Текст книги "Вертолетчик"

Автор книги: Игорь Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Формуляр Френкеля

Гудит в печке-бочке керосиновое пламя. В эскадрильском домике тепло. За столом сидит лейтенант Ф. Он исправляет записи в своей летной книжке. За тем же столом, ближе к печке, играют в шеш-беш два капитана – борттехник Гуртов и техник звена, которого все зовут по отчеству – Лукич. Лукич усат и морщинист, молодым борттехникам он кажется дедом. Сейчас автор понимает, что Лукичу было около сорока.

Открывается дверь, входит в морозном облаке старший лейтенант Янкин. Он с матом бросает на стол стопку холодных синих формуляров. Борттехник Ф. уже знает, что в этих толстых альбомах записывается налет вертолета, двигателей, редукторов. Оказалось, борт, на котором начал стажироваться лейтенант Ф. выработал свой ресурс и его надо продлять, то есть борттехник Янкин должен гнать борт на завод в Арсеньев и ставить его на капремонт.

– Что, Янкель, – усмехнулся в усы Лукич, – небось, забыл, когда крайний раз формуляры заполнял? Вот и проворонил ресурс.

– Лукич, потом поехидничаешь, лучше помоги быстренько заполнить, – сказал Янкин, снимая куртку и садясь за стол. – Я из Хабары зимнюю резину к твоей «копейке» привезу. Ты примерно подгони ресурс по редуктору, я потом распишусь.

– Ладно, Френкель, – сказал Лукич. – Но не привезешь резину, больше в полет не выпущу.

И он подвинул к себе формуляр.

Высунув языки, они писали. Ставили дату, время налета, потом должность, звание и фамилию – б/т ст. л-т Янкин – и тут Янкин расписывался, а Лукич оставлял графу пустой – Янкин распишется.

Борттехник Ф., закончив заполнение своей книжки, ушел на борт – вечерело, пора было закрывать и чехлить. Когда он вернулся в домик, Лукич, облегченно распрямившись, двинул формуляр к борттехнику Янкину:

– Расписывайся, Френкель…

– Спасибо, Лукич! – Янкин пролистал к началу, прицелился ручкой, замер, всматриваясь, и вдруг заорал: – Какой, нахер, Френкель, старый пердун?! Ты мне за год тут напортачил! Какой я тебе Френкель?!

– Ой… – сказал Лукич, прикрывая усы рукой. – Ошибся малость, знал же, что Янкель!

– Какой, нахер, Янкель! Моя фамилия – Янкин! Ян-кин! Я же не пишу в журнале подготовки «начальник ТЭЧ звена Лукич»! Что теперь делать с этим Френкелем?

– Ладно, ладно, давай бритвочкой подчистим, потом ручкой…

– Вот и чисти!

– А резину привезешь?

– Френкель привезет…

– Так и знал, вся работа насмарку… – пробурчал Лукич и придвинул к себе формуляр. – Вредный ты, китаец Ян-кин…

Ужин в Среднебелой

Шли большие учения. На аэродроме Среднебелая в тот вечер было тесно и весело, как в каком-нибудь космопорте, лежащем на перекрестке межгалактических путей. Здесь собрались борта со всего Дальнего Востока, и встречам не было конца, – в темноте раздавались звон бутылок, бульканье, хохот. Двухгодичникам искать в толпе было некого, и они спокойно ужинали в полупустой столовой. На их столике не было чайника – того стандартного для всей армии мятого полуведерного, с носиком-хоботом трубящего слона, наполненного то желтым кипятком с плавающими чаинками, то теплым киселем. Борттехник Ф. обернулся, поискал глазами. Ближайший чайник стоял на столике, за которым сидел спиной к ним здоровенный вертолетчик. Он шумно втягивал макаронины и жевал, кивая, словно соглашаясь со вкусом поглощаемой пищи. Борттехник внимательно посмотрел на затылок едока и на его подвижные уши, встал и подошел. Ни слова не говоря он взял чайник за ручку, поднял невысоко над столом и начал медленно уводить. Человек перестал жевать и следил за уходящим чайником, поворачивая голову. Наконец сглотнул и мрачно сказал:

– Верни на место и спроси…

– А ху-ху не хо-хо? – сказал борттехник Ф. как можно более наглым голосом.

– А в рыло? – медведем поднялся человек, разворачиваясь и отгребая ногой стул. – Ты на кого…

И тут он увидел смеющееся лицо борттехника Ф.

– Брат?! – радостно удивился борттехник Нелюбин, с которым борттехник Ф. (институтская кличка «Брат») учился на одном потоке. – Ты откуда здесь? Тебя же на кафедре оставляли?

– Я в Магдагачах на «восьмере», какие кафедры! – обиделся борттехник Ф. – А ты?

– С Камчатки. Сутки тарахтел с дозаправками, до сих пор вибрирую…

И они отправились на борт камчатской «шестерки». Вдвоем, потому что остальные двухгодичники, учившиеся на других факультетах, Валеру не знали (кроме лейтенанта Лосенкова, но его автор никак не может отыскать в той темноте, – или фонарик памяти слаб, или лейтенант Лосенков просто остался в Гачах). Там, в холодном, огромном, в сравнении с Ми-8, воздушном судне, в его поделенной на отсеки пилотской кабине (в которой в носовом остекленном коке было место для штурмана, всегда казавшееся борттехнику Ф. самым уютным местом в мире), два борттехника и провели вечер.

Они заняли кресла первого и второго пилотов, пили извлеченный борттехником Н. из тайника самогон из томат-пасты, закусывали соленой красной рыбой, курили. Говорили не много, – они не были в институте друзьями, пару раз пересекались на практиках, имели разные интересы – студент Н. продвигался по спортивной линии, был борцом, тогда как студент Ф. умудрился пропустить всю физкультуру. Но это было неважно здесь и теперь, в пяти тысячах километрах и в шести месяцах от института, в амурской зимней ночи, на борту самого большого вертолета, хозяином которого сейчас был недавний студент Н.

Недавний студент Ф., щелкая тангетой связи на ручке управления, думал, не прогадал ли он, выбрав Ми-8, который, если снять лопасти, весь поместится в грузовой кабине этого летающего диплодока. Его гигантские лопасти, кстати, не стрекочут, как у некоторых, а говорят грозно «дух-дух-дух», и когда этот серебристо-серый монстр взлетает или садится, все трясется вокруг. Но тут же борттехник подумал об огромности агрегатов и площадей, вспомнил, как ползают по гигантским тушам его товарищи из 4-й эскадрильи, выбравшие Ми-6. Нет, эта машина совершенно очевидно была делом рук и объектом эксплуатации исчезнувших гигантов, полуметровые следы которых, наверняка, еще не заросли в пристояночном леске. Борттехник Ф. вспомнил свой вертолет, в котором он тремя отработанными движениями попадал из кабины к двигателям, потом двумя шагами – к отсеку главного редуктора, – и ему стало так по-домашнему хорошо, что он устыдился своего минутного предательства.

– Да-а… – сказал он, глядя в темные окна, за которыми на огромном поле спали большие и малые вертолеты, – могли ли мы подумать полгода назад, что будем сидеть вот так, вот здесь…

– Да уж, – сказал борттехник Нелюбин – Кажется, вчера в общаге бухали, теперь вот на краю земли…

В следующий раз они встретятся через пятнадцать лет, в большом компьютерном центре Уфы. Бывший борттехник Ф. придет заказать для своей редакции оборудование, а бывший борттехник Нелюбин, директор известной компьютерной фирмы, встретив в зале замредактора Ф., позовет его в свой кабинет и достанет бутылку виски. И когда бутылка опустеет, они молчаливо согласятся, что этот офис в центре города, с его кожаными диванами и подвесными потолками – ничто в сравнении с холодной кабиной ночного Ми-6, стоящего в заиндевелой желтой траве на краю пространства и времени…

Обед в Сковородино

Был февраль. Шли большие учения. Борт № 22 на целый день отдали в распоряжение человека в штанах с красными лампасами. Возили генерала. С утра летали с ним и его полковниками по амурским гарнизонам, к обеду прилетели в Сковородино. Там, на укромных железных путях, у замерзшего озерца, под присмотром танка стоял железнодорожный командный пункт. В этом недлинном составе у генерала был свой вагон, в который и пригласили экипаж вертолета – отобедать.

Столик для летчиков накрыли у самого входа, генерал же со свитой принимал пищу в глубине своего вагона, за перегородкой.

– Коньячок накатывают, – потянул опытным носом командир экипажа капитан Божко.

– Ну и ладно, – сказал штурман лейтенант Шевченко. – А мы вечером нажремся, да, Фрол?

– Я вам нажрусь, – погрозил кулаком командир. – Учения вот кончатся…

Он хотел сказать еще что-то, но тут к ним подошла официантка.

Под знаком официантки проходит вся жизнь военного авиатора. Красивая женщина и вкусная еда, ну или просто женщина и просто еда – все, что нужно летчику кроме неба (само собой, когда семья далека). Конечно, официантки бывают разные, но не забывайте – сейчас к ним подошла генеральская официантка! Она была сама нежность и мудрость, она была тонка и светла, она пахла свежестью, и в то же время от нее веяло теплом и обещанием неги, а голос ее был голосом богини, влюбленной в этих трех смертных героев. Точнее – в двух, потому что в те мгновения, когда она, стоя подле, спрашивала, что желают товарищи офицеры – хотят ли они уху, грибной суп, эскалоп, кисель брусничный? – борттехник Ф. почувствовал себя не человеком, а псом, которого посадили за стол из жалости или по ошибке. Он вдруг увидел свои руки на белой скатерти – в царапинах от проволоки-контровки, красные и опухшие от купаний в ледяном керосине, с въевшимися в морщинки и трещинки маслом и копотью, – при том что у командира и штурмана руки были белые и мягкие, как булочки, очень человеческие руки. Он убрал свои под стол, на колени, словно они были когтистыми грязными лапами. Но запах керосина, который щедро источал его комбинезон и который вдруг стал невыносимо резок, словно животное от страха вспотело керосином, – этот запах нельзя было спрятать под стол. И когда она обратилась к грязному псу – что желает он? – пес промямлил, что будет то же, что и товарищ капитан…

А когда она принесла поднос и расставляла тарелки, то наклонялась к каждому из них так, словно наливала им благодати, переполняющей ее грудь. И так близко была эта покоящаяся в глубоком вырезе грудь, что у сидящих непроизвольно открывались рты навстречу ей…

Борттехник Ф. так и не запомнил, что он ел. Отобедав, члены экипажа долго не могли уйти от стола. Что-то перебирали в портфелях, перекладывали из кармана в карман ключи, смотрели на часы, хмурясь и качая головами.

Но она больше не вышла к ним.

Курили на улице в ожидании высоких пассажиров.

– Когда я прилетаю из командировки, – говорил командир, блаженно выдыхая дым, – жена первым делом наполняет ванну. Она кладет меня туда, притапливает слегка, и смотрит – если мое хозяйство всплывает, значит, я ей изменил. Пустой прилетел, то есть. Но сегодня прилечу с полными баками…

– А я, – сказал штурман, – обязательно до генерала дослужусь. И такой же поезд заведу…

«А я, – подумал борттехник, – сегодня ночью, глядя на родинку на ее груди…»

Вдруг полетел снег, мягкий и свежий как ее волосы.

Уроки на льду

После обеда они повезли генерала на пограничную заставу. Застава была на самом берегу Амура. Сели на амурский лед. Генерала увез уже ждавший их уазик. Летчики вышли погулять по сине-зеленому, шершаво прочесанному ветром и снежной крупой льду.

Командир проводил урок:

– Учитесь, авиалейтенанты, пока я жив. Старайтесь без нужды не садиться на лед в сугробах. Под снегом лед может быть тоньше. И на молочный лучше не садиться. Вот такой цвет и прозрачность говорит о его крепости. Двадцать сантиметров такого льда держат тонну на точку приложения, хотя лучше долго не стоять… Тут, кстати, не очень толстый, вон китаезы рыбу ловят… – он показал рукой в сторону китайского берега.

Борттехник Ф., прищурившись, всмотрелся, увидел несколько неподвижных фигурок на льду. До них было не так далеко. «Вот он – Китай, рукой подать…» – подумал борттехник.

– Хотите фокус? – вдруг сказал Божко и, набрав в грудь воздух, крикнул: – Ни хао ма, желтые братья? – и помахал китайцам рукой.

Китайцы задвигались, встали, тоже замахали руками, что-то закричали, потом один из них повернулся спиной к советскому берегу, снял штаны и нагнулся.

– Что ты им сказал, Степаныч? – спросил лейтенант Шевченко. – Что-то неприличное?

– Да нет, просто спросил, как у них дела, – засмеялся командир. – Неприветливые они, эти братья навек. А сами по вечерам Пугачеву крутят…

Домой возвращались уже затемно. Шли под ясным звездным небом, внизу на черной земле россыпями угольков тлели поселки, в кабине тлела красная подсветка приборных досок.

– Люблю я нашу жизнь вертолетную, – сказал командир. – Покажет она тебе прекрасную женскую грудь, ты разомлеешь, думаешь, и дальше все такое же… И тут тебе показывают жопу старого китайца…

Дао борттехника

В Белогорск пришла настоящая весна. Днем вовсю таяло, ночью подмораживало, и утром экипаж шел к вертолету, ломая ботинками хрустальные лужи. Парашютисты ныряли в небо как в море, парили в нем, как аквалангисты над голубой бездной, и вертолет нарезал над ними круги, как сытая акула. Борттехнику Ф., закрывающему дверь за крайним, казалось, что в такое небо можно прыгать без парашюта – резвясь, как дельфин, плавно опустишься на дно.

И в один из таких журчащее-бликующмх дней, уже под вечер, когда три командировочных вертолетчика, закончив работу, явились в гостиницу с намерением помыться, переодеться в «гражданку» и действовать по плану вечернего отдыха, – командира позвали к телефону. Звонил командир эскадрильи майор Чадаев (а, может, и Чаадаев, хотя майор почему-то отрицал эту знаменитую удвоенность). Комэска сообщил, что командировка закончена, их меняет другой борт.

– Завтра отработаем и после обеда – домой, – сказал командир. – Нашу эскадрилью на месяц в Торжок отправляют перед Афганом, переучиваться на «эмтэшки» – Ми-8 модернизированный транспортный. У него в отличие от нашей «тэшки» движки мощнее, пылезащитные устройства на них, вспомогательный турбоагрегат для запуска, «Липа» от ПЗРК, рулевой винт не тянущий, а толкающий… Короче, и летчикам и техникам осваивать надо.

– А в Афган когда? – спросил борттехник Ф.

– Считай, – начал загибать пальцы командир, – месяц переучки, потом отпуск, вот и лето прошло, значит, осенью. Там еще месяц подготовки в горах и пустыне, в Узбекистане…

Ночью борттехник плохо спал. Война из разговоров и рассказов на ней побывавших – а побывал почти весь полк, за исключением лейтенантов нового набора, – эта жаркая война становилась реальностью. Он думал, что будет врать маме, а врать ей нужно было обязательно, потому что она могла дойти до министра обороны и выше, она, дай ей волю, могла вообще прекратить войну…

Утром они проснулись от белой тишины. Борттехник подошел к окну. Валил такой снег, что не было видно улицы – одна мельтешащая белизна.

– …Снег идет и все в смятеньи: убеленный пешеход, удивленные растенья! – радостно продекламировал борттехник.

Он радовался, что с утра не надо работать, и вообще, снег сегодня даст им выходной, а завтра – домой.

И тут командира позвали к телефону. Через пять минут он вернулся и сказал:

– Чадаев звонил. Перевал закрыт, ни мы к ним, ни они к нам. Экипаж сюда поездом едет. И мы должны сегодня поездом, завтра в Торжок убываем.

– А как же борт? – удивился борттехник Ф. – Я же ответственный за него!

– Так ты с бортом и остаешься, – сказал командир. – К тебе едет капитан Марков со штурманом.

– А Торжок? – спросил борттехник Ф., еще не понимая. – Без переподготовки, что ли, в Афган поеду?

– Не знаю, – с сомнением сказал командир. – Ты Чадаеву позвони прямо сейчас… Через «Вардан» пробуй! – крикнул он вслед убегающему борттехнику.

Борттехник дозвонился через два часа. Майор удивился вопросу лейтенанта:

– Конечно, какой еще Афган без переучивания?!

– Получается, – дрожащим голосом уточнил борттехник, – все наши уйдут, а я останусь?

– Так а я о чем? – весело воскликнул комэска. – Радуйся! Не попадаешь на войну по естественным причинам, это же отлично! Спокойно дослужишь до дембеля.

…Проводив экипаж на вокзал, борттехник остаток дня бродил по заснеженным улицам, убеленный, выбирая направление навстречу летящему снегу, чтобы – в лицо. Он не знал, как ему быть. Остаться с тэчистами и «шестерочниками», когда его товарищи будут там, куда они собирались вместе. Как же быть с тем странным пророчеством, которое он написал в новой тетрадке ровно 15 лет назад, еще каракулями первоклассника? «Он родился в 1963 году, – писал мальчик Ф. – Когда ему исполнилось 23 года, он ушел защищать свою Родину».

Старшая сестра заглянула через плечо и засмеялась:

– Кому исполнилось 23 года?

– Иди отсюда! – крикнул он, закрывая тетрадь рукавом.

– Война в сорок пятом закончилась, придурок! – смеялась сестра, сверля его висок пальцем. – Ты где собрался Родину защищать?

– Сама дура! – вскочил начинающий писатель Ф.

Они подрались, она порвала его тетрадку, он, рассвирепев, гонялся за ней с кочергой.

Неужели тогда она порвала его будущее? – думал борттехник Ф., щурясь от мокрых хлопьев. – Как вот этот снег теперь.

И единственная мысль, которая хоть немного смогла примирить его с этим роковым в своей внезапности снегом, была мысль о спасении. Он же не знал, что могла написать его медиумическая рука тогда, не подойди сестра. Не исключено, что предложение должно было окончится словами «…и пал смертью храбрых». Вдруг он вспомнил, что в третьем классе написал стихотворение про летчиков, где были слова: «И сказал ему комэска». Что сказал тот комэска, борттехник Ф. не помнил. Да и зачем помнить? – теперь он знал это точно…

Итак, только одна мысль могла стать спасительной. Если не пускают, значит, там ему грозит опасность, а он ценен матери Истории. Да, нужно оставшийся год использовать правильно. Например, написать роман. Сидеть и писать! – один, никто не мешает, тишина… И после армии как ахнуть этим романом по стране! Чтобы забегали, закричали, – кто, мол, такой, откуда, и как он смог?!

– А вот так! – бормотал белый как снеговик борттехник.

Когда приехал новый экипаж, он уже был спокоен. И Афганистан казался ему таким же нереальным, каким был до армии. Борттехник ходил с записной книжкой в нагрудном кармане летного комбинезона и записывал мысли по роману. Он записывал даже в полете, и ночью на ощупь, так, что потом не мог прочитать вибрирующие или наползающие друг на друга строчки.

Он писал роман про двух американских летчиков, во время Второй мировой потерпевших катастрофу над Гималаями, и по пути в Лхасу попавших в пещеры, где вне времени находились прародители человечества, которые в конце времен начинают это человечество сначала – и так цикл за циклом.

В домофицерской библиотеке он взял все книги про Китай, и вечерами делал выписки.

Однажды борттехник сказал капитану Маркову, что в процесс подготовки летчиков-снайперов нужно включить даосские практики.

– Лучнику не надо тратить стрелы, чтобы научиться попадать в муху на стене, – говорил бледный борттехник. – Он смотрит на муху до тех пор, пока она в его глазах не станет огромной. А в огромную муху попасть уже не составляет труда!

– Ты устал, парень, – озабоченно сказал капитан, маленький, сухой и во всем точный. – Ничего, скоро домой…

– Не хочу домой, мне и здесь хорошо. Белогорье – то, что отражается в Беловодье, Шамбала, практически, – сказал борттехник, и с капризной сварливостью добавил: – А ваши Магдагачи в переводе с эвенкского – кладбище старых деревьев…

Свинцовые трусы

В середине апреля борт № 22 все же вернулся из белогорской командировки. На стоянке поредевшей первой эскадрильи было малолюдно, – половина личного состава изучала в Торжке новую матчасть.

Уже почти просветленный борттехник Ф. старался использовать свое одиночество как можно полнее. Думая над романом, попутно он создал теорию бессознательного как энергетической емкости, вывел формулу напряженности сознания, далеко продвинулся в теории дискретного движения, введя понятие времени активации. Он взял в библиотеке подшивку «Шахматы в СССР» и по вечерам изучал все матчи двух «К». Словом, чтобы подавить в себе комплекс тыловой крысы, лейтенант Ф. расконсервировал свою доармейскую внутреннюю жизнь и выводил ее на полную мощность.

Но вскоре внешняя жизнь снова ввела его в искушение подвигом.

26 апреля случился Чернобыль. По телевизору показали, как трусливые иностранцы покидают Киев, тогда как в колоннах первомайской демонстрации шли веселые пионеры. И когда в полку было объявлено, что скоро в Чернобыль отправят звено Ми-8 и пару Ми-6, борттехник Ф., не колеблясь, решил записаться добровольцем.

– Туда бездетных не берут, – сказал, смеясь, капитан Лобанов. – Им еще детей сделать нужно, а свинцовых трусов на всех пока не хватает. Зато в день по три литра красного вина выдают, кровь восстанавливать, так что желающие найдутся и без тебя…

– Мне вино не нужно, – сказал борттехник Ф. – У моей мамы еще до моего рождения была вторая степень лучевой, так что я могу пролететь через атомный гриб, и ничего со мной не будет.

Конечно, слегка поврежденная (как сообщали источники) атомная станция – далеко не война, но борттехник уже не мог представить себя, возвращающимся из армии, так и не свершив ничего мало-мальски великого.

Опять нужно было думать, что он скажет маме. Радиация, сколь бы ни малы (опять же, согласно источникам) были ее дозы, по семейным последствиям может оказаться страшнее войны. Когда десятиклассник Ф., он же победитель физических олимпиад разных ступеней и автор теории времени, собрался стать физиком, да еще и квантовым, мама жестко пресекла его устремления – хватит в семье одной лучевой, которую она получила при работе с радиоактивными изотопами. Мама была для борттехника Ф. авторитетом в вопросах распада атомного ядра. Когда лейтенанты по прибытии в Магдагачи впервые посетили городскую баню, они обнаружили невиданное доселе – волосопад. Лейтенант Ф. заметил, что лейтенант Ишбулатов, покрытый с ног до головы черными волосами, после омовения оказался обыкновенно голым. Тут все лейтенанты обнаружили, что у них обильно падают волосы.

– Приплыли! – сказал борттехник Ф. – Это радиация. Наверное, тут есть ракетные шахты…

– Тогда бы все жители Гач лысые ходили, – резонно возразили ему.

И все же лейтенант Ф. хитро спросил у мамы по телефону, могут ли падать волосы от перемены климата? Мама поняла его вопрос и посоветовала взять волос, положить его на кассету с фотопленкой, проэкспонировать и потом проявить. Если волос проявится…

Борттехник все выполнил. Пленка оказалась чистой. А скоро перестали выпадать волосы, – наверное, лейтенанты акклиматизировались.

Теперь борттехник Ф. думал, как не открыть маме, что он хочет поддержать семейную радиационную традицию. Пока он думал, из Торжка вернулись переученные.

– Я в Чернобыль… – с небрежной суровостью говорил им борттехник Ф.

– Да-а… – говорили они задумчиво. – Хорошо, что нам в Афган… – и не удержавшись, стандартно шутили, – свинцовые трусы выдали?

После Торжка будущие «афганцы» убыли в отпуска, и борттехник Ф. снова остался один. Он уже не так активно читал, писал и мыслил. Когда тебя ждет подвиг, остальное теряет смысл, во всяком случае, откладывается до следующих спокойных времен. Хотя, – начинал задумываться борттехник Ф., – вероятность вернуться из Афгана невредимым достаточно велика, но вот остаться невредимым после облучения…

И однажды теплой майской ночью, когда он был дежурным по стоянке части, на его сомнения был дан ответ. На гражданскую полосу сел военный Ан-26, и «граждане» попросили военных его дозаправить. Топливозаправщик был в ведении дежурного по стоянке части, поэтому дежурный по части обратился к борттехнику Ф. Борттехник поднял водителя, сел в кабину ТЗ старшим по машине, и они поехали через ночь.

На полосе в свете прожектора стоял серый Ан. Возле него курил бортинженер в шевретовой куртке. Борттехник Ф., спрыгнув с подножки ТЗ, подошел, протянул руку:

– Сколько заправить, коллега?

– По полной бы, нам на Сахалин. Топливный талон вот. Но ты бы близко не стоял… – бортинженер показал рукой на свой борт.

На иллюминаторах самолета были крупные надписи: «Осторожно – радиация!».

– Оттуда? – спросил борттехник Ф. – И как там?

– Ну как… – сказал бортинженер. – Как и полагается, полная жопа. Рванул четвертый блок, все вокруг на десятки километров накрыло. Мы вот просто солдат возили оттуда в Киев, и то понахватали, салон фонит. А ваш брат над самым жерлом висит, песок сбрасывает. Дозиметры на бортах так настроены, что выше определенной дозы не покажут, никто не знает, сколько на самом деле схватил за день. Минздрав уже нормы по гемоглобину изменил…

– Говорят, там вино красное дают… – непонятно зачем сказал борттехник Ф.

– Дают… – усмехнулся бортинженер. – Но, скорее всего, чтобы посговорчивее были… Если вас туда сватать начнут, отбивайся руками-ногами, пусть лучше из армии через суд чести попрут, чем потом загнуться никому не нужным лысым импотентом.

Когда топливозаправщик возвращался на свой аэродром, борттехник Ф. вдруг заметил, что трет ладонью правой руки о штанину.

– Да пошли они со своими подвигами! – пробормотал он.

– Что, товарищ лейтенант? – спросил водитель.

– Ничего, товарищ сержант, – ответил борттехник Ф. – Рулите спокойно…