Текст книги "Пока варилась каша"
Автор книги: Игорь Алимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
3
Джейсон Чесотка искренне считал, что жизнь – дерьмо. И, как Чесотке казалось, у него были для того все основания.
Он с рождения спал и видел быть фермером – наверное, Джейсон родился гораздо позднее, чем был должен. Природа изредка, исключительно для разнообразия, откалывает подобные штуки. Берет человека с мозгами и втыкает его в средневековье, и несчастный всю жизнь парится, изобретая то да се, и не имеет ровно никакой возможности увидеть, как вертолет или, скажем, подводная лодка, выполненные по его чертежам, наконец взбороздят соответствующую стихию. Потомки говорят: ах, он опередил свое время! Представьте, что было бы, если…
А вот Джейсон – свое время явно пропустил. Природины штучки. Неужто права?..
Он был бы прекрасным ковбоем, этот Чесотка, он скакал бы по степи на лихом скакуне, твердой рукой арканил кого нужно, по вечерам посещал салун и пил там виски, а то и ввязывался бы в потасовки местного значения. И разводил бы с наслаждением всякий скот, вставая в несусветную рань, и любовался бы на всю эту красоту, когда на мили вокруг нет ни единого чужого, лишнего человека.
Сутолока Земли угнетала его. Чесотка не блистал умом, но понять, что он чужой в этом переполненном человеческом муравейнике, у него мозгов хватило еще в раннем детстве. Родители звали его букой, но их уже давно не было на свете; младший брат – продукт жизнедеятельности отчима – над Джейсоном втихомолку посмеивался, а однажды, когда Чесотка как следует угостил его любимым виски, стоящим, между прочим, как и все натуральные продукты, бешеных денег, назвал замшелым динозавром, сопротивляющимся прогрессу. «Ты пойми, братик, – толковал пьяный Ричард, – сейчас нужно стремиться к звездам, а не племенных овец чесать за ухом! Да и кому нужны эти твои вонючие овцы, когда в каждом, даже самом примитивном жилом блоке есть пищевой синтезатор, и он в момент выдаст тебе все, что желудку приспичит, и – заметь! – это будет экологически чистая, лишенная намека на вредность организму пища. А овцам – овцам место в зоопарке, пусть на них любуется подрастающее поколение, а нам пора в космос. Овцам на Земле не место. Да и ты устарел, прямо реликт ходячий». – «Ну так и вали к своим сраным звездам, – ответил тогда Джейсон и, чтобы не врезать братцу, поскреб свой длинный нос. – Если они тебе милее. Пошел ты. Жри свои суррогаты из синтезатора. А я буду делать то, что мне нравится. И точка». На том и расстались.
Чесотка продолжал трудиться в экспериментальной лаборатории Аллахабада – здесь, в приближенных к естественным условиях, содержались и наблюдались всякие стремительно отходящие в прошлое животные, в том числе и милые его сердцу овцы. На подобную работу никто не хотел наниматься: слишком грязно и велика опасность заразиться какой-нибудь животной болезнью, но Джейсону работа была в самый раз. И платили очень неплохо. Прямо скажем, щедро платили.
Потом Джейсон подался в Тибет: там еще остались яки, всего голов сто пятьдесят, а кроме того, и это самое важное, на высокогорном плато обнаружилась маленькая община – «Ковчег» – таких же, как он, реликтов, которым простая трава была милее и понятней, чем весь прогресс с его далекими звездами, вместе взятыми. Хорошая компания обитала в двухэтажном широком и длинном доме, из западных окон которого круглосуточно были видны сияющие небоскребы Лхасы. Поэтому новые почвенники по вечерам собирались с восточной стороны общежития – там, хвала богам, еще царила пропасть, на дне которой, правда, уже копошилась огромная стройка. Пропасть была глубокая, и огней прожекторов пока не было видно, но любители яков не чувствовали себя в безопасности: они понимали, что их зыбкий оазис – явление временное и, когда из глубины к небу потянутся этажи «Тибет-скайсити», а как раз на месте двухэтажного дома в сторону Лхасы пройдет очередной хайвэй, идиллии настанет конец и придется что-то решать. Жизнь – дерьмо. Как ни крути.
Цивилизация сама роет себе высокотехнологичную могилу.
Надо куда-то мотать, постановили общинники однажды вечером. «Куда? – мрачно спросил Тэнк Соммерс, размеренно болтая виски в стакане. – Куда мотать, когда на прошлой неделе закрыли последние пять гектаров заповедника в Австралии? Кенгуру тоже думали мотать, а теперь живут в лаборатории. На них навесили провода и хотят заставить жить вечно. Мы и здесь-то так долго задержались только потому, что высокогорье, а то плакали бы и эти яки кровавыми слезами и срали бы в пробирочку». – «Я вот тут читал… – пробурчал Дэйли Гуан, он вообще всегда бурчал и плевался во все стороны, жевал эрзац-табак и плевался, а теперь, наверное, кранты ему, Гуану-то, или будут кранты, если успел в спасательную шлюпку и шмякнулся в пустыню, – я вот тут прочитал, что колонистов набирают на какой-то, мать его этак, Клондайк…» Сказал и замолчал надолго. Голову задрал и вверх смотрит. А что там, вверху-то? Раньше хоть звезды были видны, Чесотка еще помнит, как это – звезды на небе, а теперь… Не на что смотреть теперь вверху. Дерьмо там, только купол белесый и ни хрена больше. «Так что Клондайк-то? – напомнил Джейсон, отхлебнув из своего стакана. – Ты, Дэйл, говори толком». – «А я и говорю, Джес… – забурчал Гуан. – Этот Клондайк, мать его разэтак, сущая наша старуха Земля. Только там нету никого. Всей этой срани». – «Нормально, – кивнул Тэнк, – то, что надо. А пока они и там все загадят, мы все в ящик сыграем. И плевать». – «Хорошие подъемные дают», – забил дополнительный гвоздь Дэйли Гуан. И длинно, витиевато сплюнул.
«Ковчег» засуетился: неделю община изучала затребованные с правительственного сервера документы для эмигрантов на Клондайк; условия были обсосаны со всех сторон – Чесотка не назвал бы их роскошными, но что в этой говенной жизни дается даром? А тут: действительно неплохая подъемная сумма, бесплатный перелет для колонистов и для их груза и льготный кредит на двадцать пять лет. Правда, без права покидать Клондайк в течение этого времени и с непременным обязательством произвести на свет как минимум двоих отпрысков. Для чего каждый колонист должен был располагать «соответствующей особью женского пола, находящейся в репродуктивном возрасте». Так говорилось в контракте.
Тогда Чесотка и подумал о Мэгги.
Все эти годы он помнил о племяннице – смешной девочке с упрямым взглядом, – а как же! У Джейсона было слишком мало родственников, чтобы совсем вычеркнуть их из жизни, пусть они, эти родственники, и вовсе не любили овец. Младшему брату он даже иногда звонил: скупо поздравлял с очередными победами, выслушивал очередные разглагольствования о никчемности собственной жизни и ни словом не возражал; зато непременно справлялся о Мэгги – у Ричарда такие вопросы вызывали откровенное раздражение, но Чесотке на то было чихать, потому как спрашивал он вовсе не из желания досадить звездному родственничку, а из действительного любопытства. Узнав, что Мэгги отказалась выйти в космос, Джейсон внутренне порадовался, но виду не показал; а когда девочка сделала ноги из интерната, выпил за нее полбутылки хорошего виски. Ричард негодовал: вот какое поколение мы вырастили – ты слышал, они уже в суд на нас подают, говорят, что мы – мы! – посягаем на их суверенные, так их, права! А Чесотка тихонько улыбался: быть может, все не так уж и плохо в мироздании и его ублюдочных законах, когда появляются дети, желающие быть ближе к Земле? Короче, Джейсон всегда был в курсе новой жизни Мэгги – настолько, насколько это возможно, если не собираешься основательно совать нос в чужие дела, – и чаще всего одобрял ее поведение.
Когда Ричард и Симба так по-дурацки сыграли в ящик, Джейсон как раз подписал контракт и вместе с остальными обитателями «Ковчега» – ни один не пожелал остаться – готовился к путешествию: договорился о племенных, породистых овцах и внес за них залог из подъемных. Оставалось лишь одно препятствие: заполнить вакантное место «женской особи в репродуктивном возрасте», без которой вылет на Клондайк конкретного Джейсона Чесотки становился, прямо скажем, невозможным. «Почему бы и нет? – подумал Чесотка. – Девка молодая, нарожает мне кучу детей, только вот как ее уломать…» Близкое родство ввиду желанной цели Чесотку совершенно не смущало – он пока не собирался говорить Мэгги, в каком качестве берет ее с собой; а там – там куда ей будет деваться? Как-нибудь сладится. А вот уговорить… Проблема.
Но она разрешилась сама собой: Мэгги загремела в полицию с хай-крэком. Джейсон узнал об этом, пытаясь разыскать племянницу через справочную службу Шанхакина, громадного мегаполиса, протянувшегося от границ Внутренней Монголии и до района, где некогда плескались мутные воды знаменитого озера Сиху, осушенного полвека назад за полной ненадобностью. Вот он, случай! Так подумал Чесотка и устремился в Шанхакин, а дальше все пошло как по маслу.
Только вот чертов метеоритный дождь спутал все до одной карты – так хорошо ложившиеся карты новой жизни, о которой Джейсон столь долго мечтал и которая, казалось, была уже на расстоянии хорошо вытянутой руки. Труда он с детства не боялся, а обстоятельства привык принимать как есть и отстранялся от тех, с которыми не мог справиться. Но с этим… Что делать человеку, потерявшему буквально все, кроме никчемной, в сущности, племянницы и контракта в заднем кармане джинсов, которым теперь можно лишь подтереться, – человеку, который торчит без единого глотка воды в середине самой большой пустыни, что видел в жизни, да к тому же на неизвестной ему планете? Только радоваться, что здесь пригодная для дыхания атмосфера, но, если подумать, это, наверное, еще даже и хуже. Лучше было бы гикнуться прямо в космосе – сразу и навсегда, чем медленно издыхать от жажды.
И когда перед Чесоткой появился этот краснобородый мужик с лазерным ножиком, он, пожалуй что, обрадовался. Вот сейчас его одним взмахом развалят на две красивые половины, и все это дерьмо кончится, потому что после такого сокрушительного – во всех смыслах – удара Джейсону уже никак не оправиться. Никак.
Поэтому Чесотка и не спешил стрелять.
Но тут как чертик из табакерки выскочил кривоногий чин – замахал на краснобородого руками и сказал…
Что же он сказал, собака желтомордая?
Так – в высшей степени неполиткорректно – подумал Чесотка и лишился сознания. И горячий песок принял его.
4
Где-то неподалеку сладостно журчала вода, и Джейсон решил погодить умирать. Глупо отдавать концы, не напившись как следует. И Чесотка попробовал приоткрыть глаза.
– …Это хунхуцзы, нуда, хунхуцзы, – уютно вторя воде, журчал неподалеку незнакомый, но, кажется, совершенно неопасный мужской голос. – Голо-страж великого императора. Ну да. Они тут повсюду, повсюду.
– А кто эти… хунху… – Это уже Мэгги, голос вполне бодрый.
– Хун-ху-цзы, – раздельно, по слогам, певуче выговорил мужчина. – Ну да, ну да. Хунхуцзы. Краснобородый муж. Страж императора.
– А что же он скрасился? Ну – исчез? Растворился?
– Его же нету. Мо гуй. Шик – и пропал. Голограмма. Ну да.
Перед глазами Чесотки расстилался потолок. Старый, в давнишних потеках потолок. Джейсон скосил глаза – неподалеку на широком матрасе сидели Мэгги и тот самый китаец, а немного подальше, в глубине неясного пока темного помещения упоительно журчала вода.
– Черт… – проскрипел Джейсон, поднялся на локте, перевалился на живот и как мог быстро пополз на звук.
– Анкл Джей! – обрадовалась Мэгги. – Хаоцзильно! Сэн Лун сразу пробил, что вы вот-вот провэйкапитесь!
– Хаоцзильно? – задумчиво пробормотал китаец. – А… Хаоцзи ла! Ну да, ну да…
Не обращая на них внимания, Чесотка, извиваясь, как припадочная ящерица, утерявшая к тому же хвост, полз и полз к источнику и вскоре достиг цели: в углу пещеры – а теперь Джейсон видел, что находятся они явно под землей, да и многие камни и камешки, некоторые весьма острые, встретившиеся на пути, были тому порукой, – в естественную монолитную чашу из косого обрубка трубы струилась непрерывно столь желанная вода.
Чесотка опустил в чашу руки, потом голову – вода была приятно холодной, пожалуй, невероятно приятной, чертовски приятной, восхитительной. Самой восхитительной из того, что встретилось Джейсону за последние сутки.
– Много не пейте, мистер, – услышал он голос китайца. – Нельзя сразу много.
«А то я не знаю», – ответил бы Чесотка, если бы у него было время размениваться на мелочи. Он осторожно, крохотными глотками пил. Не пил – впитывал. Еще чуть-чуть – и все. Пока все.
– А много их еще… ну этих, хунху?.. – продолжала тем временем Мэгги.
– Есть, есть, – охотно отвечал китаец. – Но не так много. Исчезают. Батарейка садится. Ну да.
– Где мы вообще? – спросил, усевшись рядом с источником, Чесотка. Отер ладонью с губ драгоценные капли и привычно поскреб нос. – Куда нас занесло?
– Это Пэнлай. Планета, – так же охотно сообщил китаец. – Владения великого императора Синь-цзуна.
– А он – сэн Лун, – кивнула на китайца Мэгги. Девушка вполне оправилась и даже улыбалась. Эх, молодость! Дальше-то что?
– Я – Лун, – глубоко кивнул, практически сидя поклонился китаец. – Ну да. Но не Сэн. Лун Вэнь-чжэн. Такое имя.
– А, бросьте, – махнул рукой Чесотка. – С этой пацанвой запросто свихнешься, пока жаргон их сраный разберешь. Объясняю, – продолжил Джейсон, видя на морщинистом лице Луна недоумение. – Сэн – это такое умное сокращение от сэнсэя.
– Сэнсэй, ну да, ну да, – мелко, с пониманием закивал китаец. – Сяньшэн по-нашему. Учитель. Наставник. Старший. Еще: хаоцзильно.
– Ха! – Чесотка почувствовал, что на глазах оживает. – Послушали бы вы, как они ругаются!.. Это вы нас сюда затащили?
– Так, – снова склонил голову китаец. – Вы были… Очень плохо. Очень. Почти мертвые.
– Спасибо, дружище, – машинально поблагодарил Джейсон, хотя вовсе не был уверен, что нынешнее их с
Мэгги положение заслуживает благодарности: ведь они в дикой заднице, наверху песок, и еще неизвестно, есть ли на Пэнлае что-нибудь, способное покинуть орбиту планеты. – Мы у вас в долгу.
– Нет-нет, – протестующее выставил вперед ладошки китаец. – Никакого долга. Ну да. Я сделал правильно.
– Еще бы! – рассмеялась Мэгги: маячившие в воображении Джейсона мрачные перспективы застрять черт знает где и, возможно, навсегда перед ней, похоже, пока не открывались. – Вы нам конкретно похэлпали, сэн! Мы не дотянули бы до ночи…
– Нету ночи, нету, – замотал головой Лун. – Никогда.
– То есть? – удивился Чесотка. Он привык, что ночь обычно бывает. – Почему это? С какой стати?
– Три солнца, – разъяснил спаситель. – Всегда светло. Так.
– Цзибафак… – возмущенно изрекла явно недовольная таким оборотом событий Мэгги и тем повергла китайца в очередной лингвистический ступор.
– Хреново… – протянул Джейсон и повернулся, чтобы еще немного хлебнуть вкусной воды. Три солнца – это до фига, конечно. Явный перебор. – А как до космодрома добраться? До ближайшего? – У Чесотки была очень хорошая страховка, и в случае наличия на планете нормальных средств связи любитель овец еще мог поправить пошатнувшиеся дела. То есть элемент надежды затеплился.
– Тоже нету, – тут же развеял иллюзии Лун.
– А как же вы тут?.. – округлила голубые глаза Мэгги. И запнулась.
– А вот так, – ответил за китайца Джейсон и мрачно оглядел темную пещеру. – Мы по ноздри в дерьме, милая. Так, господин Лун?
– Нет-нет, – возразил китаец. – Рядом нету. А вообще есть. Корабли. Летают. Ну да.
– Нам очень надо, – поспешно сказал Чесотка. – Мы потерпели аварию. Хочется к людям.
– Нас же должны искать… – протянула Мэгги и уставилась на Джейсона. – Нас спасут!
Тот лишь хмыкнул. Искать – держи карман шире. Кому нужен какой-то грузовик, старый к тому же, загруженный разными двуногими атавизмами, трясущимися над крупным рогатым скотом? Нет, потеряв связь, они, конечно, пришлют кого-нибудь. Наверное. Скорее – не кого, а чего. Что. Прилетит автоматический зонд, зафиксирует в вакууме небольшое скопление окаменевших рогов и копыт и отправит рапорт: так, мол, и так, грузовик «Моисей-17» безвозвратно накрылся. Потом планетку быстро осмотрит – ничего нет, сплошной песок, штрих-коды не отзываются – ага, на таком-то расстоянии! – стало быть, никто не уцелел. Еще и снимки пошлет, сволочь бездушная. Безнадега.
– К востоку есть поместье гуна Чэня, – задумчиво сказал Лун. Похоже, чин тоже проникся проблемами спасенных. – Большой гун. Милостивый. Поможет.
– Далеко? – прикидывая, сколько еще выдюжит на своих двоих под целыми тремя солнцами, спросил Джейсон.
– Восемь ли, – кивнул чин. – Четыре километра. Ну да.
– Дойдем, – решил Чесотка, посовещавшись с носом.
– Зонтик дам, – добавил Лун. – Большой. От солнца.
Некоторое время все молчали: Мэгги, пораженная обстоятельствами, пыталась осмыслить происходящее; Джейсон молчал, прикидывая, куда бы налить побольше воды про запас, и для начала как следует намочил огромный клетчатый платок и повязал себе на шею; а о чем молчал китаец Лун – поди догадайся.
– Ладно… – Джейсон поднялся и попробовал ходить: получалось. Ощупал пистолет: на месте. Поднял с каменного пола жилет, встряхнул, достал обрубок сигары (Чесотка всегда резал сигары пополам, так их выходило ровно в два раза больше) и вставил в рот. Сигара была самая настоящая, из Санта-Гаваны. На табаке и виски Джейсон никогда не экономил. – Мы тут у вас поторчим еще немного, если можно, а потом двинем к этому гуну.
– Ну да, ну да, – усиленно закивал чин. – Надо отдыхать. И закусить. Сейчас! – Лун резво вскочил и исчез в темноте.
– Мы влипли, да? – тревожно спросила Мэгги, когда Чесотка опустился рядом с ней на матрац. – В ноль задвинулись?
– Пока еще нет, – успокоил ее Джейсон. Он бы много чего мог сказать племяннице. Например, что она должна радостно скакать на одной ножке, потому как их не расхреначило вместе с остальными, а потом им свезло приземлиться, а не болтаться между звездами, печально глядя на показания счетчика оставшегося кислорода. Или что Мэгги следовало бы облобызать китайца Луна в обе щеки, потому что он вполне бы мог равнодушно пройти мимо, а не затаскивать их бессознательные тела на собственном старческом горбу в эту во всех отношениях приятную пещеру. Но Чесотка ничего не сказал, а лишь чиркнул зажигалкой и раскурил сигару.
– И что теперь?..
– Посмотрим. Не понимаю, как на этом Пэнлае можно…
Джейсон словно споткнулся.
Вот это слово. Как на этом Пэнлае можно… Ну как же его? Да что за черт! На языке вертится, а не дается. Ерунда какая-то. «Как на этом Пэнлае можно…» – напряженно попробовал Чесотка еще раз про себя, но вновь не преуспел. Нужное слово как будто испарилось из его нехитрого лексикона. Будто его оттуда стерли.
Не иначе как последствия теплового удара.
Откуда-то вынырнул чин, прижимая к груди целую кучу неясных в сумраке предметов, но, когда Лун выставил их на пол, принесенное само собой сложилось в невысокую спиртовку, при виде которой у Мэгги отвисла челюсть: еще бы, где теперь такую древность увидишь, да она и не поняла сразу, что это за штука такая, – широкую кастрюльку, три большие фарфоровые пиалы и несколько бумажных свертков. Добродушно улыбаясь, чин установил кастрюльку на спиртовку, вывалил в нее содержимое одного из пакетов, сбегал к источнику за водой и плеснул в кастрюльку, ловко запалил и отрегулировал огонь, добыл из недр халата металлическую ложку на очень длинной ручке и полностью отдался приготовлению пищи.
По пещере поплыли слюноточивые запахи.
Джейсон понял, что хочет есть.
– Отдыхайте, отдыхайте, – предложил, непрерывно подсыпая в кастрюльку из других пакетов, Лун и жестом обозначил, как именно он предлагает отдыхать: лечь на матрас и расслабиться. – Скоро будет еда.
Чесотка как-то сам по себе прилег.
Откуда в пещере берется свет? Странно: вроде бы никаких очевидных дырок в потолке не наблюдается. Ламп тоже не видно. Однако же – слабое, непонятного происхождения сияние исходило… от стен, что ли? Или прямо из воздуха?..
И тут Лун Вэнь-чжэн повернулся к нему и сказал…
5
Впервые зулу Мэгги Мэй попробовала в интернате. В интере.
Интер, кстати, совсем неплохой был. Небольшой, уютный – в отдельном просторном блоке с собственным искусственным садом и даже с бассейном под псевдоюжным голо-небом, на сто тридцать первом уровне пятого магистрального массива Пан-Европы, как раз над давно ушедшими под квазибетонные своды водами древнего пролива Ла-Манш. Неплохой и потому недешевый. До этого Мэгги кантовалась гораздо ниже, на сорок пятом уровне, безо всякого бассейна и в комнате на четверых, а когда звездная чета Мэев принялась лихо рубить настоящие деньги, девочку перевели на сто тридцать первый. На самом верху этого гребаного пятого массива, на двухсотом уровне, было, правда, еще круче, еще шикарнее, но там обитали уж и вовсе избранные подростки, даймонд кидс, родственники которых могли каждый год выкидывать на их содержание стоимость малой яхты, с гиперприводом, но без особых прибамбасов – кучу денег, короче. В золотом блоке два раза в неделю кормили настоящей пищей, не искусственной, а очень даже естественной, то есть той, которая совсем недавно еще бегала, мычала или, там, крякала, курлыкала, кудахтала и испражнялась таким же настоящим, вонючим и осязаемым, дерьмом. Но Мэгги к кускам мяса с кровью была удивительно равнодушна, ей, в общем-то, было по фигу, что конкретно есть, лишь бы вкусно, особенно мороженое с наполнителем из ягод гуа с Марса, такого она могла сожрать пять порций кряду; и когда ее переселили к детям богатых, Мэгги с неделю даже комплексовала и плакала в подушку – ведь внизу остались все подруги, куклы-матрешки, да и к земле, к Земле там было несравнимо ближе, чем на этой верхотуре. И хотя что на пятом уровне массива, что на тридцатом, что на сто тридцатом – хрен узнаешь, сколько сотен метров отделяет тебя от истощенного, напичканного уплотнителями мертвого грунта, Мэгги каждую минуту ощущала, что вознеслась над планетой еще выше и стала ближе к невидимым из-за силового щита звездам. Нечто врожденное, наверное, на уровне инстинктов или природного умения видеть в темноте лучше, чем другие.
Так что Мэгги росту благосостояния родителей не обрадовалась – по большому, так сказать, счету. В частности, же, у нового положения были свои преимущества: например, совершенно отдельный личный бокс с пищевым синтезатором, свой кибер-куб для входа в сеть – предполагалось, что питомцы интерната будут использовать его исключительно в учебных целях, обращаясь, так сказать, к богатейшим хранилищам данных планеты, – ага, как же! нашли даунов! – а также гораздо более удобная кровать с аж пятнадцатью режимами релаксации. Страшно даже подумать, какие кровати у этих, которые сверху, у золотых деток. Не кровати – а сплошные чипы и мемо-кристаллы, наверное. Мэгги однажды попыталась просочиться наверх, посмотреть, что и как, но была довольно быстро изловлена служебным дроидом; вниз, однако, пускали.
Прочие обитательницы уровня отнеслись к появлению новенькой подчеркнуто равнодушно, а некоторые – даже презрительно. Еще бы: они-то все были из семей, где богатство исправно циркулировало и приносило регулярные плоды из поколения в поколение, а тут – на тебе, какая-то пигалица с медным ноуз-рингом в ноздре, вчера еще вообще никто, а сегодня тоже лезет. Мэгги, однако, и думать не думала лезть куда-то, просто так сложились обстоятельства – против ее воли, но объяснять новым однокашникам что-либо совершенно не собиралась; и вскоре наследница Мэев осталась совершенно одна, среди рафинированно-утрированной холодной вежливости и в полной изоляции. Жизнь Мэгги осложняло еще и то несомненно важное обстоятельство, что многие из обитателей сто тридцать первого уровня уже перешагнули заветный рубеж совершеннолетия и прошли через долгожданную процедуру коррекции штрих-кодов, и местная заводила – тонкая и высокая как жердь девочка, вся с ног до головы в голо-тату да к тому же с мультицветным ирокезом на голове, по имени – ну конечно! – Сюзи, по сто раз на дню безо всякого повода козыряла платиновой кредиткой, а все прочие старательно вторили ее ужимкам, так что подчас и плюнуть было некуда – непременно в кредитку угодишь. Особо умные высверлили в углу кредиток дырочку и носили их на шее – и не иначе как на цепочке из сириусянского мимо-жемчуга. На жемчуг и кредитки Мэгги было плевать, а вот откорректированные штрих-коды корежили сильно. Взрослые!
Так Мэгги и загнила бы в этой атмосфере – и она уже вполне успешно начала загнивать, то есть в свободное от занятий время валялась на кровати, тупо пялясь в потолок и даже не включая кибер-куб на предмет подсоединиться к игровому серверу, – если бы однажды не встретила ушастого пацана по имени Зах. Так он представился: Зах, или Зак – с артикуляцией у ушастого было неважно – слова иногда вылетали из него слишком быстро и оттого налипали друг на друга. Мэгги как раз тусовалась у так называемой вакуумной – хотела с тоски покувыркаться с часик в невесомости, да там, как назло, резвилась Сюзи (и ее прихлебалы), как вдруг увидела на широком стекле, за которым ввиду вечера царил белесый сумрак, длинный лопоухий силуэт, повернулась – а за спиной стоит он, этот самый Зах, во всей красе: тощий, нескладный, руки в карманах широких черных и длинных, ниже колена, шорт с кучей шнурков и ремешков, на пронзительно зеленой майке надпись «Пигуфака»,[4]4
От китайского «пигу» – «задница» и все того же английского «fuck».
[Закрыть] рожа круглая, довольная, зубы через один, уши как локаторы, нос ма-а-асенький, курносый – просто подарок какой-то. «Хай! – дружелюбно заявил подарок. – Трешься? Я Зах(к), нейбор ваш». – «Хай, – отвечала Мэгги. – Так, шпацирю». Зах шагнул к вакуумной, глянул в стекло и хитро мигнул. «Не, трешься. Ждешь, как те сифы сбэкают». Мэгги ему ничего не ответила, отвернулась – еще тоскливее стало из-за проницательности ушастого хмыря. «Поизай, – внезапно с искренним сочувствием в голосе хлопнул ее по плечу Зах. – Дубанем зулы? У меня хаоцзильная». Зулы Мэгги еще ни разу дубануть не выпадало, и она с интересом покосилась на Заха.
Через некоторое время они уже сидели в самом темном и укромном уголке местного псевдосада и увлеченно дубили зулу – один косяк на двоих. Зах оказался удивительно компанейским и простым в общении парнем, а может, тому способствовала впервые попробованная зула – да, скорее всего, именно она, – но уже после третьей затяжки Мэгги начала идиотически-радостно прихихикивать, жизнь сделалась легкой и удивительно приятной, а ушастый Зах показался давно знакомым, надежным приятелем. Более опытный в обращении с зулой Зах старательно зажимал Мэгги рот холодной ладонью, когда та начинала ржать в полный голос, и так они безмятежно колбасились среди цветущих полей иллюзорной, брызжущей жизнью Земли почти до полуночи – до тех пор, пока благословенная зула не иссякла и не зашуршали своими прибамбасами механические уборщики.
С тех пор Зах взял привычку наведываться в блок к Мэгги – ему уже сделали коррекцию, и, как совершеннолетний гражданин, он совершенно спокойно покидал соседний, на том же уровне, интернат для мальчиков. Мэгги – Зах звал ее Мэг – обрела в нем верного и всегда жизнерадостного друга, а Зах, неосознанно лелея свое юное либидо, испытывал искреннее удовольствие от расположения столь красивой девочки – да, Мэгги всегда отличалась правильностью черт и форм, – которой незаметно стал совершенно необходим.
В сущности, сам Зах был еще более одинок. Однажды он спросил Мэгги: «А твои челы – кто?» – и Мэгги отчего-то решительно брякнула: «Давно кончились», – хотя в то время Ричард с Симбой были еще очень даже живы. Зах же оказался натуральным сиротой, причем сиротой со стажем: все его родственники канули в катастрофе при втором сдвиге континентального шлейфа Новой Антарктиды, и мальчишку держали в престижном интернате за счет их совокупной пенсии. Но скоро эта лафа должна была кончиться. После пятнадцати Заху предстояло самому устраиваться в жизни – а на колледж пенсии ну никак не хватало, – так что ушастому любителю дубануть зулы светило болтаться в свободном полете, как контейнеру с радиоактивными отходами: отсюда выбросили и никуда не принимают. Пацан старался не думать о светлом будущем, он вообще жил сегодняшним днем, этот ушастый Зах. Оттого-то маек с надписью «Пигуфака» у него был целый ворох – всех цветов и фасонов, – и парочку Зах преподнес Мэгги, а она в ответ подарила ему один из трех своих ноуз-рингов, с голограммой в виде преследующего собственный хвост пятицветного дракончика.
Мэгги считала, что Зах помог ей выжить, и потому, когда он однажды предложил свинтить из интерната – «тайм вставать на ран, цзибафак, ты как, ин или аут?» – девочка согласилась не раздумывая.
