Текст книги "Вертолетчик"

Автор книги: Игорь Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Лето в Белогорске

В июле борттехник Ф. и его верный борт оказались в курортном по амурским понятиям городке Белогорск. Сборная дивизии по парашютному спорту тренировалась перед чемпионатом округа. Пилотировал вертолет высокий, тяжелый, чернобровый, немногословный, похожий то на Мастрояни, то на полковника Брежнева капитан Коваль. Правым у него был лейтенант Исхаков – тоже чернобровый и молчаливый, но монгольского кроя и калибром поменьше. Исхаков был по здоровью переведен из истребителей в вертолетчики. За два месяца Коваль ввел лейтенанта в строй и взял в командировку на правой чашке – штурманом.

Работали двумя бортами – второй был из Среднебелой. Поэтому работы у 22-го было вполовину, – летали то с утра, то с обеда. Жили в КЭЧевской гостинице, рядом были офицерская столовая, Дом офицеров с вечерним кино и с библиотекой, в которой борттехнику Ф. разрешили брать книги.

Несмотря на укороченный рабочий день и командировочную свободу, капитан Коваль не давал лейтенантам бездельничать. В свободное от прыжков время он уводил борт на край аэродрома и тренировал лейтенантов. Исхаков брал управление и начинал вертолетные гаммы – выполнял висение, крутил машину медленным волчком, двигал ручку вперед и вел борт над густой, бегущей зелеными волнами травой. Командир сидел расслабленно, едва касаясь ручки управления и шаг-газа, ноги на педалях просто следовали за движениями ног штурмана.

– Спокойнее, – говорил командир. – Мягче, нежнее… На себя… Отпусти чуток… Средним ухом слушай… Горизонт держи!.. Смотри на вариометр…

Лейтенант был весь мокрый от напряжения, пот вытекал из-под шлемофона и, преодолевая густые брови, заливал ему глаза. Конечности лейтенанта истребительной авиации пока не обрели нужную вертолетчику твердость и слаженность действий. Машину мотало по всем степеням свободы, которые в особо размашистых случаях ограничивала рука командира.

– Ладно, – говорил Коваль через полчаса болтанки, – отдохнем трохи. Управление взял…

Он поднимал машину выше, делал круг, словно давая вертолету подышать и размять его измученное лейтенантскими упражнениями тело, ставил на три точки и сбрасывал газ. Перекуривали. Борттехник выходил, осматривал борт, входил, и два лейтенанта менялись местами.

В самом начале командировки Коваль сказал борттехнику Ф.:

– Ты времени не теряй, давай-ка тоже тебя поднатаскаем на взлет-посадку. Если в Афган загремите, а к этому идет, то там пригодится. Сможешь, в случае чего, борт на точку привести, заложником не будешь. Бывало, левого и правого одной пулей из строя выводило, – обидно же бортовому гибнуть от неумения ручками двигать…

Сначала Коваль заставил его просто сидеть в правой чашке на стоянке, тренировать согласованность рук и ног.

– Стань руконогом, – говорил командир. – Плавно берешь шаг, одновременно парируешь вращение вертолета педалями, и одновременно ручкой управления плавно вперед, если в разгон, или в сторону ветра, если боковой… Не думать при этом, все на автомате, – и глаза тоже, не вцепляйся ими а приборы, или, наоборот, во внешние ориентиры…

Борттехник добросовестно тренировался, но когда впервые он взял ручку управления ревущего вертолета, его охватил ужас, несмотря на то, что первое время Коваль полностью дублировал, а борттехник просто водил руками и ногами за движущимися ручками и педалями. Он почувствовал, как малое движение шаг-газа вверх отзывается во всей машине могучим порывом. Через неделю занятий борттехник, хоть и со страховкой командира, хоть и рывками, мотая хвостовой балкой и валя в крен, мог поднимать машину, висеть и садиться.

После начала этих упражнений борттехник Ф. стал обращаться с машиной как с живой. Однажды он обратил внимание, что, сняв стремянку, не бросает ее на пол кабины, а кладет аккуратно и почти бесшумно, словно боится причинить машине боль. Закрыв и опечатав дверь, он гладил ее и шептал: «Спасибо, девочка». И девочка становилась все послушнее. Борттехник верил – не столько его руки так быстро обретают властную твердость, сколько сама машина уже не вредничает и не взбрыкивает, когда он берет управление, – она откликается на его движения так, словно не замечает мандража неопытного пилота, смягчая его рывки. И благодарный борттехник влюблялся в нее все сильнее.

Ему нравилось это жаркое лето. Небо, как море, прогрелось до самых своих темных глубин. Когда они поднимались на четыре тысячи, вверху, в густом фиолете были видны звезды. А внизу – синее, голубое, зеленое тепло, в которое, выходя за дверь, ныряли небесные пловцы. Раскинув руки-ноги, они парили в затяжном, трепеща клапанами на костюмах, соединяясь в кольца и звезды, разлетаясь и снова сходясь. Борттехник не закрывал дверь за выпускающим, – он вытягивал из-под скамейки угол лопастного чехла, ложился на него грудью, цепляясь ногой за дюралевую опору той же скамейки, и лежал так, свесив голову в небо и, прикрывшись локтем от напора воздуха, смотрел, как черными точками исчезают в белых кучевых облаках парашютисты. Снижаясь, вертолет проходил через одно из них, и облако оказывалось вовсе не горой взбитых сливок, какой казалось сверху, – обыкновенный густой туман, сырость, холодной испариной проступающая на лавках и стенках вертолета, резкий запах озона, – вот все, что было внутри.

А когда они выпадали из облака, под ними уже была расстелена карта города. Река лежала на ней петлями – сверкающий чешуей, темно-синий с прозеленью змей, проглотивший несколько островков. На одном из них, вон том, возле палочки моста, экипаж облюбовал себе местечко у зарослей тальника. За лето река совсем обмелела, и на свой островок они переходили вброд. Купались в мелкой горячей воде, забредая вверх по течению и сплавляясь до острова, лежа на спине и притормаживая пятками о дно. Стирали свои комбинезоны, набрасывали их на кусты тальника. Жарились на солнце, обвалянные в мелком песке, как в сухарях, иногда сползая в воду ленивыми тюленями.

А вечерами после ужина, когда командир, лежа на койке, неспешно насыщал теорией внимательный мозг штурмана, борттехник убывал в увольнительную на ночь. Он шел в длинный бревенчатый барак, в котором дверцы печек выходили в общий коридор. Ее звали Люба, она была медсестрой в аэродромной санчасти, но когда-то, по ее словам, пела вечерами в ресторане. Они пили вино, она ставила на проигрыватель пластинку то Джо Дассена, то Джеймса Ласта, и они танцевали. Ее короткие желтые волосы пахли южной ночью. Она все время удивлялась, что он хорошо двигается, а он удивлялся, что она этому удивляется. Однажды она взяла его ладонь и долго смотрела, разглаживая ее пальцами, прижимая к столу. Вдруг на его линию сердца капнула ее слеза и стекла по линии судьбы.

– Что? – спросил он. – Я паду смертью храбрых?

– Нет, – сказала она, шмыгнув носом. – У тебя будет много женщин…

– Куда уж нам, – сказал он недоверчиво.

Ночью, когда ей было хорошо, она так скрипела зубами, и крик ее был так мучителен, что он поначалу пугался и спрашивал. Потом привык, и когда она блаженно прижималась к нему, гладил ее плечо и шептал на ухо «спасибо».

Он уходил рано утром. Говорил «не вставай», целовал, прокрадывался на цыпочках до двери мимо маленькой комнаты, тихо надевал ботинки, оборачивался… И его всегда кидало в жар стыда. В открытой двери маленькой комнаты он встречал взгляд девочки в короткой ночной рубашке. Она сидела на кровати, свесив босые ноги, чертила пальцами по полу и, слегка наклонив голову к голому плечику, внимательно смотрела на гостя. Он неловко кланялся и уходил.

Борттехник шел по рассветному городку и думал, как это вообще понимать, и что думает о них девочка, когда за стенкой кричит ее мать. И почему утром дверь в ее комнату всегда открыта, если они закрывают ее, когда она засыпает?

Он приходил к завтраку и ел с аппетитом, в отличие от только что пробудившихся командира и штурмана.

– Опять будешь носом клевать в полете? – спрашивал командир, глядя с улыбкой, как он мечет вилкой.

…Загрузив парашютистов, набирали высоту. С каждым витком спирали утренняя земля становилась все круглее, солнце на взлете нежное и неяркое – все жарче. Борттехник закрывал глаза, и кино продолжалось с крайнего кадра, – ему показывали бледные коленки, щиколотки и пальцы, чертящие по полу…

– Мы на боевом, любовник! – будил его толчок и голос командира. – Работаем!

Борттехник открывал глаза. Он был на самой вершине лета.

Точка притяжения

Даже с таким правильным экипажем командировка все равно не избежала нештатного всплеска. Однажды вечером, когда прыжки закончились, экипаж, заправив и зачехлив борт, подошел к курилке.

– Да что ты мне втираешь! – горячился капитан команды парашютистов, майор, фамилию которого борттехник Ф. не запомнил. – Ты это вон им (он кивнул на вертолетчиков) втюхивай, они кивать будут хоть из вежливости. Но не мне! Прыгал он с семидесяти метров, орел, бля!

– Прыгал, – спокойно покуривая, отвечал начальник местной ПДС майор Емец.

– А доказать? Пиздеть, сам знаешь, не мешки ворочать! Ты хотя бы со ста прыгни!

– Ящик, – сказал Емец.

– Какой еще ящик?

– Обыкновенный. Если прыгну со ста, с тебя ящик армянского.

– Я-то поставлю! – воскликнул майор. – А кто мне поставит, когда мы тебя с континента соскребем?

– Я тебе до прыжка отдам. Нет, лучше мы мои деньги положим на мишень. Точка притяжения…

– Ты собрался еще и на точку встать? – засмеялся майор.

– А ты думал… Завтра утречком, по холодку…

– А я как бы где? – спросил капитан Коваль. – Кого, по-вашему, за жопу первым возьмут, если что?

– Не ссы, капитан, ты в ответе не будешь, я документ составлю про отработку покидания вертолета в экстремальной ситуации, все законно будет. И потом, половина моего ящика – экипажу, я разве не сказал? – хитро улыбнулся майор Емец.

Утром, пока борттехник Ф. делал предполетную подготовку, Коваль, Исхаков и Емец прогуливались вокруг вертолета.

– Как до ста снизишься над площадкой, иди против ветра, но не быстро, – говорил Емец, показывая рукой, как надо идти. И, обращаясь к Исхакову: – А ты за ветром следи по колдуну, курс против, но не в лоб, а градусов десять чтобы справа по полету поддувал… А ты, – поднял он голову к борттехнику, меряющему уровень масла в двигателях, – следи, чтобы наш майор мне ножку не подставил. Коньяк-то мы все любим…

Солнце поднималось. Перелетели на площадку. Там команда парашютистов во главе с их майором уже постелила на песок круг с мишенью, на которой пластырем был приклеен конверт с тремя сине-зелеными купюрами с профилем Ленина. Капитан парашютистов поднялся на борт, сел на скамейку. Майор Емец сидел напротив, в шлеме, затянутый в подвесную систему с одной только «запаской» на животе.

Взлетели. Набрали двести метров, начали снижение до ста с выходом на боевой курс. Емец, стоя на коленях перед открытой дверью, левой рукой держался за ручку двери, правой корректировал курс. Борттехник Ф., сидящий на своем месте лицом в салон, транслировал его жесты в командиру в кабину. Наконец ладонь майора замерла – «так держать!». Не вставая с колен, он обнял «запаску», слегка дернул кольцо, принял в руки упруго скакнувший купол, но не задержал его, а пропустил, направив чуть влево, одновременно выпадая в небо с поворотом на спину. У борттехника Ф. от неожиданности сердце ухнуло следом, он успел увидеть мелькнувшее лицо майора, на нем была улыбка.

Второй майор и борттехник Ф. – оба в страховочных поясах, – упав на четвереньки у двери, успели увидеть, как сначала тень от купола, а через секунду и сам купол накрывают мишень, купол перелетает, опадая, сворачивается, ползет, как издыхающий монгольфьер, а на круге возле мишени стоит на коленях майор Емец и машет им рукой.

– Вот сука, а?! – повернувшись к борттехнику, восхищенно крикнул майор.

Борттехник согласно кивал.

Фуражка и карта в безветренную погоду

Борттехник Ф. идет из штаба на стоянку первой эскадрильи.

Ночью прошел дождь, на дороге лужи. Пахнет мокрой тайгой – желтой и красной листвой, брусникой, мхом. Лету конец.

Только что вернулись из отпусков «афганцы», но их отправка на войну все откладывается. Поэтому, как положено после отпуска, они вводятся в строй. Начинаются плановые полеты по «коробочке» и в зону, в которых, к радости борттехника Ф., борта № 22 не участвует по причине регламентных работ.

Борттехника Ф. догоняет мотоцикл «Иж-Планета» с коляской. Рулит борттехник Гуртов, в коляске сидит борттехник Стекачев. Мотоцикл останавливается.

– Фрол, садись! – кричит капитан Гуртов. – Чего боты мочить?

Борттехник садится на заднее сиденье. Стекачев смотрит на него из коляски улыбчиво:

– Хорошо вчера бухнули?

– Не пили.

– Ну конечно! Мешки под глазами не врут!

– Мои мешки сами по себе. Это почки, – обижается борттехник Ф.

– Все болезни от недопития, – смеется Стекачев. – Ничего, армия тебя вылечит…

Они едут, огибая лужи. Справа вдоль дороги тянутся ряды колючей проволоки, за ней – центральная заправка, потом ангары ТЭЧ, потом первая стоянка. Со стоянки на ЦЗ рулит борт № 16 борттехника Мухаметшина. Правый блистер открыт, в нем видно лицо лейтенанта Вяткина, правака капитана Трудова, который сейчас и держит ручку. Лейтенанта Вяткина с его мягким круглым лицом, длинными ресницами и вечной улыбкой никто иначе как Милый не называет. Он женат, но когда к нему приходят, к примеру, из ЖЭКа, и он открывает дверь, его неизменно просят позвать кого-нибудь из взрослых.

Борттехник Ф. привстал на мотоциклетных стременах и помахал Милому рукой. Лейтенант Вяткин с готовностью ответил – он высунул из блистера руку с каким-то прямоугольником и помахал им борттехнику Ф. Тут же потоком воздуха от винта этот прямоугольник вырвало из руки Милого и швырнуло в траву. В блистер высунулась голова в шлемофоне, свесилась, начала крутиться в поисках. Из травы поднялся на хвост длинный воздушный змей, подпрыгнул и, подхваченный потоком, полетел, извиваясь, то прижимаясь к траве, то взмывая.

– Милый карту упустил! – крикнул Стекачев. – Ловить надо, сейчас «колючку» перелетит!

Гуртов крутанул ручку газа, мотоцикл прыгнул вперед, полетел по прямой над лужами. Борт № 16 остановился. Борттехник Ф., держась за ручку сиденья и откинувшись назад, как ковбой на бешеном быке, поворачивая голову, смотрел, как, растопырив руки и петляя, Милый бежит за вертляво летящей перед ним картой.

Борттехник Ф. совсем забыл, что он в фуражке. Встречный стремительному мотоциклу поток воздуха вдруг сорвал ее с головы борттехника. Как фокусник – вот она была, и вот ее нет!

Когда мотоцикл остановился, и все трое оглянулись на дорогу, Стекачев сказал:

– Ты везучий. Фура-то твоя не в луже плавает…

Борттехник подбежал к колючей проволоке и аккуратно освободил свой головной убор, влетевший в проволоку почти у самой травы.

Тем временем штурман Вяткин догнал свою карту. Ветер в ее парусах иссяк как раз у самой «колючки», почти у того места, где с другой стороны отряхивал свою фуражку борттехник Ф. Сворачивая карту, Милый кивнул на фуражку и сказал со своей детской улыбкой:

– Ветер сегодня ноль. Что-то же их тянуло друг к другу…

Утешение борттехника

После отпуска «афганцев» начались попытки растащить их группу по частям. Приходили разнарядки – послать на замену одного человека в Кундуз, двоих в Кандагар, одного в Мазари-Шариф… Однажды инженер эскадрильи сказал борттехнику Ишбулатову:

– Сдавай борт, пойдешь по замене в Газни.

Борттехник Ишбулатов начал процедуру сдачи. Он бегал по стоянке, клеймил недостающий инструмент, заполнял формуляры. Когда все было закончено, пришел, как это часто бывает в армии, отбой. Борттехник Ишбулатов снова принял свой борт. Через несколько дней инженер сказал ему:

– Сдавай борт, пойдешь по замене в Джелалабад.

Борттехник Ишбулатов снова забегал по стоянке. Глядя на его медленный бег, борттехник Ф. мрачно недоумевал, зачем отрывать Видаса от подготовленной группы, когда можно послать такого одиночку, как лейтенант Ф., объяснив его неподготовленность нехваткой людей и спешкой.

Но перед второй сдачей борттехник Ишбулатов еще успел принять участие в плановых полетах. В программу входил быстрый спуск с 4000 метров, который применялся в Афганистане для сведения к минимуму риска быть пораженным ПЗРК при заходе на посадку. Вертолет падает со скоростью 20 метров в секунду, кружась по спирали, как сухой лист.

Вот в этом падении первый кандидат на войну борттехник Ишбулатов неожиданно замычал, схватился за голову, обтянутую шлемофоном, застучал по плечу командира, замахал ему, – стой, стой!

На земле он скажет, что ему в мозг воткнули ножик. Его тут же послали в Благовещенск на ВЛК, там поместили в барокамеру и быстро спустили с шести тысяч.

– Вот сюда как будто раскаленные спицы воткнули, – говорил потом лейтенант Ишбулатов, втыкая себе в брови свои твердые ногти.

У борттехника Ишбулатова нашли искривление носовой перегородки. Его гайморовым пазухам был противопоказан такой быстрый перепад давления, и лейтенанта списали на землю.

Борттехник Ф. воспрял духом. Искривление носовой перегородки было у него со школы после удара клюшкой по переносице. Если бы он был сейчас в этой группе, его постигла бы участь лейтенанта Ишбулатов, который не только не пошел на войну, но и дослуживать будет на земле. Теперь борттехник Ф. понял милосердие провидения, в тот март наславшее наславшее тот снег на перевалы.

– Не печалься, – сказал он, обнимая за плечи лейтенанта Ишбулатова – Вместе перезимуем…

Шапошник и судьба

Когда лейтенанта Ишбулатова списали на землю, идти по замене в Джелалабад выпало старшему лейтенанту Шапошнику. Как опытный борттехник он быстро сдал борт и меховые вещи, заполнил «бегунок» и оставшееся до убытия время делал покупки. Это была его вторая ходка в Афган, и, собираясь, он учил молодых борттехников (даю очищенный от любимой присказки монолог):

– Первым делом берите курево, даже если не курите. Там поначалу зарплату не дадут, а на рубли в тамошнем чипке ничего не купишь – только на чеки Внешпосылторга. Кстати, здесь, в Союзе они идут один к трем. Так вот, курить будет нечего, если с собой не возьмете, а те, кто не курит, сразу наварятся, продавая тем, кто курит, в долг. Берите подешевле, без фильтра – «Астру», «Приму»… Купите здесь несколько чайников, просто металлических чайников, они там в дуканах идут нарасхват – в обмен на чайник можно взять «Монтану». Это вам на первое время. Потом, как начнете получать зарплату, будете покупать в своей «чекушке» конфеты, печенье, и менять их на афошки, и на них уже покупать джинсы, батники, кроссовки, часы с калькуляторами и мелодиями, сервизы с музыкой, магнитофоны, чай индийский крупнолистовой… Гандоны и ногтегрызки в дуканах не покупайте. Как товар сдали, берите парочку на бакшиш, подарок, то есть.

– Зачем нам это надо? – недоуменно сказал борттехник Мухаметшин – Мы не мешочники какие-нибудь…

– Ну да, я забыл, – усмехнулся Шапошник, – Вы воины-интернационалисты, нахуй-блядь…

– Кстати, Коля, – сказал лейтенант Лосенков – А ты не забыл, что должен мне сто рублей?

– Толик, нахуй-блядь, – поморщился Шапошник, – я же тебе слово офицера дал! Завтра расчет получу, отдам, и еще бутылку сверху!..

На следующий день, когда борттехники были на своих бортах, кто-то, пробегая мимо борта № 02, крикнул:

– Толик, там на ЦЗ Шапошник в Афган улетает!

Борттехник Лосенков, слетев с тарелки автомата перекоса, помчался на перехват должника. Он увидел взлетающий вертолет, постоял, глядя, как тот делает прощальный круг, махнул рукой и вернулся на стоянку.

– Ты ему зла не желай, – сказал борттехник Мухаметшин – Проклянешь, он погибнет, получится, что за какие-то сто рублей…

– Да не буду я его проклинать, вот еще, – сказал борттехник Лосенков. – Пошел он нахуй, блядь…

На этом историю можно было бы и закончить – встречи Шапошника и лейтенанта Лосенкова больше не предвиделось. Конечно, военная судьба могла свести двух вертолетчиков – джелалабадского и шиндандского – где-нибудь в Кандагаре, – но она сделала точнее. Шапошник, дослужив с джелалабадцами до общей замены, вернулся в Мандагачи, потом побывал в Чернобыле, вернулся, получил очередное воинское звание «капитан», и, когда ему предложили снова в Афганистан – в Кабул по одиночной замене, – мужественный вертолетчик согласился. В Кабуле к моменту его прибытия замену уже нашли, и его направили в Шинданд. Там своего заменщика, как полагается, радушно встретил борттехник-двухгодичник, старший лейтенант Лосенков. Оба радостно удивились встрече.

– От судьбы, нахуй-блядь, не уйдешь, – мудро заметил капитан и отдал борттехнику Лосенкову сто заработанных в Джелалабаде чеков.