Текст книги "Тайна Тихого океана"

Автор книги: Игорь Чубаха

Соавторы: Игорь Гречин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Эй, приятель, кто? – Робкий от души высморкался на пол.

Вопрос сопливого подростка сделал неслышным чей-то скрип зубов.

– Это подписание Декларации Независимости янкесов. Помнишь, нам историчка трендела. Джакомо подглядывал – ее физрук после уроков трахал. Вон индеец, – рука указала на Кортеса. – Видишь, как скалится. Родину продал, падла. А рожа-то страшная, как настоящая. А это Линкольн, – удосужился персонального жеста лорд Кримсон.

Трубка в побелевших буквально до восковой бледности пальцах лорда чуть не хрустнула. Его предки получили дворянство, сражаясь, чтобы Новый Свет остался колонией. И теперь услышать такое!.. Одного внятного выдоха рейхсляйтера хватило бы, чтобы лорд сорвался с места и придушил бы на месте быдло. Но Мартин хранил неподвижность статуи.

– Ладно, приятель, пошли отсюдова. Там, на втором этаже, есть скелет динозавра. С во-от таким костяным початком.

И югенды, шаркая, как это делают только обитатели района Барра, направились к выходу и покинули зал.

– В Германии, – глухо и как бы обращаясь к самому себе просипел Борман, – я имею в виду старый добрый Фатерлянд, такое было бы невозможно. В старой доброй Германии никто не смел пробираться в закрытый музей. Нет, действительно, Бразилия – страна очень вредная для здоровья.

– А я говорил, – несмело и как бы сам к себе обратился мистер Лукино, – не с Бразилии – с Колумбии следовало начинать… Впрочем, я ни на что не намекаю.

И лорду Кримсону вдруг показалось, нет-нет, не показалось, он и вправду заметил не улыбку, а только намек на улыбку, причем на очень злую улыбку в уголках губ Кортеса. Улыбку, не имеющую никакого отношения к шраму.

Рейхсляйтер Борман вдруг ухмыльнулся и кинул пистолет на колени Бруно, плотно, до треска обтянутые брюками от «Marks & Spenser».

– Не бойся, мальчик мой, – просипели динамики, вмонтированные в спинку инвалидного кресла. – Я не буду стрелять. Но позволь спросить, что означает вот это?

Первой сориентировалась Женевьев и повернула худое лицо к мистеру Лукино:

– А впрочем, я сомневаюсь, что наш друг Бруно честно платил все налоги. Ведь у него на Джерси зарегистрировано то ли двадцать, то ли тридцать оффшорных компаний.

Мисимо-сан наконец ответил Джеремее Паплфайеру:

– Мало ли для чего человеку бывает нужно участвовать в благотворительных акциях Джорджа Сороса. Как минимум – это неплохая реклама…

В старческих, нездорово одутловатых веснушчатых руках Бормана появился лист бумаги.

Боясь опоздать, мистер Лукино доверительно сообщил Бенджамину Альбедилю:

– Главное, что наш приятель Бруно ничего не имел против вступления в НАТО Латвии и Литвы. А уж Эстония – дело десятое…

– Здесь написано, что «кровяное давление выше»… не то… – Прежнюю бумажку в руках Бормана сменила другая. – Так, где это… ага вот… «Специальная комиссия Генерального штаба под командованием генерала Гулина (досье N 416b/i) провела расследование факта нападения на объект У-18-Б (категория секретности 2). На месте происшествия было найдено 31142 гильзы»… так-так-так… «…а так же, после переклички, одиннадцать из тринадцати обитателей объекта без видимых физических, аутентичных и моральных повреждений. Два бойца (сержант Кучин и рядовой Зыкин) пропали без вести. До выяснения всех обстоятельств решено считать их находящимися в самовольной отлучке. Особое мнение: командир бывшего объекта У-18-Б Евахнов В. М. настаивает на том, что бойцы Пали Смертью Храбрых в бою с превосходящими силами противника, и ходатайствует о представлении означенных бойцов к званиям Герои России посмертно…»

При гробовой тишине рейхсляйтер Борман смял бумажку и бросил себе за спину.

– Значит, дорогой Бруно, обитатели объекта уничтожены под корень? А как тогда ты объяснишь перехваченный доклад?

На вон Зеельштадта было страшно смотреть. Лицо побагровело, толстые губы затряслись, как студень.

– Эк… эк… – выдавил он. – Как удалось…

– А что ты скажешь по поводу того, – не дал передышки Мартин, – что один из якобы убитых мегатонников получил от российского командования сверхсекретное боевое задание, сути которого мы не знаем?

– Горы выпускают родники наружу только в крайнем случае, – сказал Кортес, и в голосе его проскользнуло легкое недоумение. – Родники – кровь гор, сочащаяся из вскрытых вен.

Самый богатый человек Швеции, облаченный в сюртукоподобный пиджак от «Marks & Spenser» приподнялся в кресле с широко раскрытым ртом. Но рот пришлось захлопнуть. Глаза Бормана опять были закрыты. И, вполне вероятно, рейхсляйтер опять погрузился в сон. Огромное, еле помещающееся в карикатурном «фольксвагене» брюхо мерно вздымалось и источало особенно заметный, если не курить, старческий дух. Однако скоро, очень скоро, через минуту или две Борман проснется.

Мистер Сельпуко – владелец обширнейших пастбищ в Австралии, а заодно и транспортного флота, составляющего две трети ходящих под флагом Либерии сухогрузов, удовлетворенно закинул ногу на ногу и вполголоса нацелил вопрос прямо в подрагивающие губы шведа:

– Партайгенноссе, по-моему, настало самое время поговорить об уступке вами двадцатипроцентного пакета «Вольво». – Это был тщательно просчитанный удар ниже пояса. Чтоб еще больше вывести шведа из равновесия.

– Я думаю, – скромно потупив глазки, мурлыкнула Женевьев, – следует пересмотреть договор, кому после нашей победы будут принадлежать руины судостроительных верфей Гданьска. – И вид при этих, весьма жалящих словах был – сама кротость. – Ведь после катастрофы надо будет восстанавливать мировую экономику. А куда ж мы без Гданьска? – И мадам, как девочка, старательно оправила вызывающую юбку, купленную в последнюю прогулку по Риму, в магазине «Calamo».

– Фрау, оставьте руины в покое, – не менее дружелюбно улыбнулся даме английский лорд; когда дело касалось бизнеса он готов был взять в союзники хоть певичку, хоть прокаженного дьявола. – Мне кажется, при предлагаемом пересмотре речь должна идти минимум о Панамском канале, который уцелеет несомненно. – Как всегда, фраза лорда оказалась стилистически безукоризненна. К зависти так и не освоившей светский лоск Женевьев.

– Айн момент! – запротестовал низкорослый настолько, что ему было неудобно сидеть за столом, Мисимо Танака. – Я тоже имею право голоса!.. – Пока был жив Мао Дзе Дун, на каждый день рождения Мисимо-сан получал поздравительную открытку от Великого Кормчего. Злые языки пытались утверждать, что Китаю именно предки Танаки уступили Манчжурию… Впрочем, никто из злых языков долго не задерживался на этом свете.

Господину вон Зеельштадту захотелось как можно громче закричать: «Не отдам! Мое!!!», чтобы разогнать стаю стервятников, но он боялся разбудить главного хищника.

И тут Кортес очень тихо, тише всех, выдал свою очередную сентенцию:

– Пойду нарежу тростника, а то древки стрел делать не из чего.

И эта фраза вдруг заставила Бормана вернуться к действительности. И первым осмысленным движением было даже не поднятие век, а короткий тычок в кнопку, включающую ножи. Секунда – и шорох мечущихся туда-сюда лезвий боевой колесницы стал громче. Потом еще громче, потом еще…

– Я не люблю ротозеев, – тихо проговорил Борман, почти не слышимый за писком рассекаемого воздуха. Но голос постепенно набирал силу. – Из-за таких ротозеев мы просрали Третий Рейх. И на этот раз я не допущу, чтобы операция провалилась. Выбирайте смерть, герр Зеельштадт. Благородная пуля или острые металлические зубки моего коллекционного «Фольксвагена»?

Вон Зеельштадт вскочил, уронил кресло и пистолет. Но, кажется, этого даже не заметил. Остальные смотрели на происходящее, стараясь сохранить на лицах безучастие. Только пальцы у кого крутили трубку, у кого мяли сигарету, у кого вхолостую чиркали зажигалкой.

– Мартин, Мартин, – быстро заговорил Бруно, – я не знал… Мне доложили, что все прошло как по маслу… Дас ист ошибка… Прошу тебя, Мартин… Я все исправлю…

– Смерть сраному мазе-факе! – оттопыренный большой черный палец гарлемца патрициански указал в пол.

– …но Кашиндукуа не сгинул бесследно. Когда придет конец мира, он оживет, выскочит из пещеры и станет носиться от селения к селению, пожирая мужчин и женщин.

– Да, от селения к селению… – покачал головой Борман, с жалостью глядя на вон Зеельштадта. – Цвай шведских альпиниста пропали на штрассе к Эвересту. Почему они пропали – меня не интересует… Но почему они оказались именно шведскими, а, Бруно? И почему на подступах именно к Эвересту? Почему не Эльбрус? Не Пик Коммунизма?

Вон Зеельштадт вдруг стремительно, что для его комплекции было почти невозможным, наклонился и схватился за пистолет генерала Евахнова. Теперь это был именно тот человек, который изгнал русских мафиози из Испании. Но больше он ничего совершить он не успел.

Газонокосилка взвыла бормашиной и, управляемая старческой дланью Мартина Бормана, рванулась вперед. Машина смерти, в сороковом году разработанная любимчиком фюрера, создателем «Фольксвагена», профессором Порше на фирме «Даймлер Бенц».

Поднявшая пистолет рука Бруно вон Зеельштадта отлетела в сторону, сверкая баснословно дорогой бриллиантовой запонкой и разбрызгивая кровь. Бруно даже закричать не смог: шестьдесят четыре, как у кашалота, острых сверкающих зубьев газонокосилки вмиг перегрызли ткань брюк от «Marks & Spenser», кожу, хрящи и сухожилия ног… И самый богатый человек Швеции опрокинутой кадушкой неуклюже повалился на бок. Кровяной прибой, смыв детские сопли, докатился под столом до ног француженки. Запах освежеванной плоти возбудил сидящих вокруг стола не хуже кокаина. Но внешне никто даже бровью не повел.

Мартин Борман, ловко управляя своим инвалидным креслом-газонокосилкой, отъехал на несколько шагов и вновь бросился на поверженного магната. Мисимо-сан потянулся за мобильником в надежде успеть первым отдать распоряжение о скупке по биржам акций шведских компаний. Но вспомнил, что, как и прочие, оставил «трубу» у охранников на входе.

На этот раз механические челюсти вонзились в необхватный живот шведа. И с чавканьем в разные стороны полетели ошметки фарша. Отсеченный палец с перстнем попал в бровь мистеру Паплфайеру, но тот даже не поморщился. Кресла, стол и соседей украсили пятна крови и недопереваренной пищи. Вон Зеельштадт издал хриплый стон, скрючился, как младенец в утробе, рефлекторно засучил обрубками ног. Зубья газонокосилки увязли в выпотрошенной грудной клетке, шелест перерос в в завывания, инвалидное кресло задергалось от нехватки вольт. Борман переключился на большую скорость, режущая поверхность рывком освободилось, и кресло откатилось от вскрытого шведа.

На остатки костюма от «Marks & Spenser» было жалко смотреть. Швед был мертв. Последней попала под зубья бананоподобная сигара, и перемолотая душистая табачная крошка осыпала тушу как приправа.

Двенадцать человек за столом сохраняли полное молчание и полную внешнюю невозмутимость. За второй и третий пальцы с непомерно дорогими перстнями боролись под столом ногами Женевьев и лорд – борьба без единого звука. Слышалось лишь прерывистое, натуженное дыхание рейхсляйтера в динамиках. Лицо Бормана посерело, с расслабленной губы на воротник черной кожаной формы сползала струйка мутной слюны.

Выдержав паузу, лорд Кримсон позволил себе обмахнуть лицо от капель чужой крови надушенным платочком. Щелкнула пудреницей француженка. Ей повезло отгрести каблуком под себя оба пальца с перстнями – хотя футбол изобрели англичане.

– Индейцы племени шикрин поймали нгути, когда тот был еще совсем маленький, – подал голос нависший над дальним краем стола Кортес.

– Деда!

Этот крик заставил атлета-метеоролога дернуться и даже поднять лицо от исписываемой страницы. Дверь в выставочный зал распахнулась, и через обширное помещение метнулось розовое облако кружев. Восковая фигура графа Дракулы на поднятом ветру развернулась лицом к груде кровавого мяса, словно привлеченная запахом свежей крови. Адольф Гитлер чуть не выпал из своей ниши.

Герда Хоффер, пятнадцатилетняя правнучка рейхсляйтера Мартина Бормана, упала на колени перед креслом и прижалась к подлокотнику пышной грудью, даже не взглянув на распростертого вон Зеельштадта.

– Грандфатер, ну что ты как маленький!? Я по всему городу тебя ищу! А ты вот где! – Собранные в две косички соломенного цвета волосы затрепетали по не худеньким девичьим плечам. – Опять процедуры пропустил! Тебе же нельзя волноваться!

Следом за правнучкой протрусил невзрачный человечек в белом халате и съехавшей набок докторской шапочке.

Дряхлая рука рейхсляйтера рывками поднялась в воздух, нашарила девичью головку и ласково погладила по завитушкам. Мартин сфокусировал взгляд на Герде и попытался улыбнуться. Получилось.

Доктор быстро набрал из ампулы прозрачную, отливающую малахитом жидкость в шприц и сквозь ткань мундира умело всадил иглу в и без того исколотое, рыхлое и дряблое предплечье Бормана.

– Данке, доктор Вальтер, – просипели динамики.

Неизвестно, то ли лекарство подействовало, то ли близость правнучки, но дыхание старика выровнялось, лицо приобрело более менее нормальный для такого возраста цвет. И лорд Кримсон снова отметил спрятавшуюся в самые уголки губ Кортеса брезгливую улыбочку. Правда, на этот раз это была улыбка разочарования.

Борман сухо прокашлялся. Покосился на окровавленное туловище потомка викингов, на далеко отброшенную руку. Так и не выпустившую трофейной русский пистолет.

– Правильно, – донеслось спокойно из динамиков. – Шнауцеру шнауцерова смерть… И через шесть дней об этом узнает весь мир. Мир думает, что я капут, но я еще удивлю мир… Не забывайте, герры, не забывайте, фройляйн: до начала операции осталось меньше недели. Мы преподнесем этому миру новогодний подарок – мы уничтожим его и на руинах воздвигнем другой тысячелетний мир. Не тот, который не сумел построить бесноватый Адольф, нет. Лучше. Гораздо лучше. Мир Мартина Бормана Первого, Императора Севера и Юга, от Амазонки до Рейна. И я никому не позволю думать, будто он может обмануть будущего властителя Земли. Кто-нибудь со мной не согласен? – В глазах инвалида блеснули надраенные железные кресты.

Гнетущая тишина была ему ответом. Мартин не спешил прерывать паузу. Нет, на этот раз его не сморила старческая дрема. Мартин вспоминал.

Двадцать шестого апреля из бункера сбежал шурин фюрера Фегелейн. Двадцать седьмого на розыски труса фюрер бросил группу последних верных эсэеовцев. Естественно, беглеца поймали. А на следующий день еще работающий приемник принял передачу Би-Би-Си, в которой сообщалось насчет встречи Гиммлера с Бернадоттом и насчет предложения перебежчика о капитуляции. А русские танки уже били прямой наводкой вдоль Потсдамер-плац.

Беднягу Фегерлейна расстреляли. Потом была жуткая, почти траурная церемония бракосочетания с Евой. А потом Адольф стал диктовать перепуганной насмерть секретарше завещание.

«Геринг и Гиммлер – не говоря уж о об их нечестности по отношению лично ко мне – нанесли колоссальный вред народу и германской нации, – тихим, равнодушным голосом диктовал фюрер, – вступив без моего ведома и разрешения в тайные переговоры с врагом и пытаясь противозаконно захватить власть в государстве…»

Тогда же Гитлер назначил Мартина душеприказчиком. И тем же вечером позвал его в свой кабинет. Одного. Выпроводив Еву. Даже отпустив охранников. И поведал Борману самую страшную тайну двадцатого века, воспользоваться которой фюрер не успел. Поведал одному Борману. Только ему. Будто загодя знал, что рейхсляйтер переживет всех сподвижников… Ах, старый хитрый пес, даже после смерти он собирался отомстить миру за падение Рейха!..

Тридцатого апреля, пока догорали трупы застрелившегося Адольфа, отравившейся Евы и семьи Гебельса, последние обитатели бункера выбрались наружу – в надежде просочиться сквозь боевые порядки русских.

Два очевидца засвидетельствовали смерть Мартина. Эрик Кемпки, шофер Гитлера вроде бы видел, как Борман был убит разорвавшимся в центре группы беглецов русским снарядом. А руководитель гитлеровского союза молодежи обергебитсфюрер Артур Аксман клялся на Нюрнбергском процессе, что партайгеноссе проглотил ампулу с ядом, когда понял, что через русские позиции не пробиться. Бормана списали в расход. А он выжил. И продолжал нести в себе зловещую тайну Гитлера. Сквозь годы и континенты, лишения и поддельные паспорта, вынужденные убийства и забвение. Чтобы построить новую империю на обломках старой. И в один прекрасный день выпустить демона за границы пентаграммы.

И вот этот день грядет.

Наваждение воспоминаний отпустило.

– Что ж, последние приготовления завершены, – сообщил Борман твердым голосом. – Силы, которые могли бы нам помешать, нейтрализованы… Почти. Ох уж эти русские. Опять русские… Но руссиш швайн не успеют. Шесть дней – слишком малый срок. Господа, вы свободны. Фройляйн Картье, вы знаете, как поступить с двумя юнцами, что столь беспардонно нарушили ход заседания?

– Конечно, герр рейхсляйтер, – хищно улыбнулась Женевьев.

– Тогда я попрошу вас позаботиться и о моих телохранителях за дверями, прозевавших это вторжение. Кажется, вы что-то говорили про цианистый калий. Никогда больше не буду набирать охрану из местных. Дисциплина для бризильских мачо – пустой звук. А будущие руины Гданьских верфей отныне ваши. Таузант тойфель на эту Бразилию… Кстати, научите мою правнучку покупать красивые вещи. Это на вас «Sergio Rossi»?

– Нет, «Calamo», – потупилась француженка.

Герда, оголив пухлую ножку в белом чулке, что-то жарко прошептала на ухо прадеду. Заскрипела кожа отодвигаемых кресел.

– Герр Кримсон, Герда просит напомнить, что мы ждем вас послезавтра на ужин, – сказал Борман.

– Непременно буду. Заодно и разыграем в «бинго» акции «Вольво», – галантно поклонился лорд Кримсон и прихватил со стола уже не нужную покойнику серебряную зажигалку.

– Комрад Абельдиль, у вас рукав запачкался кровью. Позвольте предложить мой платок, – сказал Борман.

– Ах, пустое. Должно же у меня хоть что-то остаться на память о мнем приятеле Бруно.

– Яволь. Кортес, а вас я попрошу остаться, – сказал Борман.

Глава 4. К диким обезьянам

Редко когда приходилось генералу Евахнову оказываться в шкуре просителя. Но что оставалось делать? Его ребятки весь болотный ил чуть ли не чайными ложечками перечерпали, нашли оплавленный корпус компьютера, нашли много гильз и шапку с «дедовской» кокардой (а мичман Мильян получил-таки свои пять вне очереди за нарушение формы одежды), нашли невесть откуда взявшийся деревянный полусгнивший инвалидный протез на левую ногу с десятком зарубок и вставную челюсть отечественного производства, нашли пуговицу от женского нижнего белья и дамскую пилочку для ногтей, а вот табельный пистолет, закрепленный за товарищем генералом, как сквозь землю провалился.

И теперь на полном серьезе перед генералом Евахновым маячил суд офицерской чести с последующими неторжественными проводами на пенсию.

– Слышь, Гулливер… – обратился как в старые, да что там старые, доисторические курсантские времена генерал Евахнов к генералу Гулину. Обратился не в штабном шестисотом «мерседесе», потому что машина вполне могла оказаться нашпигована жучками – коллеги однокурсника не зевали, да и шоферская рожа доверия не вызывала. А обратился, когда они вышли из машины и стали подниматься по ступеням внешне обычного подъезда с табличкой «ООО „Железная маска“».

– Ну? – через плечо дал знать, что помнит, и окончательно остановился товарищ юности, а ныне начальник спецкомиссии по расследованию происшествия на объекте У-18-Б генерал Гулин.

– Комиссия твоя будет работать еще деньков пять-шесть? – Неловко чувствовал себя Евахнов и потому говорил куда-то вниз, под ноги, тоскливо разглядывая контрастные, набирающие силу тени.

– Ну? – притопнул на месте то ли нетерпеливо, то ли потому что мороз донимает, генерал Гулин.

– И никаких сомнений, что след бразильский? – Слова опять ушли вниз, к немодным лыжным ботинкам. Другой гражданской обувки в гардеробе Евахнова не оказалось. А появляться ему в Москве по форме было строжайше запрещено. Во избежание утечки. Да разве бы он появился, не случись такое? Сдалась ему эта провонявшая бензином Москва…

– Ну? – Самым неприятным было то, что Гулин смотрел не в лицо Евахнову, а куда-то за его спину. Туда, где по-зимнему рано садилось красное заидневевшее солнце. Словно Евахнов – пустое место.

– Слышь, Гулливер, отпусти меня в Бразилию на эти пять-шесть дней.

Гулливер, получивший свою кличку за малый рост, тряхнул затылком, будто пытался отогнать нехорошую мысль. Но мысль оказалась цепкой:

– Ноги решил сделать? – выдыхаемый воздух тяжело осел инеем на ворсе воротника пальто.

– Да ты что?! – отвисла челюсть у вскинувшегося Евахнова. И подкрадывающаяся к вмерзшей в снег корке хлеба ворона испуганно запрыгала прочь резиновым мячиком.

– Тише, дурак, – зашипел низенький Гулин. – Не привлекай внимания.

– Сам ты дурак, – вновь опустив глаза, обиженно буркнул Евахнов. Но в рамках требуемой громкости. Жесткий воротник гражданского пиджака, колом торчащий из непривычного гражданского пальто, больно врезался в шею.

– Что, на пенсию не охота? – ехидно начал подначивать друг юности. – Дача, внуки, альбом фотографий… Хотя нет. Про фотографии это я не подумав. Ты ж всю жизнь по секретам проваландался. Никаких фото.

– Так что, не отпустишь? – набычился провинившийся генерал.

– Загранпаспорта у тебя нет, визы нет. Визы на Герцена,[11]11
  Ныне – Большая Никитская; в д. 54 по этой улице располагается посольство Бразилии.


[Закрыть] к твоему сведению, от четырех до семи рабочих дней оформляют, да и по нашим каналам всяко не меньше двух суток. А у тебя их, суток этих, всего пять. Какая, к черту, Бразилия? – загнул первый палец на руке бывший однокурсник. Гражданское пальто на нем сидело не в пример ловчее и, кажется, даже свидетельствовало о высоком социальном статусе. Потому как в глазах посторонних прохожих на улице легко читалась зависть. Впрочем, в современной моде Евахнов не петрил.

– Так отпустишь или не отпустишь?

– И где ты там собираешься искать этот треклятый пистолет? Рожа у тебя совершенно не латиновская, друзей и родственников за рубежом нет, личных сбережений, чтобы нанять людей, насколько мы проверяли, тоже нет. И, наконец, даже языка ты не знаешь, – загнул второй, третий и четвертый пальцы Гулливер.

– Не отпустишь, – еще больше понурился генерал Евахнов, и воротник еще суровее обошелся с шеей. Хотя сейчас генералу было начхать на физическую боль. Настоящая боль копошилась в сердце.

– Ладно, братуха, не бзди, прорвемся, – как в юности ответил вдруг улыбнувшийся Гулливер и хлопнул приятеля по плечу. – Я все эти сутки, пока мои орлы на объекте ковырялись, только и кумекал, как бы старого приятеля на путешествие в Бразилию подбить. Ведь жалко, если тебя по такому пустяку уйдут. Мало нас с курса в строю-то осталось…

Дружеская улыбка тронула губы генерала Евахнова. Не сомневался он в старом приятеле. Или сомневался? Неважно. Распрямил плечи обрадованный командир бывшего объекта У-18-Б.

– Ты за паспорт и язык не переживай. Выкручусь как-нибудь, – порывисто пообещал он, с удивлением отмечая, что жесткий воротник перестал терзать шею.

– А ты, Лесник, как был дремучим, так и остался, – недовольно свел брови Гулливер, тоже назвав товарища курсантским прозвищем. – Никакой партизанщины! Будет тебе и паспорт, будет и свисток. Я тут не только кумекал, но и задним числом кое-какие шажки предпринял. Смастрячил кое-что… Короче, Сашка – мой лучший шофер – отвезет тебя в одно турагентство, которое к диким обезьянам чартер гоняет. Работает, увы, не на нас – но на нас.

– Как это?

– А вот так: наши просьбы выполняет аккуратно, а что мы за фирма – ведать не ведает. Короче, назовешься там Егором Дмитриевичем Лопушанским.

– И что это за птица – Егор Дмитриевич?

– Агент мой. Сегодня его черед прокатиться в Бразилию пришел – что-то там, в Бразилии этой, неправильное выклевывается… Впрочем, тебе это знать не след.

Генерал Гулин сухо прокашлялся, как будто намекая, что нечего тут рассусоливать. Что он сделал все от него зависящее. Пора и честь знать.

– Спасибо, век не забуду! – растрогался генерал Евахнов. – А как же этот Лопушанский?

– Не бери в голову. Тебе нужнее.

– Ох, как и благодарить-то не знаю…

– Беги, беги, вижу, неймется. Да и торопиться тебе надо, самолет скоро. Короче: пять дней прикрывать тебя буду, а дольше – извини… Табачок врозь, – сказал Гулин так, словно боялся, что товарищ с курсантских времен сейчвас бросится ему на шею. Словно стеснялся своей доброты.

Генерал Евахнов хотел еще что-то сказать. Но что тут скажешь? Оставив товарища на ступенях «Железной маски», генерал вернулся к машине и, усевшись на заднее сиденье, весело бросил ковырящему спичкой в зубах шоферу:

– Ну, брат, вези туда, где Лопушанского ждут!

Шофер удивленно воздел брови, но ничего не спросил, завел мотор и покатил вперед.

Если б начальник объекта У-18-Б оглянулся, он бы увидел, что генерал Гулин совершил правой рукой невнятный жест. То ли перекрестил старого товарища на дорожку, то ли поставил крест на старом товарище. А потом генерал Гулин смотрел вслед машине, пока та не скрылась за поворотом. И в глазах его не было ничего, кроме печали.

На третьей по счету улице окутанный паром гаишник в задубевшем от мороза тулупе махнул было «мерсу» полосатой палкой, но, рассмотрев номерной знак, лишь отдал честь.

На пятой по счету улице машина буксанула перед вывеской турагентства «Карнавал-Трэвел». Приглушенный хлопок дверцей «мерса», отбрасывающего почти черную непрозрачную тень. Генерал бодро протопал по морозцу, пересилил дверную пружину и оказался внутри бесхитростно оформленного зала. Чистенько, аккуратненько, на столике рекламные проспекты дял посетителей.

Вдоль стены на полке в ряд – припорошенные пылью семь фарфоровых Колумбов. Мал мала меньше. Во всю стену до потолка – расписание рейсов из Шереметьева и в Шереметьево. А поверх расписания скотчем приклеена вырезка из газеты с перечнем стран, сулящих смертную казнь за ввоз марихуаны.

– Слушаю вас, – вежливо сказала подпирающая ладошкой щеку девушка за стойкой. Хотя слушала она не генерала, а спрятавшегося внутри магнитолы Хулио Иглесиаса. И смотрела она не на генерала. Среди массы ярких проспектов она выбрала самый неброский, рекламирующий не контрасты Стамбула, не пот и зной Майорки и не сумасшествие Нью-Йорка, а тихий уют дома-музея Льва Толстого в Ясной Поляне.

– Егор Дмитриевич Лопушанский, – доложился генерал и, поскольку мордашка у девушки была смазливой, прищелкнул каблуками. Чуть не свернув при этом сверкающий патрон урны.

Девушка оживилась, выбежала из-за стойки, вернулась и почти тут же снова оказалась рядом с Евахновым – уже с загранпаспортом и большим пухлым конвертом в руках. От девушки мило пахло духами. Настроение у генерала стало такое, словно он попал в сказку с обязательно хорошим концом. И словно он сбросил годков эдак тридцать.

– Что же вы опаздываете! – с наигранным возмущением прикрикнула девушка. – Ну-ка немедленно в аэропорт! Хотите, я такси вызову? – И передала бумаги. И от случайного соприкосновения рук словно искра пробежала. И не отвела девушка задорный и одновременно заботливый взгляд.

Было в ее заботливости что-то от учительницы младших классов, только-только закончившей педучилище.

Генерал открыл паспорт там, где должна обретаться фотография этого… как его… Лопушанского, и обнаружил знакомые по зеркалу черты. Да уж, оперативная фирма – «ООО „Железная маска“». Евахнов глянул в окно – дожидается ли шофер, – и остановил девушку жестом:

– Да я вроде как при машине. Спасибо, милая, дай бог тебе жениха хорошего.

Девушка зарделась, ответила после непонятной паузы:

– И вам желаю… ни пуха, ни пера… – и вдруг подмигнула загадочно, по-заговорщецки.

Генерал молодцевато развернулся на каблуках и был таков. За те две минуты, что он провел в агентстве, тень «мерса» успела ощутимо вырасти. Из-за крыш выглядывал самый крешек солнца.

«Мерседес» помчался в аэропорт по имбирному прянику дороги. Евахнов повозился на заднем сиденьи, пристраивая полы пальто так, чтоб не мешали, и заглянул в незапечатанный конверт.

Разноцветный ворох авиабилетов вложен в похожую на рекламный буклетик турпутевку. Понятно, это сказка о тридевятом царстве. Генерал путевку достал, раскрыл. Все правильно: оформлена на Е. Д. Лопушанского (на всякий пожарный генерал запомнил телефоны бразильского посольства в Москве (290-40-22) и российского консульства в Рио (274-00-97)). Аккуратно сунул путевку обратно в конверт, достал следующую бумажку. Сложенную пополам и скрепленную жутко официальной с виду печатью: уведомление об уплате консульского сбора (пятьдесят баксов – тарифы, однако!). Это тоже легко угадываемая сказка: о витязе на распутье.

Следом за уведомлением на свет божий вынырнула расцвеченная защитными узорами виза и загадочная бумажка, озаглавленная «мультивиза».[12]12
  Разрешение на многократный въезд в страну в течение указанного в визе срока.


[Закрыть] Зачем последняя нужна, генерал не понял, там все было написано по-английски и – судя по тому, что собрался он в Бразилию – по-португальски, а, как мы уже говорили, ни один из этих языков Евахнов не разумел.

Повертев документ и так, и сяк, генерал пожал плечами – раз выдали, значит, так нужно – и попытался вернуть ее в конверт; пусть это будет сказка о потерянном времени. Но документ почему-то возвращаться не спешил, что-то мешало. Евахнов сунул два пальца внутрь конверта и выудил неприметную желтую бумажку, которая уведомляла, что сие есть сертификат о прививке от желтой же лихорадки,[13]13
  Для получения визы в Бразилию эта справка обязательна. Также рекомендованы прививки от гепатита АБ и малярии.


[Закрыть] сделанной на Неглинной, 14. Засунув-таки все документы обратно, генерал положил конверт в боковой карман пальто. Больше там, в конверте, ничего интересного не было – кроме нескольких простынных размеров купюр. На общую сумму в восемьсот пятьдесят реалов.[14]14
  Нынешний курс бразильского реала к доллару равен примерно 1.09 к 1.


[Закрыть] Не густо, если честно. Хотя, наверное, такие времена настали – ну не может более крутую благотворительность позволить себе ООО «Железная маска» (или как там нас называют на самом деле[15]15
  В связи с постоянными реорганизациями и перепочинениями различных секретный служб различным ведомствам среди высшего офицерского состава стало негласно модным бравировать незнанием, кому именно в данный момент какая секретная структура подчиняется.


[Закрыть]).

А в общем – все как полагается. Вот только неведомый Лопушанский, должно быть, крепко обидится на контору, когда узнает, что зря перетерпел болезненный укол от желтой лихорадки. Плевать.

Самому же Евахнову никакие прививки не требовались. Со времен «собачьей» должности в его крови бродил столь заковыристый коктейль из всевозможных вакцин, что, начнись бактериологическая война, Максимыч остался бы последним живым и здоровым представителем рода человеческого. Генерал безмятежно улыбнулся, бережно упрятав документы в один внутренний карман пиджака, а деньги в другой, вольготно откинулся на спинку «мерса» и расслабленно глянул в окно. Словно утраченный пистолет уже вернулся.

Мягко покачиваясь в такт рессорам, проплыла станция метро «Речной вокзал» в окружении сдвинутых на обочину терракотов грязного пересоленного снега – из окна «мерседеса» похожая на избушку на курьих ножках – вот только ножки эти отморозившую. Потом «мерс» обогнал автобус номер 551 со стеклами, разрисованными кефирными узорами. Потом позади осталась пара маршруток, буксующих на укатанном снегу. А потом направо ушла коробка отеля «Novotel», и из пены разбрасываемого автомобильными шинами снега, похожего на неочищенный тростниковый сахар, родилось в окружении автостоянок слепящее электрическим светом здание «Шереметьево 2».