Текст книги "Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя"

Автор книги: Игорь Синицин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Культура сельскохозяйственного производства в странах Восточной Европы и в социалистические времена была довольно высока. Например, свинарники на фермах ГДР являли собой эталоны чистоты и стерильности. Только персонал в ограниченном числе мог входить в эти добротные здания с водопроводом, центральным отоплением и септиками для сточных вод. Посторонним лицам категорически запрещалось даже приближаться к свинарникам во избежание попадания к свиньям какой-либо заразы.

В ГДР, Польше и Чехословакии средняя урожайность зерновых культур составляла 70 центнеров с гектара, а рекордными считались урожаи по 125 центнеров зерна с гектара. При этом поля засевались элитными гибридными сортами, выведенными в СССР, как правило мироновскими. В те же времена урожайность в колхозах и совхозах Советского Союза в лучшем случае доходила до 25 центнеров зерна с гектара. Разрыв результатов у наших и у восточноевропейских крестьян зависел и от разницы уровней культуры земледелия, и от того, сколько минеральных удобрений поступало на поля. Советское руководство гнало тогда за рубеж по дешевке «социалистическим братьям» миллионы тонн удобрений, отбирая их у собственного сельского хозяйства. Обнищание наших колхозов и совхозов из-за недобора продукции было, таким образом, одним из последствий щедрого «интернационализма» за счет собственного народа, который исповедовало политбюро.

По всем показателям сельхозпроизводства на душу населения и по производительности труда Советский Союз отставал от всех стран-сателлитов. Единственная степень превосходства, в которой мы были выше всех, – уровень пьянства населения. Во время туристских поездок можно было наглядно убедиться в этом. Правда, встречающихся выпивох, как и на дороге Москва – Брест западнее Бреста, тоже было достаточно. Но не было видно пьяных драк, ссор или валявшихся по обочинам, как у нас, местных жителей. Но пьяницы в Польше представляли все-таки угрозу для путешественника. Особенно опасны они были тогда, когда в сумерках или в ночной темноте на неосвещенном шоссе в свете фар вдруг возникала телега на резиновом ходу с лошадью, возница которой мирно спал пьяным сном. Керосиновый фонарь с красным стеклом, который должен был болтаться сзади телеги, либо вовсе отсутствовал, либо погас естественным путем. Причем телеги эти были добротные, на автомобильных шинах, а не те деревянные грохочущие колымаги, которые до сих сохранились кое-где в маленьких российских городках и поселках.

Из-за обилия конно-гужевого транспорта, двигавшегося даже по запрещенным для него автомагистралям, обочины дорог и даже полотно автобанов были усеяны подковными гвоздями, которые имели тенденцию вонзаться в покрышки автомобилей. Лошадей в Польше явно любили и считали, совсем не так, как власти в России, Украине и Белоруссии, необходимым подспорьем крестьянину. Государство, не так, как советское, не запрещало земледельцам иметь лошадей в любых количествах…

Километрах в двухстах от границы начинались пригороды Варшавы. Столица Польши, в отличие от Москвы, была залита электрическим светом с вечера до утра. Даже в полночь толпы горожан гуляли по центральным улицам, сидели в многочисленных уличных кафе и ресторанчиках, потягивая кофе или другие напитки. Звучала музыка. Дамы хотя и не в богатых, но элегантных платьях, часто из простого ситца, украшали собой толпу. Правда, до первого посещения Польши у меня было несколько превратное представление о польских женщинах – издали и в кино они все казались красавицами типа актрисы Барбары Брыльской. Беллетристика также создавала миф о необыкновенной красоте паненок и панночек. Но вблизи – на территории самой Польши – «прекрасные полячки» оставались только образом, а в реальности среди них было очень много толстушек или милых, но некрасивых тощих паненок… Я истратил немало роликов узкой кинопленки, чтобы для домашней кинотеки собрать наглядные опровержения некоторых подобных мифов в виде сюжетов о супершироких бедрах, выдающихся бюстах и животах молодых варшавянок в легких платьях.

На перекрестках центральных улиц, и не только Варшавы, но и провинциальных городов, стояли вазоны для цветов в форме больших белых железных тележек типа восточных арб, наполненных красной геранью и другими долгоцветущими растениями.

Выбор товаров в польских продовольственных и промтоварных магазинах был несколько богаче, чем в московских, но заметно беднее, чем в ГДР и ЧССР. Считалось, что поляки хуже работают и больше танцуют, чем немцы и чехи. Но даже за «недостаточными» товарами не изгибались хвосты очередей, не кипели страсти, как у нас. В магазинах, оторвав у входа от рулона из автомата талончик с номером вроде трамвайного билета, каждый покупатель терпеливо дожидался, пока на табло у продавца не появится его цифра. Чистые и опрятные кабачки и кофейни наглядно показывали свои преимущества по сравнению с горьким пьянством в подворотне «на троих», которое так услаждало мужские души в России. Впрочем, поляки, немцы, мадьяры, финны и разные прочие шведы, в домашних условиях, в гостях и в ресторанах, тоже не дураки выпить, особенно на халяву.

Но за все долгие годы моих путешествий за границей я видел на несколько порядков меньше пьяных, шатающейся походкой, без песен и брани, идущих по улицам маленьких городков и столиц, чем за один день, правда день выдачи зарплаты, в районном городке Белая Холуница на севере Кировской области. Пьяные там лежали веером: ногами – словно к эпицентру взрыва – к единственному магазину, торговавшему водкой, а головой – в сторону своего дома, куда почти все мужское население городка не могло добраться на своих двоих. Источником алкогольного поражения вятичей был магазин потребкооперации, где в день зарплаты перевыполняли месячный план, торгуя спиртными напитками. Он стоял между зданиями райкома КПСС и добротной, в два этажа, бревенчатой районной музыкальной школой…

Все это и многое другое составляло элементы культуры быта. «А почему у нас не так?!» – вертелся постоянно в голове вопрос и становился особенно горьким, когда вся заграничная кинолента впечатлений начинала разворачиваться от наших границ в обратном направлении – от Бреста к Москве. Справедливости ради следует сказать, что культура быта и общения людей в Западной Украине, Закарпатье, Западной Белоруссии и Советской Прибалтике, которые вошли в состав СССР только в 1939 году и пережили вместе с нами все ужасы Второй мировой войны, но не основополагающего для нас в уничтожении культуры Октябрьского переворота в 1917 году, была значительно выше, чем в коренных районах Советского Союза. Кроме революции, народу сверхдержавы пришлось вынести на своих плечах «красный террор» 20-х и 30-х годов, коллективизацию, индустриализацию, Великую Отечественную войну, восстановление разрушенного войной народного хозяйства, «великие стройки» коммунизма и освоение целины в Казахстане при Хрущеве. И всякий раз новый этап развития советской Системы означал репрессии против самых активных и энергичных членов общества, щадя «социально близких» коммунизму лодырей, пьяниц, холуев.

Своими впечатлениями от зарубежных поездок во время отпуска, в том числе о нищете и беспорядке в советских деревнях и городках, я обязательно делился с Юрием Владимировичем. Ему, видимо, были довольно интересны наблюдения журналиста. Он, в свою очередь, как-то откровенно рассказал, как его поразила после нашей нищей Карелии, где он был вторым секретарем ЦК Компартии республики, культура быта и европейский уклад жизни в Венгрии. Он был назначен туда сначала советником-посланником, а затем и послом Советского Союза.

Я понял, что, несмотря на все ужасы кровавых событий 1956 года, которые ему пришлось там пережить, добрые чувства к мадьярам, глубокое уважение к их традициям и культуре, в том числе и культуре быта, навсегда остались в его душе. Он вдумчиво относился к нашим проблемам бытовой культуры, культуры труда и человеческих отношений, готовясь к заседаниям политбюро и секретариата, совещаниям и предвыборным встречам. В частности, Юрий Владимирович выслушал с большим вниманием рассказ о моей журналистской командировке в Ярославль в начале 60-х годов. Древний Ярославль – один из побратимов финского города Ювяскюля, и надо было подготовить к очередному юбилею очерк о культурной жизни города на Верхней Волге, где действовал самый старый в России городской драматический театр – имени актера Волкова, основавшего его. Но для меня самым памятным осталось посещение Ярославского моторного завода.

Показывал свое предприятие молодой главный инженер по имени Ашот, с которым мы сразу сблизились. После осмотра нескольких цехов и чистых, уютных столовых, здравпунктов, комнат отдыха для рабочих мы пришли на главный конвейер сборки дизельных моторов. Половину высокого и просторного зала занимала медленно движущаяся лента конвейера. На плиточном полу другой половины зала рядами стояли сотни две собранных моторов.

Зрелище столь большого количества чистеньких движков было впечатляющим. Я схватился за фотоаппарат и стал искать точку съемки.

– Игорь, ты что, хочешь сфотографировать все это? – показал на ряды двигателей мой гид. Его лицо выражало крайнее удивление, смешанное с неодобрением. – Не делай этого, прошу тебя!.. – Главный инженер предостерегающе замахал рукой.

Пришел мой черед удивляться. Ашот разъяснил свой запрет:

– Это стоят бракованные моторы, которые не завелись на контрольно-испытательном стенде. В каждом какой-то дефект, который надо еще найти и устранить в начале месяца, когда нас не так поджимает план выпуска готовой продукции…

– Почему их так много? – спросил я.

Главный инженер прочел в ответ целую философскую лекцию о связи бытовой и производственной культур, производительности труда с культурой отдыха и пития алкогольных напитков, принимаемого на Руси за настоящий отдых.

Смысл высказываний молодого технического руководителя завода сводился к следующему.

Рабочий и средне-технический персонал предприятия, как и везде в Советском Союзе, проживал не только в самом областном городе, но по преимуществу в его пригородах, близлежащих деревнях и поселках. Такое место жилья называется «частным сектором». Обиталищем людей здесь служат деревенские избы, жалкие одноэтажные домишки и бараки. В таких домах, как правило, нет ни водопровода, ни канализации, ни горячей воды, а следовательно, ванны или душа. Думаю, что за истекшие четыре десятилетия в «частном секторе» мало что изменилось. Разве что отсутствие ремонта превратило в руины то, что было тогда еще пригодным для жилья.

Только несколько сот семей из многотысячного коллектива завода получили за годы хрущевского строительного бума панельных пятиэтажек тесные квартирки в домах со всеми удобствами. Но таких жилищ в старинном Ярославле в начале 60-х годов было очень мало. Избалованные благами москвичи иронически называли панельные дома «хрущобами», по имени Никиты Хрущева, который впервые за полвека истории коммунистической сверхдержавы приказал решить жилищный кризис, строя упрощенные дома.

– Что касается нескольких тысяч наших рабочих, живущих в «частном секторе», – продолжал главный инженер, – то представь себе их будни. Рано утром, еще затемно, пробуждаются они ото сна. В избе – холодно. Человеку надо затопить печь, которая за ночь остыла, согреть воды для чая и бритья. Душем рабочий может пользоваться только на заводе, в бытовке, или в общественной бане в городе, которых мало и работают они с перебоями. О чистых и сухих комбинезонах и обуви в таких пещерных условиях можно только мечтать…

Вот наш труженик, уставший уже от утренних домашних дел, часов в шесть утра бежит на автобусную остановку – ведь ехать ему на старом и перегруженном автобусе минимум полчаса, а то и час. Таких, как он, сотни собираются со всей округи. На остановку автобус приходит переполненным. Работяга втискивается внутрь машины и в давке едет к проходной завода. Это тоже требует физических усилий. Он устает еще больше. Приходит на работу он уже усталым, а то и голодным, перехватив дома на завтрак кусок хлеба или картофелину и стакан жидкого чая. В бытовке он переодевается в свою робу, измазанную маслом, – вряд ли у него есть еще одна для смены, – надевает грубые, разбитые ботинки без шнурков, в которых ходит по цеху несколько лет, пока они совсем не развалятся…

Если он слесарь, то день начинает с того, что вынимает из железного стола или шкафа железный ящик с инструментами и другой такой же – с нормалями, то есть винтами, болтами, гайками и прочей мелочью. Ящики, как правило, грязные, закапанные машинным маслом и с кусками ветоши, которой изредка протирают инструменты, чтобы не скользили в руке. Шкаф или стол запирают в конце смены на висячий замок, чтобы коллеги из другой смены не «позаимствовали» без отдачи хороший гаечный ключ. Болты, гайки и тому подобную железную россыпь производит в соседнем цеху такой же бедолага. Он гонит так же много брака, как и его товарищи в других цехах. Наказать его рублем невозможно, так как закон этого не предусматривает, а профсоюзная организация и мастер не позволят. Главное – это план, который надо выполнять не по качеству, а по числу изделий и их весу.

Наш герой начинает работу уже уставшим. Поэтому он идет сначала покурить в отведенное для это место. Там собрались его коллеги и обсуждают вчерашнюю выпивку, футбол или хоккей, смотря по сезону. Осенью в число тем добавляется урожай картофеля и овощей на личных участках, так как овощных магазинов, равно и мясных, и рыбных, и бакалейных, поблизости нет. Люди живут продуктами, произведенными руками своей семьи. Если в магазинах на окраине появляются мясо, колбаса и другие продовольственные товары, то качество их ниже, чем на центральных улицах города, а цены – такие же…

Как ты думаешь, может наш рабочий трудиться четко, споро и точно? Не даст ли он иногда по головке винта кувалдой, если тот не ввинчивается в предназначенное для него отверстие? Будет ли он аккуратно прилаживать, подгонять одну детальку к другой, словно в швейцарских часах или автомобилях «роллс-ройс»? И вообще, может ли быть у нас качество произведенных промышленных изделий выше или хотя бы на том же уровне, на каком оно в Европе и Америке? – задал риторический вопрос Ашот. – Вот тебе взаимосвязь культуры быта и культуры труда… – подвел он итог лекции. – Вот почему даже официальный уровень производительности труда в нашей стране на треть ниже американского. А на самом деле?.. На Западе вообще нет такого понятия, как производственный брак. Если брак появляется, то его устраняют с рабочего места вместе с тем, кто его произвел…

С горечью пришлось согласиться с Ашотом. Стало ясно, почему советские комбайны и автомобили, бытовые машины, электрические приборы и прочие изделия так часто выходят из строя, топорны и неудобны в пользовании, неэкономичны. Они в худшую сторону отличаются по потребительским свойствам от заграничной продукции. Низкая культура быта негативно действует на творчество конструкторов, дизайнеров и изготовителей бытовой техники, сказывается на результатах труда учителей, инженеров, ученых.

Слушая его, я вспоминал, как живут люди в «частном секторе» маленьких городов России, где мне довелось бывать. В таких убогих условиях, как в Ярославле, жили не только представители советского «привилегированного» рабочего класса, но и интеллигенция – техническая, медицинская, педагогическая…

Мои пассажи относительно казенной, официальной культуры страны и культуры быта, поведения ее граждан, начинающегося с воспитания в семье и в детском саду с ранних детских лет, которые я регулярно вставлял в комментарии к вопросам повестки дня заседаний политбюро, посвященным в том числе и финансированию культурной жизни СССР, получили однажды неожиданное продолжение. Они столкнулись с реальностями жизни в Советской стране. А дело было так.

Андропов был депутатом Верховного Совета РСФСР от избирательного округа, куда входили города Ступино и Серебряные Пруды. Во время очередной предвыборной кампании он поехал со своим официальным докладом к избирателям. В один из вариантов текста выступления он включил примерно такой абзац: «Мы должны быть крайне осторожны в реформах. Самое трудное – сопоставить интересы каждого и интересы всех. И самое главное – уровень культуры: общей, политической, труда и быта, межнациональных отношений, общения. Здесь мы не в первых рядах, и это – самый главный наш недостаток…»

В программу поездки входило посещение города с романтическим названием Серебряные Пруды. После осмотра маленького городка, где не было даже хрущевских пятиэтажек, и посещения местного главного предприятия – молочного завода – в большом зале райкома партии собрался так называемый широкий актив для неформальной беседы с кандидатом в депутаты. Серебрянопрудцы с энтузиазмом встретили одного из самых авторитетных тогда деятелей СССР, и в зал набилось значительно больше народу, чем он мог вместить. Но всем хотелось увидеть и послушать председателя КГБ, который должен был представлять их в Верховном Совете. Завязалась живая беседа, причем избиратели не робели и ставили острые вопросы по поводу политики партии и правительства. Юрий Владимирович откровенно отвечал на них. Под конец, вспомнив, наверное, наши недавние послеотпускные разговоры о культуре быта, он сам, в свою очередь, стал критически отзываться об отсутствии канализации и водопровода в городе, о тропинках вместо тротуаров, которые в дождь превращаются в грязные лужи… Обращаясь к наиболее активной группе горожан, выступавших с острыми вопросами, он спросил, не пробовали ли они скинуться с каждого двора дополнительно к тощему бюджету города и построить водонапорную башню, провести водопровод, хотя бы только вдоль улиц, с водоразборными колонками, как в других городах, покрыть тротуары в центре и дорожки на окраинах цементом или асфальтом? «Надо самим приниматься за дело, а не ждать, что кто-то приедет и сотворит все нормальные условия для жизни в городе…»

Сначала зал замер, не привыкший к откровенной манере общения руководителя такого ранга с людьми. А потом стали прорываться голоса о том, что многие домохозяева пытались зацементировать дорожки вдоль своих усадеб и на подворьях, но в магазинах стройматериалов нет ни строго фондируемых водопроводных и канализационных труб, ни кирпича, ни цемента, ни других необходимых предметов типа водяных насосов и т. п.

Андропов всех выслушал, записал себе что-то в блокнот, а потом показал на меня и сказал: «Это мой помощник, он ведет мои депутатские дела. Я поручу ему помочь вам „выбить“ из Мособлисполкома все материалы, которые вам понадобятся для того, чтобы решить проблемы культуры быта».

Я действительно вел депутатские дела Юрия Владимировича и принимал в приемной КГБ на Кузнецком Мосту людей из его избирательных округов. Но часто «к Андропову», зная, что он поможет, шли не только его избиратели, но и ходоки из других городов и избирательных округов. Юрий Владимирович охотно подписывал все обращения от его имени к местным властям, которые я готовил по записям бесед в приемной и письмам людей, нуждавшихся в помощи. Нельзя не отметить, что к депутату Андропову обращались также люди, которых отвергли в приемной ЦК и Президиума Верховного Совета, в прокуратуре и Верховном суде. Народ верил ему не как своему формальному избраннику, а как душевному и строгому человеку, способному помочь в беде.

Что же касается просьб серебрянопрудцев, то, когда я пришел к нему с большим списком фондируемых стройматериалов, которые после выступления Юрия Владимировича попросили ходоки из Серебряных Прудов, он хитро посмотрел на меня и сказал: «Видишь! Наш народ живет неопрятно не потому, что не хочет культуры быта. Местные бюджеты должны уделять больше внимания и выделять больше средств и материалов для обустройства городов и деревень. Пока что мы, увы, беднее поляков, чехов, немцев и венгров…»

Затем он снял трубку «кремлевки», его соединили с первым секретарем Московского областного комитета партии Конотопом. «Василий Иванович! – сказал он ему. – Если ты не очень занят, то к тебе сейчас приедет мой помощник Синицин Игорь Елисеевич… Если ты можешь, то посмотрите, чем можно было бы помочь Серебряным Прудам в смысле материалов…»

После просьбы Андропова стройматериалы, конечно, нашлись. Не так много их было и надо. Но Юрий Владимирович в тот раз в нашей дальнейшей беседе не стал вдаваться в причины нашей бедности по сравнению с нашими союзниками. Он, очевидно, понимал их тогда значительно лучше меня. Это явно были непомерные усилия в милитаризации страны, гонке ядерных и ракетных вооружений, а также в бесхозяйственности, которая пожирала огромные ресурсы. Я вспомнил тогда, сколько километров водопровода, канализации и дорог можно было бы проложить в маленьких городках из тех «лишних» материалов, которые ушлые военные строители заваливали землей, чтобы о них не «споткнулся» глаз членов приемочных комиссий оборонки.

Об отношении Юрия Владимировича к просьбам избирателей ярко говорит еще один факт. Андропов был избран депутатом Верховного Совета СССР от Новомосковского избирательного округа Тульской области. Город Новомосковск – шахтерский, с тяжелой экологией и трудом горожан. Лет за пятнадцать до избрания Юрия Владимировича депутатом от новомосковцев несколько сотен шахтерских и других трудящихся семей получили от властей неподалеку от города непригодную территорию, по сути дела болото, для коллективного сада, где каждой семье было нарезано по четыре сотки. Некоторые поставили там шалаши, иные – фанерные домики и тому подобные легкие жилища. К середине 70-х годов там проживало несколько сотен пенсионеров с семьями, составлявшими в общей сложности несколько тысяч человек. Сады и огороды были ухожены, приносили большой урожай, и эти несколько тысяч могли кормиться собственными выращенными сельскохозяйственными продуктами.

Неожиданно ко мне в приемную КГБ, где я регулярно вел прием избирателей Андропова, приехала целая делегация садоводов из Новомосковска. Люди были крайне возмущены тем, что городской голова вместе со своими прихлебателями из горисполкома захотел согнать сотни семей с освоенных ими микроскопических участков, выкорчевать сады и развернуть на этом месте жилищное строительство. Делегация справедливо указывала на то, что в городе есть еще другие подходящие территории для застройки, а лишение садоводов и огородников их участков может физически убить многих пенсионеров, лишить их внуков мест летнего отдыха, сократить жизнь членов семей ветеранов-шахтеров в неблагополучном по экологии Новомосковске. Кроме того, такой шаг городских властей заставит довольно большую часть населения стоять в очередях и платить деньги из скромных семейных бюджетов за сельхозпродукцию, которую они могли бы вырастить сами.

Ходоки из Новомосковска сообщили мне, что уже обращались в Тульский облисполком и обком партии, к его первому секретарю члену ЦК КПСС Юнаку, но нигде их не желали слушать, в том числе и в обкоме КПСС, куда они попытались пройти на прием к партийному начальству. Жалобщиков, среди которых были старые члены партии, просто не пустили на порог обкома.

На следующее утро я доложил Юрию Владимировичу этот вопрос как весьма срочный и тревожный. Андропов мгновенно по-человечески вошел в положение новомосковцев, рассердился на городские власти и бюрократов из облисполкома. Хотя Юрий Владимирович по большому счету относился к частной собственности садоводов и дачников негативно, он распорядился, чтобы я немедленно выехал в Новомосковск, ознакомился на месте с положением садоводов, от его имени потребовал от городских властей принятия мер в пользу членов садоводческого товарищества.

На следующий день я был в Новомосковске. Прямо с вокзала, где меня встретил начальник городского отделения КГБ, я отправился в горисполком. Городскому голове, которому пришлось для неожиданной встречи с представителем Андропова прервать какое-то пустопорожнее совещание, я изложил суть дела садоводов и огородников. Затем вместе с ним тут же выехал на место готовящегося преступления против заслуженных и трудящихся людей.

Прекрасный пятнадцатилетний сад начинался почти от самой нынешней городской черты. Все крошечные участочки были разделаны и обработаны, словно в Китае. Картофель, овощи, ягодники, яблони, вишневые и сливовые деревья были заботливо ухожены и обещали дать высокий урожай. Среди зелени, но далеко не на каждом участке, стояли сооружения, которые лишь с большой натяжкой можно было назвать летними жилищами. Они были грубо сколочены из остатков строительных материалов и мусора, крыты кусками старого толя и осколками шифера. Около большинства этих «дач» играли маленькие дети. Старики и старухи, а кое-где и садоводы среднего поколения гнули спины среди грядок овощей и картофеля. Картина нищего жилья советских ветеранов войны и труда, похожего на латиноамериканские фавелы обездоленных рабов, среди ухоженного сада была удручающей для меня, но не для председателя горисполкома. Городской голова уперся и категорически отказывался от своей мысли выкорчевать весь сад, снести хибары, а на пустом и голом месте построить несколько пятиэтажек.

Мы вернулись в горисполком и продолжали переговоры там. Я поражался, как руководитель города и его приближенные партийные и государственные функционеры могли столь упрямо отстаивать неправое дело, затеянное им против пенсионеров и тысяч горожан. Ведь это население буквально кормилось от своих маленьких огородов и садовых деревьев. Единственные аргументы, которые смогли сломить этого советского чинушу, представили мне вызванный тут же прокурор города и начальник отдела торговли горисполкома. У первого из них я спросил, сколько потребуется по закону выплатить компенсации владельцам вырубаемых плодовых деревьев и кустарников. Прокурор назвал примерную цифру. Она составила по крайней мере несколько годовых бюджетов города, идущих на благоустройство. Затем я просил завторготделом подсчитать, сколько потребуется дополнительных фондов для города на картофель, овощи и фрукты, если несколько сот семей займут очереди в городских магазинах, которые и так поражали отсутствием каких-либо овощей и фруктов. Насыщены прилавки были лишь банками консервированных яблок и молдавской томатной пасты. Оказалось, что получить от областного управления торговли дополнительно к нынешним ничтожным фондам на сельхозпродукты для шахтерского города что-либо еще относится к области советской фантастики.

В результате мне удалось добиться от городского головы и прокурора обещания отменить противозаконное решение о сносе садово-огородного товарищества и даже продлить на одну остановку маршрут городского автобуса, чтобы нагруженным продуктами садоводам не надо было тащиться около километра по пустырю. Юрий Владимирович полностью одобрил мои действия и велел проконтролировать дальнейшие шаги городских властей. Это оказалось нелишним, поскольку через месяц мне сообщили из городского отделения КГБ о том, что власти Новомосковска положили под сукно свои обещания депутату Андропову и решили дальше гнуть свою линию. Тут уж я обозлился на советских чинуш и попросил Юрия Владимировича позвонить по ВЧ первому секретарю Тульского обкома Юнаку. Андропов тоже возмутился отношением местных властей к поручению депутата. Он немедленно выполнил просьбу о звонке и сам получил обещание Юнака контролировать дальнейшее развитие ситуации. Кстати, удалось через Юнака и несколько увеличить фонды на продукты для Новомосковска…

Год от года моя работа по подготовке материалов к заседаниям политбюро для Юрия Владимировича превращалась в нудную рутину. Сначала я был вдохновлен ответственным поручением партии, которой еще верил. Еженедельно ПБ на заседаниях рассматривало по 12–15 вопросов. Да еще между заседаниями, поименным голосованием, высший орган партии решал от 50 до 80 вопросов! Года через два-три, когда я немного вошел в курс дела, они стали поражать меня как журналиста своим «мелкотемьем». Вместе с банальными политическими – директивами советской делегации на сессию ООН или обсуждением итогов бесед Брежнева с кем-либо из высоких гостей от братских компартий или правительств многих стран мира, о бюджете на очередной, 1970-какой-то год или перемещениях высших военачальников и других деятелей «номенклатуры политбюро» – кремлевские старцы решали множество мелких и мельчайших вопросов, вплоть до производства поршней для завода КамАЗ или награждения доярок и свинарок передовых колхозов.

Судя по протоколам заседаний политбюро, которые я регулярно получал для доклада Андропову, дискуссии по вопросам повестки дня на очных заседаниях ПБ практически не возникали. Механически штамповались «постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР» по разным хозяйственным вопросам, принимались решения о международных встречах Брежнева, Подгорного и Косыгина, одобрялись все тезисы для бесед Брежнева с главами иноземных государств, а затем его беседы слово в слово по этим тезисам, записи которых выносились в следующие за ними повестки дня. Регулярно, накануне летнего сезона, принимались постановления о приглашении на отдых в СССР лидеров коммунистических партий как стран социализма, так и других – капиталистических и развивающихся. Снова утверждались тезисы для бесед с ними Брежнева. Вопросы нашего генсека собеседникам и варианты его возможных ответов на встречные вопросы первых лиц братских партий или лидеров зарубежных стран иногда поражали своей убогостью и примитивизмом, хотя их готовили умные люди из ЦК КПСС, МИДа, МО, КГБ СССР, Госплана и других столпов мудрости Системы. Видимо, авторы всех этих записок и помощники генсека, окончательно редактировавшие их перед утверждением на политбюро, руководствовались не только низким мыслительным уровнем вождя застоя, но и заскорузлым старческим мышлением большинства его соратников.

К концу 70-х годов атмосфера в политбюро сделалась настолько затхлой и взаимоподозрительной, что кремлевские старцы перестали изрекать хоть какую-либо критику, даже если она могла сопровождаться конкретными предложениями для улучшения дела. Андропов ясно понимал это и не «возникал» на заседаниях ПБ с какими-либо острыми замечаниями или оценками.

Однажды, при предварительном обсуждении с ним вопросов повестки дня очередного заседания политбюро, касавшегося сразу нескольких аспектов импорта в СССР современного промышленного оборудования, я рассказал Юрию Владимировичу о вопиющем факте, которому стал свидетелем во время журналистской поездки в город Горький (теперь – Нижний Новгород) и посещения Балахнинского целлюлозно-бумажного комбината в его пригороде. Один из молодых инженеров, член парткома ЦБК, выступал в роли сопровождающего по комбинату. Он показал три действующие бумагоделательные машины, сделанные за полтора десятилетия до этого в Финляндии. Каждая из них была настоящим огромным цехом. Их производительность была в два раза выше наших новейших аналогичных агрегатов, стоящих рядом. Могу ошибиться за давностью лет в абсолютных цифрах, но их порядок удивил меня. Если наши машины производили за единицу времени триста метров бумажного полотна, то финские – более пятисот метров за то же время. Но значительно больше поражал другой факт. Года за три до моего визита в Балахну финны поставили на ЦБК еще более производительную и совершенную бумагоделательную машину производительностью девятьсот метров бумажного полотна в ту же единицу времени. Четвертая финская машина за три года так и не была установлена, и многометровые ящики с ее деталями валялись на дворе комбината под открытым небом. Огромные валютные деньги были за нее уже заплачены.