Текст книги "Пифагор"

Автор книги: Игорь Суриков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Глава пятая Посмертная судьба

Хранители заветов

В какие «иные жизни» ушел Пифагор после кончины – согласно своему собственному учению – об этом, конечно, наука ничего сказать не может. Мы под его «посмертной судьбой» имеем в виду совсем другое: какую память о себе он оставил в грядущих веках?

Память эта, как всем известно, оказалась долгой. Далеко не всем, даже самым выдающимся представителям античной культуры, повезло в этом отношении так, как Пифагору.

А между тем вначале, казалось бы, ничто не сулило подобных перспектив. На момент смерти самосского мыслителя общая ситуация для его учения и его школы выглядела крайне неблагоприятной. Пифагорейский союз был разгромлен – вначале в самом своем "сердце", в Кротоне, а потом и в ряде других городов. Сам Пифагор оказался в положении бесприютного, гонимого беглеца и окончил свои дни если и не насильственно, то, во всяком случае, в одиночестве, забытый учениками…

Такое впечатление создается на первый взгляд. Однако оно оказывается ложным. Нет, пифагорейцы не предали память наставника! Не приходится сомневаться, что могучий натиск врагов на какое-то время деморализовал их, заставил скрываться, вести разъединенное существование. Впрочем, ведь даже и апостолы Христа после ареста и казни Учителя впали в уныние. Но лишь ненадолго: они нашли в себе волю вновь собраться воедино и организовать христианскую Церковь. Которая потом выстояла, несмотря на все гонения.

Между ранней историей христианской Церкви и пифагорейской "церкви" наблюдается ряд черт разительного сходства. Снова и снова приходится убеждаться, что кружок пифагорейцев имел во многом "церковный" характер. Так, идеей, объединяющей всех его членов, был культ основателя, которому приписывали божественное или полубожественное достоинство и от которого ждали в первую очередь спасения души. Ведь ясно же, что подавляющее большинство адептов Пифагора стягивалось к нему, привлеченное отнюдь не возможностью изучать геометрические теоремы и даже не "числовой доктриной" или теорией "гармонии сфер". Нет, конечно, учение о метемпсихозе и о том, как улучшить свою участь в последующей жизни, – вот что прежде всего вызывало интерес.

Впрочем, было между ранним христианством и ранним пифагореизмом и как минимум одно существенное различие. Христиане подчеркивали свою принципиальную аполитичность. "Воздайте кесарево кесарю, а Божье – Богу", – говорил Иисус. Верующие в него выказывали себя лояльными подданными (само собой, пока дело не касалось вопросов веры), не становились в оппозицию каким бы то ни было властям и режимам: "нет власти, что не от Бога".

А пифагорейцы, напротив, – и об этом уже говорилось выше – проявляли большую политическую активность. Причем во вполне определенном духе – подчеркнуто аристократическом: боролись за то, чтобы в эллинских полисах установилась "власть лучших". А конкретно эта последняя понималась как общество, организованное жестко-иерархически.

Подобные настроения пифагорейцев шли вразрез с теми тенденциями, которые стали преобладающими в древнегреческой политической жизни как раз начиная с периода поздней архаики. Тенденции эти заключались в поступательной демократизации, на смену иерархии и элитарности приводящей эгалитаризм, идею равенства всех граждан.

Пифагорейцы же были убеждены в том, что люди не равны от природы; а неравное никто не способен сделать равным. Ничего не было для них более чуждого, чем эгалитарные взгляды. Получается, они были просто-таки обречены "противостоять течению". Проповедуя свои воззрения, последователи самосского философа не могли не вызывать сильнейшего раздражения массы сограждан.

Не удивительно, что преследования и погромы пифагорейских сообществ продолжались еще много лет после смерти самого Пифагора. Очередное, особенно крупное восстание против этих кружков произошло в Великой Греции около 450 года до н. э. Кстати, сам тот факт, что с пифагорейцами приходилось бороться снова и снова, с предельной ясностью демонстрирует: они не были сломлены, не считали свое дело погибшим! Их убивали и изгоняли – а их союз опять возрождался, как птица Феникс. И, наверное, главную роль здесь сыграли светлая память об учителе, стремление, несмотря ни на что, сохранить его заветы.

Расправы с пифагорейцами на западе эллинского мира дали одно совершенно не предвиденное гонителями последствие: дальнейшее территориальное распространение пифагореизма. Вынужденные покидать полисы Южной Италии и Сицилии, многие пифагорейцы бежали в саму Грецию – и несли с собой свои идеи. Когда-то Пифагор отбыл из бассейна Эгейского моря в далекие земли – а теперь придуманное им учение возвращалось оттуда на родину его автора.

Так, одним из крупных центров пифагореизма стало такое значительное греческое государство, как Фивы. Там, в частности, во второй половине V века до н. э. обосновались пифагорейцы Симмий и Кебет. Впоследствии они, часто бывая в Афинах (Афины и Фивы не столь уж далеки друг от друга), вступили в тесную дружбу с Сократом. Они даже были с афинским "босоногим мудрецом" в тот самый день, когда его казнили ^{148}, и слушали последние сократовские слова. И не просто слушали, а активно участвовали в беседе. Это засвидетельствовал для нас Платон в диалоге «Федон», целиком посвященном описанию этого дня. Кстати, нельзя исключать, что общение с Симмием и Кебетом сильно повлияло и на самого Платона; о пифагорейских элементах в учении этого величайшего представителя мировой философской мысли речь пойдет уже очень скоро.

Еще более важно, что в Фивы отбыл и Филолай, который может быть с полным правом назван вторым по значению (естественно, после самого Пифагора) из ранних пифагорейцев. Филолай родился около 470 года до н. э. в Кротоне; стало быть, Пифагора он застать не мог, но, возрастая в городе, который стал когда-то главным "очагом" пифагорейского учения, он конечно же не мог не иметь достойных наставников. Самый крупный погром, от которого пострадали адепты пифагореизма, случился в Кротоне, как упоминалось чуть выше, около 450 года до н. э. Тогда-то Филолаю, совсем еще молодому, и пришлось перебраться в Фивы. Там он оставался несколько десятилетий, но потом покинул и этот город (Платон. Федон. 61е) и уплыл обратно на запад. Вернувшись в Южную Италию, он обосновался не в Кротоне, где его вряд ли доброжелательно ждали, а в Таренте. Филолай прожил очень долгую жизнь; он, кажется, застал еще Платона, когда тот впервые (в 388 году до н. э.) посетил Великую Грецию, и встречался с ним ^{149}.

К сюжету "Фивы и пифагореизм" стоит сделать еще одну немаловажную ремарку. В 370-х годах до н. э. Фивы необычайно усилились. Если до того борьба за гегемонию (первенство) в Греции традиционно происходила между Афинами и Спартой, то теперь в этот поединок на равных вступили Фивы.

И не только вступили, но – поразив всех! – тут же неожиданно добились первенства. В первой же серьезной битве Фив со Спартой (сражение при Левктрах, 371 год до н. э.) фиванцы нанесли сокрушительное поражение ранее непобедимым спартанцам. И на какое-то время стали в Элладе гегемоном.

Впрочем, что значит "на какое-то время"? Можно сказать конкретнее: Фивы первенствовали, пока был жив "кузнец" их побед – великий полководец Эпаминонд. О личности и деятельности этого человека нельзя не сказать несколько слов. Он того заслуживает – и не в последнюю очередь потому, что почти в любом изложении античной истории несправедливо остается "в тени". Трудно сказать, по какой причине, но ныне мало кто даже из образованных людей слышал его имя, в то время как о Мильтиаде, Фемистокле, Алкивиаде знают многие. А между тем Эпаминонд – фигура не меньшего, если не большего масштаба. Цицерон называет его "едва ли не величайшим героем всей Греции" (Цицерон. Об ораторе. III. 139).

Эпаминонд был исключительно одаренным человеком. Особенно блистал он на полях сражений. Повторим: пожалуй, можно сказать, что он был самым крупным представителем античного военного искусства вплоть до времен Александра Македонского. В то же время абсолютно безупречной была его репутация как человека и гражданина. Если по своим талантам он не уступал Фемистоклу и Алкивиаду, то по нравственным качествам с ним мог сравниться разве что Аристид. Великий фиванец был в полном смысле слова "рыцарем без страха и упрека".

Судьба оказалась к Эпаминонду благосклонной. Он уже при жизни пользовался заслуженной славой спасителя отечества и освободителя Эллады, мстителя за обиженных, человека, в корне изменившего всю политическую ситуацию в греческом мире.

Будущий герой родился около 410 года до н. э. в очень знатной, но обедневшей семье. Он получил прекрасное образование, серьезно интересовался философией, причем в особенной степени – именно пифагорейской. Вырос он в довольно тяжелые и мрачные для Греции годы – в период спартанского господства. Спарта в то время безапелляционно диктовала свою волю остальным государствам Греции. Под ее пятой находились и сильные Фивы: в 382 году до н. э. на их акрополе был размещен гарнизон спартанцев, в городе утвердился проспартанский олигархический режим.

В те годы Эпаминонд сознательно не занимался политикой, не видя для этого реальной возможности в годину порабощения родины. Он жил жизнью частного человека, предавался интеллектуальным занятиям. Тем не менее он пользовался любой возможностью, чтобы пробудить в согражданах патриотизм, стремление освободиться, уверенность в собственных силах. Так, он советовал фиванским юношам во время общепринятых в греческих полисах регулярных спортивных тренировок почаще вызывать на состязание в борьбе спартанских солдат. Нередко фиванцы побеждали в этих поединках. И убеждались: если каждый из них в отдельности не слабее спартанца, то почему они все вместе взятые должны бояться спартанского войска?

Нужно сказать, что Эпаминонд, как типичный представитель крестьянской беотийской цивилизации, с некоторым пренебрежением относился к атлетическим упражнениям как таковым, не считал их самоцелью и полагал, что они могут быть полезными только как способ подготовки к воинской службе.

В 379 году до н. э. в Фивах произошел демократический переворот. Правящие олигархи были свергнуты, власть взяло в свои руки народное собрание. Выступление демократов возглавил лучший друг Эпаминонда – Пелопид. Сам Эпаминонд не участвовал в перевороте, поскольку считал внутриполисные конфликты, гражданские войны безнравственными в принципе. Однако немедленно после изменения политической системы он, призванный согражданами к власти, занял лидирующее положение в полисе и сохранял его вплоть до конца жизни.

Спартанский гарнизон на фиванском акрополе был осажден и вскоре вынужден покинуть город. По инициативе Эпаминонда был восстановлен Беотийский союз, существовавший издавна, но незадолго до того распущенный по приказу спартанцев. Он являлся мощным военно-политическим объединением всех полисов Беотии во главе с Фивами, построенный на ярко выраженных централизованных началах. Во главе союза стояло семь выборных сроком на год высших должностных лиц – беотархов; четыре из них представляли Фивы и только три – все остальные беотийские города. Беотархи руководили всей политической жизнью союза, и они же возглавляли его военные операции. Эпаминонд неоднократно избирался одним из беотархов.

Беотия – богатая, плодородная и густонаселенная область – после объединения была в потенциале очень значительной силой греческого мира. Но на первых порах Эпаминонд не торопился бросать открытый вызов Спарте: он копил силы. За несколько лет была сформирована очень мощная армия, обученная с применением передовых приемов военного искусства. Спартанские же власти несколько упустили из виду резкое усиление Фив и спохватились слишком поздно.

Наконец Эпаминонд почувствовал, что фиванцы готовы бороться со спартанцами на равных. В 371 году до н. э., возглавляя фиванскую делегацию на общегреческом конгрессе в Спарте, он решительно выступил против спартанской гегемонии – и это в то время, когда остальные эллины не смели даже слова сказать против нее. Пламенная речь Эпаминонда привлекла всеобщие симпатии. Он потребовал от спартанцев ни более ни менее как предоставления свободы области Мессении, которая была ими завоевана и порабощена уже много веков назад.

Спартанские власти, потрясенные подобной дерзостью, тут же разорвали дипломатические отношения с Фивами. А уже вскоре войско Пелопоннесского союза выступило на Беотию. Но мы уже знаем, чем это закончилось: роковой битвой при Левктрах. В ней спартанцы были наголову разгромлены, несмотря на то, что они имели значительный численный перевес – десять тысяч воинов против шести тысяч у беотийцев.

Командовавший фиванской армией Эпаминонд применил тактику так называемого "косого клина", совершенно новую для греческого военного искусства. Он исключительно сильно укрепил левый фланг беотийской фаланги, придав ему огромную глубину – 50 шеренг воинов (обычная глубина фаланги составляла семь-восемь шеренг), при этом составив его из наиболее боеспособных подразделений, в числе которых был элитный "священный отряд": он комплектовался из отборных воинов, а возглавлял его лучший друг Эпаминонда – Пелопид. Новаторство Эпаминонда заключалось не только в том, что он усилил один из флангов фаланги, но и в том, что этот фланг был левым: обычно в древнегреческих армиях основная наступательная задача возлагалась, наоборот, на правый фланг.

Спартанцы же по традиции построили свою фалангу в форме вытянутого прямоугольника. В ходе сражения мощный "клин" фиванской армии нанес страшный удар по правому флангу Пелопоннесского союза и обратил его в бегство. Противники были наголову разгромлены; погиб даже их командующий – спартанский царь Клеомброт. А общее количество павших с их стороны достигало тысячи человек. Среди фиванцев жертв почти не было. Именно битва при Левктрах создала Эпаминонду репутацию гениального полководца. Она и поныне считается одним из лучших образцов древнегреческого военного искусства.

Добившись установления в Элладе фиванской гегемонии, Эпаминонд после этого едва ли ежегодно водил войска беотийцев на Пелопоннес. А спартанский полис терпел поражение за поражением.

На протяжении 460-х годов до н. э. произошло несколько эпизодов, ярко характеризующих личность Эпаминонда. Должность беотарха позволялось занимать ровно год, ни днем больше. Но однажды Эпаминонд не вернулся с войском из Пелопоннеса к сроку сложения полномочий и задержался на полуострове на четыре месяца, поскольку военные действия шли уж очень успешно и прерывать их было нецелесообразно. Когда же он с победой вернулся, его привлекли к суду за нарушение закона. Эпаминонд не отрицал своей вины, сказал, что готов даже на смертную казнь, но, по словам Плутарха, добавил: "Если вы меня казните, то на могильной плите напишите ваш приговор, чтобы эллины знали: это против воли фиванцев Эпаминонд заставил их выжечь Лаконику, 500 лет никем не жженную, отстроить Мессену (столицу Мессении. – И. С.), 230 лет как разрушенную, собрать и объединить Аркадию, а для всех эллинов добиться независимости" (Плутарх. Моралии. 194Ь). Он, конечно, был оправдан.

Однако, поскольку он не успел к выборам беотархов, на следующий год ему пришлось участвовать в очередном походе в качестве рядового гоплита. Но, когда фиванцы были окружены в теснине, командиры беотийцев обратились к нему за помощью. Эпаминонд временно принял на себя командование и вывел войско из затруднительного положения.

Погиб он в тяжелом и кровопролитном сражении при Мантинее в 362 году до н. э. Об обстоятельствах его кончины различные историки повествуют по-разному. Ксенофонт – современник событий и потому наиболее достоверный в данном случае автор – просто говорит, что "Эпаминонд пал в бою" (Ксенофонт. Греческая история. VII. 5. 25). А вот писатели более поздние обставляют его последние минуты разного рода красивыми подробностями. Корнелий Непот: "Он упал, пораженный издали дротом… Эпаминонд, понимавший, что рана его смертельна и что он умрет тотчас, как выдернет из тела застрявший в нем наконечник дрота, терпел до той поры, пока ему не сообщили о победе беотян. Услышав весть, он сказал: "Вовремя пришел мне конец – умираю непобедимым" – и, выдернув вслед за тем дрот, тотчас испустил дух" (Корнелий Непот. Эпаминонд. 9). Плутарх: "В последней битве, раненый и вынесенный с поля, он позвал Даифанта, потом Иолая, но ему сказали, что они убиты; тогда он велел заключить с неприятелем мир, потому что больше в Фивах полководцев нет. И слова его подтвердились – так хорошо он знал своих сограждан" (Плутарх. Моралии. 194с).

Пожалуй, все эти детали даже слишком красивы, чтобы быть истинными. К тому же, как видим, между версиями двух авторов – полное противоречие. Особенные подозрения вызывает рассказ Непота. Он исходит из того, что фиванцы Мантинейскую битву выиграли, а это не так: она окончилась "вничью". Вообще в античности было принято, сочиняя биографии великих людей, приписывать им разного рода эффектные предсмертные слова, не очень считаясь с тем, насколько они соответствуют действительности ^{150}.

Эпаминонд, по сообщениям греческих и римских авторов, посвятил отечеству всю свою жизнь без остатка. Не имел даже семьи, на вопросы любопытных отвечая: "Мои дети – это мои победы" (Корнелий Непот. Эпаминонд. 10) ^{151}. Жил небогато и был совершенно бескорыстным. Как-то от персидского царя ему была прислана крупная сумма денег, но он не принял дара, сказав: «Если царь хочет полезного Фивам, то я и бесплатно буду его другом, а если нет – то врагом» (Плутарх. Моралии. 193с). Пожалуй, эти слова могут послужить лучшей характеристикой Эпаминонда.

Почему мы так подробно остановились на этом великом фиванце? Дело в том, что он, по некоторым сведениям, являлся пифагорейцем. Разбору этого интересного вопроса посвятил специальную работу выдающийся французский антиковед Пьер Видаль-Накэ ^{152}. И сделал вывод, что есть все основания ответить на вопрос утвердительно.

Существует свидетельство (принадлежащее, правда, автору, жившему на самом закате античности, в V веке н. э.), согласно которому Эпаминонд слушал непосредственно самого Филолая (Нонн Панополитанский. Комментарий к речам св. Григория против Юлиана. I. 19). Впрочем, факт такого ученичества чаще подвергается сомнению. Уж очень велика была разница в возрасте между философом и полководцем – лет в пятьдесят-шестьдесят, надо полагать. Исключать, конечно, ничего нельзя: выше упоминалось, что Филолай дожил до глубокой старости. Но все-таки он покинул Фивы почти за 30 лет до того, как Эпаминонд выдвинулся на ведущие позиции в этом городе. Так что если он и успел пообщаться с прославленным пифагорейцем, то разве что в самой ранней юности и лишь очень недолго.

В основном античные писатели называют наставником Эпаминонда не Филолая, а другого представителя пифагореизма – менее известного Лисида (Корнелий Непот. Эпаминонд. 2; Цицерон. Об ораторе. III. 139; Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. X. 11. 12; Павсаний. Описание Эллады. IX. 13. 1; Элиан. Пестрые рассказы. V. 17; Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. VIII. 7; Порфирий. Жизнь Пифагора. 55; Ямвлих. Жизнь Пифагора. 35. 250).

Как видим, здесь список свидетельств (а мы привели еще не все) слишком обширен, чтобы от него можно было просто так отмахнуться. Кроме того, Видаль-Накэ продемонстрировал, что и в своем полководческом искусстве Эпаминонд действовал как истый пифагореец. В частности, строя в вышеупомянутом сражении при Левктрах фиванскую фалангу "косым клином" и особенно усиливая, вопреки сложившимся традициям, ее левый фланг, он руководствовался своими познаниями в области пифагорейской философии.

Ведь, как уже отмечалось выше, именно в этой древнегреческой философской школе при осмыслении бытия особое внимание уделялось так называемым парам противоположностей: верх – низ, свет – тьма, чет – нечет и т. п. В число таких пар входила и пара "правое – левое". Как бы то ни было, тактика Эпаминонда увенчалась самым полным успехом, какой только можно представить.

Помимо Фив, некоторое количество бежавших пифагорейцев появилось и в небольшом городке Флиунте (на Пелопоннесе); там, таким образом, тоже возник "филиал" пифагорейской школы. Но самое главное, что и в самой Великой Греции, на родине пифагореизма, его традиции не прервались, несмотря на все преследования. Кстати, преследования эти со временем все-таки, похоже, утратили былую интенсивность – если не во всех, то уж точно в некоторых греческих полисах Южной Италии. Мы видели, что в конце концов в регион вернулся сам Филолай – крупнейший из последователей Пифагора в то время.

Именно при нем Тарент стал италийским центром пифагореизма. Учеником Филолая и его преемником в качестве главы тамошних пифагорейцев был Архит, который славой превзошел своего учителя. Недавно об Архите появилась книга на английском языке ^{153}, в заголовке которой он назван «царем-пифагорейцем, философом и математиком».

Архит родился между 435 и 410 годами до н. э. (более точно установить эту дату нет возможности), а скончался между 360-м и 350-м. Диоген Лаэртский пишет о нем следующее: "Всяческими своими добродетелями вызывал он всеобщее восхищение и был над своими согражданами военачальником семь раз, тогда как другие по закону не военачальствовали более одного года… В свое военачальство он ни разу не потерпел поражения; а однажды, когда ему стали завидовать, он отказался от начальства, и войско тотчас было разбито. Он первый упорядочил механику, приложив к ней математические приемы, и первый свел движение механизмов к геометрическому чертежу. Он пытался через сечение полуцилиндра получить две средние пропорциональные для удвоения куба. А в геометрии он первый открыл куб…" (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. VIII. 79–83).

Последнее утверждение, правда, не выглядит продуманным. Невозможно представить, что до Архита греки не имели понятия о кубе. Но в целом нарисованный здесь образ выглядит весьма впечатляюще. Философ и ученый, который при этом является еще и непобедимым полководцем, – второго такого примера, пожалуй, в истории и не найти.

Архит был, кстати, не только полководцем, но и крупным государственным деятелем. Собственно, "военачальник" ("стратег") – так называлась в Таренте высшая полисная должность – не только командовал армией, но и стоял во главе всего государства. А Архита, как тут было упомянуто, тарентинцы избирали на эту должность многократно, несравненно чаще, чем кого-либо другого. Фактически ему вверили бразды правления. Иногда Архита называют тарентским тираном, но это, видимо, все-таки неправильно. Со словами "тиран", "тирания" у нас связываются однозначно негативные ассоциации, к Архиту не имеющие никакого отношения. Случается, впрочем, что его именуют и царем (мы только что встретили один такой случай), но и этого титула он в действительности не носил.

Во всяком случае, в Архите как бы возродился и воплотился исконный пифагорейский идеал философа-правителя, "идеального мужа", стоящего у руля полиса. Когда он при этом успевал еще и серьезно заниматься научными изысканиями – просто непонятно (если, конечно, не учитывать, что он принадлежал к эллинскому этносу, исключительному по своей многогранной одаренности). А вклад Архита в науки, особенно механико-математические, действительно весьма велик. Этот пифагореец утверждал, что с помощью математики можно познать не только мироздание в целом (это идея, восходящая к самому Пифагору), но и свойства всех отдельных вещей и явлений, что число и величина являются "двумя едиными первичными формами существующего". Архит занимался также проблемами гармонии в музыке и пришел к выводу, что высота звукового тона зависит от скорости движения звучащих тел.

Кстати, Архит сыграл немаловажную роль в судьбе великого Платона, в приобщении этого последнего к истинам пифагореизма. Но об этом подробнее будет говориться далее, в следующем параграфе данной главы.

Итак, пифагореизм продолжал существовать. Однако нельзя не заметить и то, что через некоторое время после смерти основоположника внутри его наметился определенный раскол, который прошел по нескольким линиям. Прежде всего, напомним о двух группах пифагорейцев – так называемых "математиках" и "акусматиках". На первых порах, при жизни Пифагора, это деление, насколько можно судить, соответствовало различным ступеням посвящения в учение – об этом говорилось выше. Но впоследствии "акусматики" и "математики" превратились даже в какой-то степени во враждующие группировки ^{154}, каждая из которых предъявляла монополию на наследие учителя, настаивала на том, что именно ее интерпретация пифагореизма является единственно верной.

Группа "акусматиков" представляла, как обычно формулируют, фольклорно-религиозную, а группа "математиков" – научно-философскую традицию в пифагореизме. Первые заучивали наизусть афористично-сентенциозные акусмы (примеры таковых приводились выше), вторые погружались в науки – арифметику, геометрию, астрономию, теорию музыки… Скажем, Филолай и Архит принадлежали, безусловно, именно к "математикам". В особенной степени это можно сказать об Архите: в его деятельности пифагорейские науки окончательно обособились от умозрительной философии и выделились в специальные дисциплины. Архита ведь с гораздо большим основанием можно назвать крупным ученым, чем крупным философом. Он, чувствуется, по склонностям своим был эмпириком.

Так вот, именно в процессе этой борьбы между "акусматиками" и "математиками" и создались два образа самосского мыслителя, не вполне совпадающие друг с другом: Пифагор как религиозный учитель и Пифагор как создатель математической науки. Эта двойственность, как можно было видеть из всего предыдущего изложения, сохраняется в восприятии Пифагора до наших дней.

Между "акусматиками" и "математиками" не было единства и в важном вопросе о том, следует ли предавать оглашению – посредством публикации трудов – пифагорейское учение. Сам Пифагор, как известно, ничего не писал, излагал свои взгляды в устной форме. К этому его обыкновению теперь и апеллировали "акусматики". С их точки зрения, предать пифагорейские истины гласности, чтобы о них узнали непосвященные, означало фактически предательство по отношению к памяти наставника. Для "математиков" же такого ограничения не существовало.

Не удивительно, что именно они первыми из пифагорейцев стали писать о своем учении. "Пионером" в данном отношении, согласно наиболее надежной традиции, выступил Филолай. "Учение Пифагорово невозможно было узнать до Филолая: только Филолай обнародовал три прославленные книги…" (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. VIII. 15). Это нужно понимать в том смысле, что Филолай, конечно, сам написал эти книги, в которых изложил суть пифагореизма, как он ее понимал; но вот опубликовал их, вероятно, под именем Пифагора – из скромности и пиетета перед учителем.

Вторит Диогену Лаэртскому Ямвлих: "…Никто не читал пифагорейских записок до времени Филолая: он впервые обнародовал те пресловутые три книги… лишь потому, что впал в крайнюю нужду. Он сам принадлежал к пифагорейскому братству и поэтому сочинил эти книги" (Ямвлих. Жизнь Пифагора. 31. 199). Тут даже более ясно сказано, что произведения, о которых идет речь, вышли из-под пера самого Филолая. Автор еще более поздний – христианский епископ Евсевий, живший в IV веке н. э., пишет: "…Тот, кто предал беседы Пифагора письменной огласке, – Филолай" (Евсевий Кесарийский. Против Гиерокла. 380, 8 Kayser). Заметим только, что лично беседы Пифагора Филолай, разумеется, слышать не мог, так что тут имеется в виду нечто более общее – разглашение пифагорейской традиции.

Инициатива Филолая по вполне понятным причинам породила замешательство в более консервативном "крыле" пифагорейского содружества. С одной стороны, сам этот факт мог быть там воспринят только крайне отрицательно: он, повторим, в глазах "акусматиков" являл собой прямую измену, более того – профанацию святынь. С другой стороны, имя такого крупного философа, как Филолай, было весьма авторитетно, и не так-то просто увязывались с ним негативные ассоциации. Хотелось, во всяком случае, очистить от них репутацию прославленного представителя школы. В результате возникло мнение, что подлинным-то "предателем" был не он, а еще до него какой-то другой пифагореец, некий Гиппас из Метапонта. Этот Гиппас – фигура достаточно загадочная. В историчности оного персонажа сомневаться вроде бы не приходится, но даже время его жизни является предметом дискуссий (то ли рубеж VI–V веков до н. э., то ли середина или даже вторая половина V века до н. э.) ^{155}. «Вообще Гиппас в пифагорейской традиции обрисован в мрачных тонах…» ^{156}Ему приписываются и общая неприязнь к Пифагору (он-де участвовал даже в заговоре Килона), и, в частности, пресловутая выдача секретов школы. Но, впрочем, в полной мере серьезно относиться ко всему этому трудно.

Как бы то ни было, при всех разногласиях сохранялось и нечто общее, объединявшее всех пифагорейцев. И в том числе знаменитая пифагорейская дружба. "Друзей он любил безмерно" – встречали мы, в числе прочих, и такое высказывание о Пифагоре. "Друг – второе я", "у друзей всё общее" – всё это ведь пифагорейские сентенции. Этих заветов последователи Пифагора продолжали держаться. Вот один в высшей степени характерный эпизод, относящийся к середине IV века до н. э., когда в Сиракузах – крупнейшем греческом городе Сицилии, то есть не слишком далеко от места рождения пифагорейства – правил неглупый, но жестокий и развращенный тиран Дионисий Младший ^{157}.

Об этом тиране, а заодно и о его отце-тезке у нас еще будет повод поговорить в связи с судьбой Платона, который безуспешно пытался переделать их обоих (по очереди) в пресловутых "философов-правителей". Дионисию Младшему, впрочем, не чужды были и возвышенные порывы, но чаще они подавлялись самодурскими позывами, неизбежными для человека, поставленного по правам наследования в положение верховного и бесконтрольного властителя.

И характер Дионисия, и – особенно – пифагорейскую дружбу в высшей степени удачно иллюстрирует история о двух сиракузских пифагорейцах, Дамоне и Финтии. Рассказы об этой паре в античности были хрестоматийными. Приводим один из самых подробных:

"Во времена тирании Дионисия один пифагореец, Финтий, участвовал в заговоре против тирана. Осужденный на казнь, он попросил у Дионисия отсрочки, чтобы прежде уладить свои дела, а поручителем смерти обещал дать одного из своих друзей. Деспот подивился тому, что есть такой друг, который сам себя предаст в темницу за него, а Финтий позвал одного своего приятеля, философа-пифагорейца по имени Дамон, который без колебания сразу же согласился стать поручителем смерти. Одни хвалили поручителя за чрезмерную любовь к другу, другие осуждали за опрометчивость и считали сумасшедшим. В назначенный час сбежался весь народ, сгорая от любопытства: сдержит ли слово давший поручителя. Время уже истекало, и все отчаялись ждать, как вдруг неожиданно в последний момент прибежал Финтий, когда Дамона уже вели на казнь. Всех так восхитила их дружба, что Дионисий помиловал осужденного и напросился к ним в друзья третьим" (Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. X. 4. 3).