Текст книги "Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя"

Автор книги: Игорь Синицин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Инженер рассказал, что прецизионные металлические части четвертой машины ржавели и потихоньку выходили из стоя. Но поскольку продукция, которую уже минимум два года эта машина могла выпускать, почему-то не была включена в план, ни обком партии, ни дирекция ЦБК и ухом не вели. Между тем газетная и книжная бумага была остродефицитным, высоколиквидным и валютным товаром, недостаток которого ощущался в СССР. Вернувшись из командировки, я написал для советского журнала, выходившего в Хельсинки, «Нэйвостолиитто тянаан» («Советский Союз сегодня») большой очерк о Балахнинском ЦБК, в котором в превосходной степени отозвался о финских бумагоделательных машинах, в том числе и о неустановленной.

Когда этот журнал вышел в Хельсинки, разразился маленький скандал, который, впрочем, не имел никаких последствий. На финском концерне «Вяртсиля», который строил все эти четыре машины, прочитали очерк и решили сделать большую любезность великому северному соседу Финляндии.

Правление концерна официально уведомило торгпредство СССР в Хельсинки, что бумагоделательная машина № 4 уже усовершенствована настолько, что ее производительность увеличена при тех же параметрах до 1100 метров в единицу времени. Первые три машины также слегка реконструированы, и в Финляндии производят по девятьсот метров бумаги. Финская сторона предложила бесплатно поставить новые агрегаты к машине № 4, чтобы увеличить выход ее продукции. Что касается трех действующих машин, то финский концерн, имеющий давние и прочные связи с СССР, за минимальную цену был готов прислать своих специалистов в Балахну с соответствующими новыми частями машин, чтобы увеличить и их производительность до девятисот метров бумажного полотна каждой. К полному изумлению финнов, которые приложили свои расчеты о выгодности реконструкции и чуть ли не полугодовой самоокупаемости всех деталей и работ, советские чиновники так и не ответили на выгодное предложение.

Юрий Владимирович только хмыкнул, но не особенно удивился, услышав эту историю. Очевидно, когда он работал вторым секретарем ЦК Компартии Карелии, он не раз бывал свидетелем тупости и косности и низов, и верхов советских чинуш.

Немного поразмыслив, он все же спросил меня:

– А что ты предлагаешь?

– При обсуждении на ПБ вопроса, который навеял эту тему, – ответил я, – можно было предложить партийным органам, в частности отраслевым отделам ЦК, которым и так нечего делать, провести через партийные комитеты на предприятиях и в министерствах подробную ревизию неустановленного импортного оборудования, за которое уже заплачены большие валютные деньги… Затем поручить Госплану и Совмину принять срочные меры по его установке…

Юрий Владимирович подумал и подвел итог:

– Ты что, хочешь поссорить меня с Косыгиным и секретарями ЦК по промышленности? – Он откинулся в кресле и замахал руками, словно открещиваясь от предложения. – И не думай писать подобное в твоих комментариях к повестке дня… Если я только выскажусь в прениях на подобную тему самым деликатным образом, – сказал он, – Косыгин, Кириленко, заведующие отделами ЦК, министры сразу же начнут нашептывать Леониду Ильичу, что Андропов-де лезет не в свои дела, учит всех, как надо работать… Начнут обвинять и КГБ, что он стремится контролировать промышленность, не только диссидентов…

После этого разговора мне стало ясно, что принципиальность и энергия Юрия Владимировича в отношении его к экономическим проблемам социализма в Советском Союзе стали ослабевать. Осторожность и тщательный анализ того, как его предложения по острым хозяйственным вопросам отзовутся не только в практической политике, но и в отношениях с завистливыми и неумными в большинстве своем коллегами по политбюро, начинали преобладать в его подготовке к заседаниям высшего ареопага партии. Его осторожность стала возрастать по мере того, как старческая апатия геронтократов все больше охватывала страну. Особенно наглядно это было заметно в работе генсека, политбюро, других самых высоких органов власти СССР.

Брежнев серьезно заболел в конце 1976 – начале 1977 года, а старческие недомогания и леность мысли начали охватывать его примерно за год до этого. И если хозяйственные вопросы и внутрипартийные дела еще как-то решались напором Косыгина, Устинова, Кириленко, а идеологию, общественные науки и культуру цепкой хваткой держал Суслов, то внешние дела, которые курировал генеральный секретарь, сразу приобрели более глухое звучание на таком относительно широком сборище, каким было политбюро. Вместо ПБ внешнюю политику более келейно стали обсуждать тройкой членов политбюро – Громыко, Андроповым, Устиновым, вкупе с двумя-тремя помощниками Брежнева по внешней политике – Александровым-Агентовым, Блатовым, Русаковым. Нарастающий вал еврокоммунизма не только в европейских коммунистических и социалистических, но и многих других братских партиях вызывал беспокойство Суслова и Пономарева. Однако никаких творческих предложений, кроме устройств очередных международных совещаний, то есть пустопорожних говорилен, от секретарей ЦК Суслова и Пономарева, подчиненных им отделов и научно-теоретических институтов, в том числе и «гнезда» высоколобых теоретиков, Института Маркса – Энгельса – Ленина (ИМЭЛ), не поступало. Одряхление марксизма-ленинизма и на этом направлении превратилось в смертельную для партии болезнь.

Те же вопросы, которые возникали спонтанно по совершенно секретным запискам МИДа, КГБ, Министерства обороны и Минатома, а затем вяло и сугубо формально обсуждались на заседаниях политбюро, обозначались как «за повесткой дня», в протокол заседания не вносились, а сразу же штамповались грифом «особая папка». Они направлялись не просто узкому кругу лиц для исполнения, а лишь двум-трем высшим чиновникам государства.

Я уже отмечал, мне приходилось готовить комментарии к вопросам повестки дня заседаний политбюро в срочном порядке, как правило, за двое суток. Необходимо было собрать к утру четверга все документы в специальную папку для Юрия Владимировича. Перед каждым вопросом вкладывался один лист с кратким изложением сути проблемы и лист моего комментария, иногда с приложением справки Аналитического управления внешней разведки, если вопрос носил международный характер и требовалось кратко изложить его историю. Когда Андропов возвращался с заседания, он обычно передавал эту папку мне. По его подчеркиваниям и другим пометкам на моих и чужих листках я видел, какие проблемы его больше всего интересовали или как он выступал по своим наброскам, сделанным на основе записок ЦК и моих комментариев.

Однако с течением времени, а точнее, к концу 1976 года я стал замечать, что пометок и подчеркиваний Юрия Владимировича на моих листках становится все меньше и меньше. Наконец, настал день в начале 1977 года, когда я не увидел ни одной пометки – ни синим – отрицательным, ни красным – положительным толстыми карандашами. Меня это очень взволновало, и я в тот же вечер отправился в кабинет Юрия Владимировича для объяснений. Он был занят с каким-то зампредом, а потом принял меня. Это было перед самым отъездом его на дачу, часов в девять вечера.

Я сел на приставной столик у его письменного стола и протянул ему папку с материалами к заседанию политбюро. Юрий Владимирович явно устал в этот день больше обычного, настроение у него было не самым лучшим, и он тихим голосом спросил меня:

– Игорь, что-то не так?

Я ответил ему, что действительно моя работа идет, видимо, не так, как следует, если он перестал читать то, что я готовлю ему к заседаниям ПБ.

– Я хотел бы знать, – пояснил я шефу, – что мне нужно дальше делать? Может быть, я перестал удовлетворять вашим требованиям и мне нужно уходить?

– Что ты, что ты!.. – махнул слабо рукой Андропов. – Но я хотел бы тебя спросить: что ты мне все время пишешь такие критиканские заметки, что я не могу говорить это на политбюро? Ты что, хочешь, чтобы меня выкинули из ПБ за диссидентские мысли?

– Юрий Владимирович! – удивился я. – Какие диссидентские мысли? Ведь вы, когда брали меня на работу, сказали, что вам нужна свежая голова, мой философский взгляд на вещи и журналистский опыт… Если необходимость в свежей голове отпала, то я могу просто переписывать к заседаниям ПБ передовицы из «Правды»…

Андропов устало закрыл глаза, и я понял, что у него начались какие-то неприятности с Брежневым. Посидев так минуту, Юрий Владимирович снова открыл глаза. Теперь они у него снова задорно блестели.

– Ну ладно, – сказал он. – Продолжай писать свои соображения, как ты делал это раньше. Но это будет только для меня. Поэтому извини, если я не буду их высказывать на политбюро и подчеркивать карандашами… И сам осторожнее выделяй главное во всех документах ЦК, особенно синим карандашом… А то глупость некоторых наших бояр становится слишком видна…

Я понял, что общий отдел и Черненко, видимо, обнаружили какую-то мою промашку, слишком откровенное неприятие дурацких предложений партаппарата, и донесли об этом Андропову.

Юрий Владимирович подтвердил мои подозрения.

– Иногда ты бываешь чересчур прямолинеен и не учитываешь всех тонкостей аппаратных интриг на Старой площади. Поэтому будь осторожнее, когда обрабатываешь документы ЦК, – еще раз посоветовал он.

О том, что именно в начале 1977 года «днепропетровская мафия» начала свою первую атаку на Андропова и к середине того же года Юрий Владимирович оказался на грани удаления его Брежневым из политбюро и из Комитета госбезопасности, я узнал от самого Юрия Владимировича только несколько месяцев спустя.

В начале 1977 года Брежнев серьезно и надолго заболел. Я видел его как-то проходящим в Кремле мимо меня и отшатнулся не только, чтобы пропустить генсека. В одном метре от меня механически прошагал манекен с пустыми глазами, отвисшей челюстью и покачивающийся так, что его охранники все время были настороже – нельзя дать публично упасть генеральному… Веющий мертвечиной восковой цвет лица и рук Брежнева дополняли стандартный образ вождя СССР, каким его можно было видеть в Музее мадам Тюссо или Мавзолее Ленина.

Ближайшие друзья и соратники Брежнева по Днепропетровску и Молдавии, в том числе Черненко, Кириленко, Тихонов, Щелоков, Цинев, весьма забеспокоились. Самым реальным соперником Леонида Ильича на главный пост в Кремле оставался в 1977 году 74-летний, но крепкий и энергичный формальный глава СССР – Председатель Президиума Верховного Совета Николай Викторович Подгорный. Среди немногих он был с Брежневым на «ты», держался довольно независимо от генсека. По слухам, он перетащил под свое влияние главный резерв Брежнева – украинскую парторганизацию. К тому же на фоне недугов Брежнева он совершил весной 1977 года «президентскую» поездку по странам Африки, где демонстрировал здоровье, напор и частичную независимость от директив политбюро относительно его речей и маршрута.

Клевреты Брежнева связали «волюнтаристское» поведение Подгорного в этой поездке, привлекшее внимание западной прессы и московских деятелей, которые получали рефераты этой прессы от своих помощников и аппаратов, с имевшей якобы место поддержкой Подгорного Андроповым. Разумеется, Андропов был и оставался верным Брежневу, однако в аппаратных играх слухи иногда становятся достовернее реальной ситуации. Андропов стал в глазах днепропетровцев слишком сильным, особенно если он сблокируется с Подгорным, и его кое-кому хотелось «укоротить», разумеется политически, на голову, которая слишком возвышалась над кремлевскими карликами.

Я думаю, что Юрия Владимировича в большой политике спасло только то, что к этому времени он установил тесные дружеские связи с министром обороны Дмитрием Федоровичем Устиновым и министром иностранных дел Андреем Андреевичем Громыко. Этот триумвират, который окончательно оформился к началу 1978 года, фактически за полгода до этого стал оказывать решающее влияние на секретариат ЦК и политбюро. Суслов, активно враждовавший с Кириленко, вторым претендентом от днепропетровцев на власть после Брежнева, также исподтишка поддерживал Андропова. Но угроза удаления Юрия Владимировича из политбюро и КГБ, на мой взгляд, с середины до конца 1977 года все-таки оставалась вполне реальной.

Как я понял из протоколов заседаний политбюро за второе полугодие 1977 года, Юрий Владимирович вообще перестал выступать по обычным вопросам повестки дня. Ссылки на его замечания и предложения делались только по поводу решений «за повесткой дня», которые проходили вне протоколов, по разделу «особая папка».

На мой взгляд, именно к этому периоду его жизни Юрий Владимирович сильно изменился. Возможно, он был напуган 1977 годом, как когда-то 1950-м, то есть годом «ленинградского дела», могущего поставить точку не только в его политической карьере, но и самой жизни. Теперь самое большее, что ему угрожало, – изгнание на пенсию или послом в какую-либо страну, как произошло это, например, с Кириллом Трофимовичем Мазуровым, не принадлежавшим к брежневской клике.

Андропов перестал часто шутить, как делал он это с удовольствием до 1977 года. Его глаза за толстыми стеклами очков уже не блестели таким энергичным блеском, как раньше. Даже со своими ближайшими сотрудниками и зампредами Юрий Владимирович стал суше и официальнее. Видимо, опасность потерять все сконцентрировала его волю в кулак, и он именно в это время решил начать серьезную борьбу за власть, поскольку Брежнев угасал на глазах, а деятелей, могущих поднять страну и вывести ее из застоя, перераставшего в кризис, ни он, ни его друзья Устинов и Громыко в политбюро не видели…

На тесные отношения Юрия Владимировича с Андреем Андреевичем не смог повлиять даже вопиющий факт измены близкого сотрудника Громыко, представителя СССР в ООН Шевченко. Резидентура КГБ в Нью-Йорке неоднократно предупреждала Андропова, а через него – и Громыко о том, что близкий друг семьи Андрея Андреевича, высокопоставленный чиновник МИДа, по-видимому, связан с американскими спецслужбами. Громыко только отмахивался от этой информации, а Юрий Владимирович, возможно, приберегал ее на «черный день», чтобы обеспечить поддержку Громыко в нужный момент. Во всяком случае, когда Шевченко сбежал к американцам, Андропов не раздул из этого скандал, а всячески пытался приглушить произошедшее. Конечно, Громыко остался благодарен ему за это и поддерживал, в свою очередь, Андропова во всех его начинаниях как местного, так и глобального характера, которые проходили через политбюро.

Тогда мне казалось, что это благо для страны, у которой наконец-то появились энергичные и квалифицированные руководители. Теперь же, анализируя историю двух последних десятилетий СССР с позиций сегодняшнего дня, можно сделать вывод, что триумвират Андропов – Устинов – Громыко не принес стране счастья.

Устинов, профессиональный оборонщик со сталинских времен, был фанатиком вооружения, довооружения и перевооружения Вооруженных сил Советского Союза новейшей техникой. Как политик и руководитель промышленности он сформировался в 40-х и 50-х годах военной и послевоенной гонки вооружений в мире, основанной на тотальном использовании материальных и интеллектуальных ресурсов для нужд обороны и ядерного противостояния. Полуголодное и нищее существование большинства народа, недостаток современного жилья его, видимо, не волновали. Он сам жил почти по-спартански, как комсомольцы 20-х годов, и заставлял так жить свою семью. Он был лично честен, как и Андропов. Но под его руководством, вкупе с оборонкой, армия пожирала до 80 процентов валового национального продукта. Страна нищала, гражданские отрасли промышленности разрушались, сельское хозяйство экономически проваливалось, хотя почти ежегодно происходило списание государством огромных долгов колхозов и совхозов. Социальная сфера, жилищно-коммунальное хозяйство, медицина и казенная культура постепенно хирели, не получая достаточного финансирования. Стагнировались наука и образование. Развивалось только то, что было хоть в какой-то степени связано с военным делом.

Андропов со своей стороны поддерживал во всех начинаниях Устинова, укреплял режим секретности в оборонной сфере, через возможности внешней разведки способствовал получению конфиденциальной научно-технической информации и дезинформации, подстегивающей гонку вооружений. ПГУ и его люди, наряду с разведчиками ГРУ, добывали агентурным путем горы военных технологий из стран НАТО, образцы новых материалов и многое другое. Но главным детищем Юрия Владимировича была политическая разведка. К сожалению, ее курс под общим руководством Андропова, не без влияния Устинова и в конкретном исполнении его ближайшего многолетнего сотрудника Крючкова, вел не к разрядке, как в лучшие времена Хрущева и Брежнева, а к конфронтации и гонке вооружений. Вот интересные данные из документа КГБ, направленного в виде отчета в ЦК КПСС:

«Систематически добывались данные о враждебных замыслах и антисоветской деятельности спецслужб США и других иностранных государств, зарубежных центров идеологических диверсий…

Комитетом подготовлено и направлено в Инстанцию (так назывался конспиративно ЦК КПСС), министерства и ведомства свыше 8 тысяч информационных материалов, в том числе более 500 аналитических записок. Около 6 тысяч материалов направлено в ЦК КПСС и Совет министров СССР.

…Удалось решить ряд крупных задач по линии научно-технической разведки. Получены документальные материалы и образцы по важным проблемам экономики, науки, техники США, других ведущих капиталистических стран… По военно-промышленным вопросам реализовано около 14 тысяч материалов и 2 тысячи типов образцов».

В этом триумвирате Громыко осуществлял роль внешнего прикрытия и главного дипломатического борца. Не случайно западные средства массовой информации называли его «Господином Нет» еще с хрущевских времен. Андрей Андреевич своим авторитетом также весьма успешно поддерживал все инициативы Устинова и Андропова, выдвигавшиеся ими на политбюро и в узком кругу Брежнева вместе с секретарями ЦК. Больному генсеку, даже с помощью рати его ближайших днепропетровцев и помощников, среди которых был тайный симпатизант Юрия Владимировича Александров-Агентов, невозможно было сдержать политический напор триумвирата.

Чтобы не дать повода сталинистам на политбюро обвинить себя в реформаторских потенциях и проявлениях слабости к «врагам социалистического строя», Андропов все громче и «грознее» выступал на словах против небольшой группы смелых, умных и принципиальных людей, получивших название «диссиденты». Он не делал ни одного публичного выступления, чтобы не произнести в нем ритуальных торжественных слов в адрес большевизма и святости идей Ленина. Но в делах он был значительно более мягок, чем его предшественники на посту председателя КГБ. Если первый председатель КГБ Иван Серов, назначенный Хрущевым, прямо продолжал палаческую практику Сталина, Берии и Хрущева; при председателе КГБ Шелепине в стране были тысячи политзаключенных и начиналась «судебная психиатрия»; при следующем председателе – Семичастном великого писателя Бориса Пастернака шеф КГБ сравнил на собрании литераторов со свиньей и продолжал жестоко преследовать «инакомыслящих», – то при Андропове репрессии против диссидентов-писателей и журналистов, молодых и старых свободолюбцев чуть-чуть ослабели. Хотя некоторые политики, Косыгин например, требовали заключить Александра Солженицына или Андрея Сахарова в тюрьму или отправить в ссылку в самую холодную местность Сибири, Андропов и Брежнев, под его влиянием, не сделали этого… Был разрешен, хотя и ограниченный, выезд евреев на историческую родину – в Израиль.

К середине 1980 года здоровье Брежнева неожиданно стало несколько улучшаться. И несмотря на то что личные отношения Леонида Ильича и «Юры», как ласково называл генсек председателя Комитета государственной безопасности, улучшились, «днепропетровской группировке» и примыкавшим к ней некоторым другим деятелям из политбюро, вроде Щербицкого и Гришина, удалось создать новый кризис для Андропова. В это время я уже работал политическим обозревателем АПН и питался информацией не из первоисточника, то есть от Юрия Владимировича, а из «вторых» уст, но надежных в смысле симпатий и близости к Андропову и большой информированности во внутрикомитетских делах. Результатом моего анализа я и хотел бы поделиться. В эти размышления входит гипотеза о причинах загадочной смерти первого заместителя председателя КГБ Семена Кузьмича Цвигуна, но она будет подробно изложена в главе пятой – «Андропов и КГБ».

К самому началу 80-х годов Юрий Владимирович Андропов, как председатель КГБ и член политбюро, опиравшийся на своих друзей-союзников Устинова и Громыко, представлял собой такую мощную силу, что прямым наскоком генеральный секретарь и его клевреты свалить Юрия Владимировича, то есть лишить всех постов, уже не могли. Днепропетровцам вместе с их союзниками и подголосками вроде Щелокова, Медунова, Мжаванадзе, Рашидова и кое-кого еще пришлось проводить длительную интригу, чтобы Андропов, как тогда говорилось, «слетел вверх». Имелось в виду перевести его на более «высокий» пост, чтобы оторвать от КГБ и возможностей этой организации, разъединить с Устиновым и Громыко и постепенно свести на нет его влияние.

Но какой пост мог быть выше в СССР, чем пост председателя КГБ? Разумеется, только одна должность в ЦК КПСС, а именно секретарь ЦК, который в отсутствие генерального и по его поручению председательствует на заседаниях секретариата ЦК и политбюро, распоряжается главной каучуковой печатью ЦК КПСС для скрепления важнейших партийных, в том числе и кадровых, решений. И тут, весьма ко времени для Брежнева и его компании, 25 января 1982 года умирает второй секретарь ЦК Суслов. Днепропетровцы во главе с Брежневым, которого уже запугали ростом влияния Андропова и его борьбой с коррупцией, подобравшейся даже к членам семьи генсека, проводят рокировку. Андропова освобождают от должности председателя КГБ и избирают на вакантное место в секретариате ЦК.

В предварительном разговоре с Андроповым Брежнев обещает «Юре», что тот займет пост второго секретаря ЦК вместо Суслова. Андропов знает, что формально звания «второй секретарь» в партии нет, оно весьма условно и определяется только тем, кто председательствует в отсутствие «хозяина». Хитрый Брежнев заверяет его в том, что он займет место Суслова со всеми прерогативами этого бывшего «серого кардинала». Андропову ничего не остается, как согласиться. Но только в мае, спустя два с лишним месяца после смерти Суслова, его избирают на пленуме секретарем ЦК, и он получает фактически только… бывший кабинет Суслова на пятом этаже первого подъезда здания на Старой площади. А Брежнев опять болеет и редко появляется в своих кабинетах в Кремле и на Старой площади. Заседания секретариата и политбюро ведет по-прежнему его верный оруженосец Костя Черненко.

Сомневаюсь, что подковерная борьба в Кремле обострилась в те дни, как говорили, до такой степени, что Андропову угрожал арест Щелоковым или его первым заместителем, зятем Брежнева Чурбановым, которым генсек якобы выдал ордер на арест Андропова. Таким же мифом является и перестрелка спецназа МВД и охранников Андропова в районе дома номер 26 по Кутузовскому проспекту Москвы, где были прописаны и Брежнев, и Андропов, и Щелоков, якобы в то время, когда Юрий Владимирович выезжал из дома на работу, а спецназ МВД имел приказ Щелокова арестовать новоиспеченного секретаря ЦК КПС. Во-первых, Андропов в этом доме практически не жил, а квартировал на даче. Во-вторых, если он не ночевал в какие-то дни на даче, то находился в это время в особой палате Центральной клинической больницы в Кунцеве, где для него уже тогда функционировал специальный блок. В-третьих, в окружении Брежнева, а тем более Щелокова и Чурбанова, в 9-м управлении КГБ оставались люди, преданные Юрию Владимировичу настолько сильно, что они не позволили бы провести в жизнь столь примитивный заговор против Андропова.

Его противники ясно сознавали это и пытались плести интриги более скрытно, оттягивая момент, когда Брежнев дозреет с их подачи до решительных действий в отношении «Юры». Черненко, Гришин, Щелоков, Медунов и другие деятели, ненавидевшие Андропова, собирались политическими методами остановить продвижение Юрия Владимировича на второй по значению пост в партии.

Звание «второй секретарь» в партийной иерархии весьма влиятельно, потому что он подбирает кадры и предлагает назначение их на высшие партийные и государственные должности, генсека. Брежнев опять болеет и редко появляется в Кремле и на Старой площади. Но он предупреждает рабочего секретаря ЦК по кадрам Ивана Капитонова, показывая во время одной из встреч на свое кресло: «Ты готовь кадры с таким учетом, что скоро в этом кресле будет сидеть Щербицкий!..»

Хотя Андропов и занял кабинет Суслова на пятом этаже первого подъезда ЦК, но председательствование на заседаниях секретариата и политбюро Брежнев и его кремлевские карлики оставляют за Черненко. Андропова лишают главных связей с КГБ. Он предлагает генсеку вместо себя шефом на Лубянку Чебрикова. Хотя Виктор Михайлович вышел из Днепропетровска и первоначально был назначен в КГБ на управление кадров именно днепропетровцами, он сохранил после пятнадцати лет совместной работы преданность и уважение к Юрию Владимировичу. Брежневу его порядочность не нужна. По подсказке своего родственника Цинева, занимавшего пост первого заместителя председателя КГБ и надзиравшего постоянно за Андроповым, Брежнев вызывает из Киева председателя КГБ Украины Федорчука. Военного контрразведчика, каким был и Цинев, делают председателем КГБ СССР – весьма тонкой и разветвленной структуры, в которой военная контрразведка является лишь одной из двух десятков составляющих. Не случайно прямолинейный солдат Федорчук сразу же берется за укрепление воинской дисциплины в КГБ СССР и перегруппировку кадров… Как мне рассказывали, от руководства самыми секретными подразделениями, в том числе 12-м отделом, то есть «прослушкой», и 10-м управлением, накапливавшим в своих сейфах компромат на всех, были удалены люди Андропова.

Андропова почти полностью отрезают от КГБ. Заседания секретариата и политбюро ведет фактически Черненко. Если бы Брежнев продержался еще несколько месяцев, а не умер 19 ноября 1982 года, то нового секретаря ЦК задвинули бы куда подальше. Говорили, что Брежнев якобы распорядился в конце концов по телефону о том, чтобы на председательское кресло в секретариате и политбюро сел Андропов. Может быть, оно и было так, хотя столь важные вопросы не решают в насквозь бюрократизированной партии по телефону, хотя бы из опасения вызвать междоусобицу.

По свидетельству Михаила Горбачева, в один из дней июля произошел эпизод, поставивший все на свои места. «Обычно перед началом заседания секретари собирались в комнате, которую мы именовали „предбанником“, – писал последний генсек КПСС. – Так было и на сей раз. Когда я вошел в нее, Андропов был уже там. Выждав несколько минут, он внезапно поднялся с кресла и сказал: „Ну что, собрались? Пора начинать“. Юрий Владимирович первым вошел в зал заседаний и сразу же сел на председательское место. Что касается Черненко, то, увидев это, он как-то сразу сник и рухнул в кресло, стоявшее через стол напротив меня, буквально провалился в него. Так у нас на глазах произошел „внутренний переворот“, чем-то напоминающий сцену из „Ревизора“. Этот секретариат Андропов провел решительно и уверенно – в своем стиле, весьма отличном от занудной манеры, которая была свойственна Черненко» [7].

То, что описал Горбачев, действительно больше похоже на «бархатный» партийный переворот, чем какие-то указания немощного генсека по телефону. Никто, в том числе и Брежнев, не осмелились бы выступить своим старым и больным фронтом против таких авторитетных деятелей страны, поддерживавших Андропова, как министр обороны Устинов и министр иностранных дел Громыко. В тот день Юрий Владимирович, видимо, решил для себя: «Вчера брать власть было еще рано, а завтра может быть уже поздно!..»

Он оказался прав. До полной власти ему оставался только один шаг.