Текст книги "Знаменитые красавицы"

Автор книги: Игорь Муромов

Соавторы: Ирина Семашко,Вера Кошелева,Марина Ганичева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Но новые испытания ждали ее. Темной ночью августа 1738 года к Березову подплыло судно с вооруженной командой. На него в полной тишине препроводили князя Ивана Алексеевича, двух его братьев, воеводу, майора Петрова, Овцына, трех священников, слуг Долгоруких и березовских обывателей, всего более 60 человек. Никто не знал, куда их везут. Их привезли в Тобольск к капитану Ушакову, который учинил над ними следствие, по тогдашнему обычаю «с пристрастием и розыском», то есть с пыткою. Девятнадцать человек были признаны виновными в послаблениях Долгоруким и потерпели жестокую кару: майора Петрова обезглавили, других били кнутом и записали в рядовые в сибирские полки. Князь Иван подвергся особым пыткам, во время следствия содержался в тобольском остроге в ручных и ножных кандалах, прикованным к стене, истощился нравственно и физически и был близок к умопомешательству. Он бредил наяву и рассказал неожиданно даже то, о чем его не спрашивали – об истории сочинения подложного духовного завещания Петра II. Это дало новый ход делу, были взяты дяди князя Ивана, князья Сергей и Иван Григорьевичи и Василий Лукич Долгорукий. Всех их привезли в Шлиссельбург, а затем в Новгород, подвергли пыткам и затем казнили. Страшной казни подвергли князя Ивана – его колесовали 8 ноября 1739 года на Скудельничьем поле близ Новгорода. Теперь здесь стоит церковь во имя Св. Николая Чудотворца, построенная в царство Екатерины II родственниками казненных. Слава Богу, что в то время княжна Наталья Борисовна не имела никаких вестей от мужа. Братья Ивана князья Николай и Александр были биты кнутом и после урезания языков сосланы на каторжные работы, князь Алексей отправлен матросом на Камчатку, а сестры – княжны Екатерина, Елена и Анна заключены в разные монастыри.

Княгиня Наталья Борисовна оставалась в Березове до восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны, затем она получила свободу и поселилась в Петербурге с двумя сыновьями в доме старшего своего брата Петра Борисовича Шереметева, унаследовавшего от отца более восьмидесяти тысяч крестьян и слывшего богатейшим помещиком России. Однако сестре своей он уделил только пятьсот душ. Наталья Борисовна принялась хлопотать о возвращении ее детям шестнадцати тысяч душ крестьян, конфискованных у князя Ивана Алексеевича. В ее просьбе обещал содействие и участие всемогущий тогда лейб-медик императрицы Лесток, но попросил за это в случае успеха вознаграждение за хлопоты – часы с курантами, купленные графом Петром Борисовичем в Лондоне за семь тысяч рублей. Но брат отказал сестре в этой безделице, сильно обидев ее. Правительство же возвратило ей всего лишь две тысячи душ. Окончив воспитание старшего сына Михаила, она с младшим, душевнобольным сыном уехала в Киев и после его смерти удалилась там в монастырь, во Фроловскую обитель, где постриглась под именем Нектарии. Когда сын ее старший Михаил (1731–1794) и его жена посетили Наталью Борисовну в монастыре, то просили ее написать о своей жизни для потомков, и она написала свою повесть любви. «Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой» до сих пор остаются памятником высочайшей литературы той эпохи. Язык и тонкость в изображении чувств и ее горьких приключений, живость воспоминаний и точные характеристики людей показали ее талант и свежесть восприятия, которые не притупились у нее с годами. Великого ума и душевной красоты была княжна. Заканчивая свою грустную повесть, она еще раз перечисляет достоинства человека, которого любила. «Я сама себя тем утешаю, когда спомню все его благородные поступки, и щасливу себя щитаю, что я ево ради себя потеряла, без принуждение, из свои доброй воли. Я все в нем имела: и милостиваго мужа и отца, и учителя и старателя о спасении моем; он меня учил Богу молитца, учил меня к бедным милостивою быть, принуждал милостыню давать, всегда книги читал Святое писание, чтоб я знала Слово Божие, всегда твердил о незлобие, чтоб никому зла не помнила. Он фундатор всему моему благополучию теперешнему; то есть мое благополучие, что я во всем согласуюсь с волей Божию и все текущие беды несу с благодарением. Он положил мне в сердца за вся благодарить Бога. Он рожден был в натуре ко всякой добродетели склонной, хотя в роскошах и жил, яко человек, только никому зла не сделал и никово ничем не обидел, разве што нечаянно». Наш рассказ свидетельствует о другом образе князя Ивана. Но любовь и вера княжны Натальи оставили для потомков ласково и тонко написанный портрет истинного мужа, исполненного всевозможных добродетелей. Это говорит лишь о том, что муж в глазах жены выглядит настолько достойно, сколько любви к нему ей отпущено Богом.

Скончалась Наталья Борисовна Долгорукая в 1771 году, намного пережив своего любимого единственного мужа.

Так закончился этот самый трагический роман XVIII века, обещавший быть столь счастливым. Наталья Борисовна Долгорукая явила собой подвиг безграничной и самоотверженной любви русской женщины, который еще потом не единожды будет повторен ее соотечественницами.

Марина Валерьевна Ганичева
ИМПЕРАТРИЦА МАРИЯ ФЕДОРОВНА
(1759–1828)

«Из всех коронованных особ в Европе одна она предо мною была непреклонна».

Наполеон

Это опять была немецкая принцесса...

Впрочем, сколько их было на русском троне и около него – Дармштадтских, Вюртембергских, Анхальт-Цербстских... Все эти немецкие княжества с завидным постоянством поставляли к европейским дворам своих неизбалованных богатством принцесс, готовых всецело отдать себя новой родине и государю.

Они, если желали того, становились вполне русскими, и в языке, и в любви к новой родине, и в вере прежде всего, и, конечно, в красоте своей наружной.

Павел I, будучи еще великим князем, овдовел (как говорят, его первую жену извела Екатерина II, побоявшаяся ее желания встать во главе заговорщиков против нее), он был безутешен и потому, что любил свою первую жену с пылом первой юношеской любви, и потому, что подозревал вокруг заговор и интриги матери. История была грязная. Чтобы опорочить цесаревну, было состряпано множество доказательств ее связи с другим...

Но наследнику престола негоже быть не женатому, и Павел, по настоянию матери, спустя год поехал в Берлин на смотрины новой невесты Софии Доротеи, принцессы Вюртембергской.

Несмотря на безутешное свое состояние, Павел влюбился сразу – что-то было в этой немецкой принцессе, покорившее его. И, конечно, она была красива.

Он пишет матери: «Мой выбор сделан. Препоручаю невесту свою в милость Вашу и прошу о сохранении ее ко мне. Что касается до наружности, то могу сказать, что я выбором своим не остыжу Вас; мне о сем дурно теперь говорить, ибо, может быть, я пристрастен, но сие глас общий. Что же касается до сердца ее, то имеет она его весьма чувствительное и нежное, что я видел из разных сцен между роднёю и ею. Ум солидный ее приметил и король... Весьма проста в обращении, любит быть дома и упражняться чтением или музыкою, жадничает учиться по-русски, зная, сколь сие нужно».

Юная невеста, внучатая племянница Фридриха II, была мила, вполне красива для немецких принцесс, округла, с мягкими чертами лица, восторженна и воспитана в духе Руссо.

Принцесса была сентиментальна, она влюбилась в Павла и изливала свои чувства со свойственной ее времени экзальтацией в письмах к жениху, к родным, к подругам. Из письма Павлу: «Я не могу лечь, мой дорогой и обожаемый князь, не сказавши Вам еще раз, что я до безумия люблю Вас; моя дружба к Вам, моя любовь, моя привязанность к Вам еще более возросла после разговора, который был у нас сегодня вечером. Богу известно, каким счастьем представляется для меня вскоре принадлежать Вам; вся моя жизнь будет служить лишь для того, чтобы явить Вам доказательства той нежной привязанности и любви, которые мое сердце будет постоянно питать к Вам. Покойной ночи, обожаемый и дорогой князь, спите хорошо, не беспокойтесь призраками, но вспоминайте немного о той, которая обожает Вас».

Именно чувствительное сердце принцессы стало для Павла отдушиной в его нелегкой придворной жизни великого князя.

Зная свой непростой характер, он приготовил для невесты письменное «наставление», в котором есть предупреждение о том, что его душа наполнена призраками, внушающими ему ужас, и ей «придется прежде всего вооружиться терпением и кротостью, чтобы сносить мою горячность и изменчивое расположение духа, а равно мою нетерпиливость».

Но принцесса была готова на все, они обручились, и на второй день обручения она написала ему: «Клянусь этой бумагой всю мою жизнь любить, обожать Вас и постоянно быть нежно привязанной к Вам; ничто в мире не заставит меня измениться по отношению к Вам. Таковы чувства Вашего навеки нежного и вернейшего друга и невесты».

Так ей хотелось жить, и она в искреннем порыве молодости считала, что сможет так жить. Ведь и цесаревич с радостью откликался на ее порывистую искренность и открытость, которой он был свидетелем: «Всякое проявление твоей дружбы, мой милый друг, крайне драгоценно для меня, и клянусь тебе, что с каждым днем все более люблю тебя. Да благословит Бог наш союз так же, как Он создал его».

30 сентября 1776 года великий князь Павел Петрович женился на принцессе Софии Доротее, принявшей в православии имя Марии Федоровны, и поселился в усадьбе Павловское, подаренной им императрицей.

Здесь Мария Федоровна познала счастье семейной жизни, здесь родились ее дети, здесь она была вполне счастлива своим браком, здесь же была и горько несчастна.

Посол Франции Сегюр, посетивший Павловск, вынес оттуда лучшие впечатления об этом союзе: «Никогда ни одно частное семейство не встречало так непринужденно, любезно и просто гостей: на обедах, балах, спектаклях, празднествах, – на всем лежал отпечаток приличия и благородства, лучшего тона и самого изысканного вкуса».

Став после смерти Екатерины II императрицей, Мария Федоровна пыталась все более влиять на своего мужа. Она никогда не была овечкой и вполне желала для себя власти. День ото дня росло влияние партии императрицы при дворе. При этом она не гнушалась ради этого влияния использовать и фаворитку Павла фрейлину Нелидову. Ростопчин, преданный Павлу, писал другому придворному: «Жаль, что на Императора действуют внушения Императрицы, которая вмешивается во все дела, окружает себя немцами и позволяет обманывать себя нищим (т.е. эмигрантам)... Мы, три или четыре человека, отверженные люди для этих дам, потому что мы служим одному только Императору, а этого не любят и не хотят».

Странно это было – Мария Федоровна объединилась с фавориткой своего мужа, желая влиять на Павла. Каждая женщина тяжело переживает соперничество, и поначалу импульсивная и эмоциональная Мария Федоровна не могла смириться с фавориткой, «в горести сердца своего жаловалась императрице Екатерине II», тогда еще живой. Та вместо ответа подвела ее к зеркалу, сказав: «Посмотри, какая ты красавица, а соперница твоя petit monstre, перестань кручиниться и будь уверена в своих прелестях». Постепенно Мария Федоровна поняла, что в первую очередь ее муж ценил в Нелидовой – это было «только очарование умом Екатерины Ивановны, в самом деле очень замечательным». И она нашла в себе мудрость и мужество объединиться с всесильной фавориткой и даже подружиться с ней, по свидетельству ее фрейлины.

Но чтобы остановить это двойное женское «влияние», Федор Ростопчин дальновидно заменил Нелидову новой фавориткой – А. П. Лопухиной.

После смерти Павла так называемый малый двор императрицы Марии Федоровны сохранил вполне то влияние на императора, на которое она всегда рассчитывала. Сын ездил к матери, она его искренне любила, чего нельзя сказать о невестке. Она особенно заботилась о его императорском престиже, всех расспрашивала об отношении ко всему, что он делал, собирала информацию, как сказали бы сейчас. «Император Александр был главным предметом ее любви в жизни», – писала одна из ее фрейлин.

В ее розовом павильоне частыми гостями были поэты и писатели, на столике лежал альбом, в котором было немало их автографов.

После взятия Парижа русскими войсками в 1814 году Жуковский написал громадное и восторженное «Послание Императору Александру I» (около 500 стихов), а к годовщине освобождения России от нашествия французов сочинил стихотворение «Певец в Кремле».

 
Когда летящие отвсюду слышны клики,
В один сливаясь глас, тебя зовут: Великий!
Что скажет лирою незнаемый певец?
 

Императрица Мария Федоровна еще по прочтении стихотворения «Певец во стане русских воинов» изъявила желание поближе познакомиться с Жуковским и приглашала его приехать в столицу.

О том, как был принят «Певец в Кремле», – рассказ современника, А. И. Тургенева, которому Жуковский послал рукопись для представления императрице Марии Федоровне.

«Пишу тебе, бесценный и милый друг Василий Андреевич, в самый новый год, чтобы от всей души поздравить тебя с новым годом и с новою славою. Я должен описать тебе подробно чтение (твоего послания), которое происходило в комнатах Ея Величества, в присутствии Ея, великих князей, великой княжны Анны Павловны, графини Ливен, Нелидовой, Нелединскаго-Мелецкаго, Виламова и Уварова. Я писал уже тебе, что Государыне угодно было назначить мне приехать в 7 часов вечера 30 декабря. <...> Первая речь со мною о тебе, о твоих талантах и о твоей жизни, о твоих намерениях, и об упорстве твоем, с которым ты противишься приглашениям Ея Величества приехать в С.-Петербург. Я обнадежил государыню, что ты непременно будешь зимою, хотя проездом; она несколько раз подтвердила мне желание тебя видеть и поручила написать к тебе об этом. Началось чтение; приготовленный советами моих приятелей, я читал внятно и с тем чувством, которое внушила мне и высокость предмета, и пламенный гений твой, и моя не менее пламенная дружба к тебе... Великая княжна и князья прерывали чтение восклицаниями: прекрасно! Превосходно! C'est sublime! В продолжение чтения великие князья изъявили желание, чтобы эти стихи переведены были, если можно, на немецкий или английский языки. Но для того надобно другого Жуковского, а он принадлежит одной России, и только одна Россия имеет Александра и Жуковского... В конце пиесы не раз навертывались слезы, и Государыня, и я принуждены были останавливаться. Она обращалась к княжне и встречала взоры ее, так же исполненные любви к предмету твоего песнопения и удивления к твоему таланту. <...> Чтение кончилось. Восхищение и похвалы продолжались. Государыня начала у меня о тебе расспрашивать и требовать от Уварова и меня, чтобы мы сказали ей, что можно для тебя сделать...»

По желанию императрицы «Послание» было издано на казенный счет в количестве 1200 экземпляров. И должно было продаваться в пользу автора, которому сверх того пожалован был перстень. Очевидцы рассказывают, что это стихотворение стало в провинции чем-то вроде официального гимна Александру, его читали в общественных собраниях перед бюстом государя, и когда доходили до строчек: «Прими ж, в виду небес, свободный наш обет», – все падали на колени.

Весной 1815 года Жуковский был представлен императрице Марии Федоровне, и вот как он сам описывал это свидание:

«Мундира у меня не было; кое-как накопил от добрых приятелей мундирную пару, и мы с Уваровым отправились в воскресенье во втором часу во дворец. Дожидались довольно долго, потому что были после обедни парадные аудиенции, а меня велено было представить ей в кабинете. Из большой залы, в которой мы стояли, двери прямо в этот кабинет. Вдруг они отворились – и вслед за этим нас приглашают. Тут вы воображаете, что я струсил, и что сердце у меня крепко заколыхалось – нимало! Желудок мой был в исправности, следовательно и душа в порядке. Проходим маленькую горницу. Уваров шел впереди, – входим в другую; перед дверями ширмы. Вдруг из-за ширм говорит Уварову женский голос: «Bonjour, Monsieur Ouvaroff». Это какая-нибудь придворная дама, – думал я; передо мною императрица. За нею, гораздо поодаль, у дверей, великие князья. Разумеется, началось приветствием. Я хотел было сказать: не умею изъяснить Вашему Величеству своей благодарности за ваши милости; но исполнил это на деле, а не на словах, потому что не успел ничего сказать, а отделался поклонами. Сначала было довольно трудно говорить, потому что Государыня говорили по-русски, не очень внятно и скоро, и я не все понимал. Уваров это заметил и сказал два слова по-французски же, и разговор пошел очень живо – о войне, о ее беспокойствах прошедших и о прошедших великих радостях. В этом разговоре для меня было много трогательного: мать говорила о сыне и с чувством: несколько раз навертывались у ней на глазах слезы. Разговор продолжался около часу. Наконец мы откланялись. «Мы еще с вами увидимся» – сказала она мне очень ласково».

Осенью того же года Жуковский был вызван в Петербург и оставлен при дворе в звании лектора при вдовствующей императрице, которая в Павловске любила видеть около себя кружок ученых и литераторов: тут нередко собирались во дворце или Розовом павильоне Карамзин и Крылов, Дмитриев, Нелединский, Гнедич, Шторх, Делунг, Виламов – и Жуковскому дано было почетное место между этими приближенными к императрице.

Однако не благорасположением к поэтам прославилась Мария Федоровна, гораздо значительнее ее заслуга в том, что благотворительность стала главным делом ее жизни. Недаром многие из этих учреждений до самой революции носили ее имя.

Вдовствующая императрица по положению должна была получать 200 000 рублей карманных денег, но Александр просил ее принять миллион. Из этого миллиона она тратила на свои прихоти и туалеты только 17 000. Все прочее раздавалось бедным, а прежде всего она составляла капитал на свои заведения. Великим князьям она имела привычку дарить по 10 000 рублей на именины, но в 1812 году приостановила на год свои подарки, сказав, что нужно помогать раненым и сиротам.

Из воспоминаний фрейлины Высочайшего двора Марии Мухановой о благотворительной деятельности Марии Федоровны и милосердном ее характере:

«Детей, воспитанных в ее заведениях, она никогда не покидала впоследствии, а во всю жизнь им помогала, входила во все подробности, до них касавшиеся, и была истинною матерью для всех. Никто из служивших ей не умирал во дворце иначе, как в ее присутствии. Она всех утешала до конца и всегда закрывала глаза умиравшим. Однажды сказали ей врачи, что жившая на Васильевском острове отставная ее камер-юнгфера страдает сильно от рака в груди, что можно было бы ее спасти, но она не соглашается на операцию иначе, как если во время производства ее будет находиться сама Императрица. «Ну что же, – сказала она, – если только от этого зависит ее выздоровление, то я исполню ее желание». Она поехала к ней и во все время операции держала ей голову.

Она входила в малейшие подробности по своим заведениям и не только следила за воспитанием детей, но и не забывала посылать им лакомства и доставлять всякие удовольствия. Один мальчик принужден был долго лежать в постели по болезни; она доставляла ему рисунки, карандаши и разные вещицы. Со всяким курьером ей доносили о состоянии его здоровья – она тогда была в Москве. При назначении почетных опекунов выбор был самый строгий: с каждым из них она переписывалась сама еженедельно, осведомлялась о воспитанниках и воспитанницах, о их поведении и здоровье и всегда давала мудрые человеколюбивые советы... Все было придумано нежным сердцем для пользы, радости и покоя всех от нее зависящих. Это было не сухое, безжизненное покровительство, но материнское попечение. Зато приезд ее в институт был настоящим праздником. Maman, maman, Mutterchen – слышалось отовсюду. Бывало, за большим обедом она приказывала снимать десерт и отсылать его в какой-нибудь институт по очереди. А как просила она в своем духовном завещании опекунов помнить, что первым основанием всех действий должно быть благодеяние!

Особым вниманием ее пользовались покинутые своими матерями младенцы. Однажды отец мой, всегда ее сопровождавший при посещениях ею заведений, выразил удивление, что она так нежно целовала маленькие члены этих несчастных, осматривала белье на кормилицах и прочее. «Ах! – отвечала она. – Все эти брошенные дети теперь мои и во мне должны находить попечение, которого они лишены».

В последние годы ее жизни Государь, найдя Обуховскую больницу умалишенных в самом жалком виде, просил императрицу Марию Федоровну принять ее под свое покровительство, что она и исполнила с радостью, и многие из помещенных там больных выздоровели благодаря кроткому с ними обхождению. Она вступала в их круг, давала целовать им свою руку, что немало пугало моего отца, и они называли ее «благодетельная мадам». Она придумала устроить для них загородный дом, где бы каждый имел свой садик. Все это изобретала сама, а мало заимствовала из теорий, хотя с интересом выслушивала и читала их».

Так, воспитанная на Руссо немецкая принцесса стала истинно русской сердобольной императрицей. И люди отвечали ей любовью и благодарностью. Когда она приехала в Ростов, то горожанки устилали своими шелковыми шалями тротуары, бросали их в грязь и просили императрицу-матушку ступать по ним.

Сравнивая ее портреты молодости и портрет, сделанный после кончины Павла, в траурном одеянии с вуалью, который она размножила и дарила всем подряд, могу сказать, что с возрастом Мария Федоровна стала более привлекательной. Горести наложили отпечаток на ее облик, но, видимо, то служение, которое она выбрала для себя, облагородило и придало особый колорит ее внешности.

Мария Федоровна была очень деятельной натурой – «вставала в 7 часов утра, а летом в 6 часов, обливалась холодной водой с головы до ног и после молитвы садилась за свой кофе, который пила всегда очень крепкий, а потом тотчас занималась бумагами. Она обладала крепким здоровьем, любила прохладу: окна были постоянно открыты. Не зная усталости и болезней, ожидала того же и от других, что возбуждало ропот». К тому же всю свою жизнь старалась она следовать примеру своей свекрови, Екатерины II, чье влияние, по-видимому, отразилось на ее характере. Фрейлина Мария Муханова вспоминала, что «в приемных и на больших представлениях она удивительно умела всякому сказать что-нибудь ему по сердцу и признавалась моему отцу, что умению обходиться с людьми она выучилась у императрицы Екатерины. <...>

Императрица и Великие княжны без устали и лени всех принимали и со всеми беседовали».

Пожалуй, один лишь недостаток был у Марии Федоровны – «она уж слишком много любила все немецкое и много призвала немцев в Россию». В связи с «французским насилием и засильем» того времени, может быть, и не стоит считать это большим недостатком, тем более тогда мало кто при дворе мог похвастаться своим знанием и любовью ко всему русскому. «Наполеон сказал, что из всех коронованных особ в Европе одна она пред ним непреклонна», и несомненно, этому чувству гордости научили ее в России.

Своей жизнью она доказала, что Россия стала ее родиной. Великая княгиня, императрица, вдовствующая императрица, императрица-мать – вот все ее ипостаси, для которых она нашла свои краски и цвета. В духовном своем завещании «она называет Россию малою нашей Россией и желает ей много хорошего».