Текст книги "Тайна Тихого океана"

Автор книги: Игорь Чубаха

Соавторы: Игорь Гречин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 6. +38 °C

Генерал Евахнов ступил на верхнюю дырчатую площадку трапа самолета «Ил 96» – словно всем телом вляпался в липкую паутину. После щедро кондиционированного воздуха в салоне жара снаружи оглушала. Солнце с боксерским азартом ударило по глазам. Незнакомые запахи запершили в носоглотке. У лица закружились настырные мошки. Алюминиевый поручень трапа обжег ладонь. Хоть бы слабенький ветерок…

Трап ничуть не походил на те, что используются в нормальных аэропортах – со скрипом ходящая ходуном грубо сваренная лестница вела вниз. На пыльную раскаленную землю враждебной чужбины. А небо здесь было невероятной голубизны. Как на пошлой романтической картинке. И одного взгляда хватало, чтобы понять: это не родное небо. И еще совершенно не слышно было птиц.

Евахнов на миг замер, огорошенный открывшимся ландшафтом, но сзади напирали прочие пассажиры, подталкиваемые в спину земляками-лиходеями, и пришлось спускаться по предательски неустойчивым ступеням, литаврами откликающимся под подошвами. И не поднимать глаза, чтобы не видеть ухмыляющиеся образины группы встречающих «товарищей». А как же, их здесь ждали и к встрече приготовились.

Пассажиры пока пребывали в ступоре и безмолвствовали, не меньше генерала потрясенные свалившейся на голову бедой. Они достигли цели своего путешествия – попали-таки в Бразилию… Но вокруг был не Рио-де-Жанейро. Что угодно, только не Январская река, как назвал его Гаспар де Лемос. Дородная дама рядом с генералом лихорадочно выцапывала из сумочки и распихивала под блузку коллекционные миниатюрные бутылочки с алкоголем. Кажется, она еще ничего не поняла. Или отказывалась понять.

Справа от одинокого самолета «Аэрофлота» подступали прямо к посадочной полосе роскошные шеренги кукурузы. Лист по краям уже обгорел на солнце, слегка свернулся и приобрел жесткость бумаги. Спелые початки распирали желто-салатовую упаковку и кое-где выглядывали наружу, ощерясь золотом зерен. Вот бы ломануть мимо ошпаренных солнцем, поджидающих внизу охранников, явно не спецов, в эти дебри. Только не в тех годах Евахнов, чтобы бегать по звенящим от солнца маисовым джунглям. Да и в руках у охранников сыромятные поводки. А на поводках доберманы. И не будет у охранников никаких проблем с поимкой генерала.

Кроме иуд, открывшихся перед посадкой, в операции по пленению русских туристов принимало участие и местное население. Стражей пятнадцать, явно креольской внешности, выстроились коридором от трапа до широкой тропы, прорубленной в маисовых зарослях, ведущей в глухую неизвестность. И псинам тоже было жарко – они часто дышали, оскалив убедительные желтые клыки и вывалив ветчинного цвета языки. С языков в пыль капала синяя слюна. Тем не менее, собачки провожали конвоируемых бдительными взглядами глаз-оливок, в которых читалось предупреждение: «шаг влево, шаг вправо…»

Креолам тоже было жарко. В расстегнутых до пупа рубахах, с темными влажными пятнами на плечах и под мышками, в шортах, но при высоких армейских ботинках на шнуровке, они на пленных вообще не смотрели и поводки сжимали лениво, без особого намерения удержать собачек, буде у тех возникнет желание познакомиться с гостями поближе. Креолы даже улыбались, не размыкая губ, чтобы не глотать лишнюю пыль. С собаками генерал, пожалуй, смог бы найти общий язык, убедить, что он тут не при чем, но вот хозяева…

А птиц не слышно, подумалось генералу, не потому что сиеста. Наверное, кукурузу опыляли химикатами, после которых выживают одни мухи. И только теперь на донышке генеральской души заворочался страх. Только теперь генералу стало ясно, что он влип. Влип по самые погоны. Которых, ежу понятно, ему больше не носить. Во влажном бразильском мареве замаячили отставка, трибунал за дезертирство, Лефортово… Ну не расстреляют же? А вот эти – эти и расстрелять могут. Пальцы Евахнова непроизвольно сжались в кулаки. По носу сбежала мутная капля горяче-соленого, как безысходность, пота.

В толпе несчастных экс-туристов тоже наконец просекли, что дело пахнет керосином. Кто-то вдруг тоскливо взвыл, как корабельный ревун в тумане, кто-то раскатистым басом прогремел:

– Нет, что ж это делается, господа?!

– Я вообще не рэкетир, я здесь нечаянно, я собирал подписи, чтоб запретить таймшеры!

– Не хочу, не хочу! – запричитали слева.

– Рабовладельческий строй! – негодующе откликнулись справа.

– Свободу русским туристам!

Но все прочие вопли перекрыл женский отчаянный визг:

– Да как вы смеете! Я требую встречи с российским послом! У меня муж – генеральный директор!!!

Колонна пленных сбилась в беспорядочную кучу. Перепуганные, жмущиеся друг к дружке прозревшие котята. Охранники даже не пошевелились, зато доберманы разошлись не на шутку: их сатанинский лай стаей грифов взлетел над бразильской землей. В дело вступили конвоиры, сопровождавшие туристов от самой Москвы: умело и слаженно они расчленили толпу на четыре группы. Засверкали на солнце стволы, посыпались тычки прикладами. Кто-то упал в пыль, но был живо поставлен на ноги. Капли крови в пыли совершенно незаметны. Кто-то попытался дать сдачи, но сам получил по хребту.

– Осторожней, вы мне так почки отобьете! Ой! Ой!! Ой!!!

Очень быстро порядок был наведен – присмиревший и хнычущий на разные голоса отряд проштрафившихся русичей, восстановленный колонной по два, ступил на тропу среди кукурузных шеренг.

– Двигаться парами с интервалом в два метра! – сквозь непрерывный лай ввинтился в прожаренный воздух хриплый мегафонный окрик. – Нарушители будут караться увеличением срока наказания!

Голос вещал по-русски. С приметным вологодским оканьем. И это было хуже всего. Потому что с чужаками еще был шанс договориться, а вот со своими – шиш с маслом.

Когда спотыкающихся о кочки пассажиров проводили мимо отступившего на обочину аэрофлотского экипажа, командир – весь в белом, в фуражке с золотым шитьем – шутливо отдал честь. Евахнов постарался впитать командирскую рожу в память, чтоб, если повезет, посмотреть в глаза перед контрольным выстрелом.

С противоположной стороны колонны, расталкивая пленников, прямо к Евахнову направился его неразговорчивый сосед по «Илу». С обрезом в руках, крикливом проспектом в кармане и вернувшимися на голову наушниками, в которых опять что-то пиликало.

Колючую душную шерстяную маску, как и его коллеги по самолету, он не снял, и генерал невольно зауважал злодея: париться в такую погоду в таком прикиде – это надо быть фанатом своего дела…

Ничего не говоря, сосед вырвал оставшийся перекинутым через генеральскую руку немодный пиджак и, зажав обрез под мышкой, принялся рассматривать и так и сяк. Очевидно, пиджак не глянулся, поскольку полетел в придорожную канаву со вставшей дыбом сухой травой, и поклонник музыки отправился к своим.

Евахнов не стал объяснять, что в кармане пиджака осталась вся его наличность – что-то около сорока баксов и сколько-то там местных купюр. Пусть не достанется никому. И корить себя, что не выхватил, когда возникла такая возможность, обрез у отвлекшегося врага, тоже не стал. Один в кукурузном поле не воин.

Остальные понуро горбящиеся туристы подвергались столь же унизительной экспроприации. В воздухе мелькали доллары, беспардонно перекочевывающие из тисненых бумажников в карманы, с плеча на плечо уходили кинокамеры; главным образом, изымались мобильники и тут же обречено хряскали под ногами. Опять у кого-то из носа к радости мух брызнула кровь.

– Только не по почкам! Ой! Ой!! Ой!!!

Кукуруза расступилась. Слева, насколько генерал сумел разглядеть, жарилось на солнце несколько проперченных рыжей пылью домов. Деревянных и некогда, очень давно, покрашенных. Кое-где, в прикрытых от палящего солнца местах, или под коньком крыши, или в теньке за ставнями, краска сохранилась – все тот же желто-салатный маисовый цвет.

– Господа туристы, экскурсия продолжается! – баловался обладатель мегафона. – Посмотрите направо, Вашему взору открывается невероятно живописный вид на кукурузное поле. Кукуруза является основной пищей местного населения. Не менее впечатляющий вид вы можете обнаружить справа – тоже кукуруза. Повторяю: кукуруза является основной пищей именно для местного населения. Вам о таком деликатесе придется только мечтать.

Сзади сизый, как сигаретный дым, бетон посадочной полосы постепенно превращался в изрезанную морщинами рытвин грунтовую дорогу. Спереди, в конце тропы, выброшенными мимо урны серыми пачками папирос маячили два собранных из металлических фрагментов самолетных ангара и на открывающемся за бравыми рядами кукурузы поле – несколько расставленных в беспорядке винтовых самолетиков. Одноместных и двухместных. Словно гигантский ребенок, наигравшись, оставил игрушки на волю случая.

– Живее, живее, твари! – хищно размахивал матово блестящим антикварным шмайссером ближайший к Евахнову конвоир. Русский, падла. Грузный, обильно потеющий и от того пуще ярящийся. Преисполненный кайфа от случайно обретенной власти над людьми. Его крик даже привлек внимание командира креолов.

Командир – поджарый, по-военному опрятный сноб в низко надвинутой военного образца фуражке, в безукоризненно отутюженных брюках цвета хаки и даже не посмевших запылиться коротких сапогах, до селе из-под прикрытых век смотревший куда-то мимо, чуть ли не на палящее солнце, удостоил горлопана ленивым взглядом небесно-голубых глаз. Надменно поморщился и офицерским стеком щелкнул себя по брючине, то ли выбивая пыль, то ли отгоняя мух.

В паре с Евахновым оказался бритый мальчик. Золотую цепочку с него уже успели хамски содрать, прикладом мальчика, чтоб не рыпался, тоже успели поприветствовать, и от нижней губы по подбородку полз вишневый червячок. Но руки им почему-то не связали. А впрочем, куда тут деться? Русским туристам, проданным в рабство…

Тот из иуд, кому достался мегафон, никак не мог натешиться:

– Внимание, внимание! Объявляю права задержанных. Вы имеете праву на добровольную сдачу припрятанных ценностей. Вы имеете право…

Сосед в плейере и маске снова протолкался сквозь толпу перепуганных людей к Евахнову. Несмотря на жару, он чуть пританцовывал. На этот раз гад вырвал из рук генерала сумку и вывалил содержимое на дорогу. Под каблуком крякнули солнцезащитные очки. Сосед вихляво нагнулся, выудил из вороха шмотья так и не надетую футболку с оскалившемся черепом, развернул и приложил к голове: похож? Потом свернул ее на голове заместо банданы от палящего солнца. В бандане и шерстяной маске он выглядел полным крейзи. Остальные вещи – коробок спичек, носовой платок, полотенце из туалета «Ила» – так и остались валяться в пыли, попираемые ногами конвоиров и пленников.

Одинокий, с лоснящимися на солнце алюминиево-мутными бортами «Ил» посреди бескрайней кукурузы казался маленьким кусочком потерянного покоя, частичкой родины, неведомо как отфутболенной в другое полушарие. Грузовые люки были распахнуты, едва слышно жужжала ВСУ,[23]23
  Вспомогательная силовая установка.


[Закрыть] и из зияющего чернотой самолетного чрева на землю летели квадратные контейнеры. На земле смуглые ребятки споро контейнеры вскрывали монтировками, вываливали на землю чемоданы, баулы и сумки, и потрошили багаж. Если не удавалось совладать с замками, в дело шли кривые ножи. Аккуратно откладывали в сторонку приглянувшееся, а остальное брезгливо разбрасывали по полосе. Подстреленными чайками падали на бетон футболки и шорты… Креолы выглядели наглыми лиллипутами, глумящимися над поверженным Гулливером.

«Ах, Гулливер, Гулливер, старая ты сволочь, – с тоской подумал Евахнов. – Значит, ты меня подставил. Ты знал, чем закончится этот рейс, и решил одним махом избавиться от лишних хлопот с расследованием. Теперь, как только выяснится, что генерал Евахнов самовольно покинул часть и отбыл в неизвестном направлении, всех собак, разумеется, повесят на него. На меня, то есть. Очень удобная версия: я был завербован, организовал нападение на У-18-Б и сбежал, едва запахло жареным. Может, еще и захват самолета впаяют. Никто искать меня не станет, а если и станет, то все равно здесь не найдет. Приговорят к „вышке“ заочно и сдадут дело в архив. Ах, Гулин, Гулин… – Генерал полной грудью вдохнул утомленный солнцем воздух и сжал зубы. На зубах заскрипела пыль.

Генералу вспомнилось, как курсантами в наряде вне очереди, определенные на кухню, они с Гулливером картошку в трех полновесных стандартных деревянных ящиках отделили от кожуры честно, а два ящика передавили сапогами и закидали очистками. И это вскрылось. Каждому объявили по десять суток губы.

– Шевели копытами! – куражно кричал ближайший к Евахнову конвоир, но доберманы лаяли еще громче, обнажая бархат глоток, слепящую белизну клыков, солнечные искры горели в пузырящейся на деснах пене.

– Мамка, яйки, млеко, текилу давай! – глумливо тянул у плененной дамы из рук баул еще один „соотечественник“. Вокруг бедер он успел обвязаться за рукава свежереквизированным карденовским пиджаком. Жена генерального директора, как дура, зачем-то цеплялась за ношу.

Далеко прогуливать колонну пленников не стали. Уже были настежь распахнуты двери одного из сараев. Их загнали внутрь. И пока глаза постепенно осваивались в сумраке и по очереди выцепляли тесанные и пробованные на зуб термитами столбы, подпирающие крышу, полоски стоящей пыли в солнечном свете из щелей и наваленные под дальнюю стену снопы сухо топорщащегося сена, Евахнов уговаривал себя оставаться спокойным, спокойным как танк. Уговоры, кажется, не действовали.

Снаружи металлически загромыхало – это вошел в паз засов. Потом клацнул ключ в замке. Генерал прислушался: ушли? Вроде уходят. Доносились неспеша удаляющиеся смешки, шорох подошв и обрывки фраз:

– А как я этого, лысого, прикладом по почкам!..

– Маску сними, морда сопреет, бабы любить не будут…

– Клево сработали, да? Честь аванса не уронили…

– Оставь пивка-то…

– И бразильских болот малярийный туман, и вино кабаков, и тоску лагере-ей…

Оставленные без присмотра пассажиры кто без сил повалился на земляной пол, кто плюхнулся на сено, кто собрался в кружок заговорщиков вокруг тесанного столба. В воздухе пахло затхлостью и сеном. И витал легко узнаваемый мускусный аромат страха.

– Господа, необходимо что-то предпринять! – плачущим голосом предложил обладатель раскатистого баса. – И немедленно! – С явными залысинами, в коротковатых брючках, хватающий других за рукава.

– Да что тут предпримешь? – поморщился уже пытавшийся сопротивляться растрепанный, в разодранной до пупа футболке обладатель отбитых почек и погладил больное место. – Вишь как они, суки… Хорошо, стрелять не начали.

– Не хочу, не хочу… Я только второй раз… Думал – отсужу и завяжу… – Этого было не разглядеть за головами и спинами. Не человек, а привидение.

– Есть среди вас мужчины, или как?! – взвизгнула, но шепотом, обладательница мужа-генерального директора. – Вас развели как последних лохов, а вы и ответить на подставу не можете! – Ее пышный бюст вздымался, будто волны, набегающие на пляж.

– Стрелять их, гадов – р-раз, и готово!

– Ответили уже. Ишь ты, фифа… Нефиг в „хилтонском“ люксе джин хлестать из минибара, а потом воду в бутылочки заливать – и еще предъявы выставлять, дескать, так и было!

– Ах ты… – задохнулась рэкетирша. – А сам-то!..

– Не хочу, не хочу, мы погибнем здесь…

– Так вы и есть тот самый Лопушанский? – заискивающе улыбнулся определенный в пару бритоголовый, участие в диспуте не принимающий.

– Ну, – цепко оглядываясь по сторонам, кивнул генерал.

– Разрешите руку вашу пожать. – Напарник смотрел на генерала почти влюбленно. На некогда белоснежной клерковской рубашке рядом с вмеру пестрым галстуком алело орденом пятно выплеснувшейся из губы и успевшей свернуться кровушки.

– Ну, – без особого тепла в голосе согласился Евахнов и сунул ладонь навстречу ладони. Сам в этот момент прикидывая: не спрятаться ли в сене? Только собаководы знают, что псы человека в сене не чуют. Может, и удастся обдурить конвоиров на халяву…

А что потом? Недосчитаются пленного, хватятся – и найдут. За этим похищением, видать, стоит серьезная организация. Раз сумели рейсовый самолет угнать неподалеку от места прибытия.[24]24
  Несанкционированная посадка воздушного судна вне крупного аэропорта – акция непростая, но выполнимая. Требуются четко скоординированные действия как экипажа, так и подготовленных людей на земле.
  Вкратце все происходит так. На подлете к цели командир передвигает РУД (ручки управления двигателями) на себя, тем самым уменьшая тягу до 70 %, а штурвал толкает от себя. Машина идет на снижение. Стабилизатор перекладывается на посадочные углы, чтобы самолет «просел». По сигналу с КИС (комплексного индикатора и сигнализатора) машина, выдерживая глиссаду, выходит на посадочный курс. После того, как она минует дальний маркер (устройство, направленным вертикальным радиосигналом дающее команду выпустить закрылки) и ближний (сигнал к выпуску шасси), отключается БЦВМ (бортовая цифровая вычислительная машина), радиосвязь с УВД (управлением воздушного движения) прерывается, и дальнейшая посадка производится вручную, поскольку посадочная полоса находится в зоне прямой видимости.
  С этого момента начинается самоуправство экипажа. Командир толкает штурвал от себя (скорость-то падает, а самолет еще нужно довести до цели), закладывает резкий крен и уходит с курса, отключив бортовые навигационные огни – они должны гореть даже днем (птиц отпугивать), но ночью или в плохую погоду по ним с земли можно определить местоположение самолета. В это время у второй, скрытой посадочной полосы, где экипаж и собирается посадить борт, сподвижниками включается мощная ПРМГ (посадочная радиомаячная группа), выводящая машину на участок точного приземления. Вот и все. Поскольку экипаж состоит из профессионалов, а загрузка машины минимальная (пассажиров мало, да и топлива после такого перелета почти не осталось), то есть возможность посадить борт на достаточно короткую полосу (от 1,5 км). Например, на бетонку.


[Закрыть]

– Господа, господа, не будем ссориться. Мы все делали одно дело и вместе попали в беду. Так давайте же сообща и подумаем, как быть…

– Первым делом нужно среди нас выявить стукача. Чтоб не предал. Среди нас просто обязан быть стукач. Я знаю, как такие дела делаются!

– Не хочу, не хочу, что же с нами будет…

– Нужно двери выбить – н-на! И в разные стороны – н-на!

– А у меня в чемодане справка о том, что я по вине турфирмы все-таки заразился желтой лихорадкой, несмотря на прививку. Пятьсот баксов стоила, выкинут же, сволочи…

– Я ваш большой поклонник. И, можно, сказать, ученик, – затарахтел бритоголовый, воровато озираясь. Здесь, в этой ситуации, уже не было своих: каждый сам за себя. – Ваш метод „нарываться на скандал“ я считаю верхом легального туррекета. Я его тоже попробовал. В шоп-туре по Греции за дешевыми шубами – специально купил самую дорогую. А потом нашел в Москве такую же подешевле… – Бритый мальчик имел широкий плебейский нос, выдвинутую вперед нижнюю челюсть, низкий лоб и тем не менее дураком не казался. Дело то ли в глазах, то ли еще в чем, но мальчика было трудно представить одетым в спортивный костюм.

– Ну? – сказал Евахнов из вежливости, на самом деле мучительно подыскивая возможности для побега. Задерживаться среди турмошенников он не собирался. Наперекор судьбе он собирался за оставшиеся гулькин нос дней отыскать табельный пистолет. И успеть вернуться. Чтобы посмотреть в глаза бывшему другу генералу Гулину.

А ведь курсантами они были неразлей вода. Однажды, отправленные на дальний пост зимой, они всеми правдами и неправдами добыли бутылку дешевого красного вина. Пока старший по наряду не завалился спать, прошло девять часов. Все это время бутылка охлаждалась в сугробе. А потом они в три часа ночи давились ледяным до боли в зубах вином. Закусывая против запаха луковицей. И мало того, что не получили никакого кайфа, так на следующий день оба загремели в санчасть. Воспоминание чуть-чуть остудило.

– Ну не может же быть, господа, чтобы такое им сошло с рук! Мы же в цивилизованной стране, нас должны искать! – гремел раскатистый бас. – И найти! Существуют же международные соглашения…

– По башке этим фашистам – шар-рах! Автоматы отобрать – шар-рах! Коленом по яйцам – шар-рах!

– А если стрелять начнут?

– Не хочу, не хочу…

– Не начнут.

– А если?

– Эх, зря футболку с ди Каприо[25]25
  Актер, сыгравший главную роль в фильме про тонущий корабль.


[Закрыть] купил. Дурная примета оказалась…

– Стукача вычисляют так…

– Надо дать знать властям. У кого-нибудь остался радиотелефон?

– Ну, я это им так не оставлю. Мой муж – генеральный директор!

– Зря меня в этот рейс не заманивали бы, – гордо и многозначительно воздел подбородок бритоголовый. И тут же, вспомнив боль в расквашенной губе, подбородок опустил. – Я ведь печенкой чувствовал, что не надо было лететь в этом году в Бразилию. И не я один чувствовал – многие из наших не хотели. Что-то такое нехорошее тут назревает, уж поверьте профессионалу. Я вообще-то банщиком работаю, но газеты читаю. Деньги из МВФ – в Бразилию, гуманитарная помощь – в Бразилию, перенос центрального офиса Билла Гейтса – опять же в Бразилию… Но уж столько дырок в договоре с этим „Карнавал-тревелом“ оказалось, что грех было не попытаться срубить с них капусты через суд на халяву. Вот и срубил…

Наконец генерал приметил кое-что подходящее. Нет, идею проломить крышу и выбраться через верх пришлось оставить. Зато тюремщики, то ли по безалаберности, то ли по неопытности – хотя на сколько же неопытным следует быть, чтобы допустить такое? – забыли в сарае инвентарь. Аккуратно прислоненная к дощатой стене, в углу, отполированным ладонями древком вверх покоилась мотыга.

Стараясь не обращать внимания на голоса заседающих, Евахнов прислушался. Снаружи все было тихо. Стоит ли у дверей часовой?.. Ну, это можно проверить только одним способом. Хорошо бы сейчас самолет взлетел – за гулом турбин уж точно никто не услышит. Интересно, куда они „Ил“ денут? Его ж за сто кэ-мэ видать. Засекут – вот и накрылась рабовладельческая шарашкина контора. Не на металлолом же распилят?[26]26
  Именно что на металлолом. Элементы обшивки обычно идут на строительство личных гаражей, шпангоуты-лонжероны – на парники, топливо сливается и продается владельцам частных самолетов, приборы управления поступают в фирмы, выпускающие игральные автоматы. Деньги не большие, но в сумме какой-нибудь авиалайнер может потянуть тысяч на пять – шесть долларов.


[Закрыть]

– Где мы находимся, ты знаешь? – прервал словоизлияния почитателя генерал.

– Ну-у… – протянул тот, задумчиво потеребив серебряное колечко в левом ухе, – До посадки еще оставалось минут пятнадцать, заходили по Солнцу, горы слева по борту… В общем, я думаю, мы километрах в ста восьмидесяти от Рио. Скорее всего, к юго-востоку… Да что толку с того, где мы находимся?

Не удостоив „ученика“ ответом, генерал решительно прошел в угол, взял мотыгу, поплевал на руки и обрушил на стену первый удар. Сверху посыпалась труха, попала за воротник и закололась.

– Что вы делаете? – на грани фальцета взвизгнули двое-трое. А один решился на большее: – Зачем вам мотыга?

– Дни, проведенные в темнице, зарубками отмечать.

Удар, как Евахнов и рассчитывал, получился глухим и негромким. Да к тому же сарай полнился стонами, всхлипами и спорами о дальнейшей судьбе. Однако стоило доскам сарая задрожать и заскрипеть, как все разом смолкли. Раненная шершавая доска оскалилась молочно-свежими щепками.

– Чего уставились? – зло повернулся к людям мокрый от пота с воротника до трусов Евахнов.

Пленники таращились на него с испугом чуть ли не меньшим, чем прежде на конвоиров.

– Але, кто тут не понял? – поддержал кумира поклонник. – А ну давай, стенай погромче. Шоб снаружи ниче не слышно было!

– Он зарубки, что дни считать, ставит. Сколько дней будем сидеть, столько зарубок, – объяснил кто-то кому-то.

Потихоньку хныканье и шуршанье пленников возобновились, а затем и достигли необходимой громкости.

– А знаете, господин Лопушанский, – пробило вдруг на бессмысленный треп бритоголового мальчика, – может быть, кто-то считает, что работа банщика – холуйская, сродни халдейской. Только это не так. Хороший банщик, он ведь бог. Он людям в себя прийти помогает…

Генерал опять взялся за мотыгу и за каких-то десять ударов пробил и расширил над земляным, утрамбованным до каменной твердости полом кривобокий лаз, в который тут же втиснулся широкий луч света, похожий на щуп прожектора в ночном небе. И от этого света заполнившие сарай люди стали как бы дальше и менее различимы. Не люди – силуэты.

– …А то, что за девочек с клиента лишнюю копейку возьмешь, так в этом нет ничего худого.

– Ну, кто со мной? – устало смахнул пот Евахнов. И не встретил ни одного решительного взгляда. Пленники отводили глаза, как будто были в чем-то виноваты. Силуэты – они силуэты и есть.

А потом рэкетиры вновь возобновили прения. Но к Евахнову не приблизились ни на шаг.

– Господа, нужно его остановить. Это самоубийство! Мы же цивилизованные люди!

– Да пусть катится. Если не подстрелят, то до полиции доберется, сообщит.

– А если подстрелят?

– Не хочу, не хочу…

– А вот я читал, что в немецких концлагерях так было: за побег одного пятерых заключенных расстреливали. Может, не надо?

– Навалиться всем скопом – хлабысь!

Генерал со злости попытался сплюнуть – не получилось, во рту пересохло от усилий – и схватил поклонника за плечо:

– А ты?

– Здесь змеи, батя, – кисло пожал плечами бритоголовый. – Я их с детства не переношу… Ты, батя, как доберешься до властей, так сообщи о нас…

– Ну, как знаешь, – криво ухмыльнулся Евахнов. – Насильно мил не будешь. Успехов на плантации, если не доберусь до цивилизации.

Рифма удалась неумышленно, и Евахнов совершенно не собирался вкладывать в голос столько сарказма, сколько вышло.

Головой вперед генерал полез в дыру, молясь, чтоб не потерять из карманов брюк документы. Пойди потом доказывай в полицейском участке, что ты гражданин великой России и турист, а не местный бичара. За шиворот скользнула юркая сороконожка, отчетливо вильнула в рукав и прежде генерала оказалась снаружи, оставив очень неприятное ощущение-воспоминание.

Как генерал и ожидал, ставя на неоытность преступников, с тыла сарай не охранялся.

– Эй, – робко донеслось из дыры. Неужто кто-то все-таки решился на побег?

Евахнов сунул голову обратно в лаз.

– Моя фимилия Дубинин, – сдавленно прошептал бритый поклонник и смахнул нелепую слезу. – Запомните, пожалуйста: „Дубинин“. И, если что, супруге расскажите…

– Тьфу, – в сердцах только и сплюнул скипевшуюся слюну Евахнов. И был таков.

Надрывались сверчки. Хотя раньше, до пленения в сарае, Евахнов, мог поклясться, их не слышал. Или здесь сверчков нет, а есть цикады? И, вроде бы, надрываться они должны по ночам. Или нет? Раскаленный воздух стоял стеной. Перед глазами плясали черные точки, и было неясно: то ли непорядок с организмом, то ли уже привычные мухи. Пот чертил на успевшем покрыться рыжей пылью лице кривые дорожки. И был он уже совершенно несоленый. Типа того, что вся соль из тела успела израсходоваться.

Чуть поодаль размещался еще один приземистый сарай, крытый раскаленным гофрированным железом. В сарае раздавалось что-то среднее между блеяньем и мычанием. Несмотря на отсутствие ветра, отчетливо доносился смрадный запах навоза. У сарая покашливал и подрыгивал незаглушенный трактор. А рядом дремал старинный, знакомый генералу только по архивным фотографиям армейский открытый джип „виллис“ – серо-зеленый, как лист фикуса. И, судя по лоснящемся, а не приспущенным шинам, джип был на ходу.

Генерал расстегнул рубашку на три пуговицы. Желание сунуть под язык таблетку валидола было настолько сильным, что беглец зашарил в кармане, прежде чем вспомнил, что нет у него никаких таблеток. Тело пылало огнем. Или это все-таки нервы?

Пригибаясь, щуря отвыкшие глаза на солнце и вертя головой, как филин, Евахнов тяжело просеменил к джипу. Перегнулся через борт. На него пахнуло душистым запахом нагретой кожи. Ключ был в замке зажигания.

Это вам не город. Здесь явно не знают о такой мере предосторожности, как забирать ключ с собой. Подумалось: а не снять ли с тормоза трактор, чтоб отвлечь внимание… Но генерал не рискнул: из сарая в любую секунду мог кто-нибудь выглянуть и беглеца обнаружить. А может быть, у беглеца просто не нашлось сил на маленькую диверсию.

Джип завелся на удивление легко. Да и мотор, оказалось, работает тихо. И Евахнов повел машину не спеша, но готовый рвануть чуть что. Нет, точно, их продали в рабство дилетантам – не разглядевший ездока за поднятой охряно-мыльной пылью какой-то местный ковбой помахал генералу ручкой. Генерал помахал в ответ.

Поселок уже кончился. А горючего хватит еще километров на сорок… или на сто – смотря сколько бензина жрет эта доисторическая развалюха. А вокруг дороги снова встали торжественными шеренгами суставчатые стебли кукурузы с растопыренными фугасами початков.

Хорошо, что дорога не вывела к загорающему „Илу“. За поселком Евахнов прибавил приблизительно до пятидесяти кэ-мэ в час. Точнее не определить, потому что спидометр показывал мили, а в них генерал не понимал ни шиша. Стебли замелькали проворнее.

Водил он классно. Однажды промчал триста километров за четыре часа под снегопадом по горной дороге. Эх, как бы дорого он заплатил, чтобы сейчас оказаться именно на дороге под снегопадом.

Половинка – вместо целого – зеркальца заднего обзора показывала, что никто и не думает генерала преследовать. Она отражала вьющиеся кудри пыли и сливающиеся кукурузные стены. Перед самым радиатором метнулась пичуга. Значит, все-таки не перетравили ядохимикатами птиц в округе. Значит, будем жить. Где-то высоко и с краю протарахтел самолетик. Об лобовое стекло расплющилась очередная муха. Разогнавшийся ветер принес некоторое облегчение, однако пот продолжал течь рекой, а щеки продолжали пылать. А над головой висело все то же чужое, приторно лазурное, без единого облачка, небо. И по спине и затылку генерала продолжали хлестать ультрафиолетовые бичи ни на йоту не продвинувшегося к горизонту солнца.

Генерал не знал, в нужную ли сторону он держит путь. Вроде бы, на северо-запад, к Рио, если не ошибся „ученик“. Да и какая сторона ему сейчас нужна? Вдруг ему совершенно ни к чему рваться в большой город и поднимать шум в полицейском участке? Может быть, умнее отсидеться денек в джунглях? Чтоб оборвать хвосты. А потом уж, окольными путями, оказаться в Рио-де-Жанейро. Прикинуться импрессарио из далекой заснеженной России и начать набор женской рок-группы для выступления в другом полушарии Земли. Авось, кто-нибудь в богемных кругах тут же вспомнит и сболтнет, что вот, мол, совсем недавно в эту загадочную Россию отбывала группа исполнительниц. А найти концы проще простого, нужно зайти в кабачок „Три агавы“ и спросить старую Долорес…

Ну ладно, ладно. Концы, естественно, будет найти гораздо сложнее. Но ведь под лозунгом, что он собирает певичек для России, Евахнов сможет обойти все местные магазины музыкальных причиндалов и расспросить, кто в Бразилии умеет делать морозостойкие электрогитары. И ему тут же скажут, что нет никого лучше дона, скажем, Педро или, допустим, Себастьяна. А найти его проще простого. Нужно заглянуть в кабачок „Три агавы“ и спросить старую Долорес…

А если и это ни к чему не приведет, – что ж, тогда генерал таки поднимет шум: де, в Бразилии обижают русских туристов. И сдаст работорговцев местной полиции.

Но это в крайнем случае. У генерала есть дела поважнее, чем вызволять рэкетиров из заслуженного плена. Те, в конце концов, сами виноваты, а вот Евахнову требуется за гулькин штоф дней спасти честь мундира. В конце концов, он здесь, считай, выполняет секретное задание. И выполнит, потому что нельзя не выполнить. Он столько лет провел с собаками, что сам превратился то ли в волкодава, то ли в ищейку. Так что искомый пистолет никуда не денется…

Хотя полиция – это тоже ход. Можно затребовать полицейские досье на всех красивых девушек, имеющих отношение ко всяческим фронтам народного освобождения. И полиция пойдет навстречу – дабы он не поднимал бучу и не будоражил падкую до сенсаций прессу…

И вот еще заковыка. Генерал никак не мог определиться: померещился ему или был увиден наяву боец Зыкин. Если наяву – значит, Зыкин жив. Более того: что-то тоже заставило его отправиться в дальнюю дорожку. Уж не ему ли было поручено боевое задание, о котором намекал Гулин? Однако за судьбу мегатонника волноваться не стоит. Если даже старенький генерал смог уйти от работорговцев… А если померещилось? Это уже хуже. Все мы знаем, что случается с людьми, которых навещают призраки.

Но даже призрак не сможет заставить Евахнова отказаться от планов вернуть пистолет.

А если Гулин не подставлял Евахнова? Ведь говорил же тот, что агентство „Карнавал-трэвел“ не является подразделением его конторы… Что тогда? Объявит ли старый приятель розыск Евахнова, когда пройдут все сроки? Перетряхнет турфирму, выйдет на заказчиков липового рейса, установит месторасположение рабовладельческой плантации… Но время, время-то будет упущено! Суд офицерской чести, как ни верти.