Текст книги "Вадим и Диана (СИ)"

Автор книги: Игорь Лукашенок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Тут я вспомнил собственную студенческую шутку, озвученную на одной из внеочередных – второкурсного пошиба – пирушек: «В этом юноше зодиакальный Лев загрыз годичного Тигра и подавился его костями». Женская часть сообщества понимающе захихикала.

– Однозначно рад за тебя, – ляпнул я, подспудно представляя ту сильную руку, которая руководила делами Валечки Жуева и его новой бизнес-игрушки.

– Спасибо, – произнёс он с той же инфантильной улыбочкой и по старой привычке дёрнул себя за верхнюю губу.

– А ты, если не секрет, где тусуешься?

– Тусовался. Возился с сайтом в одной малогабаритной фирмочке … Впрочем, теперь это совсем не важно. Не важно в принципе.

На этом месте наш разговор навсегда распрощался с динамикой начала. Я взял себе кофе и холодную (но от того не менее аппетитную) булку. Слегка надоевший обмен вокзальными наблюдениями наконец-то прервал скрипучий громкоговоритель, объявивший, что мой поезд очень скоро будем отправляться от платформы …

– Ты со мной?

– Нет. Я предпочитаю автобус. У меня, конечно, и автомобиль есть, но … так случилось …

– Верю. И всё же подумай о природе.

– О природе?

– Да, о ней. О той, что будет сопровождать нас до самого города. Смотри, как подготовилось для этого путешествия солнце, – я показал на огромные вокзальные окна. – Надо ценить, надо постараться совпасть и тогда …

– Извини, но я дождусь автобуса. We often even do not know what we want [5].

Пожалуй. Но лично мне сегодня лень сомневаться. Adieu [6]!

Подожди … Возьми мою визитку, чтобы … Ну, просто пусть будет и у тебя. Я всем раздаю, а то …

Мне показалось, что он хочет поговорить со мной, но ему мешают какие-то глубокие предрассудки, какая-то, всеми силами скрываемая, неуверенность в себе и своём праве на иную жизнь.

– Спасибо. И всё же, Валь, ты можешь прямо сейчас …

– Что могу? – в голосе Жуева страх и надежда прозвучали одновременно.

– Ты и сам знаешь … Смешно … Скажи лучше, зачем людям обязательно нужна чья-то подсказка?

– Я?!

– Ты… Пойми, я не требую от тебя философской лжи. Она дурманит, как дешёвое вино, поданное в красивой бутылке. Вспомни, как жадно мы пили её и как нас щедро потчевали ей от учебных аудиторий до богемных кабачков.

– Ты считаешь – нам просто пудрили мозги?

– И нам это нравилось.

– Нда … Но, Вадим, ты всегда относился с подозрением к каждому новому слову.

– О, Валентин, не ошибайся на мой счёт. Тогда я верил каждому междометию.

– Твой поезд сейчас отойдёт…

– Может быть – наш поезд. Едем. Поверь, это маленькое путешествие способно многое поменять.

– Мне, собственно, нечего менять …

Он проводил меня до платформы и на прощание подал свою расслабленную влажную руку. Проводница грохнула дверью тамбура. Поезд тут же тронулся. Я быстро зашёл в вагон, открыл тугую форточку крайнего окна и посмотрел против движения состава. Ссутулившийся Жуев стоял на прежнем месте и курил, теребя свободной рукой пуговицу умопомрачительно модной курточки.

Я сел на первое подвернувшееся сиденье, рядом с престарелой дамой в очках, державшей у самого носа затасканную бульварную книжонку.

– Ой. Да. Приветики. Ага … Уже отъехала.

………………………..

– Нормально. Журнал буду листать. В автобусе мест не было. Нет, ты прикинь.

………………………..

– Скукотища полная. Если бы не аська и телевизор, я бы вообще…

………………………..

– Да, завтра на работу. Рустамчика увижу. Прикинь.

…………………………

– Он? Прикол? Нет, Рустамчик – зая. Эдик рядом не стоял.

…………………………

– Времени, блин, нету совсем. После работы хочется, знаешь, тупого релакса, а он на дискотеку, в кино тащит. Он так может со своими детскими два через два … Вот Рустамчик другой. Мы с ним в Черногорие полетим …

От этой глупой телефонной болтовни, транслируемой с задних кресел, мне стало как-то особенно весело и бодро. Я энергично мотнул головой. За кожаным подзатыльником меня встретили две кристальных неморгающих синевы. Эльфийского вида девушка с диетической худобой, с размытой (одеждой, косметикой, патиной автозагара) национальностью казалась несколько старше своего природного возраста. Её обманчивый образ дразнил реальность, бесстыдно подчёркнутым во всех деталях, вымыслом. И только телефонные реплики, адресованные такой же, как она, виртуальной подруге, с грехом пополам заземляли её гиперборейскую суть.

Меня разрывало от восторга и я с большим трудом, удерживая чувственный поток в дельте бронхов, разверзся идиотской улыбкой. Божество не реагировало, но я был счастлив. Счастлив от собственной догадки и её немедленного подтверждения. Радостная сила, проявившаяся во мне благодаря сельским метаморфозам, одержимо желала излиться вовне. Она требовала деяния. Я встал. И даже не встал, а упруго скатапультировал в проход, зацепив на лету кожаную ручку саквояжа.

Солнце затопило вагон густым лимонным нектаром. Люди щурились и смеялись. То ближе, то дальше по течению моего пути сами собой вспыхивали дорожные разговоры. В пропитанном теплом и светом движущемся пространстве, помимо известных физических величин, на моих глазах рождалась новая, научно не доказуемая, но духовно очевидная величина Человеческой Близости. Я шёл и видел (точнее – прозревал) повсеместное освобождение от пут одиночества. Люди, словно очнувшись после долгого насильственного гипноза, потянулись друг к другу взглядами, сердцами, телесными жестами … Я шёл сквозь эти живые ряды – из вагона в вагон, от тамбура к тамбуру – искренним вестником свершающегося преображения.

В одном из тамбуров стояло несколько человек – мужчины и женщины. По всей видимости, они готовились сойти на ближайшей станции. Брезентовые плащи, скрученные на манер шинелей в плотные кули, а также рюкзаки и старая, но аккуратная одежда выдавали их как заядлых дачников. Мужчины курили, заполняя паузы шутливыми небылицами из прожитого. Женщины попеременно поднимали семейно-хозяйственную проблематику, не забывая слегка кокетничать с мужьями подруг и незнакомцами. Я невольно остановился среди них и простоял так до самой станции, испытывая стихийную любовь ко всем этим, доселе неизвестным мне, людям.

– Отойдите в сторонку, молодой человек, – по-птичьи гикнула проводница. – Билетик уже показывали?

– Нет, ещё не успел. Впрочем, вот он …

– Так. Ладно. Вижу, вижу … До конечной … Ну ещё бы. Ясненько всё с вами.

– Спасибо вам. Самое большое на свете спасибо!

– Это зачем же? Это вы шутите так?

– Как бы мне вам получше объяснить … Я просто … Я, представьте себе, только теперь стал понимать как всё вокруг, и во мне, и в вас чудесно устроено. Ничто не живёт по отдельности. Всё слито, связано и проникнуто ожиданием встречи, неминуемой – такой вот как наша с вами. И ещё я понял, что пути наши проложены заранее, а мы лишь каждодневно угадываем их среди множества прочих.

Проводница недоверчиво и несколько смущённо посмотрела на меня снизу вверх.

– Ведь нормальный с виду молодой человек. И образование чувствуется. Ну не пейте вы эту эмульсию вокзальную. Терпите до города. А то дорвутся … И что за манера такая.

Вздыхая и скорбно качая головой, она скрылась за зелёной дверью соседнего, пройденного мной, вагона. Я простоял в тамбуре ещё целых три станции, встречая и провожая незнакомых людей. Мне страстно хотелось и им рассказать о духовно важном, как мне казалось, открытии. Но я сдерживался и только тщательно запоминал обильно сыплющиеся в эфир свежие мысли.

Несвойственным для меня вымороченным движением открыл я дверь следующего вагона, сделал несколько бесцельных шагов, рассеяно шаркая взглядом по левому ряду кресел, потом случайно перекинул взгляд направо и … застыл на месте изумлённым Офтердингеном, узревшим перед собой сиящую красоту голубого цветка.

« Её одиночество у окна с книгой, изящно поднятой на уровень груди. Её не показное, но скорее показательное достоинство. Её деловитая собранность в сочетании с лёгкостью достижения последней. Стиль её неподвижности, ничего общего не имеющий с имиджевой позой. Её зачарованное очарование. Всё это Её. И всё это Она».

– Позвольте прервать ваше уединение.

– Не смею мешать вам … Вадим?!

– Мы с тобой незнакомы из нежной корысти …

– Не полгода, а каждый по тысяче лет.

– Всё-таки помнишь.

– И всегда буду … Как вы с ним читали тогда в общажном коридоре, разбив последнюю, едва мерцавшую, лампочку! Здравствуй.

– Было неуклюже, но искренне. Здравствуй, Диана.

– А ты сильно похудел … Только глаза живые. Как прежде живые глаза.

– Почему ты не нашла меня?

– Не нашла … Ну… Так сложилось … Была житейская беготня, и репетиции, и лето … Да ты и сам мог.

– Мог … Нет, не мог. Я ждал встречи – случайной и почти невозможной.

– Чудак. А если бы она никогда …

– Обязательно произошла бы. Я после этого лета понял, что в жизни человека есть вещи неотвратимые.

Диана опустила книгу текстом вниз на обтянутые золотистыми чулками колени.

– Ты всё дизайнерствуешь?

– Уже нет. С этим покончено отныне и до скончания моих времён.

– Прозвучало как заклинание.

– Вся наша речь состоит из заклинаний.

Глаза Дианы блеснули наивным удивлением. Я не сводил с неё своих. Испытав обоюдную неловкость, мы одновременно посмотрели в окно. Вдоль полотна тянулись бесконечные нити телефонных проводов, разбитые на отрезки белыми головками диэлектрика, росшими на скрюченной металлической ножке из тёмной древесной плоти столбов. За ними длился с виду однородный, а на самом деле предельно смешанный лесной фон, накрытый италийской голубизны небесной мантией.

– Я думала о тебе … Нет – даже больше – я думала о той майской встрече на границе миров, – стыдливо, словно преодолевая данный кому-то обет молчания, произнесла Диана, не отрываясь от наблюдения за бегущим пейзажем. Вместо неё с обложки книги на меня глядел портрет викторианской барышни, претендующей на известное сходство с героиней известного романа Фаулза, который и читала моя красавица.

– Ты снилась мне.

– Правда?

– Более чем. Мне кажется, что я таким образом удерживал тебя в своей орбите. Мысленно не отпускал, а значит и не расставался с тобой по-настоящему.

– Похоже на волшебство.

– Откуда эта неуверенность голоса?

– Так, поза … Спонтанное притворство. Мы ведь не можем без ужимок. Всё чего-нибудь да изображаем. Одним словом, ты – дизайнер, я – актриса …

– Ты изменилась. Расскажи о своём лете.

– Там мало … Ой, смотри, какой интересный старичок! Смотри же …

В это время поезд тихонько притормозил возле станции Бороздино. У высокой станционной избы, опершись на лопату, стоял и глядел в сторону поезда ладного кроя старец. Не залюбоваться им мог, пожалуй, только безнадёжно слепой. Хлопковая седина головы и, усеянной крупными завитушками, бороды преображали в нём черты ветхозаветного пророка. Просторная льняная рубаха, схваченная по талии пенькой, доходила до колен пегих, истёртых повседневной ноской, галифе. Ноги покоились в грубых кирзовых сапогах, а на груди неярко поблёскивал оловянный кружок медали.

– Ах, как жалко!

– Чего именно?

– Это закономерность, понимаешь. Надо быть готовой. Всегда. Какой старик!

– Замечательный старик.

– Нет, Вадим. Это для тебя он просто замечательный старик.

– А для тебя?

– Шедевр без всякого фотошопа.

– Ха-ха … Понятно … Ну так давай сфотографируем его для нашей общей памяти.

Она круто обернулась. Книга вспорхнула с её золотистых колен и смертельно раненой птицей шмякнулась под соседнее сиденье.

– Зачем ты смеёшься. Я знаю, что могло бы получиться.

Вместо ответа я обнял её, взял за кисти и заставил её пальцы ухватить невидимый корпус фотокамеры. Она приняла игру.

– Я буду целиться, а ты щёлкай как …

– Повинуюсь тебе, Диана, – ответил я, дурея от аромата её волос.

– Прощай, мой не случившийся шедевр.

– Прощай, Бороздино.

– Вадим, а ведь это и правда совсем необычный дедушка. Мне страшно представить, сколько за свою жизнь он встретил и проводил поездов.

– Ему должно быть лет…

– Слушай, да он явился к нам прямо из позапрошлого столетия. В нашем таких уж точно не будет.

– Будут.

– А если и будут, то с дредами, мелированой бородкой, рожицей Че Гевары на майке и косячком во рту.

– Ты пугаешь меня.

– Не бойся – это не моё. Я позаимствовала это у одного …

– … из персонажей пьесы?

– Жизни.

– Твоей?

– Возможно …

– Диана, что случилось этим летом?

– Случилась жара. Ты ведь застал её? Тополиная вата на ресницах, сухие губы, желание поселиться на пляже … Мы гримасничали из последних сил. Наш рассудительный пузатенький Аполлон превратился в стихийного Ярилу. Он срывался и наказывал нас бесчисленными повторами. Подчас мне казалось, что я доигралась в себе до мужества плюнуть на его волосатое, лезущее из под рубашки, пузо, спрыгнуть со сцены и затеряться в июле. Но я держалась. Я представила жару и режиссёра в виде библейских испытаний, а противостояние им приравняла к подвигу. Ещё случились гастроли и два фотокросса. И всякие мелочи – типа самостоятельного изучения испанского. Из примечательного всё. Фуу… Теперь я хочу курить. У тебя есть?

– К сожалению …

– Тогда идём в тамбур. Там обязательно кто-нибудь сейчас курит.

– Или пьёт.

– В России где пьют, там обычно и курят. Пойдёшь со мной?

Утвердительно опустив веки, я двинулся первым. Через пару шагов моё плечо ощутило лёгкость её руки.

– Молодой человек, поделитесь со мной дымом, – обратилась Диана к угрюмому старшекласснику.

– Ментов поблизости не видели?

– Нет. А вы что – скрываетесь от правосудия?

Старшеклассник снисходительно улыбнулся и указующе мотнул головой куда-то вверх.

– No smoking, – нарочито шепеляво озвучила Диана запретительную надпись. – Вадим, открой дверь. В случае опасности я прыгну за борт. Надеюсь, ты последуешь за мной? – обратилась она ко мне, элегантно прикуривая лёгкий «Честер», казавшийся в её губах произведением искусства.

– Безусловно. Только прежде я постараюсь спасти тебя … Хотя бы и на самом краю пропасти.

Пространство тамбура охватила немая торжественность, подчёркнутая оркестровкой вагонного железа. Диана пристально смотрела на меня сквозь дым. Почуяв смысл мизансцены, старшеклассник поспешил удалиться.

– Лето убегает …

– Нет, это мы пытаемся убежать от него.

– Поезд не остановить …

– Но всегда можно выйти на ближайшем полустанке.

– Я уже выходила однажды.

– Я тоже …

– Вадим, чем ты займёшься теперь? Я чувствую созревшую в тебе решимость. Мне радостно за тебя и – если совсем честно – страшно.

– Для начала подкорректирую реноме.

– Вправо или влево?

– Диана, ты слышала о закрытии Газеты? Пожалуй, последней стоящей газеты нашего времени.

– Так ты глотатель пустот… Вот новость для меня!

– Скорее уж истребитель пробелов.

– Последний из поколения.

– Один из немногих …

– Авторитет наших газет, Вадим, близок к авторитету дворовых бабок.

– Извини, но ты слишком далека от …

– Возможно … Только мне не нужно заглядывать в газеты, чтобы узнать какое время на дворе. Достаточно просто выйти на улицу и посмотреть в глаза людей.

– И о чём говорят эти глаза?

– Они настороженно равнодушны, Вадим.

– Быть может, пришла пора для серьёзной борьбы?!

– Значит влево … как Зотов.

– Пример Зота не наука, но он честный борец. Борец с подсказанной самой жизнью идеей.

– Идеи, большие цели … Мужчины любят прикрывать пафосом слов тягу к насилию. И знаешь почему? Многие из них не умеют жить нормально – здесь и сейчас. Они боятся жизни, как боятся строптивой женщины. Не выдержав, они убегают от неё и, убегая, мстят.

– Ты права лишь наполовину. На свою активную женскую половину, душа моя.

– Так-так, ну и какое оправдание приготовил анимус?

– Анимусу незачем оправдываться.

– Пусть мой меч скажет за меня. Не правда ли?

– Единственная моя правда сейчас в том, что я люблю тебя….

Мы стояли на перроне главного вокзала города. От солнечного дня не осталось и намёка. Занялся редкий докучливый дождик. Диана стрельнула сигарету у таксиста-зазывалы и теперь медленно курила, скользя рассеянным взглядом по темнеющему асфальту. Я держался за её плечо.

– Этой осенью я уеду из города.

– Далеко?

– Далеко и безвозвратно. Ты смеёшься …

– У меня с детства так. Я так сомневаюсь.

– Сомневаешься. Значит, не веришь мне?

– Тебе верю, а твоему раскладу не очень.

– Тогда объясни … А впрочем, я уже обещала.

– Наши пути пересекались?

– С ним?! … Возможно. Даже скорее всего … Наш город умеет сближать людей. Прогуливаясь по центру в выходной, обязательно встретишь пару-тройку знакомых мордашек.

– А ещё жители этого славного города большие артисты. Они ловко разыгрывают веселье, но лучше всего на их лицах сидит маска грусти.

– Ты хочешь видеть мою весёлость?

– Буду признателен.

– Тогда я подарю тебе прощальный танец Хлои.

– Изумительно. Правда, у Лонга всё оканчивается свадебной мистерией.

– Наш режиссёр слишком современен для пасторального наива.

– Он женат?

– Двадцать семь лет. Двадцать из которых, по его же собственным словам, является последовательным женоненавистником… Но он профессионал и это спасает ситуацию.

Её сигарета плюхнулась на асфальт и зашипела. Дождь усилился. Редкие люди пересекали перрон в разных направлениях. Грузный дворник в потёртой спецовке громыхал переполненной урной, чертыхаясь на лопнувший по шву мусорный мешок. Раздался молодецкий смех, но тут же захлебнулся в дребезжащем кашле. В размытой дали сипнул локомотив, потом ещё … и ещё раз.

Я не заметил, как она начала танцевать. Тихо выскользнув из под моей руки, словно пресытившаяся ласками любовница, она расходилась кругами по воде и трепетала огненным пёрышком свечи, вилась лозою и окаменевала статуэткой античной подлинности, предлагала себя и, в тоже время, оставалась абсолютно неприступной. Танцевала не Диана. Мне представилось, что в эти гибкие формы облеклась сама идея нового столетия, раскрывающая в движениях (быстрых, но точных) его драматический замысел.

Люди, забывая про дождь, останавливались и смотрели на неё. Она же, казалось, не видела никого.

– Зачем ты остановил меня? Зачем увёл?

– Я подумал, что ты не выдержишь.

– Глупости. Я уже другая. Не та слезливая декаденточка с филфака, которой ты из самолюбования отпускал поэтические остроты: « сия черкотина пустая лишь отражение того …». Помнишь?

– Ещё тогда, у Андрея, я хотел поговорить с тобой о нашей первой, как говорили раньше, молодости, но ты уехала … Вру … У меня просто не получилось сказать первого нужного слова.

– Может и сейчас не стоит?

– Диана …

– Вадим, прости. Эта реплика из прошлого не имеет ничего общего с моим отношением к тебе. Мне холодно. Возьму такси.

– Не убегай так скоро. Заглянем в кафе?

– Я сделала свой выбор, Вадим. Он ждёт …

– Кто же он?

– Если бы знать … Прощай.

Я остался один на жёлтой парковой скамейке с массивными чугунными ножками в виде львиных лап. Огибая клумбу, Диана тряхнула влажными рыжими прядями и меня мгновенно укололо воспоминание о Лизе – сколь милой, столь и далёкой теперь.

– Постой, Диана, – крикнул я уже набегу.

Она услышала и остановилась.

– Телефон … Твой номер … Я запишу…

– Очень скоро я всё сменю. Я ведь уеду в другую жизнь.

– Ты не уедешь.

– Записывай скорее. Я действительно тороплюсь.

Она продиктовала мне одиннадцать обычных цифр, означавших для меня чуть ли не шифр её души, а девятка в конце почему-то вселяла надежду на нашу скорую встречу. Мы дождались такси и, сажая Диану на задние сиденья, я успел коснуться губами её прохладного (с крестовинкой бирюзовых жилок) запястья … Через несколько секунд она уехала, оставив на рукаве моей куртки две медные ниточки волос.

Город встречал моё появление приготовленным загодя ритуалом. На трамвайной остановке, безыскусно сложенной из силикатных кирпичей (ночном приюте бродячего люда) меня добросовестно обнюхал чёрный, неопределённой породы, собачий нос. Со стороны кленово-ясеневых прогалов в полтора окна посматривал купеческий особнячок: вздыхал и кланялся, кланялся и вздыхал.

«Оказаться под присмотром целого города! Неужели ему всё ещё интересен человек, постыдно бежавший милости этих реликтовых домов, улиц, площадей? Как много значительного, летописно великого легло на его чело задолго до меня. Зачем я нужен ему? Чего он ждёт, оборачиваясь любопытным прохожим или наблюдая за мной голубиным оком с классического фронтона?».

Трамвай плавно замедлил движение и я вышел на знакомой свежевыкрашенной остановке. Зайдя в квартиру, я тут же ощутил степень её одиночества. Тяжёлый застоявшийся воздух, словно неприветливый хозяин, рад был как можно дольше держать меня у порога. Я приоткрыл оконную секцию, нарушив тишину звуками вечернего полиса. Через час я мысленно обнаружил себя на шведском диване в компании «Любимого города». С первых же реплик и фотографий понял я, что за прелесть мне подсунули. Героями номера были четверо насильников, надругавшихся над девочкой-подростком. Самоуверенная журналистка, тщетно стараясь показать животную мерзость ситуации (работайте над стилем, дамы и господа!), написала сентиментальное приключение с позитивно-романтическим финалом: жертва становится директором московской фирмы V. На первой странице разворота святой отец тридцати четырёх лет от роду с тату-портретом кумира на розовой шее рассказывал, как поменял косуху на рясу, а байк на ортодоксальную «Ладу» десятой модели. На второй – прошлогодний выпускник психфака давал советы женщинам по охмурению богатеньким холостяков. Муарная шатенка на плохо сделанном рекламном фото, небрежно прикрывающая грудь газовой тканью, символизировала «Уют в вашем доме».

Газета переливалась улыбками простых дыбинцев, которые делились с миром впечатлениями от южного отдыха, кулинарными рецептами, народными средствами против геморроя. «Теперь банкир Гламазеев собирается ехать за очередной пивной кружкой в Индию» – последнее, что мелькнуло перед моими, пленёнными сном, глазами.

Пробудился я только на следующий день. «Любимый город», перетасованный и помятый, валялся на полу. Сразу вставать не хотелось. Глаза то открывались, то закрывались, но мозг уже анализировал тончайшие отзвуки уличной жизни. И тут, как в старом наивном фильме ушедшего века, ожил домашний телефон. Покрытый тонкой пыльной плёнкой он разразился непривычным для сросшегося с тишиной пространства электронным звоном. Я подумал: перележу. Прошла целая минута, прежде чем мне стало ясно, что имярек знает о моём приезде.

– Здравствуй, мистер Гарольд, – почти прокричал Станислав Коцак в трубку, и мне сразу захотелось убежать от этого голоса в охваченную лихорадкой бунта Элладу.

– Неужели и у стен моей квартиры твои уши?

– Никакого расчёта, дружок – одна интуиция.

– Представь себе, Коцак, иногда я напрочь забываю о твоём существовании, а случается, что и не верю в него.

– С детством нужно вовремя расставаться, Вадим.

– Перестань… Я знаю цену твоей философии.

– Раньше она вполне тебя устраивала…

– Я делал вид, потому как не имел своей.

– Ожидаемо, ожидаемо… Путешествия таким впечатлительным натурам приносят одни разочарования.

– Ты перепутал меня с кем-то.

– Разве?! Может быть я ошибся и номером твоего дома, и подъездом?

– Зачем ты приехал?

– Говорить… серьёзно и, возможно, в последний раз. Спускайся. Я буду ждать в машине.

Ответить я не успел, расстроился, на мгновение забыв о свойственной ему манере общения с миром. Впрочем, встреча эта должна была когда-то случиться и, тайно, я много раз думал о ней… Передняя дверь бесшумно отделилась от тёмно-синего автомобиля марки «Opel», задев по пути молодой куст жёлтой акации.

– Флористый у тебя двор. Да, если бы каждый в этой унылой стране начал с себя, со своего двора… Пристегнись.

– Поговорим здесь. Нет у меня желания болтаться в пробках ради нескольких прощальных слов.

– Хм… Допустим… Тогда я настоятельно прошу тебя…

– Постой, Станислав, скажи – для меня это очень важно сейчас – как сложилось у Лазаревой?

– По-дурацки. После чудесного, иначе не объяснишь, выздоровления она собралась похоронить себя в детском доме. Во имя чего этот срыв? С её семейными возможностями, положением, с её прекрасной молодостью… Я убеждал её, но поздно – там случилась химическая реакция. Девочка с большими обещаниями превратилась в жалкую народоволку. А ведь мы с ней по-другому задумывали нашу жизнь.

– Вашу жизнь?! Какой же редкий ты лицемер. Ты столько наврал мне о ней, столько мистифицировал… Теперь я буду делить всё сказанное тобою на два, нет – на три.

– Делить ничего не нужно. Я уезжаю… Рената была не той – не двенадцатой. Теперь я с Дианой и нас очень скоро не будет в этом городе. Теперь всем нам будет проще жить на одной земле.

Кровь ошпарила голову изнутри. Сонм полувероятных случайностей стал телом огромного, как скала, факта. Коцак же смотрел поверх руля и напряжённо молчал. Слова… Их копилось всё больше…

– Видишь ли, она мне предсказана, – не выдержал Коцак, – только она двенадцатая может сделать меня счастливым. Она ещё не до конца понимает свою избранность, но я помогу, я научу её понимать себя и меня.

Он вытащил из бардачка декоративно изогнутую фляжку и сделал несколько сильных глотков.

– Вадим, сверни чуть-чуть в сторону, обойди наше счастье. Ведь ты, я знаю, хочешь его для Дианы. Она уже страдала от поэтических обещаний, а я дам ей возможность играть. Тебе тоже надо поверить – вместе с нами…

Коцак бубнил словно шаман, не переставая смотреть поверх руля на кирпичную, облицованную розовой краской, стену соседнего дома, как будто и её хотел убедить в том, чему сам верил при помощи виски. Наконец мне надоело слушать этот пьяный миф и специально заморозив голос, я громко сказал:

– На твоей части неба впервые зажглась такая звезда, но знай – ей будет жутко одиноко там под твоим презрительным и назойливым взглядом.

Ты кому-то или чему-то предназначен, а Ты обещана. И как прекрасно бесполезное/необходимое терзание: кому? чему? У иных вся жизнь в дательном падеже или – того хуже – в винительном. Смейтесь над ними. Сочувствуйте им. Вам от рождения позволена любая роскошь – даже та, которая нищета. Даже несчастье Ваше с позолотой; «из грязи в князи» – тоже о Вас.

Ты, как правило, начинаешь с обморока, а Она в это мгновение восторженно и боязливо зрит тебя из под руки Саваофа: Он ли? Узнает ли?

Узнает. Есть два непременных условия для судеб равных Вашим. Ты должен заслужить её, Она – дождаться. Прочие обывательски торопят события. Они отростки, зависящие от корня и рода. Природа бросает их друг на друга, свивает намертво, чтобы не сгнили поодиночке.

Вы не зависите от растительных предрассудков. Вам повезло. Вам позволено жить на земле с апломбом первого раза. Вам должно падать, напарываться на всё подряд и, сгорая на жертвенных кострах, сорить любовью к сжигателям. Ибо смысл не в безупречности жизни, но в её каждодневной красоте.

Незаметно из моего земного бытования вычли ещё три дня. Официальное увольнение с работы прошло в дружеской атмосфере укоров и притязаний. Я выдержал и жалел лишь о том, что не встретил Лизу, узнав от офисных сплетниц о её разводе. Помимо того пришлось звонить, договариваться, встречаться…

И был вечер, и усталое возвращение по одной из старых улиц, и выход на Театральную площадь, и народное наводнение на ней.

Сколько же их сплотилось тут?! По одному, днём они пугливыми стрижами проносились сквозь городскую жизнь, предпочитая навязчивому роению центра угрюмую тишину окраин. Здесь же их будничная тревожность и поколенческая дальность растворились в силе голосовой претензии, в стихийном братании и алкогольном заговоре. Стоя в пятнистом оцеплении, они наливались чем-то значительным: минуты, когда слово молниеносно становится делом – заранее последним.

Над выпуклой чешуёй стеснения, над разбойничьей бритостью и маргинальной косматостью вырос девичий профиль с громкоговорителем: «…снитесь…мы с ва…жи…овом…летии…надо …ять, что … шло время, наше с ва…емя». Она вещала слишком далеко от меня. Кто-то удерживал худенькую сивиллу на сильных плечах и в этом заключалась трогательная детскость её положения.

Почти беспрерывно озлобленно выли автомобили, сбитые с пути небывалым дорожным знаком. Повстанческое море исходило крупной предштормовой рябью, нахально испытывая прочность пятнистого мола. Внутри него всё зудело и вихрилось, шипело и вздрагивало, испуганное быстротой вольного движения.

Я несколько раз набрал номер Зота: он молчал. Вслед за настырным оператором одного из либеральных каналов я сделал попытку прорваться к оцепленным. Нас оттеснили в соседний переулок, но там я забрался на высокий каменный вазон возле книжного магазина и впервые охватил взглядом бунтующее пространство площади. На мгновение мне показалось, что людей в оцеплении двигает могучая подземная сила, колеблющая тектоническую плиту под их ногами. Вот мощный толчок выбросил из народной гущи очередного оратора. Ему тут же сотворили площадку из фанерной плиты, поддержанной снизу несколькими добровольными атлантами. Он выдержал краткую паузу и словно молнию метнул зачинную мысль: «Кончился век молчания и страха!»

Зот походил на говорящий памятник. Слова его дышали свежестью первосказания и ясно было, что ничего специально выученного в них нет. А есть только живое биение мыслей и чувств. Я энергично помахал рукой, но он не заметил. Да и не мог, торжественно поднятый над всеми назойливыми мелочами. Площадь, как будто, на время угомонилась и тоже слушала, как слушают сообщение о начавшейся войне или долгожданной победе.

Тут мне позвонили. Знакомый университетский преподаватель умолял приехать к нему и помочь настроить совершенно «тормозную» программу – без которой он далее не может существовать. Попытка вежливого отказа утонула в потоке жалобных причитаний и я поспешил успокоить нервного словесника дружеским согласием.

Мыслями я был там, в толпе, рядом с Зотом и твёрдо решил встретиться с ним в самое ближайшее время. Теперь у меня было что сказать ему…

«Вчера на Театральной площади нашего города, во время митинга, организованного активистами движения «АРИ», произошла трагедия… Погибли трое митингующих, оказавших сопротивление силам правопорядка. Один из них – рабочий завода «Луч», двое других – члены «АРИ». По делу ведётся …»

Пульт прирос к моей руке. Что же они делают? Что же все они делают?! Очнувшись, я вскочил с дивана и подбежал к окну. Нежное, но уже позднее утро расцветало по ту сторону. Я открыл рамы и перегнулся через подоконник. Вот знакомый дед в смешной лыжной шапке трусит со стадиона, вот мирно курят очкастый дворник Митя с пропоицей без возраста, вот трамвайные рельсы, вот здание педколеджа… Ни одного нового движения в этом музее на открытом воздухе.

Я схватил мобильный и сделал три безуспешных дозвона Зоту. Четвёртый предотвратила своим звонком Диана. Не успев толком уяснить ситуацию, я принял её вызов.