Текст книги "Мне приснилось детство"

Автор книги: Игорь Гагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Собрались стремительно. Взяли в сарае две лопаты и направились в сторону Городища. Дошли быстро. Показал братьям березу, с которой так неудачно прыгал два года назад. Вся площадь между оврагами и до вала была изрыта.

– Ничего себе, перелопатили, – присвистнул Мишка.

– Так, надо учесть, что здесь еще и дохлую скотину закапывают, – сказал я с видом знатока. – Копать надо перед валом.

– Почему?

– Нападали на древний город стой стороны, и главный бой был именно там. Да и коров там, скорее всего, не закапывали.

Выбрали место прямо перед пригорком, где, по нашим понятиям, должна была находиться главная цитадель. Копали долго, часто отдыхая, и так же часто меняя друг друга. Начало смеркаться.

– Может, завтра продолжим? – предложил Мишка.

– Нет уж! – тяжело дыша, промолвил я. – Придет кто, а тут уже почти готово. Покопает чуть-чуть, найдет что-нибудь и всё, откопались!

Мы со Славкой продолжали рыть с остервенением. Ничего не попадалось, кроме корешков. Вдруг под лопатой что-то хрустнуло.

– Тихо! – выпалил я, наклоняясь и осторожно поднимая только что раздробленную желтую кость. Она была откровенно старой. Начали осторожно ковырять дальше. Минут через пять у края выкопанной ямы лежала маленькая кучка костей, совершенно непонятно, какому существу ранее принадлежавших, но точно не корове или овце.

– Это кости защитника крепости! – многозначительно изрек Мишка, и добавил. – Наверное.

В анатомии мы все трое совершенно не разбирались, но почему-то дружно решили, что эти кости принадлежали человеку. Мы завернули их в тряпку и поспешили домой через сгустившуюся темноту.

– Завтра вернемся и продолжим, – сказать я. – Там наверняка какие-нибудь предметы лежат. Может наконечник стрелы, или нож, или еще что-нибудь ценное.

– Да, непременно. – Славка трясся от возбуждения. – А может там клад! Да, кстати, я слышал, что если косточку человека положить под подушку, ночью обязательно присниться тот, кому она принадлежала.

– Не может быть! – не поверил Мишка.

– Давай проверим.

– Давай! Кому кладем кости?

Бросили жребий. Выпало, естественно, на меня.

Поужинали и тихо пошли спать. Бабуля даже удивилась.

– Чего это с вами? Набедокурили, что ли?

– Не, бабуль, просто устали, а завтра рано вставать, пойдем клад искать.

– А-а-а! Ну-ну, кладоискатели.

Ночью мне снился кошмар. Мы с братьями пошли к свинарнику, а там из-за вольера вырвался огромный хряк. Он нёсся за мной, а я, с трудом передвигая не поднимающиеся ноги, стараюсь бежать. Вот уже дышит жаром в спину, и сейчас вцепится в задницу своими клыками. Просыпаюсь весь мокрый.

– Ты чего стонешь? – спрашивает Славка

– Да так, фигня всякая снится.

Лежу, слушаю ходики, всматриваясь в темноту. Потихоньку засыпаю. Снится Привет. Бегу к нему навстречу, радостно взываю. Он смотрит на меня грустными глазами, и вдруг вижу, что это не Привет, а тот же огромный хряк. Он рванул мне навстречу. Пробую бежать, падаю, пытаюсь встать, а он уже надо мной. Яростно хрюкает и вдруг ласково говорит: «Игорё-ё-ёк!»

Открываю глаза. Славка лежит рядом, подперев голову рукой, и смотрит на меня.

– Ну, снился? – спрашивает нетерпеливо.

– Кто снился? – совершенно зачумленный со сна не понимаю я.

– Ну, как кто? Он!

– Кто он-то, Господи?!

– Да этот, мужик, который крепость защищал.

– Нет, не снился.

– А кто снился?

– Да фигня всякая! Но всё больше огромная свинья.

Славик заметно расстроился. Позже, когда сели завтракать, бабуля стала собирать нашу постель. Подняв мою подушку, удивленно спрашивает:

– Это кто же догадался под подушку поросячьи косточки положить?

Мы со Славкой вытаращились друг на друга, Мишка громко расхохотался.

– А ведь сработало! – воскликнул брат.

Я кивнул, совершенно сбитый с толку. Неужели мне действительно снился тот самый хряк, косточки которого мы положили под мою подушку? Мистика какая-то!

Больше мы кладоискательством не занимались.

Расставались в конце лета, обещаясь друг другу на будущий год собраться. Но, как позже выяснилось, разъехались довольно надолго. Так получилось, что следующий мой приезд в деревню вышел только через четыре года. А что такое четыре года для мальчишек? Целая жизнь. Расстаются пацаны, а встречаются юноши, из-за пробивающихся усов и изменившихся комплекций с трудом узнающие друг друга. Да и интересы у них к этому времени разительно меняются.

Четыре года спустя

Раннее утро. Наш «Жигулёнок», разрезая предрассветную мглу, спешит по трассе в сторону Рославля. На встречу попадаются редкие легковушки и грузовики. Они с подвывом проносятся мимо, даже машину покачивает от встречной воздушной волны. С двух сторон от дороги лесопосадки, за ними поля, иногда пробегают назад деревушки, длинные здания коровников. Я сижу посередине заднего сиденья, смотрю в лобовое стекло, не очень внимательно слушая, о чём переговариваются родители. Батя крепко держит плетёнку руля, мама на «штурманском» месте, как величается сиденье рядом с водительским.

Я толком никак не могу вспомнить, закрыл я дверь в нашу квартиру или нет. Кажется, закрыл, но, кажется, и нет. Выходил последним в полу коматозном состоянии со сна. Почему-то перед глазами моя фигура, закрытая дверь, а вот ковырялся ли я ключом в замке, хоть убивай, не помню. Замок, по своей сути, «английский», то есть, по любому захлопывается на язычок, но если ещё не прокрутил ключом на два оборота, считай, дверь открыта. Это как в Мишкином анекдоте. Муж с женой ложатся спать, жена спрашивает: «Ты на замок дверь закрыл?» – «Закрыл, закрыл». – «А засов задвинул?» – «Задвинул, задвинул!» – «А цепочку набросил?» – «Нет, не набросил». – «Ну вот! Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь»!

Анекдот анекдотом, но мы уезжали на целых пять дней. Ненароком задумаешься. Когда садились у гаража в машину, батя, естественно, поинтересовался, всё ли нормально. Я, естественно, сказал, что всё, и вот теперь в жутком сомнении: а вдруг не всё?! Страшно. А самое главное, если возвратиться из-за этой бредятины назад, то сегодня уже никуда не поедем. Столько ждал, и всё должно сорваться из-за тупых сомнений о квартирной двери.

А если закрыл, и мы вернёмся? Вот это облом, так облом! Ладно, к чёрту эту дверь! Буду надеяться, что даже если на замок её не закрыл, всё равно никто зайти не сможет. На этом попытался выбросить из головы неприятные мысли.

Едем на Рязанщину. В селе Летово Рыбновского района почти 41 год назад родился мой отец. Его мама и моя бабушка Анастасия Сергеевна лет 10 тому переехала на свою историческую родину, деревню Шишкино, что распласталась на краю длинного оврага в двух километрах от Летова, но зато прямо у трассы Рыбное – Константиново. Здесь бабуля родилась в крестьянской семье осенью 1910 года, здесь проживали три её брата: Владимир, Василий и Александр. Рядом с домом старшего, Владимира Сергеевича, она приобрела неказистый домик (продав свой в Летово), на месте которого был построен новый, в отличие от купленного, вполне комфортабельный. Фазу строительства я застал в свой первый сознательный приезд в Шишкино, случившийся десять лет назад.

Я в деревне не был года четыре. Друзья мои, с которыми ходил в ночное, играл на задах в футбол, ловил штанами карасей в школьном пруду, повырастали, превратившись в великовозрастных отроков. Боюсь, сразу и не признаем друг друга. Тогда мы были совсем детьми, от девяти и старше, а тут почти взрослая молодёжь, с пробивающимися усиками, басовитыми, ломающимися голосами, наверняка, патлами до плеч. Пытался представить, какой будет наша встреча, но получалось плохо, потому что ребят совершенно не представлял и поэтому даже гипотетически не мог предположить, какими они стали.

Двенадцать часов в пути. Подъезжаем к городу Рыбное. Сколько себя помню, всегда волновал вопрос: почему Рыбное? Неужели мелкая речушка Вожа, на берегу которой он стоит, могла давать здесь такие уловы, чтобы из-за этого населённый пункт получил такое экзотическое наименование. Кого бы не спросил, никто толком так и не смог дать ответ, стопроцентно меня удовлетворивший, но все, пожимая плечами, высказывали приблизительно одну версию. По ней получалось, что в далекие времена в Воже было такое изобилие рыбы, что на этом месте устраивалось что-то вроде рыбной ярмарки. Верилось с трудом. Вот и сейчас, глянув с моста на заросшие осокой берега, на выглядывающие из-под вяло текущей воды, мели, лишний раз усомнился.

Некогда Вожа была полноводной и судоходной рекой. В 1378 году, в двадцати километрах ниже по течению от нынешнего расположения города, произошла битва между дружинами московского князя Дмитрия Ивановича, прозванного в будущем Донским, с воинством татарского мурзы Бегича. По версии летописи, огромное количество ордынцев утопло при переправе в водах реки. Раз огромное количество, значит, следует думать, она была широкой и полноводной. 66
  Мне довелось побывать на предполагаемом месте сражения (село Глебово-Городище) в 2003 г. в составе группы историков, съехавшихся в Рязань на конференцию «Битва на Воже – предтеча возрождения средневековой Руси». Вожа представляла собой плачевное зрелище: по сути дела, это была даже не река, а большой ручей. К сожалению – удел большинства малых рек России, ставших жертвой проводимой в 70-е годы политики мелиорации, когда для расширения посевных площадей начали осушать болота. Эти болота питали основную массу речушек, которые являлись многочисленными притоками больших рек. В результате, эти крупные водные артерии, такие как Волга и Ока, так же начали мелеть. Несмотря на глубокую осень, председатель Владимирского краеведческого общества, А.К. Тихонов, – большой любитель зимнего купания, – разоблачился и попытался измерить глубину. Сделать ему это удалось исключительно по пояс, и то только тогда, когда Андрей Константинович уселся посередине реки.
  Территория, на которой располагается современный город Рыбное, в дореволюционное время принадлежала Иоанно-Богословскому монастырю. Считается, что здесь действительно были рыбные ловы, давшие название поселку. Сегодня это районный центр и крупный железнодорожный узел. На берегу Вожи, рядом с перекинутым через реку автомобильным мостом, расположился НИИ Пчеловодства.


[Закрыть]

Дорога уверенно тянется вдоль неказистых ив, за ними обширная пойма реки, кое-где пасутся немногочисленные стада коров черно-белой раскраски. Проезжаем деревню под названием Сидоровка. По рассказам отца – это родина его бабушки, следовательно, моей прабабушки, и таким образом мамы моей бабушки. Сердце щипнуло предчувствие скорой встречи. Всё напоминает здесь о моём детстве, всё говорит о прошлом. Поля созревающей пшеницы, островки лесопосадок, ровно тянущиеся вдоль дороги. Поднимаемся на пригорок и там, за открывающимся пространством колосящегося пшеничного моря, крыши домов моей деревни. Справа, за оврагом, комплекс свинофермы, за ней конюшня, куда мы бегали с Толькой Кабановым к лошадям. Ярко встал в памяти образ серого в яблоках жеребца по кличке Привет. На несколько секунд стало грустно, потому что друга детства давно уже не было.

Слева, за бесконечно тянущимся пшеничным раздольем, синеющая кромка леса, из-за которой, с трудом различимые, вырисовываются купола церкви. Там находится село Летово, там родился мой папа и его братья, там проходило его суровое военное и послевоенное детство. Проезжаем уходящую к Летову грунтовку, автобусную остановку с типичной будкой, спасающей ожидающих автобус селян во время дождя. Батя начинает сбавлять скорость, щелкает тумблер, указывая, что включился правый «поворотник», и «Жигуль», свернув с шоссейки, начинает нырять по колдобинам просёлочной дороги.

Проезжаем первый с левой стороны дом, частично прячущийся за цветущим палисадником. Он принадлежит бабушкиному брату, дяде Володе. Радостно кольнуло сердце, потому что следующий, с красной крышей и желтыми стенами, полиняло-зелёной открытой терраской – это бабушкин дом. Каким он мне казался гигантским четыре года тому назад, не говоря уж о десятилетней давности, когда мы с сестрёнкой Лидой залезали на строительные леса и играли здесь в «дочки-матери». Как будто в землю немного врос! Только никуда он не врос, скорее – это я подрос, взглянув на старый мир детства новыми глазами отрока.

Батя плавно поворачивает влево, и машина, преодолев небольшое препятствие в виде еде заметной канавки, останавливается напротив старого бабушкиного скотного двора с несколько покосившимися воротами. Когда-то здесь жили овцы, сейчас только куры, деловито копающиеся в траве в поисках чего-нибудь клюнуть. Петух, было, возмутился нашему явлению, но быстро отвлёкся, начав придираться к случайно оказавшейся рядом пеструшке.

У дяди Володиной терраски с застеклёнными окнами, сидят на лавочке три женщины разного возраста, пожилая и две молодухи, рядом, замерев в разных позах, кучка ребятишек. Все удивленно взирают на наглое вторжение в их пространство незнакомой машины.

Батя открыл дверь и, высунувшись из кабины, радостно поздоровался с родственницами. Что это родственницы, можно было не сомневаться. Подслеповато щурюсь и признаю, в первую очередь, тётю Тоню, супругу дяди Володи. Следовательно, рядом с ней сидели её дочки: Нина и Валентина.

– Гля-ка, да это же Толька! – послышалось радостное восклицание.

– Да иди ты! – отмахнулась тётя Тоня, прикладывая ладошку к глазам козырьком.

– И точно, Толька!

– Толькь, ты чё ли?

– Ну, я! – засмеявшись, сказал папа.

– А эт хто ж с тобой? Не уж-то Игорь.

– Он самый!

– Батюшки! Игорь, какой же ты стал здоровый! – дружно удивлялись мои двоюродные тётушки, рассматривая меня снизу вверх, так как я неожиданно оказался выше их на целую голову. Я дико смущался, не зная, куда девать свои руки. В таких случаях, самое удобное место – это карманы. Сразу чувствуешь себя увереннее.

– Что делать, время! – мямлю я, оглядывая утонувшие в зелени дома.

– А в какой класс перешел? – поинтересовалась Нина, сверкнув рядом позолоченных зубов.

– В десятый.

– Уже в десятый!? Вроде, только вчера бегал здесь мальчуганом, – продолжала сокрушаться Нина Владимировна.

Она была двоюродной сестрой отца и моей Крёстной мамой. Когда мне исполнилось три года, бабушка настояла, чтобы меня крестили. Случилось это грандиозное событие летом 1963 года, во время приезда родителей с Урала в отпуск. По всей видимости, и мама, и я тогда попали на родину отца впервые. Обряд, которого я совершенно не помню, проходил в лéтовской церкви Козьмы и Демьяна. Тётя Нина стала моей Крёстной (ей было тогда пятнадцать лет), а дядя Коля, – родной брат отца, – Крёстным.

– А помнишь, как ты руку сломал? С гипсом ходил? – продолжала допросы Крёстная.

– Конечно, помню! Разве такое забывается?

– Игорёк, друзей-то узнаёшь? – кивнула Валентина на двух лохматых пацанов, пылящих на велосипедах по грунтовке. Они подъехали, лихо спрыгнули со своих «коней» и неспешно подошли. Лица серьёзные и неузнаваемые.

– Ну, здорóво! – протянув руку и улыбнувшись, сказал один из них, и я тут же узнал Тольку Кабанова, с которым пять лет назад ходили в ночное, пасли колхозное стадо и устраивали гонки на лошадях.

Второго парня никак не мог узнать, только лицо, оттенённое густой шевелюрой, что-то всё-таки отдалённо напоминало. Но когда он заговорил, сразу признал в нём полноватого весёлого мальчишку, которого все когда-то звали Базиль. Точно – это Серёга Баринов, или «Базиль», что, в общем, одно и то же. Как я в своё время стал «Макеной», да так, что не отодрать, так и он, «Базилём».

– Давненько не появлялся у нас, – улыбался Толик.

– Так получилось.

– Понятно.

– Может, на деревню смотаемся? – весело подмигнув, поинтересовался Базиль.

– А где я велик возьму? На багажнике не хочется трястись.

– У дяди Володи во дворе стоит.

– Да, возьми, съезди с ребятами, – поддержала Крёстная.

Ждать себя не заставил, и уже через пять минут, в сопровождении целой армады потянувшейся за нами мелюзги, последовал за Толяным и Серёгой. Сердце учащенно колотится в груди и никак не укладывается в голове, что прошло уже целых четыре года с того дня, когда я бегал босиком по этой самой дороге, наблюдая, как пыль, лежащая толстым слоем на грунте, подобно взбитым сливкам на торте, фонтанчиком взвивается между пальцев ног. Она была тёплой и пушистой, словно светло-коричневый пух устлал дорожную колею. Иногда вздымались маленькие смерчи – это потоки воздуха, закрутившись над деревенской дорогой, перегоняли миллиарды пылевых песчинок. Вспомнилось, как проезжающие мимо машины поднимали такую плотную завесу, которая не могла рассеяться несколько минут. Она уплывала по направлению дуновений ветра, медленно оседая на траве и кустах. Ну, а если проходил дождь, что случалось довольно часто, великолепный пылевой торт превращался в липкую непроходимую коричневую грязь.

У магазина стоит пять или шесть мотоциклов, с оседлавшими их патлатыми пацанами. Почти у каждого в зубах «беломорины», все они размахивают руками, по всей видимости, что-то активно обсуждая, и безудержно матерятся. С детства помню этот шишкинский мат, являющийся в местном лексиконе настолько естественным явлением, что речь без многоэтажных оборотов услышать было просто невозможно. Лет пять назад, не успев толком переодеться с дороги, побежал на деревню навестить своего дядю и друга Сашку Чапая77
  Его отец, Александр Сергеевич Николашин, младший брат моей бабушки. Так получилось, что он не на много был старше своих племянников и поэтому его младший сын и, следовательно, мой двоюродный дядя, оказался даже чуть младше меня. Это ещё куда не шло. А вот его двоюродный брат, сынок Владимира Сергеевича и, следовательно, так же мой двоюродный дядя, младше меня на 12 лет. Вот это уже прикольно.


[Закрыть]. Иду по этой же самой грунтовке и слышу, как две женщины, орут друг другу через улицу что-то про колхозное стадо, которое вот-вот должны пригнать, но пастух, этот безмозглый «пи-пи-пи», где-то задерживается. У меня чуть уши в трубочку не свернулись от услышанного обилия мало понятных слов с их переплетениями. Сперва подумал, что они ругаются, потому что знал: мат применяется, чаще всего, при выяснении отношений. Но, как оказалось, тётки просто разговаривали, обмениваясь информацией. Тогда я попросил Толяна разъяснить мне смысл некоторых услышанных слов, что он, с видимым удовольствием, делал чуть ли не до конца моего пребывания в Шишкино. Именно тогда я узнал, что кроме простого разговорного языка, существует ещё язык матершинный, и к этому надо было привыкнуть, потому что в деревне на нём разговаривали все. Кроме моей бабушки, наверное. Ни разу от неё не слышал ни одного скверного слова.

Здороваемся со всеми за руку, соблюдая необходимый церемониал. Я решительно никого не узнаю, хотя меня здесь, как я понял, некоторые из присутствующих признали.

– Игорёк, когда приехал? – спрашивает кто-то.88
  По этическим причинам нецензурные выражения заменены или пропущены. Но стоит отметить, что заменять пришлось чуть ли не каждое слово, кроме междометий.


[Закрыть]

– Минут десять назад, – отвечаю недоумённо.

– Надолго?

– Нет, дня на три, не больше.

– Ничего себе! Стоило из-за этого тащиться в такую даль.

Так понимаю, для рязанских ребят, Брянск – это чуть ли не заграница.

– О чём пи-пи? – вопрошает Толян, обращаясь ко всем сразу.

– Да вот, блин, решаем, куда вечером податься.

И тут снова все разорались, пересыпая диалог десятиэтажным фольклорным жаргоном. Я посмотрел туда, где с левой стороны улицы должен был стоять Сашкин дом, но за развесистыми ветлами его не увидел. От магазина улица сворачивала на девяносто градусов вправо, и тянулась довольно далеко, заканчиваясь у подножия оврага. С двух сторон от неё теснились, скрытые за палисадниками, дома. Виднелись только крыши и терраски фасадов. Слева, за огородами, начинался довольно глубокий овраг, дугой огибающий деревню, за ним широколиственный лес. Поговаривали, что когда-то давно, здесь протекала река, но сменила русло, а потом бесследно исчезла.

– Поедешь с нами в Зубово? Кутить будем. Делать, блин, всё ровно нечего, – пригласил меня Базиль, когда пацаны наконец-то договорились, как будут проводить грядущий вечер. По честному, не очень хотелось куда-то сегодня мотаться, поэтому, отрицательно мотнув головой, заверил, что «родоки» навряд ли отпустят.

– Не уж-то слушаешься? – хохотнул Базиль.

– Когда как. Но сегодня я ещё бабушку не видел.

– Что ты, твою мать, к нему пристал?! – налетел на Серёгу Толян. – Человек с дороги, я бы тоже никуда не поехал!

– Да ладно! Я так, на всякий случай. Наше дело предложить, – засмеялся Базиль.

В этот момент все резко засобирались, натянули на головы шлемы, оседлали мотоциклы. Распуская клубы сиреневого выхлопа, взревели моторы и, кавалькада, поднимая тучи пыли, помчалась в сторону шоссе.

– Куда это они все? – удивленно поинтересовался я.

– Решили в Летово на разведку сгонять. Может там, блин, что интересное сегодня будет, – ответил Толик. – Ты куда сейчас?

– Поеду домой, а то неудобно перед бабулей.

– Тогда давай, до встречи.

Обменялись рукопожатием, и я, скрипя педалями, направился к бабушкиному дому. Рядом с её скотным двором одиноко стоял наш белый «Жигуль», перед соседской терраской четырёхлетний пацанёнок наматывал круги на трехколесном велосипеде. Он смело подъехал ко мне и остановился, с прищуром глядя снизу вверх. Я сразу понял, что это и есть мой дядя, Сергей Владимирович. Уперев ладони в коленки, наклоняюсь и, несколько сюсюкая, задаю вопрос:

– А что это у нас за мальчик такой холосый?

Я был уверен, что с четырёхлетками так и надо разговаривать, ведь, по идее, малыш совсем. Дальнейшее меня потрясло до глубины души.

– Ты что, дурак? – спрашивает мальчуган, чётко проговаривая букву «р».

От шока отошел только тогда, когда Сергей Владимирович, мой четырехлетний дядя, надавив на педали, снова поехал наматывать круги по двору. Вспомнилось, как тётя Тоня, четыре года назад, купала его в тазике, и был он такой маленький, розовенький, как поросёночек, с огромными яичками между ног. И тут я расхохотался. Дядя Серёжа перестал крутить педали и уставился на меня, наверное, сделав окончательный вывод по поводу моих умственных способностей. Однако, это не помешало нам подружиться и поиграть в догонялки. Сперва он, не слезая с велосипеда, за мной по кругу, потом я за ним. Серёга задорно смеялся, обернувшись назад, при этом продолжал бесстрашно крутить педали. Естественно, чуть не въехал в багажник нашей машины.

Скрипнула калитка, ведущая в соседский двор, и появилась Валентина.

– Серёжа, Игорь, пошли снедать!

– Что-то не хочется, – попытался я отвертеться, не совсем поняв, что означает слово «снедать».

– Пошли, пошли! Не стесняйся, твои у нас сидят. Сейчас ужинать будем.

Сразу всё встало на свои места. Валя – моя двоюродная тётя, симпатичная девушка двадцати пяти лет и, как мне запомнилось с последнего моего посещения деревни, большая любительница похохотать и поприкалываться.

Загнали оба велосипеда, большой и маленький, во двор, вошли через заднее крыльцо в сени дома, где стояла газовая двухкомфорочная плита, разделочный стол, лежал какой-то сельхозинвентарь, и пахло неповторимым ароматом самосада. Дядя Володя не признавал покупных папирос и курил только табак, выращенный на собственном огороде. В сенях он сушился, и запах этот пропитал пространство неистребимым и терпким духом махорки.

Из открытых дверей раздавались громкие голоса и смех. Переступаю высоченный порог, без привычки едва не споткнувшись. Справа печка и кухонька, отделённая занавеской, слева стулья рядком, стол у окошка. Прямо, над дверью, ведущей в горницу, большие портреты в рамках. Посередине, в фуражке, мой прадед, Сергей Степанович Николашин; рядом портрет молодой женщины, изучающе вглядывающейся в меня. Это моя прабабушка, Ольга Васильевна Николашина. Аж оторопь взяла. С двух сторон от портретов предков ещё два лика. Это пропавшие без вести во время войны родные братья бабули и дяди Володи, Николай и Дмитрий.

В горнице, за развёрнутым столом-книжкой, сидят дядя Володя с батей, тётя Тоня с моей матушкой, Нина с Валей, две девочки-погодки Оля и Лариса – мои троюродные сестрёнки, дочки Крёстной. Не хватает только бабули, которая в данный момент занималась прополкой на огороде. Анастасия Сергеевна не любила застолий, тем более сопряженных с распитием спиртных напитков. Поприсутствовала немного и ушла заниматься своими делами.

Родственники угощаются, чем Бог послал. Батя разливает по рюмочкам привезённую с Брянска водку, все несколько раскрасневшиеся, наперебой что-то друг другу рассказывают. Судя по остаткам жидкости в бутылке, рюмки по три (с незначительной женской подмогой), мужики приговорили. Серёга уже на коленях у тети Тони, что-то лопает из поставленной перед ним миски.

– Ну, наконец-то! Где болтался? – интересуется батя. Меня усаживают за стол, ставят перед носом тарелку с картошкой, задают какие-то вопросы. Девочки-сестрёнки с видимым любопытством изучают незнакомого им дядю, который, в придачу ко всему, крестник их мамы, а ещё и братец великовозрастный. Оле лет шесть, глаза большие, выразительные, Лариса на год старше. «Непременно подружимся!» – подумал я, подмигнув Ольге. Она заулыбалась, что-то шепнула Ларисе, и обе захихикали.

– Примешь? – дядя Володя показал глазами на рюмку.

Я энергично замотал головой, отвергая предложение.

– Он у нас не выпивает, – гордо заявил батя.

– Ну и правильно! – одобрил двоюродный дед. – Столько беды эта водка проклятая наделала.

Хотелось спросить, «что ж вы её, проклятую, пьёте?», но воздержался. А дядя с племянником, то есть Владимир Сергеевич с Анатолием Александровичем, весело чокнулись, произнесли сокровенное «за здоровье», благоговейно, одним глотком, опрокинули содержимое и, смухортившись, как будто глотнули отравы, принялись занюхивать выпитое кусочком ржаного хлеба.

– Хорошо пошла! – крякнув, выпалил отец и потянулся вилкой за огурцом.

Выхожу во двор. Перед глазами небольшой сад, состоящий из яблонь у кустов смородины, за ним вытянулись огороды – бабушкин и дяди Володин. Раньше они мне казались бесконечными, тянущимися чуть ли не до горизонта. Сейчас это ощущение бесконечности ушло. С высоты шестнадцатилетнего возраста «задá» начинались не так уж и далеко.

На меже, между двумя участками, стоит чуток покосившийся, сколоченный из плохо обработанных досок, сортир. Возможно, мой ровесник, если не старше. По крайней мере, сколько себя помню, он всегда был. С дядьволодиной стороны к нему примыкает собачья будка, в которой живёт пёс по кличке «Тайга». Владимир Сергеевич особо не разнообразился в собачьих кличках. Того полу-дворнягу, который обитал здесь четыре года назад, тоже кликали «Тайгой». Псина, загремев цепью, вылезла из своей конуры, потянулась, зевнув во всю пасть и, виляя хвостом вместе с задом, потянулась ко мне. Памятуя, что около будочное пространство усеяно собачьим дерьмом, пресёк дружественные попытки Тайги забросить передние лапы мне на плечи. Погладив собаку по рыжей голове с отвислыми ушами, прошел на бабушкину территорию.

Ряды лопухастой капусты, картошки и огурцов до самого конца огорода. Фигурка бабули впереди, с тяпкой в руках. Пройдя по меже, мимо двух старых яблонь, направляюсь к ней. Бабуля в черном платочке, надвинутом на глаза, смотрит с прищуром. Узнав, засмеялась.

– О, какой большой вырос!

– Здравствуй, бабуль!

Щемящая нежность волной прокатывается по сознанию. На бабушкином лице, испещрённом глубокими морщинами, несколько застенчивая улыбка. Я только сейчас увидел, как на неё похож отец. Из трёх братьев, он один – материнская копия. Тот же овал лица, такой же нос, и особенно прищур глаз.

– Ребят-то признал?

– Тольку признал, Базиля, больше никого?

– А к Сашке заходил?

– Нет ещё. Завтра зайду.

– Ну и ладно, – бабуля замялась. А потом, словно вспомнив, продолжила. – А вишню-то кушал?

– Не успел ещё.

– Так иди, а то отходит уже. Воробьи последнюю доклёвывают.

Обогнув огород со стороны задней стены дома, прохожу к вишневым деревьям. Того великолепия, как раньше, уже нет. Ряда четыре спилили, освобождая пространство под картошку и огурцы, а что осталось, сиротливо жалось к плетню, отделявшему наш участок от соседнего. Вспомнилось, как мы с батиным братом, дядей Володей, ночевали между вишневыми деревцами. Их было довольно много, можно сказать, целая рощица. И вишни, следовательно, было полно. Между вишневыми деревцами спали, чтобы сохранить урожай от пернатых разбойников, кучно садящихся на вишнёвые ветки. И не только от пернатых, ещё и от двуногих, взявших моду лазить по чужим огородам и воровать. Лежим, завернувшись в одеяло, слушаем сверчков, поющих свои бесконечные песни так близко, что кажется, руку протяни и поймаешь. Как было хорошо, словами не передать.

Спали с отцом в «темнушке» на деревянных лежаках. Матрацы набиты соломой, подушки – гусиным пухом. Те же самые, на которых дрыхли мы со Славиком четыре года назад. Под одну из них, поддавшись на Славикову авантюру, мы однажды подсунули поросячьи косточки.

Над головой широкий лаз на чердак. Там живет сверчок, из-за которого я проснулся посреди ночи. Батя заливисто похрапывает на соседнем лежаке, сверчок не менее заливисто скворчит над головой. Послушав минут пятнадцать эту какофонию, встаю и, держась за стены, чтобы на что-нибудь не налететь в темноте, выхожу через заднее крыльцо во двор, соединенный с домом крытой галереей.

Не так давно здесь ютилась скотина, сейчас только куры. Они, плотно прижавшись друг к дружке, тихонько сидят на жёрдочках. Тревожно кококнул петух, предупредив меня, что дальше проходить нельзя, мол, дела свои свершать иди на огород, что я благоразумно и сделал. На небе помигивают звезды, на деревне изредка полаивают собаки. Задрав голову, отыскиваю глазами созвездие Большой Медведицы, четким ковшом распластавшейся в черноте ночи. Яркой полосой поблескивает Млечный Путь. Одновременно облегчаюсь на угол сарая. Пахнуло предутренней свежестью, и в этот миг громогласно заорал наш петух, да так, что я даже подскочил от неожиданности. Моментально последовал ответ со двора дяди Володи, тут же заголосил у тети Грани, и пошла петушиная перекличка волной по всей деревне, от дома к дому. Первые петухи, значит время где-то часа три ночи, может чуть больше.

Передёрнувшись от озноба, спешу назад, на свою лежанку. Пробираюсь также ощупью, потому что знаю: где-то по пути стоят два ведра с водой, которые вчерашним вечером притащил с колонки. Не дай Бог зацепить, весь дом перебужу однозначно. Накрываюсь одеялом, стараясь согреться, и медленно проваливаюсь в сон, попутно осознавая, что сверчок наконец-то заткнулся. Наверное, дождался первого «кукареку» и с чувством выполненного долга отправился спать, паразит.

После нехитрого завтрака, состоящего из поджаренной на квадратной сковороде картошки, сижу на крыльце. Через дорогу огромная ветла с расщепившимся стволом, которую помню ещё с первого приезда десятилетней давности. Стоит размашистая, в окружении непроходимых крапивных зарослей. Сколько не пробовал подступиться, совершенно бесполезно. По рассказам бабули, полвека назад на этом месте стоял дом её отца, Сергея Степановича Николашина, и получалось, что нынешнее бабушкино жилище расположено всего в двадцати метрах от места, где она родилась.

Всё это как-то волнительно. Решившись проведать Школьный пруд, перехожу через грунтовку и неспешно двигаюсь по ивовой аллее, тянущейся вдоль заросшего крапивой довольно внушительного бесхозного участка. А ведь когда-то здесь был прадедов огород, и бабушка моя, будучи еще малолетней девчонкой, бегала в сарафанчике, может быть даже по этой аллее, по которой сейчас иду я. В 19 лет её выдали замуж за Александра Семёновича Гагина. По её рассказам, особо не спрашивали, так было надо99
  По рассказам отца, мой прадед, Сергей Степанович Николашин, считался крепким середняком, имел хороший дом, сплочённую многодетную семью, хозяйство, арендовал довольно большой участок земли под пашню. В годы коллективизации решил породнится с сыном умершего к тому времени от тифа уроженца села Летово, командира РККА Семёна Константиновича Гагина, Александром Семёновичем. Мой дед А.С. Гагин, являлся членом Комбеда (Комитета бедноты) и, само собой, принимал участие в процессах раскулачивания. Бабуля, таким образом, стала разменной монетой в сложившейся исторической трагедии. Не думаю, что там была какая-то большая любовь, но спасти семью от раскулачивания она, ценой, довольно дорогой, попыталась. Не помогло. Прадеда все равно раскулачили, пусть довольно мягко, без переселений и особых репрессий, но каток сталинской политики коллективизации прошел и по нему.


[Закрыть]. Венчались в Летово, там и жили, пока не грянула война. Дед ушел на фронт, вернулся в 43 году по инвалидности, но не к бабуле. Женился и жил на станции Фруктовая, недалеко от Луховиц. Бабуля осталась одна и поднимала троих сыновей. Найти бы его, да спросить, почему он так поступил, что подвигло его оставить жену с тремя малолетними пацанами в трудное военное время. Найти теперь можно только его могилу, да и то навряд ли.

Рукотворный пруд располагался как раз за этим участком. Бульдозером сгребли землю, которая сейчас возвышалась в виде небольшого вала, а бившие ключи заполнили котлован. Я сидел на берегу, между двумя ветлами и вспоминал, как мы со Славиком ловили здесь карасей. Брючины моих штанишек завязали узлом и мы, растопырив наше произведение в виде сачка, таскали импровизированный бредень вдоль заросших осокой берегов. Ничего тогда не поймали, только в тине извазюкались, да напоследок штаны утопили. Сколько по илистому дну ногами не шарили, сколько не ныряли, бесполезно. Так в трусах домой и заявился. Лида, наша со Славиком старшая сестра, долго потом смеялась, вспоминая эту историю.