке, вовсе не были рады «веселому пенью гудка» – то есть началу рабочего дня. Кому охота вставать в такую рань!

Мой красный «феррари» смотрелся на стоянке среди прочих не-роскошей-а-средств-передвижения как рубиновая булавка в ветхом, расползающемся по швам галстуке. И это при всем при том, что всяких разных интересных машинок было более, чем достаточно.

Наверняка моя тачка для многих – что шило в заднице. А мне плевать. Нравится, и все тут. И, потом, это удобно. Не езжу же я на каддилаке, как некоторые крендели в Москве. Крокодил на десять метров длинны, в таких только на свадьбы да на похороны катаются, а он, бритоголовый, понимаешь, один рассекает. Это действительно, маразм. А у меня – так, особый вкус.

Хорошая ведь машина, правда? Если честно? Ну и о чем тогда разговор!

«Н-новый русский, – бормотал я, усаживаясь за руль, – наверняка это слово придумали „старые советские“, чья молодость просвистела при коммунистах, а вовсе не английские журналюги».

Да, новый, да, русский.

Да, богатый.

У меня, между прочим, ваши дети с внуками трудятся и прилично зарабатывают. Тыща с лишним рабочих мест, если считать по полной – не хило, а?

И, заметьте себе, гипотетическая бабуля, язык в задницу администрации не засовываю, так что упрекнуть меня в разбазаривании средств налогоплательщиков не получится при всем желании.

За отсутствие с моей стороны таких традиционных для предпринимателей знаков внимания администрация меня шибко не любит и видит меня в самых сладких утренних снах искупающего неведомую вину перед государством на стройках народного хозяйства где-нибудь в Сибири. А еще лучше – в карцере какой-нибудь крытой тюрьмы.

Тут администрация кончает от счастья, просыпается и идет на работу. А там ей сообщают, что до воплощения сна в жизнь еще ох как далеко и надо напрячь силы, чтобы свалить Паратова.

И они напрягаются. Вот только как бы не надорвались ненароком…

Утренний поток мыслей неожиданно прервался. Я громко выругался и был вынужден резко затормозить, чтобы не наехать на бесформенную кучу, лежавшую посреди дороги. Черт меня дернул поехать этим переулком, чтобы сократить расстояние. Двинул бы, как все нормальные люди, по шоссе в объезд – не нарвался бы.

Куча, в миллиметре от которой остановились мои колеса, зашевелилась и с трудом поднялась на четвереньки. Этот человек был в доску пьян.

Я машинально посмотрел на часы. Восемь двадцать четыре. Недурно!

Алкаш, которого я чуть не задавил, производил довольно странное впечатление.

Дедок был явно «из хорошей семьи», не бомж. Несмотря на испачканное грязью лицо, он не выглядел алкоголиком. А одежда, если не учитывать неизбежную поношенность, часто встречающуюся у интеллигентных людей не очень большого достатка, вполне могла бы сойти для какого-нибудь заседания научного общества.

Я, честно говоря, уже был готов дать задний ход – выходить из авто очень не хотелось. Сейчас начнет вопить и требовать возмещения морального ущерба явочным порядком, продемонстрирует какой-нибудь застарелый синяк. А такому давать денег глупо – лучше уж прикуривать от купюр сигары, и то больше пользы.

Но человек повернул ко мне лицо и я на секунду приоткрыл рот от удивления.

Передо мной стоял на полусогнутых ногах, с трудом держась за ствол облезлого каштана… призрак. Самый настоящий призрак – человек из моей прошлой жизни. И какой человек, господа!

Я едва не переехал своей машиной своего научного руководителя – доктора медицины, профессора Юрия Владимировича Соколова.

В былые дни, когда я бросил работу врача-педиатра и ушел в противочумный институт «Вакцина», Ю Вэ, как мы называли Соколова в институте за его слегка монголоидную внешность, сразу проникся ко мне научной симпатией и взялся за молодого перспективного сотрудника со всей энергией своих шестидесяти лет. Через пять лет поступивший в «Вакцину» лаборант уже был членом Ученого совета института и заседал в обществе тридцати избранных с правом голоса.

Я не сразу понял, что Ю Вэ готовит себе достойную замену и одно время грешил на свою бабушку-эпидемиолога, о знакомстве с которой профессор пару раз мельком упомянул. Держа в голове их предполагаемый роман, я сначала слегка стремался, но потом быстро просек ситуацию и стал вкалывать. Тем паче, что работа предрасполагала к той самой самореализации, которую я не нашел на своем прежнем рабочем месте в желдорбольнице станции Тарасов-I.

Стремглав выскочив из «феррари» я едва успел подхватить Юрия Владимировича под руки – он уже намеревался снова рухнуть на мать-сыру, только в каком-нибудь более безопасном для его жизни месте. Как я понял, он выбрал кучу мокрой листвы под каштаном.

– А-а, Сережа, – с трудом пролепетал он, еле разжимая сухие слипшиеся губы. – Как странно вас встретить… в столь ранний час…

– А мне-то как странно, Юрий Владимирович, – проговорил я, невзначай подталкивая старика к машине, – вы даже представить себе не можете…

Я прекрасно помнил, что Ю Вэ и по-трезвой отличался завидным упрямством и весьма своеобразными понятиями о чувстве собственного достоинства.

Так что скажи я ему сейчас напрямую, что мол, подброшу до дома на своей тачке, он бы с гневом отверг мое предложение и попытался бы немедленно удалиться с гордо поднятой головой.

Впрочем, и трех шагов бы не прошел, если говорить по совести.

– Давайте немного посидим в тепле, поболтаем, – скороговоркой произнес я, уже усаживая Соколова на сиденье. – В кои-то веки свиделись…

– Да уж, – поджал он губы, – с тех пор, как ты забросил кандидатскую, я на тебя ч-чертовски разоб-биделся… И до сих пор сержусь.

Юрий Владимирович громко икнул в тот самый момент, когда я виновато разводил руками в ответ на его фразу. Выходило, что я еще и как бы оправдываю его теперешнее состояние – с кем, мол, не бывает.

– Н-да, напился я, – констатировал Ю Вэ, – что совсем даже неудивительно…

– Вы полагаете? – осторожно спросил я. – Наверняка у вас был весомый повод.

Честно говоря, я просто подсказывал Соколову ответ, так как боялся, что на самом деле никакого конкретного повода, увы, не было.

Я прекрасно был осведомлен о том, что некогда процветавшая «Вакцина» переживает сейчас не лучшие времена и дышит на ладан.

Если раньше благосостояние сотрудников зиждилось на закрытости учреждения, что влекло за собой нехилые надбавки за вредность и секретность, то во времена всеобщей гласности речь шла уже не о надбавках, а хотя бы о регулярной выплате зарплаты.

Впрочем, даже и не шла.

Большая часть сотрудников разгуливала в неоплачиваемых и размышляла о смысле жизни. Кстати, именно этот набивший оскомину вопрос и заставил меня расстаться в свое время с «Вакциной».

Услышав мое робкое предположение о конкретном поводе, Соколов откинулся на сиденье и зарыдал, прикрыв лицо ладонями.

Пьяные слезы обычно льются немеряно и, как правило, служат вступлением к занудному рассказу на тему «жизнь не удалась» и «когда же все это кончится». Но положение усугублялось тем, что данная проблематика обычно связана с возрастным кризисом и эти вопросы снимаются сами собой годам к шестидесяти. А Юрий Владимирович уже перевалил семидесятилетний рубеж. В такие годы человек устает бороться и делает вид, что помудрел.

Я не мог поверить в такой загадочный рецидив пораженческих настроений в столь почтенной возрасте. Присмотревшись к человеку, скрючившемуся рядом со мной и бессильно исторгающему соленую влагу, я начал подозревать, что повод у профессора, действительно, имеется, и что этот повод довольно веский, если заставил Ю Вэ потерять человеческий облик. Надо разобраться.

Быстренько прикинув возможную причину его рыданий, я отмел несколько тупиковых версий и остановился на двух возможных ответах.

Неизлечимая болезнь для медика не бог весть какой сюрприз; финансовые проблемы вряд ли могли стоять чересчур уж остро – как-никак Соколов получает профессорскую зарплату плюс пенсию, да и нашел же он, на что надраться; проблемы карьеры тут тоже вряд ли могли иметь место – Ю Вэ всегда спокойно относился к мелким и неизбежным пакостям своих собратьев по цеху, принимая их как должное и неизбежное зло, своего рода издержки совмещения научной и административной работы.

Значит, дело связано с семейными проблемами либо с каким-то давлением со стороны.

Если имеет место второе, то я запросто смогу оказаться полезным Соколову.

Теперь следовало постараться его разговорить. Традиционные в подобных случаях выражения типа «все образуется», «другим еще хуже», «не надо расстраиваться», «успокойтесь» здесь явно не пропирали.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – выбрал я наиболее уместную фразу.

Юрий Владимирович отчаянно замотал головой и не менее отчаянно высморкался.

– Нет, конечно, – хрипло ответил профессор и, тут же, противореча сам себе, попросил: – Шарфик я потерял. Может быть, съездим в рюмочную, что на Мичурина? Вдруг он там еще лежит?

– Вдруг, – согласился я и мы поехали по направлению к круглосуточной забегаловке, где мой бывший патрон провел сегодняшнюю ночь.

По дороге в заведение Юрий Владимирович перестал плакать, немного приосанился, расправил сутулые плечи и с головой ушел в себя. Я искоса посматривал на профессора в зеркальце – Соколов меланхолично, с каким-то невыносимым отчаянием и печальной улыбкой изучал свои черные ногти, которыми профессор загребал под себя опавшую листву и царапал ствол каштана.

Я не мог не вспомнить, как мы по пятнадцать минут мыли руки перед работой, перед тем, как надеть перчатки и мне стало как-то не по себе.

– Это здесь, – кивнул он на железную дверь, выкрашенную зеленой краской.

Я заглушил мотор и мы вылезли из машины. Профессор дважды глубоко вздохнул, прочищая легкие и помотал головой, позволяя ветру взлохматить его седые космы. Похоже, Ю Вэ начал понемногу приходить в себя.

Четыре высоких ступеньки вели в подвальное помещение, пропахшее селедкой и кислым пивом. Посетителей в темной рюмочной было немного, в основном работяги забегали опохмелиться перед работой.

– А-а, ученый пожаловал, – громко сказал бармен. – Давненько вы у нас не бухали!

Рослый парень с цветной татуировкой на правом предплечье с иронией смотрел на безуспешно пытающегося принять гордый вид Соколова.

– Вам? – парень обратился ко мне, тут же просканировав мой экстерьер. – Есть текила, «Абсолют». Можно икорки на закусочку.

Я машинально скользнул взглядом по стеклянной витрине, где сох миллиметровый ломтик хлеба с квадратиком масла и сморщенными шариками красной икры. Эта жалобная композиция была украшена веточкой укропа.

– Если б море было пивом, я бы стал большим заливом, – процедил я по привычке и вполголоса обратился к Соколову. – Юрий Владимирович, может пивка? Или соточку для поправки? Как вы на это смотрите?

– Нет, – кратко ответил доктор наук. – Во всяком случае не сейчас.

– Тогда выдайте-ка нам шарф, – вежливо попросил я бармена. – Ваш клиент полагает, что оставил здесь свою вещь. Посмотрите вокруг хозяйским взором, не лежит ли он где-нибудь.

– Ах шарфик! – притворно удивился бармен. – Не лежит ли где-нибудь, говорите? Очень может быть, что и лежит. Этот кент мне весь пол подмел своей курточкой, насилу выставили. Кстати, две кружки разбил, прямо из-под посетителей выбил, когда падал. Люди отдыхали, а он тут безобразничал. А вы говорите – шарфик.

Я поджал губы и строго поглядел на Юрия Владимировича. Тот виновато пожал плечами.

– Да, говорю, – настоял я. – Сколько стоят ваши кружки?

– По пятерочке каждая, – спокойно ответил бармен. – Плюс тарелка с закуской по цене восемь тысяч четыреста пятьдесят.

Я полез в карман, и…

И едва не выругался вслух. В кармане я нащупал только завалявшуюся фишку из казино.

Н-да, таким эквивалентом тут не расплатишься. Что же делать? Насыпать в свои ботинки песку и умереть от безысходности?

Предлагать в данной ситуации кредитную карточку было явно глупо – рюмочная была очень низкого пошиба, тут разве что не мочились прямо на пол и моя кредитка была здесь бессильна.

– Мы и так через неделю закрываемся, – жаловался бармен, – надо чтобы рубль в рубль сошелся, а процент боя за квартал и так превышен.

– Закрываетесь? – машинально повторил я. – Что, не окупается погребок?

– Да тут минимаркет очередной открывают, – пояснил бармен. – Наверняка попрут, а мне отсюда до дома двести метров.

– Чье заведение-то? – поинтересовался я, уже нащупывая в кармане телефон.

– ИЧП Карасева, – ответил бармен. – Лицензция от шестнадцатого…

– Не надо мне про ИЧП, – оборвал я. – Кто хозяин, я спрашиваю?

– Вот у Карасева и спрашивайте, – язвительно посоветовал мне он.

– Адрес, – коротко попросил я, набирая номер Гессена, – все равно ведь не спит.

– Мичурина, шесть дробь шестьдесять восемь, – коротко ответил бармен и, отвернувшись, начал протирать одноразовые тарелки.

– Аркаша? – я услышал хмурый голос Гессена. – С добрым утром. У меня небольшая информация. Мы расширяемся еще и по Мичурина.

Я продиктовал номер и удовлетворенно хмыкнул. Вот так-то лучше.

– Ага, спасибо. Нет-нет, не сейчас. Я буду в три, тогда поговорим, – прервал я Гессена, который жаждал поделиться со мной своими соображениями по поводу бумаг, за которыми он провел эту ночь.

Дав отбой, я с американской улыбкой повернулся к бармену, который навострил локаторы, пока я трепался по мобильнику.

– Действительно, ваш гадюшник закрывается, – продолжая улыбаться, сказал я. – А потом снова открывается.

Бармен исподлобья посмотрел в мою сторону, еще не понимая, к чему я клоню.

– Пожалуй, я куплю ваш погреб, – и я продемонстрировал через стойку свою визитку.

«Сергей Радимович Паратов, президент торгово-промышленной ассоциации „Ледокол“, – мог прочесть бармен на простом с виду, но довольно дорогом кусочке негнущегося желтого пластика.

– А-а, сам Делец пожаловал, – чуть слышно пробормотал бармен.

Эта кличка прочно прилипла ко мне еще в стародавние времена и теперь стала чем-то вроде товарного знака для моей персоны.

– Здесь действительно будет минимаркет по морским продуктам. Как говорил Золотой Ключик, лучшие игрушки – живые лягушки. Аренда лет на десять-двадцать, – радостно сообщил я. – Кстати, если вы хотите сохранить за собой рабочее место, то…

– Все понял, – мгновенно сообразил бармен. – Щас приду.

Он юркнул в служебное помещение и возвратился с серым махровым шарфом, на котором, действительно налипли селедочные кости.

– Вот ваша принадлежность, – протянул он шарфик профессору, – всегда будем рады вас видеть. Хоть в баре, хоть в новом магазине.

– Ну вот и славно, – похвалил я парня и попросил его черкнуть свое имя, чтобы мне потом не облажаться с набором сотрудников. – Запечатлей свои исходники. А я пульну их человеку, который будет работать с кадрами. Пиши разборчиво и ничего не перепутай.

Мое пожелание мгновенно было исполнено со скоростью, которой бы позавидовал мой «феррари». Вот так. И овцы сыты и волки целы.

Более того, догнав нас у двери, бармен всучил нам две бутылки пива и две миниатюрных бутылочки мартини. Я принял подношение, на этот раз с чистой совестью расплатившись фишкой из казино.

– Ну, Юрий Владимирович, что теперь мы делаем? – осведомился я, когда мы поднялись из рюмочной на свежий воздух и снова подошли к машине.

Профессор Соколов неопределенно пожал плечами – мол, все ему безразлично. Однако, один он оставаться явно не хотел.

– Есть одна идея, – ненавязчиво предложил я. – Может быть, вы соблаговолите посетить мой дом? Там и позавтракаем, чем бог послал.

Но тут я сделал серьезную ошибку. При упоминании о еде профессора чуть не вырвало и он скривился в гримасе отвращения.

– Или, хотите посидим где-нибудь в кафе? – выдвинул я вариант. – Могу также предложить восстанавливающий вариант с сауной и массажем.

– О нет, ни в коем случае, – запротестовал Соколов. – С меня на сегодня уже хватит всяких заведений. Лучше уж поедем к вам.

– Конечно лучше. – согласился я и приоткрыл дверцу «феррари».

– А это удобно? – спохватился Юрия Владимирович. – Ваши домашние…

– Очень удобно, – заверил я его. – Никаких домашних. Покой и воля.

Я не оставил своего намерения разговорить старика и решил, что лучше это сделать у меня дома в спокойной обстановке.

Ведь не из-за потери шарфика он рыдал полчаса, в конце-то концов!

– Однако, – лишь хмыкнул профессор, увидев особняк, который я умудрился выстроить в самом центре города, и поспешил добавить, – это я не в упрек вам, Сережа. Даже, можно сказать, рад.

– Рад, что вы рады, – буркнул я себе под нос и завел машину в гараж.

В дом мы поднялись по внутренней лестнице из гаража, а не из парадного.

Домработница должна была придти только завтра утром, так что со вчерашнего вечера в гостиной царил дикий бардак. Прикинув, где в доме почище и попристойнее, я решил принять гостя в спальне.

Профессор сдержанно поблагодарил меня за участие в его судьбе и снова рухнул в какую-то внутреннюю пропасть, уставившись в одну точку.

– Хотите пока слазить в Интернет, посмотреть что-нибудь по теме, – решил я немного развлечь гостя, приоткрывая крышку ноутбука. – Там встречаются любопытные данные по противочумным…

– Н-не хочу, – замотал головой профессор. – Ничего не хочу. Разве что…

– Обязательно, – заверял я Соколова, доставая из пакета дары бармена и ставя их на стол перед Юрием Владимировичем.

Ю Вэ собрался с силами, резко выдохнул и высосал 0,1 л мартини из узкого горлышка.

Прислушавшись к себе, профессор нахмурил брови и вопросительно посмотрел на вторую чекушечку. Я, поймав его взгляд, кивнул:

– Да-да, конечно, угощайтесь. Я приму чего-нибудь из своих запасов.

И я плеснул себе в рюмку глоток шестого «джэка дэниелса». Говорят, любимый напиток ЕБН.

Когда со вторым мартини было покончено, профессор смог говорить.

И то, что я услышал, потрясло меня, словно армянские хижины в Спитаке, где я провел не лучшие, но, возможно, самые главные дни своей жизни.

Оказывается, Юрий Владимирович Соколов запил с горя. Моя догадка насчет семейных проблем подтвердилась самым неожиданным образом.

Его внучка, семнадцатилетняя Нина, в данный момент находилась в КПЗ, где ее содержали на время следствия. Нину обвиняли ни много ни мало в убийстве и, судя по всему, почти не беспочвенно. Вот такие пироги.

– О Господи, какой кошмар! – только и смог я произнести. – Ниночка?! Да я же вот такой ее помню!

И я, с трудом нагнувшись, насколько позволяло пузо, помахал рукой где-то возле своей коленки, демонстрируя рост Ниночки в те незапамятные времена, когда я приходил к Ю Вэ домой обсуждать диссертацию. Поскольку рост у меня довольно высокий, данный отрезок приблизительно соответствовал размерам девочки в юном возрасте.

Но как ни маши рукой, воспроизводя в качестве аргумента юное сопливое создание, данный жест вряд ли произведет впечатление на следователя. Зато может произвести впечатление кое-что другое.

Разузнав у Юрия Владимировича, где сейчас находится Нина и кто ведет дело, я с искренней готовностью пообещал как минимум навести все необходимые справки и помочь чем получится.

– Я не верю в то, что Нина могла пойти на такое, – сказал мне на прощание Ю Вэ. – Я слишком хорошо ее знаю. Но моя убежденность – плохое доказательство, а внушить ее следователю я не могу.

– Да-да, разумеется, – повторял я. – Но надо все как следует разузнать. Купим следова… то есть объективную информацию, посмотрим, что к чему…

– И я их понимаю, – продолжал свою мысль Ю Вэ, – через следственные органы проходят сотни, тысячи таких людей. Поневоле черствеешь. Поверите ли, я даже напился вчера до чертиков. Ах, ну да, ведь вы же меня и выручили… Просто я уже не знаю, что и делать. Руки опускаются и жить больше не хочется.

– Надо взять себя в руки, – наставительно произнес я. – Юрий Владимирович, я понимаю, что это тяжело, почти невозможно, но попробуйте как-то собраться. Предстоит борьба, и я верю в вашу силу духа. Вы были моим учителем и то, чего я добился в этой жизни в немалой степени достгнуто благодаря вам. Да-да, не возражайте. Я считаю себя обязанным вам по гроб жизни и обязательно буду держать ситуацию под контролем.

Стоя уже на самом пороге и комкая в кулаке торчащий из отворотов куртки шарф Юрий Владимирович как-то по-детски беспомощно улыбнулся.

– Попробуйте… хорошо, если вам удастся хоть как-то смягчить… Я-то уже ни на что не надеюсь, – произнес он с отчаянием.

Проводив старика, я некоторое время поахал и попереживал, предаваясь банальным рассуждениям о том, чего только не бывает с человеком.

– Ниночка! Кто бы мог подумать! – несколько раз повторил я вслух.

Ладно, как-нибудь все устроим. Если не удастся скупить четвертую власть на корню, то может быть, спишем на аффект. Убивать, конечно, нехорошо, но, по-моему, надо думать о тех, кто остался жив, а они пусть уже сами делают выводы относительно того, как жить дальше.

Как бы там ни было, нужно произвести некоторые необходимые уточнения.

Я уже собирался было снова побеспокоить Аркашу Гессена, но моя рука замерла на полдороге к телефону. Нет, пусть лучше додумывает то, что я ему поручил, не надо отвлекать человека.

Позвоним-ка мы Епифанову!

Если бы мне предложили за юриста нашей компании его алмазный эквивалент по весу Епифанова, я не раздумывая бы отказался. Епифанов был очень худой, а второго такого доку в нашем правовом беспределе днем с огнем не разыскать. Знал все от и до, смотрел в корень на два хода вперед, семь раз отмерял, один раз стрелял. И всегда попадал в яблочко. За что и ценим.

– Епифаныч? – присел я на ручку кресла, но тут же вскочил, так как орех хрустнул под моими ста двадцатью кг. – Привет, родной. Послушай, тут вот какая история приключилась…

И я быстро продиктовал ему данные, которые выудил у профессора.

– Будь другом, разузнай что, как и почем, – попросил я. – Да, выясни, какого адвоката ей назначат, и не стоит ли сменить, о’кей?

– К трем, – откликнулся Епифанов. – А насчет наших текущих?

– По всякому, – уклончиво ответил я. – К обеду соберемся, обмозгуем.

Дело, над которым сначала корпел я, а потом, обессилев от усталости, спихнул на Аркадия Гессена, было, действительно, крайне сложным.

Требовалось принять конкретное решение. Начинались крупные неприятности с одной из новых контор. Объединение было вполне маргинальное и созданное, так сказать, «до кучи» – почему бы в «Ледоколе» не быть структуре по собакам. Консультации показывали, что бизнес на щенках был довольно прибыльным.

Но оказалось, что человек, который пришел к нам с этим бизнес-планом, не совсем просекал ситуацию и вляпался на первых же шагах. И это, не говоря уже о неудачах собственно с живностью.

Шарпеи дохли, бульдоги бесились, а чау-чау лысели со страшной силой. Оказалось, что виноваты поставщики товара, которые оказались абсолютно левой конторой, сбывающей неходовой бракованный товар по подложным родословным. С ребятами разобралась наша служба безопасности и теперь они отрабатывали нам моральный и материальный ущерб, причем были счастливы, что все закончилось именно таким мягким для них вариантом.

Удалось уластить и гневных владельцев некондиционных псов. Этим неблагодарным делом занимались нанятые специально для общения с клиентами кинологи со вторым образованием психотерапевта.

Самым неприятным, однако, оказалось совсем другое. Директор умудрился выпустить на свой страх и риск некоторое количество векселей, которые если что-то и стоили в самом начале проекта, то теперь ими было глупо даже подтираться. Более того, наши лучшие враги в администрации не упустили возможность наехать на новое предприятие, усмотрев в его финансовой деятельности определенные нарушения. После ряда проверок вдоль и поперек стало ясно, что просто так выкрутиться не удастся. Дело еще не завели, но это был вопрос нескольких дней.

Сдавать парня было нельзя, а отстоять его пока не представлялось возможным.

Требовалось немедленно принимать какие-то меры и спасать ситуацию.

Прикорнув на пару часов, я, вроде бы, пришел в норму. К трем я выдернул Гессена в офис. Туда же подвалил и юрист фирмы Епифанов.

– Ну что, Аркадий, говори первым, – предоставил я слово Гессену.

Вице-президент «Ледокола» поднял на меня покрасневшие за бессонную ночь глаза. Откашлявшись и поправив очередной – в желтую полоску галстук на серой рубашке (у Аркадия было 365 одинаковых по цвету и фасону рубашек плюс невообразимое количество галстуков, которые он менял каждый день) вице-президент предложил свой вариант выхода из создавшейся ситуации.

– Я не привожу обоснования, а излагаю только схему, – сразу предупредил Гессен. – Первое. У нас демократия. Второе. Подписку о невыезде наш незадачливый директор не давал. Третье. Если он начнет оформлять визу для поездки в любую загранстрану, его тогда точно не выпустят. Четвертое. Существует чертова уйма государств с безвизовым въездом. Пятое. Некоторые из них предоставляют гражданство за довольно скромные суммы. Шестое. Человек имеет право отказаться от российского гражданства. Седьмое. Этот крендель становится гражданином Барбадоса. Восьмое. Процесс, если даже он и начнется, не закончится никогда по понятным причинам.