355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Игорь Суриков » Пифагор » Текст книги (страница 20)
Пифагор
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 21:31

Текст книги "Пифагор"


Автор книги: Игорь Суриков


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Думается, каждый понимает, о чем здесь шла речь. Ныне далеко не каждый согласится стать поручителем – хоть за близкого друга! – даже если речь идет о простом банковском кредите. Ибо не раз уже бывало, что человек, которому поверил поручитель, скрывался и на того падали его обязательства. Да почему, собственно, только "ныне"? Так было во все времена. А тут перед нами иное, куда более суровое поручительство – за человека, приговоренного к казни. Не вернется он вовремя – вместо него умрет поручитель. Пифагореец Дамон, нимало не сомневаясь, пошел на это (а ведь он был моложе Финтия, и они, кстати, по пифагорейскому обычаю вели совместное хозяйство).

Порфирий и Ямвлих добавляют к рассказу о Дамоне и Финтии еще несколько интересных деталей (Порфирий. Жизнь Пифагора. 59–60; Ямвлих. Жизнь Пифагора. 33. 233–237). Во-первых, оказывается, Финтий и не был ни в чем виноват, а Дионисий приказал схватить его и разыграть весь последующий спектакль единственно для того, чтобы проверить, так ли крепка прославленная пифагорейская дружба. Во-вторых, когда после случившегося тиран просил двух пифагорейцев принять его третьим в их дружеский союз, они ему отказали, несмотря на все увещевания. Да и то сказать, вот уж менее всего подходящим другом он был бы для них… В-третьих, историю эту известный нам Аристоксен – а он, напомним, принадлежит к числу самых надежных свидетелей о раннем пифагореизме – услышал не от кого иного, как от самого Дионисия! Последний под конец жизни был свергнут с сиракузского престола и влачил остаток своих дней в Коринфе, подвизаясь на скромной ниве школьного учителя. Получается, что перед нами предельно достоверное сообщение очевидца и участника событий и ставить под сомнение реальность эпизода с Дамоном и Финтием не приходится.

Вряд ли эти два благородных сиракузянина имели глубокие познания в собственно философской (или тем более научной) стороне пифагорейского учения. Скорее всего, они принадлежали к группе "акусматиков". Пифагореизм был для них не какой-то теорией, а определенным образом жизни – жизни, в которой нужно следовать строго предписанной системе жестких норм. А самого Учителя они, конечно, воспринимали как основоположника и образец этой "пифагорейской жизни".

Платон-пифагореец

В историю пифагореизма одной из весьма значимых фигур входит Платон – один из крупнейших философов всех времен и народов, в каком-то отношении, можно сказать, воплощение самой Философии.

Заранее предполагаем, что некоторые читатели удивленно воскликнут: "Как же так? Всем же известно, что Платон – не пифагореец, а сократик!" Безусловно, в неписаной "Библии античной философии" вполне могло бы быть сказано: "Сократ роди Платона, Платон роди Аристотеля…" Разумеется, в духовном смысле.

Всё это верно. Платон действительно стал философом под прямым влиянием Сократа, был его учеником. Но точно так же верно и то, что за свою долгую жизнь он чем дальше, тем больше подвергался пифагорейскому влиянию. Весьма распространено следующее суждение: Платон – сократик, со временем ставший пифагорейцем. Мы бы, пожалуй, даже заострили эту формулировку, выразившись так: Платон – пифагореец, в молодости побывавший сократиком.

Собственно, и сам Сократ под конец своих дней тяготел к пифагореизму. В число его друзей вошли фиванские представители пифагорейской школы. Мы уже упоминали, что двое из них – Симмий и Кебет – присутствовали даже при казни Сократа. А ведь в этот "скорбно-радостный день" {158}его окружали только самые близкие, те люди, которым он безоговорочно доверял.

Платон, особенно тесно общавшийся с Сократом именно в последние годы жизни последнего, не мог не быть в курсе взглядов этих пифагорейцев из Фив. Не менее ясно и то, что эти взгляды должны были вызывать его симпатию. В частности, как мы знаем, для пифагорейцев было весьма характерно участие в политике – причем в политике вполне определенного, подчеркнуто аристократического толка. Могло ли это не находить отклик в душе молодого Аристокла, сына Аристона (таково настоящее имя Платона), – афинянина, о "супераристократическом" происхождении которого говорило ему самому буквально всё: от родословной, восходящей к древним аттическим царям, и вплоть до его личного имени и "отчества" ("Лучшеслав, сын Лучшего", как можно было бы перевести его имя на русский язык)?

Когда Сократа казнили в 399 году до н. э. и его ученики растеклись из Афин по разным краям обширного эллинского мира, в высшей степени характерно, что Платон в ходе своих странствий оказался в конце концов в Великой Греции. В 388 году до н. э. мы встречаем его в Сиракузах: там он пытается превратить тирана Дионисия Старшего в "правителя-философа", но терпит фиаско. Дионисий, утомившись платоновскими проповедями, приказывает продать мыслителя в рабство. К счастью (не только для Платона, но и для духовной истории человечества в целом), на рынке рабов, где был выставлен на продажу Платон, случайно оказались его друзья, которые, естественно, тут же выкупили и освободили его.

В ходе своей поездки в этот регион Платон имел полную возможность познакомиться с пифагорейским учением ближе, причем у самых его "истоков". Неясно, началась ли уже тогда дружба Платона с крупнейшим из тогдашних пифагорейцев – Архитом. В принципе, исключать это нельзя. Платон и Архит были людьми примерно одних лет.

В дальнейшем, уже после своего возвращения в Афины и основания в 387 году до н. э. собственной философской школы – знаменитой Академии, – Платон совершил еще два путешествия в Сиракузы: в 366 и 361 годах. На сей раз он подвизался при дворе Дионисия Младшего. Что представлял собой этот последний – мы уже знаем по излагавшейся выше истории о Дамоне и Финтии. Небесталанная, но крайне капризная личность, которой очень льстило прослыть "правителем-философом", но мешали впитанные с молоком матери деспотические замашки…

Дионисий Младший, с одной стороны, просто-таки возлюбил Платона (великий философ, что и говорить, был и великим чаровником душ человеческих), однако же, с другой стороны, меняться к лучшему упорно не желал. Платон, не терявший надежд, познакомил и подружил Дионисия с Архитом (Платон. Письма. VII. 338с), и тарентский правитель-пифагореец, похоже, возложил на молодого сиракузского тирана определенные чаяния (Платон. Письма. VII. 339d). Кстати, отсюда с неизбежностью вытекает, что к тому моменту сам Платон уже близко знал Архита.

Сложные, противоречивые отношения между Дионисием и Платоном едва не кончились плохо для последнего. Тиран охладел к афинскому философу (особенно потому, что тот дружил с опальным сиракузским вельможей Дионом, которого Дионисий воспринимал как конкурента), но в то же время и домой его не отпускал, несмотря на все просьбы. Платон оказался в положении, близком к аресту; он имел основания даже опасаться за свою жизнь.

"Тогда я придумываю вот какой способ спасения, – вспоминал позже Платон. – Я посылаю к Архиту и другим друзьям в Тарент письмо с рассказом о том, в каком положении я оказался. Они же, под предлогом какого-то посольства от имени их государства, – посылают тридцативесельный корабль во главе с одним из своих, Ламиском. Прибыв к Дионисию, он стал просить его за меня, говоря, что я хотел бы уехать и что не стоит мне в этом препятствовать. Дионисий дает свое согласие и отпускает меня, дав на дорогу денег…" (Платон. Письма. VII. 350аЬ).

Как видим, слово Архита много значило в этом регионе. Даже тиран могучих Сиракуз не счел возможным отказать ему в просьбе – наверное, не желал ссориться. А для Платона Архит оказался настоящим спасителем. Если бы не он, великому афинянину могла угрожать такая же участь, какая однажды уже чуть не обрушилась на него по воле Дионисия Старшего, – продажа в рабство. А то и что-нибудь похуже: Дионисий Младший уж точно не превосходил моральными качествами своего отца.

Уже вскоре этот второй представитель сиракузской тиранической династии был свергнут и изгнан вышеупомянутым Дионом. Тот стал новым властителем города. Дион считался верным учеником и последователем Платона, поэтому у многих родились надежды: наконец-то на сцену вышел подлинный "правитель-философ"! Дион и сам старался оправдывать эти упования, но у него ничего не получалось: вскоре обнаружилось, что он действует как обычный тиран. Наверное, при таком политическом режиме, как тирания, что-то принципиально изменить было и невозможно.

В результате Дион тоже стал жертвой заговора, организаторами которого, что интересно, были ученики Платона – Каллипп и Филострат. Всё перемешалось, бывшие единомышленники боролись друг против друга… В Сиракузах началась смута, к власти опять пришел Дионисий Младший. Потом он был снова отстранен – на сей раз коринфским полководцем Тимолеонтом. Все эти события очень интересны, но останавливаться на них в деталях мы не будем, поскольку наше внимание привлекает другое: влияние пифагорейских идей на платоновскую философию.

Это влияние лучше всего проследить на примере некоторых диалогов Платона. Он, как известно, излагал свое учение не в систематизированных наукообразных трактатах (как, казалось бы, более пристало серьезному мыслителю), а в "легком" диалогичном жанре. Поэтому, кстати, его произведения производят и глубокое эстетическое впечатление, их (или, по крайней мере, многие из них) с удовольствием прочтет и человек, не имеющий специального философского образования.

Среди десятков диалогов, входящих в корпус сочинений Платона, есть такие, в которых черты пифагореизма особенно сильны. Например, "Федон", написанный около 380–375 годов до н. э., то есть после первой поездки философа в Великую Грецию. В "Федоне", напомним, описаны предсмертные часы Сократа, его последняя беседа. В числе ее участников – Симмий и Кебет, члены пифагорейского содружества. Но самое интересное – в том, что Сократ в описании Платона оказывается большим пифагорейцем, нежели эти прямые последователи самосского мыслителя. Он им доказывает бессмертие души! И доказывает, надо сказать, весьма убедительно. Они сперва возражают, спорят, но в конце концов вынуждены согласиться.

Здесь Платон явно излагает мысли свои собственные, а не сократовские. "Босоногий мудрец" на самом деле отнюдь не был полностью убежден в том, что душа бессмертна и после смерти тела куда-то из него переселяется. Яркое свидетельство тому – "Апология Сократа", принадлежащая перу того же Платона. Притом она была написана заведомо раньше, чем "Федон", и в ней, без сомнения, Платон с большей точностью передает взгляды учителя. Так вот, в этом сочинении Сократ высказывается отнюдь не столь однозначно:

"Умереть, говоря по правде, значит одно из двух: или перестать быть чем бы то ни было, так что умерший не испытывает никакого ощущения о чем бы то ни было, или же это есть для души какой-то переход, переселение ее отсюда в другое место, если верить тому, что об этом говорят" (Платон. Апология Сократа. 40с). Последняя часть сказанного звучит вообще довольно скептично. Предлагаются два варианта, то есть как минимум у Сократа нет стопроцентной уверенности в посмертном существовании души. А к моменту казни такая уверенность у него будто бы появляется – если судить по "Федону".

У кого-нибудь другого могла бы, наверное, и такая метаморфоза произойти за месяц тюремного заключения. Но вряд ли у Сократа, отличавшегося стойкостью убеждений и совершенно не подверженного "порыву минуты". Нет, судя по всему, в "Федоне" Платон заставляет учителя высказывать мысли, принадлежащие не ему, Сократу, а отражавшие тогдашние воззрения самого Платона. Последний, напомним, уже увлекался в те годы пифагореизмом.

Вот как, например, платоновский Сократ в "Федоне" описывает посмертную судьбу: "Когда человек умрет, его гений, который достался ему на долю еще при жизни, уводит умершего в особое место, где все, пройдя суд, должны собраться, чтобы отправиться в Аид… Обретя там участь, какую и должно, и пробывши срок, какой должны пробыть, они возвращаются сюда… и так повторяется вновь и вновь через долгие промежутки времени" (Платон. Федон. 107de). Если это и не пифагорейское учение о метемпсихозе в чистом виде, то, во всяком случае, нечто весьма к нему близкое. Пока – в расплывчатой форме, без деталей. Но детализация еще последует. Ибо элементы пифагореизма во взглядах Платона со временем только нарастали.

Так, еще больше их в самом значительном и знаменитом сочинении гениального афинского философа – диалоге "Государство". Да, "Государство" – это именно диалог, хотя и огромный, в десяти книгах, в русском переводе он занимает почти три с половиной сотни страниц {159}. Писался этот труд на протяжении нескольких десятилетий и завершен был, скорее всего, в промежутке между второй и третьей поездками Платона на Сицилию {160}. Иными словами, в тот период, когда его общение с пифагорейцами было особенно близким и тесным.

Главным действующим лицом в диалоге по традиции выступает тот же Сократ. А основная цель произведения – создать, как отчасти следует уже из его заглавия, модель идеального государства. Модель эта прекрасно известна каждому, кто хоть в малейшей мере интересовался Платоном. Граждане разделяются на три класса в соответствии со своими склонностями и способностями, и у каждого из этих классов – свои функции. Первый класс – правители-философы; в их руках находится власть, они определяют судьбу государства. Второй – воины, или "стражи"; их задача – охранять власть философов и в целом поддерживать порядок. Третий – простонародье, крестьяне и ремесленники; они своим трудом поддерживают материальное благосостояние в обществе.

Обычно считается, что образцом для этой модели платоновского идеального государства послужили Спарта и (или) полисы Крита {161}. Нам, однако, больше импонирует и представляется ближе стоящей к истине иная идея {162}: мыслитель ориентировался здесь на те режимы, которые установили пифагорейцы в полисах Великой Греции (например, тот же Архит в Таренте). Если вдуматься, там всё именно так и было! Во главе стояли правители-философы, под началом у них находилось войско («стражи»), ниже следовало простонародье.

Итак, "Государство" является трудом в весьма значительной степени пифагорейским. Это, безусловно, подчеркивается тем фактом, что ближе к концу диалога помещен рассказ о загробном мире, причем куда более пространный, чем в "Федоне". Вводится этот знаменитый "платоновский миф об Аиде" {163}следующим замечанием: якобы некий Эр, житель Памфилии (это область в Малой Азии), побывал «на том свете», а вернувшись – рассказал, что он там видел.

Так что же предстало его очам в оных мало посещаемых живыми местах? Мы процитируем лишь некоторые строки из его пространной истории, но и из них видно, что перед нами – пифагорейская идея о переселении душ, причем на сей раз – практически в чистом, незамутненном виде.

«… Прорицатель разложил перед ними (душами умерших. – И. С.) на земле образчики жизней… Эти образчики были весьма различны – жизнь разных животных и все виды человеческой жизни. Среди них были даже тирании, пожизненные либо пресекающиеся и кончающиеся бедностью, изгнанием и нищетой. Были тут и жизни людей, прославившихся своей наружностью, красотой, силой либо в состязаниях, а также родовитостью и доблестью своих предков. Соответственно была здесь и жизнь людей неприметных. Были там и жизни женщин… Впрочем, тут были вперемешку богатство и бедность, болезнь и здоровье, а также промежуточные состояния… Стоило взглянуть, рассказывал Эр, на это зрелище, как разные души выбирали себе ту или иную жизнь… Эр видел, как душа бывшего Орфея (знаменитого мифического певца и музыканта. – И. С.) выбрала жизнь лебедя… Видел он и лебедя, который предпочел выбрать жизнь человеческую… Случайно самой последней из всех выпал жребий идти выбирать душе Одиссея. Она помнила прежние тяготы и, отбросив всякое честолюбие, долго бродила, разыскивая жизнь обыкновенного человека, далекого от дел; наконец она насилу нашла ее, где-то валявшуюся, все ведь ею пренебрегли, но душа Одиссея, чуть ее увидела, с радостью взяла себе, сказав, что то же самое она сделала бы и в том случае, если бы ей выпал первый жребий. Души разных зверей точно так же переходили в людей и друг в друга, несправедливые – в диких, а справедливые – в кротких, – словом, происходили всевозможные смешения… Когда они легли спать, то в самую полночь раздался гром и разразилось землетрясение. Внезапно их понесло оттуда вверх в разные стороны, к местам, где им суждено было родиться…»

(Платон. Государство. X. 618а-62lb).

Нельзя сказать, что этот рассказ во всей точностью соответствует Пифагоровой теории метемпсихоза, как мы ее знаем из других источников. Так, Пифагор вроде бы ничего не говорил о том, что душа сама себе выбирает будущее тело. Это – некое новшество, придуманное самим Платоном. Не исключаем даже, что с какой-то иронической целью. Ведь Платон, между прочим, был еще и великим иронистом, и нотки его изумительной иронии пронизывают весь только что приведенный рассказ. Дескать, хотите – верьте, хотите – нет… Впрочем, если от этой иронии отвлечься, то в целом перед нами повествование, весьма сильно напоминающее пифагореизм, в том числе и в деталях (души людей могут переходить в тела животных, равно как и наоборот).

Впрочем, самым "пифагорейским" произведением Платона обычно признают даже не "Государство", а диалог "Тимей", написанный еще позже – в 350-х годах до н. э. Иными словами, перед нами плод творчества уже Платона-старика, один из итоговых его трудов. Связанный с пифагореизмом характер этого сочинения проявился даже в том, что его заглавным героем (по имени которого диалог и назван) философ избрал некоего Тимея, пифагорейца из Локр Эпизефирских (греческий полис в Южной Италии).

Тимей беседует с Сократом. И в этом разговоре, что интересно, Сократ не играет роль главного действующего лица, как по большей части бывает у Платона, а выступает в роли внимательного слушателя. Ведущая же роль принадлежит Тимею, который излагает идеи о происхождении и устройстве мироздания – вполне согласующиеся со взглядами Пифагора.

Таков поздний Платон. Практически законченный пифагореец. Во всяком случае, никто не усомнится, что он чем дальше, тем больше двигался к этому статусу. То же движение продолжалось в его философской школе – Академии – и еще некоторое время после смерти основателя.

Непосредственным преемником Платона по руководству Академией стал его племянник Спевсипп. Кстати, этим был сильно обижен самый талантливый философ из всех, кто тогда находился в платоновской школе. Речь идет, разумеется, об Аристотеле. Он не без веских причин надеялся, что возглавить Академию поручат именно ему. А когда так не вышло, даже временно покинул Афины. Помимо прочего, Аристотелю, судя по всему, отнюдь не импонировало нарастание в среде платоников интереса к пифагореизму. Сам-то он к этому течению мысли относился весьма скептически. Эмпирик, сын врача… Никак не могла ему нравиться вся эта мистика чисел.

А в Академии пифагорейские идеи процветали. Спевсипп попросту "заменил платоновские идеи числами, которые понимал как самостоятельные субстанции, отделенные от чувственных вещей" {164}. Спевсиппа на посту схоларха сменил Ксенократ. Этот хоть и дружил с Аристотелем, но тоже с крайним пиететом относился к Пифагору. Он написал, в числе прочих, труд «Пифагорейские вопросы» (название явно перекликается с заголовком трактата Спевсиппа «О пифагорейских числах»).

Аристотель же всю силу своего мощного ума направил (если не в первую, то уж точно и не в последнюю очередь) на борьбу с пифагорейскими тенденциями. В главном философском труде Аристотеля "Метафизика" подвергнуты жесткой, последовательной критике взгляды "так называемых пифагорейцев", как он их с некоторым презрением называет.

Авторитет Аристотеля уже при жизни был огромен. И его вклад в дискуссию о пифагореизме имел, помимо прочих, тот результат, что авторитет этого философского учения сильно пошатнулся. Пифагорейцы, напомню, делились тогда на "акусматиков" и "математиков". Первых, конечно, аристотелевские аргументы не слишком волновали, и вряд ли они с ними всерьез знакомились. Для этих людей Пифагор был религиозным учителем, вдохновенным мистиком. А против мистики бороться логическими средствами бесполезно.

Другое дело – более рационально мыслившие "математики". Они стремились превратить пифагореизм в научную философию, освободить его от архаичных элементов. А после отточенных возражений Аристотеля пифагорейское учение выглядело настолько наивным, устаревшим, что, казалось, не поддавалось усовершенствованию. А если и поддавалось – то только за счет отказа от некоторых принципиальных идей самого Пифагора.

Так, многие пифагорейцы IV века до н. э. (то есть как раз современники Аристотеля) уже не верили в метемпсихоз {165}. Но можно ли пифагореизм без метемпсихоза вообще признавать пифагореизмом? Во всяком случае, это будет какой-то уж очень нетрадиционный пифагореизм, к тому же явно содержащий в себе внутренние противоречия.

И, наверное, закономерно, что пифагорейцы этого поколения – поколения учеников Филолая – нередко воспринимались как "последние из пифагорейцев" (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. VIII. 46). В дальнейшем же пути двух ветвей учения окончательно разошлись. "Акусматики" выпали из истории философской мысли. "Математики" же переориентировались на иные направления в философии. В высшей степени характерна, например, судьба знакомого нам Аристоксена: начинал он как последователь Пифагора, но затем перебрался из родного Тарента в Афины и стал там перипатетиком, учеником Аристотеля.

Как ни парадоксально, пифагореизм дольше продержался в Платоновской академии (применительно к этой разновидности пифагорейской философии часто употребляют термины "платонизирующий пифагореизм" {166}). Но и через этот бастион пифагорейских идей уже через несколько десятилетий прошла трещина. В 265 году до н. э. очередным главой школы стал Аркесилай, который коренным образом изменил характер проповедовавшихся в ней взглядов.

С Аркесилаем связан переход к так называемому академическому скептицизму. А именно: этот мыслитель утверждал, что цель философии – не обладание истиной, а отсутствие заблуждений. И чтобы не допустить ошибок, лучше вообще воздерживаться от позитивных суждений догматического характера, поскольку доказать истинность любого такого суждения, строго говоря, невозможно.

Победа в Академии скептического подхода наносила серьезный удар в том числе и по пифагорейским идеям – они ведь тоже недоказуемы. Одним словом, пифагореизм подвергался в эпоху эллинизма атакам буквально со всех сторон. Его критиковали перипатетики-"аристотелевцы", от него отреклись платоники-"академики". Тогда же появились новые весьма влиятельные философские школы – стоицизм и эпикуреизм; их представителям взгляды Пифагора тоже были никоим образом не близки.

Вполне естественно поэтому, что эллинистический период (III–I века до н. э.) на протяжении своей большей части был для пифагореизма временем тяжелого упадка. Почти перестали появляться сколько-нибудь крупные философы этого направления. Могло даже показаться, что оно просто погибло. Впрочем, такое впечатление было бы ложным, и пифагорейскому учению еще было суждено возродиться, хотя и в значительно изменившейся форме.

В то время как пифагореизм становился всё менее популярным в среде самих греков, им начали интересоваться римляне. Как-то в конце IV века до н. э. Дельфийский оракул по некоему поводу дал им предписание: установить в своем городе статую мудрейшего из эллинов. Кого именно – не уточнялось: это власти Римской республики должны были решить сами. Они сделали выбор именно в пользу Пифагора, и на Форуме – главной площади Рима – появилось его изваяние {167}.

Почему именно его? Это казалось парадоксальным даже некоторым из самих античных авторов. Так, известный римский ученый-энциклопедист Плиний Старший замечает по данному поводу: "И странно, что те сенаторы Сократу, тем же богом (Аполлоном. – И. С.) предпочтенному в мудрости всем, предпочли Пифагора" (Плиний Старший. Естественная история. XXXIV. 11. 26). Здесь намек на то, что в V веке до н. э. Дельфийский оракул своим речением объявил Сократа самым мудрым из людей. И ведь действительно, даже и для нас ныне если кто-то из философов и предстает этаким живым воплощением мудрости, то это именно Сократ.

Римляне же сочли таковым Пифагора. Тут, несомненно, нужно учитывать, где именно учил и приобрел славу переселившийся с Самоса мыслитель. В греческих полисах Южной Италии – иными словами, не столь уж далеко от растущего и расширяющего свои владения Рима. Первыми эллинами, с которыми познакомились римляне, были, естественно, те, которые жили в Великой Греции. От них-то жители сурового "Ромулова города" и получили свои самые первичные знания о философии. А эти италийские греки, само собой, особенно благоговели перед именем Пифагора.

В результате сложилась даже легенда, согласно которой второй римский царь Нума Помпилий (непосредственный преемник полумифического Ромула) якобы лично знал Пифагора и был его учеником (Плутарх. Нума. 8). Соответствовать истине это никак не может: правление Нумы датируют концом VIII – началом VII века до н. э., его смерть относят к 671 году до н. э. Иными словами, он скончался за век до рождения Пифагора! Но весьма характерен тот факт, что подобное сказание появилось, причем греческий мудрец в нем оказался связан (вопреки всем хронологическим препятствиям) именно с Нумой, которого тоже изображали самым мудрым из всех царей Рима. Римляне пытались, так сказать, всеми правдами и неправдами ассоциировать себя с великим эллином, к которому испытывали большой пиетет.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю