Текст книги "Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя"

Автор книги: Игорь Синицин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Казалось бы, оставшиеся неиспользованными сотни тонн этого добра следовало бы вернуть на склады. Но военно-промышленное начальство полагало, что если что-то будет показано лишним, то в следующий раз фондируемые материалы получишь впритык. Поэтому и в тот раз было принято соломоново решение: чтобы при сдаче объекта Военно-промышленной комиссии под руководством Кириленко секретарь ЦК не заметил излишков, их просто приказали завалить землей при помощи бульдозеров. Местность вокруг стройки сразу стала холмистой.

Специалисты, принимавшие объект, все-таки что-то заподозрили, но нарушить восторг председателя ВПК и других высокопоставленных ее членов, показав конкретный перерасход и уничтожение ценных материалов, не осмелились.

Или другой пример из того же источника. Когда мой друг работал на строительстве посадочной полосы для первого советского космического челнока «Буран», то приказано было сделать ее идеально ровной. Для этой цели закупили за рубежом особо совершенные бетоноукладчики. Эти машины могли успешно работать только при определенных марках бетона и четко определенных фракциях, то есть размерах, гранитной щебенки. Но с нашей российской расхлябанностью и бесконтрольностью на объект завезены были горы щебенки совершенно другой, более крупной фракции. Когда эту щебенку засыпали в бункеры машин и добавляли самые лучшие марки цемента, дорогостоящие импортные агрегаты выходили из строя или не давали необходимого качества.

Полоса была построена, но ее покрытие оказалось столь отвратительным, что никакой «Буран» не мог сесть на нее со своей огромной скоростью. Тогда руководители военной стройки придумали, как исправить положение. Со всего Советского Союза были собраны ручные алмазные шлифовальные инструменты. Сотни рабочих под надзором десятков инженеров, днем и ночью при свете прожекторов, вручную шлифовали посадочную полосу, устраняя все мелкие неровности. Вот так выполнялось постановление политбюро ЦК КПСС о запуске в космос советского челнока «Буран». Многие другие решения ЦК и Совета министров претворялись в жизнь с такой же эффективностью, как и названные примеры.

В епархии Кириленко существовали десятки, если не сотни «закрытых городов», не имеющих имени на карте страны. Внутри этих городов и в крупнейших центрах СССР работали научно-исследовательские и проектные институты, названия которым заменяли обозначения «почтовый ящик номер такой-то» или «объект номер…». Это были все оборонные учреждения. В силу секретности и разобщенности многие дублировали друг друга, работали параллельно. Разработчики ракет в Днепропетровске не знали, что делают их коллеги в подмосковных Мытищах, и заново изобретали «космический велосипед». Естественно, что они без ограничений каждый использовали интеллектуальные, финансовые и материальные ресурсы. Вроде бы это создавало полезную для дела конкуренцию. Но ракетные, танковые, электронные и другие плоды их труда лишь незначительно отличались друг от друга.

Однако ни Кириленко, ни Отдел оборонной промышленности ЦК, ни Военно-промышленная комиссия под председательством Кириленко не стремились навести в этой сфере народного хозяйства элементарный порядок и устранить дублирование усилий. Я думаю, все дело было в том, что секретарь ЦК, член политбюро, ВПК и их аппарат подходили к делу формально, по-партийному, то есть бездумно, легковесно, будучи в принципе не специалистами своего дела, а всеядными «партийными» организаторами, облеченными высшей властью над «технарями».

За несколько лет работы в аппарате ЦК у меня сложилась общая картина, как этот механизм работал. Прежде всего, в отличие от Устава КПСС, предусматривавшего коллективное руководство, высший орган правящей партии принимал решения для всей страны, исходя из мнения трех-четырех членов партийного ареопага. Первичная инициатива исходила при этом от одного-двух секретарей ЦК, мнения которых далее не подвергались никаким сомнениям. Важным, но не уставным мотором аппарата был общий отдел, формально остававшийся лишь технической канцелярией Центрального комитета.

Далее к подготовке вопроса и решению его на секретариате подключался весь аппарат ЦК, который, в свою очередь, снова требовал бумаги от заинтересованных ведомств. Бумаги совершали свой оборот, обрастая визами заведующих секторами, заведующих отделами, министров, глав многочисленных ведомств, иногда по многу раз будучи переработанными. При этом партийные функционеры, не знавшие ничего, кроме словоблудия, пытались руководить крупными специалистами, часто навязывая им свою малограмотную, но идеологизированную точку зрения.

Затем «готовый», то есть приглаженный и беззубый, чтобы никого не обидеть или, не дай бог, выйти за рамки предполагаемого понимания этого вопроса высшим начальством документ передавался помощникам Брежнева, Суслова или Кириленко для определения реакции их шефов на возможное решение.

После этого проект решения и пояснения к нему ставились на секретариате. Там при обсуждении господствовала точка зрения тех же Суслова, Кириленко, а позже, в его бытность секретарем ЦК, Дмитрия Федоровича Устинова. Остальные секретари ЦК, как правило, «не возникали».

Политбюро оставалось чисто формальным органом, через который проводились уже принятые двумя-тремя деятелями решения. Как правило, на заседаниях ПБ партийные руководители только поддакивали докладчику. Лишь иногда вспыхивали стихийные недовольства какими-то мелкими аспектами обсуждаемого вопроса. Но Брежнев и Суслов, часто ведший заседание ПБ, этого не приветствовали. Особенно пустыми и формализованными сделались заседания политбюро в последние пять лет жизни Брежнева, когда его разум стали застилать разного рода недуги. Довольно живая дискуссия, которая, как я знаю, велась на заседаниях ПБ до 1976 года, превратилась в пятнадцатиминутные формализованные встречи членов политбюро за длинным столом, где за это короткое время сначала заботливо интересовались, как самочувствие генсека, говорили ему комплименты о том, как он хорошо выглядит, а затем, практически без обсуждения, только произнося вслух название вопроса из повестки дня, раз двенадцать – пятнадцать поднимали руки для голосования.

Такой стиль работы вызвал к жизни особый тип партийного работника в аппарате КПСС. Я узнал за три года учебы в АОН очень много аспирантов и молодых партийных функционеров с мест. Большинство из них было яркими, умными, энергичными личностями. Но как только они попадали на работу в аппарат ЦК КПСС – их индивидуальности растворялись в сером болоте. «Инициатива наказуема!» – так звучал главный принцип работников высшего звена партии в эпоху застоя. Примеру аппаратчиков наверху с удовольствием следовали и функционеры более низких местных ступеней партийных комитетов. Эта нарочитая серость и конформизм особенно бросались в глаза, когда аппаратчики собирались где-нибудь в большом числе. Это были буфеты и столовая ЦК, кинозалы в дачных поселках Управления делами ЦК КПСС, скопища у многочисленных подъездов зданий ЦК на Старой площади, в Ипатьевском и Никитниковском переулках, когда они к девяти утра шли на работу, а ровно в шесть вечера возвращались домой.

Одетые в одинаковые серые костюмы, пошитые в одном и том же спецателье, из одних и тех же сортов тканей, чуть отличающихся оттенками серого цвета, в одинаковых белых рубашках, темных галстуках и черных ботинках, все эти разные, в сущности, люди превращались, в том числе и духовно, в серый монолит, который стоял на пути любых изменений в стране. Этот монолит и его верхушка отсутствием решений или осторожным поворотом к сталинизму, когда весь мир изменялся, тянул всю страну вниз, к политической и экономической катастрофе.

Только немногие осмеливались возвышаться над этой толпой прислужников у трона. Среди таких не могу не назвать Аркадия Ивановича Вольского – заведующего отделом тяжелой промышленности, которого Андропов сделал своим помощником, как только стал генеральным секретарем. Или ту же Марию Васильевну Соколову, заведующую первым сектором. Были и другие личности в аппарате, которые не скрывали своей яркости и индивидуальности. Но таким приходилось плохо. Аппарат старался их либо прогнуть, либо отторгнуть совсем.

А как Андропов относился к аппарату? Он пришел на Старую площадь в самом конце 50-х годов, будучи назначен заведующим отделом по связям с социалистическими странами. В 1961 году он стал членом ЦК КПСС, минуя переходную ступень – кандидата в члены. В бурные времена хрущевского волюнтаризма аппарат «кипел» вместе со своим первым секретарем – Хрущевым. «Интеллектуально бурлил» и отдел соцстран, которым руководил Юрий Владимирович. На этой волне Андропов создал в своем отделе группу консультантов, куда вошли незаурядные люди – Арбатов, Бурлацкий, Богомолов, Бовин, Герасимов и др. Юрий Владимирович позволял им в стенах отдела высказываться откровенно и творчески. Его опыт участия в подавлении революции в Венгрии в 1956 году и наметившееся явное сближение социалистических стран в начале 60-х годов, умение лавировать среди капризных ставленников Кремля в Восточной Европе сделали Юрия Владимировича незаменимым сотрудником для Никиты Хрущева. Несмотря на явную нелюбовь первого секретаря к Андропову, Хрущев вынужден был его держать в членах ЦК и заведующих отделами.

В заговоре Шелепина и его пособников против Хрущева в октябре 1964 года Юрий Владимирович участия не принимал. В соответствии с канонами аппарата он вел себя пассивно, влиянием на аппарат в центре или на местные партийные органы не располагал. Заговорщикам он просто не был нужен. Но Брежнева он принял сразу и встал на его сторону в последовавшем затем противостоянии с открытыми и скрытыми противниками слабого, по их мнению, генсека.

Активные шелепинцы и их более умеренные союзники в аппарате, готовя смещение Хрущева, выбрали «промежуточную» фигуру – Брежнева. Они считали Леонида Ильича простоватым и недалеким временным руководителем ЦК, которого можно будет скоро отодвинуть в сторону. Полагали, что он не засидится в кресле генсека и легко уступит его Шелепину. Но Брежнев обладал хитростью, знанием психологии партийного аппарата и звериным инстинктом, мгновенно различавшим врагов.

В начале своей деятельности во главе партии Брежнев пытался делать что-то полезное для страны, но не мог преодолеть инерцию аппаратчиков. В его характере были не только хорошо прикрытое властолюбие, любовь к роскошной и спокойной жизни, которую дает власть. Его врожденное добродушие, перешедшее к старости в слезливую сентиментальность, вызывало у него желание того, чтобы приближенным к нему людям тоже было хорошо и спокойно. Но его клевреты постоянно портили ему настроение, донося, откуда можно ждать подлинной или мнимой опасности. Брежнев выслушивал всех доброхотов, но решения принимал сам. Генсек хорошо разбирался в людях и умел отбирать среди них тех, кто мог ему верно служить.

В первые годы после смещения Хрущева в аппарате внешне сохранялся дух неуемности, показного кипения, отдававший хрущевским волюнтаризмом и шапкозакидательством. Но постепенно паровоз серии ЦК стал все больше пробуксовывать на месте. Пара в котлах становилось все меньше, и он почти весь уходил в пропагандистский свисток. Проблемы экономики, вытекавшие из нищеты коммунистической идеологии, все явственнее давали о себе знать.

Когда начиналась эпоха застоя – во второй половине 60-х годов, – Юрий Владимирович пересел из полуспартанского кабинета заведующего отделом социалистических стран ЦК на Старой площади в роскошные апартаменты председателя КГБ на третьем этаже бывшего страхового общества «Россия». Вид из окон этого кабинета на страну и мир был значительно шире и интереснее, чем узкий профессиональный взгляд на Восточную Европу и Юго-Восточную Азию.

Тот факт, что Андропов ушел из аппарата ЦК до начала его окончательного заболачивания, сохранил ему, очевидно, ясность мысли и понимание реалий нашей жизни. Размышляя теперь о его жизненном пути, полагаю, что все недостатки и слабости аппарата на Старой площади, интриги в верхушке партии были ему очень хорошо известны. Юрий Владимирович их умело использовал. Иначе он не удержался бы на скользком паркете лубянского кабинета на целых пятнадцать лет. Ему помогло, конечно, и то, что он был сдержанным и в высшей степени скрытным человеком по своему характеру и жизненному опыту. Я думаю, что эти качества, в сочетании с мудростью и жесткостью, сделали его выдающимся политиком своего времени.

Как-то раз в минуту откровенности он спросил меня: «Ты знаешь, какая была любимая поговорка товарища Сталина?» Естественно, я не знал. Тогда он сообщил ее: «Если не можешь свалить врага – не царапайся…» Пожалуй, эта мысль многое определяла в его стратегии политического выживания и выбора момента похода за властью.

Андропов на фоне застоя

Об Андропове написано много книг, сотни журнальных и газетных статей. Большинство авторов расценивают его пятнадцатилетнюю работу во главе КГБ как продуманную и долговременную стратегию на выживание среди кремлевских интриганов, а также как его заговорщицкие действия на пути к власти. Исходя из того, что за пятнадцать месяцев пребывания его на самой вершине Системы он не успел решить самые острые политические и экономические проблемы СССР, исследователи утверждают, что у него за душой не было никаких собственных взглядов на дальнейшее развитие страны, кроме как укрепление палочной дисциплины и усиление контроля трудящихся снизу вверх, а карательных органов – в верхних слоях советского общества. Другие публицисты считают, что именно Андропов успешно развивал социалистическое государство. На самом деле и до Андропова, и в бытность его рядом с вершиной, а затем – краткое время – и на самой вершине власти, как при предшественниках, так и при наследниках – Черненко и Горбачеве, Советский Союз являлся классическим полицейским государством с загнивающей сверху тоталитарной Системой. Эта Система шла все быстрее и быстрее к саморазрушению. Ее не могли бы спасти ни заклинания Хрущева о возврате к «лениньизьму» и движении к «коммуньизьму», который он ожидал к 1980 году, ни речи Брежнева о сохранении «стабильности». Андропов был также взращен этой Системой, стал ее плотью и кровью, но, как талантливый человек, в своей внутренней умственной лаборатории, зная о катастрофическом положении внутри страны и брожении в «лагере социализма», все-таки планировал свои корректировки курса к «настоящему» социализму. Однако болезни не оставили ему времени на претворение в жизнь задуманного. Он слишком поздно пришел к власти и слишком кратко пробыл на ее вершине. Юрий Владимирович, будучи весьма скрытным и осторожным человеком, хорошо понимал, с какими серыми и консервативными старцами в политбюро он имеет дело. Поэтому он отнюдь не прокламировал широко те идеи, которые вынашивал и продумывал. Располагая всей полнотой информации о своих соперниках, в том числе и прослушанной его людьми в 12-м отделе, собранной пронырливой агентурой КГБ в высших слоях общества и среди «обслуги» сильных мира сего, он мог продумывать свои ходы не менее чем на шаг вперед по сравнению с соперниками в борьбе за власть.

Очень сильным оружием в интригах во все времена и у всех народов было подслушивание разговоров и контроль переписки, так называемые «черные кабинеты». Как сообщает история, сбор компромата на первых и вторых лиц государства не является советским или чисто сталинско-бериевским изобретением. Даже в наши времена в странах устоявшейся европейской демократии спецслужбы подслушивают и подглядывают за своими премьерами и президентами. Весьма характерный скандал выплеснулся в 2002 году на страницы влиятельной французской газеты «Монд».

Как полагает «Монд», шеф подведомственной министерству обороны Франции генеральной дирекции внешней безопасности Жан-Клод Куссеран и шеф контрразведки Жан-Жак Паскаль занимались сбором сведений о «финансовых интересах президента (Франции, разумеется) в Ливане и Японии с целью скомпрометировать Жака Ширака». Внешняя разведка Франции также участвовала в сборе компромата на главу своего государства, сосредоточив внимание на японском финансисте Соиси Осаде. Французские шпионы подготовили два доклада о банкире, поддерживающем хорошие личные отношения с французским президентом. Один доклад живописал сомнительную репутацию Осады, а второй – детали краха его банка.

Идеология подслушивания в советские времена, разумеется, была основана на борьбе за власть в первую очередь. Лишь на втором месте стояли политические и идейные грехи. Лишь в-третьих компроматом считались коррупционные или аморальные связи государственных деятелей Советского Союза. Коммерческие интересы, полулегальное владение частной собственностью или тяга к ней приравнивались к уголовщине.

Формально, по закону, подслушивание и подглядывание в чужую переписку в СССР, как и во многих цивилизованных странах, могло осуществляться только с санкции прокурора. Председатель КГБ Андропов от всех своих сотрудников постоянно требовал безусловного исполнения законов.

Для подозреваемых в уголовных и диссидентских или заговорщицких деяниях лиц санкцию спецпрокурора было получить легко. Однако подслушивать верхушку общества?! Здесь вступали в силу подлые законы борьбы за власть и влияние, одинаково действовавшие как при капитализме, так и при социализме. В СССР, с его тоталитарным наследием, как и теперь в России, подслушивали всех, в ком видели потенциального заговорщика, соперника, политического врага. Впрочем, подслушивали и союзников. Номенклатуру, высоких чинов МВД, Министерства обороны, собственных генералов и полковников в КГБ. Подслушивали даже членов политбюро и секретарей ЦК, сотрудников аппарата ЦК КПСС, которых по партийным законам подслушивать не разрешалось. Думаю, что тотальное подслушивание касалось обслуживающего персонала генерального секретаря Брежнева, членов его семьи, что продемонстрировала коррупционная история его дочери Галины. Не удивлюсь, если кто-то сообщит о том, что подслушивали и самого Брежнева, как подслушивали великого вождя Сталина.

Подавляющее число «объектов» обслуживалось 12-м отделом только периодически, поскольку технических возможностей и наличного персонала никак не могло хватать. При этом те, кто слушал, были несчастные люди. Мало того, они выступали в роли изощренных тюремных надзирателей, что нормальным людям всегда бывает противно. Как сообщалось в 1991 году в московских СМИ, в этом отделе работали в большинстве женщины. Они сами находились в положении полузаключенных. Они были связаны не только суровой воинской дисциплиной, но и различными подписками «о неразглашении», строгом соблюдении грифов «совершенно секретно» и «особой важности», которые ставились на все плоды их работы. Более того, им категорически был запрещен выезд не только в капиталистические страны или в социалистические государства на период их службы в отделе, но и на все времена. Даже в отпуск они могли ездить только в особые закрытые санатории и дома отдыха КГБ. В первую очередь страдала, конечно, семейная жизнь, хотя по тогдашним советским меркам их заработная плата и материальное обеспечение было чуточку выше, чем у прочих офицеров спецслужб. Горбачевская перестройка с ее продовольственным и товарным кризисом быстро «съела» эти грошовые преимущества.

Однажды я воочию столкнулся с семейной драмой, вызванной режимом особой секретности в 12-м отделе. Когда я работал на Лубянке вблизи Юрия Владимировича, ко мне с необычной просьбой обратился друг моей юности и журналистской молодости Юра А. Он стал к тому времени в агентстве печати «Новости» заместителем главного редактора главной редакции Латинской Америки. Он блестяще знал испанский и португальский языки, владел английским и французским. Как и всякий журналист АПН, он долгие годы ждал направления в длительную служебную командировку в какое-либо представительство АПН в своем регионе. Но его все не посылали и не посылали. Коллеги Юрия по редакции съездили в длительные командировки уже не по одному разу. Наконец предложили и ему. В управлении кадров АПН выдали многостраничные анкеты для заполнения им и его женой. Когда обрадованный друг принес их кадровикам, продвижение дела вдруг застопорилось. Как чуть позже узнал у своего приятеля в управлении кадров Юрий, его командировку хотели отменить, хотя рекомендовал его за рубеж заместитель председателя правления АПН, крупный работник КГБ «под крышей» агентства Александр Иванович Алексеев. «Папа Алехандро» был резидентом КГБ на Кубе. Это его Фидель Кастро просил Хрущева назначить в Гавану еще и послом СССР. Алексеев был весьма влиятелен в кагэбэшных кругах, но даже он не мог помочь своему протеже поехать руководителем советского учреждения в одну из столиц Латинской Америки. Тогда Александр Иванович рекомендовал Юрию обратиться ко мне.

Мой друг рассказал, что причиной возможного отказа стало то обстоятельство, что его жена за пять лет до этого работала в 12-м отделе. Она знала порядки сохранения секретов и специально вышла заблаговременно в отставку, чтобы не мешать журналистской карьере мужа. Но даже тот формальный срок, после которого секретные «отказники» в СССР могли получать разрешение на выезд за границу, в данном случае не спасал положения. Юра просил меня переговорить с тогдашним начальником его жены, Ю. С. Плехановым, чтобы КГБ не препятствовал его поездке в Латинскую Америку хотя бы без жены, бобылем. Плеханов был нормальный, умный человек. Он согласился помочь талантливому журналисту-страноведу. Его люди дали соответствующий сигнал в управление кадров АПН.

В обстановке тотального наушничества и подглядывания друг за другом на верхушке коммунистического тоталитарного государства Андропов четко представлял себе, что для него либеральный подход к явлениям жизни советского общества или самые неопределенные высказывания на эту тему были особенно опасны. Кремлевские карлики видели в нем и так очень крупного потенциального конкурента. Они внимательно следили не только за ним, но и друг за другом, как говорится, «держали за рукав», не давая никому «высовываться». А Юрий Владимирович не только внутренней культурой, умом, деловитостью и работоспособностью, но даже и высоким ростом отличался от них. Поэтому на людях он старался как-то сгорбиться, стушеваться в толпе «выдающихся деятелей партии и государства», которых природа обделила ростом и способностями, кроме талантов в интригах. Он никогда также не лез на передний план в групповых протокольных мероприятиях и на фотографиях соратников «на память». Со временем это стремление внешне казаться меньше, чем он был на самом деле, стало чертой его характера.

Кстати, знаток аппаратных душ М. А. Суслов со сталинских времен, имея еще более длинную и тощую фигуру, чем была у Юрия Владимировича, всегда давал тассовским ретушерам официальных коллективных фотографий руководства указание «снижать» его рост так, чтобы его голова не слишком возвышалась над головами соответственно Сталина, Хрущева и Брежнева…

Атмосфера застоя и сглаживания всех острых углов развития советского общества и народного хозяйства, социальной сферы, милитаризация страны, которые культивировались Брежневым и его «днепропетровской» группировкой, воздействовали и на Андропова. Тот факт, что он был хотя и членом политбюро, но занимал специфический пост председателя Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР, не давал ему прямой возможности вносить на секретариат и политбюро проекты, коренным образом меняющие основы основ заскорузлой Системы. Такие проекты, даже самого осторожного характера, были ему «не по чину» и немедленно вызвали бы отторжение и беспокойство кремлевских «бояр», боящихся любых свежих веяний. Это было бы воспринято ими как недопустимое вмешательство в их прерогативы и оценено как открытый подкоп под их положение. В известном смысле политбюро при Брежневе весьма напоминало Боярскую думу допетровских времен, в которой царило местничество, то есть жестокая борьба за то, кто из бояр главнее и сядет ближе к царю. Господствовало также внешнее абсолютное раболепие перед троном, полное согласие с царским словом, хотя в душах иных и кипели страсти, подстрекающие к заговорам.

Теперь я очень сожалею, что много лет жизни и работы под гнетом «особой папки» и грифа «совершенно секретно» не позволили мне вести хоть какой-нибудь дневник или делать записки, в которых можно было систематизировать сущность взглядов Юрия Владимировича на общество, политику и экономику. Я могу только вспомнить наиболее яркие, по моему мнению, вопросы, которые готовились к заседаниям политбюро, и дискуссии по ним с Андроповым. Такие споры велись мною с Юрием Владимировичем начиная с первых дней нашего знакомства в 1970 году и фактически закончились, когда я перешел на другую работу – весной 1979 года, хотя отдельные встречи с ним и короткие беседы продолжались до 1981 года, когда тяжелые болезни почти лишили его физических сил и возможности встречаться с людьми, бывшими за рамками его тесного служебного окружения.

Пожалуй, самым назревшим в 70-х годах вопросом была реформа экономической системы. Объективно решение этих проблем было в то же время и самым трудным, ибо военно-промышленный комплекс, включая армию, пожирал 70–80 процентов всех ресурсов страны и ни в чем не получал отказа. Тревожное состояние организации конкретного хозяйствования требовало новых подходов, в том числе и политических.

Весьма известной из всех предложенных в сфере экономики куцых реформ была идея ограниченного хозрасчета, выдвинутая председателем Совета министров Алексеем Николаевичем Косыгиным. Она получила поддержку в самых широких кругах общественности. Ее основу составляли экономия расходов, то есть прекращение выбрасывания на ветер финансовых и материальных ресурсов, денежное стимулирование результатов труда лучших работников. Реформа Косыгина обещала установление некоторой независимости субъектов хозяйствования от директивных органов, в том числе и партийных.

Алексей Николаевич Косыгин был одной из самых легендарных фигур советской истории. Ленинградец и выпускник Ленинградского текстильного института, он обладал ярким организаторским талантом и благодаря ему был замечен Сталиным. В возрасте тридцати пяти лет, в 1939 году, он был назначен народным комиссаром текстильной промышленности, по-современному – министром. Еще через год Косыгин стал заместителем председателя Совета народных комиссаров. С тех пор его заслуженная карьера развивалась по спирали только вверх. На нем даже не отразилось так называемое «ленинградское дело», которое затеял Сталин в конце 40-х годов, уже после Второй мировой войны, чтобы осуществить среди своих соратников древний принцип «разделяй и властвуй».

По своим талантам и даже несколько мрачноватым, скрытным и молчаливым характерам, личной порядочностью и честностью Косыгин и Андропов были весьма похожи. Оба были своего рода белыми воронами в политбюро. Косыгин был на десять лет старше Андропова и весьма опытным политиком. Его авторитет в государстве и партии был, пожалуй, даже выше, чем у генерального секретаря. Поэтому Брежнев с большой опаской относился к председателю Совета министров, беспочвенно подозревая его в умыслах на главный трон в Кремле. Андропов, учитывая ревность Брежнева и Суслова к Косыгину, был вынужден дистанцироваться от Косыгина и его идей экономической реформы. Кроме того, он сознавал ее ограниченность и возможные «теневые» последствия. В феврале 1974 года в Югославии была принята новая конституция, которая провозглашала строительство социализма на основах самоуправления. Юрий Владимирович опасался, что после конца в Чехословакии 1968 года под гусеницами советских танков «социализма с человеческим лицом» социалистическое «рабочее самоуправление» в Югославии станет идейной основой для дальнейшего развития реформ Косыгина.

Тем не менее Андропов задумывался о том, как поднять и реанимировать передовую роль рабочего класса в полуразложившемся советском обществе. Обсуждать эту тему публично или хотя бы келейно с Брежневым и членами политбюро он не мог. Ее острота сразу возбудила бы у кремлевских старцев такую аллергию на Юрия Владимировича, какой у них не бывало ни на Дубчека, ни на Тито. Однако у Андропова были по поводу передовых рабочих свои соображения, которые он начал претворять в жизнь, как только получил власть. В числе его первых шагов был призыв к рабочему классу взять на себя некоторые функции контроля в экономике страны. Его наследники замотали эту идею, поскольку она ограничивала или заменяла руководящую и надзирающую роль правящей партии.

Некоторые критики Андропова заявляют о том, что он не был специалистом в экономике, не имел практики руководства экономическими структурами или отраслями народного хозяйства. Конечно, диссертаций на экономические темы Андропов не защищал и «Капитал» Маркса на каждом собрании не расхваливал, как это делали многие советские коммунисты-теоретики, не прочитавшие за всю свою ученую жизнь больше двух глав из главной книги основоположника. В отличие от многих своих оппонентов Юрий Владимирович очень неплохо знал труды Маркса и Ленина, хотя и не составлял такой картотеки цитат из них, какую собрал М. А. Суслов.

Что касается практики, как критерия истины, то Юрий Владимирович соприкасался с экономикой, будучи первым секретарем Ярославского обкома ВЛКСМ и вторым секретарем ЦК Компартии Карелии, где особенно сильно развита лесопромышленная отрасль народного хозяйства. Андропов постигал и критически оценивал различные модели социализма в годы своей работы в качестве заведующего отделом соцстран ЦК КПСС, а затем секретарем ЦК. Наконец, будучи председателем КГБ, получавшим разнообразную информацию из всех уголков Советского Союза, он, как никто другой в стране, знал реальное положение в экономике и пытался корректировать его в лучшую сторону. О глубоком понимании Андроповым не только экономической теории, но и практики функционирования народного хозяйства говорит тот малоизвестный факт, что он серьезно размышлял о ведущей роли банков в современном народном хозяйстве. Юрий Владимирович вынашивал определенные планы по отношению к ним. Несколько раз, готовясь к заседаниям политбюро, Юрий Владимирович обсуждал со мной идеи преобразования банковской системы СССР и превращения ее в главный, по сути дела, инструмент экономики. Он приходил к выводу, что промышленностью должны управлять не отделы ЦК КПСС, параллельные им отделы в Совмине и Госплане, а отраслевые банки. Каждая отрасль промышленности, по его мысли, должна была иметь свой головной банк, типа Промстройбанка или Сельхозбанка.