сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Они цеплялись за полы тех немногочисленных меховых покровов, которые он не стал снимать, спускаясь по лестнице, и дергали его за матерчатые штанины, заправленные в башмаки. Он не сопротивлялся, когда они повели его прочь между рядами котлов, никуда не сворачивая. Другие существа, прибежавшие с веревками и приставными лестницами, стали карабкаться к верху громадной печи; они тянулись к жирному краю котла, в котором, судя по всплескам и слабому писку, их незадачливый соплеменник еще подавал признаки жизни.
Коротышки провели Квисса мимо загроможденных лотков, массивных дымящихся чанов, кипящих котлов, открытых горелок и жаровен, мимо завинченных крыльчатыми гайками скороварок, обнесенных заслонками, под толстыми гнутыми трубами, сквозь шипение пара, над аккуратно утопленными в пол рельсами узкоколейки — и, наконец, он увидел впереди стену; затем его направили по ветхим деревянным ступеням к шатким мосткам, упиравшимся в маленькую деревянную дверцу. Одно из провожавших его созданий тихонько постучало, потом все они отпрянули и бросились наутек, сверкая разноцветными сапожками и топоча по деревянным мосткам; еще немного — и они растворились в тумане.
Дверца широко распахнулась. На Квисса в упор смотрел сенешаль замка.
Это была высокая худая особь неопределенного возраста, с безволосой серой кожей, закутанная в длинный черный плащ без всяких украшений, если не считать подвешенной на шнурке маленькой серебряной вилки с перекрученными зубцами, которая покоилась на черной груди. У сенешаля были удлиненные глаза с сероватыми белками, как будто растянутые в обе стороны; создавалось впечатление, что глазные яблоки, прикрытые веками, были размером с кулак.
В правом глазу умещались два зрачка, расположенных в ряд.
— Что надо? — неприветливо бросил он, завидев Квисса.
— Будто сам не знаешь, — сказал Квисс, подбоченясь и подавшись вперед; он дерзко смотрел прямо в лицо сенешалю, который загораживал собою вход в контору. — Наверх до сих пор не подается тепло; мы замерзаем и не можем продолжать эту дурацкую игру. Если невозможно прогреть верхние помещения, надо оборудовать игровой зал несколькими этажами ниже.
— Нельзя. Котельная на ремонте. Скоро заработает на полную мощность. Потерпите.
— Да сколько же можно терпеть?
— Механики трудятся изо всех сил.
— Собираются отогревать наши трупы?
— Прикажу дать вам побольше шкур.
— Мы и так от тяжести еле ноги таскаем. Неужели тут не найдется теплого белья или хотя бы обогревателя? Неужели нельзя сложить камин? Мы могли бы топить его книгами. Их там без счета.
— Этого делать не следует, — возразил сенешаль, покачивая головой. — Среди них не найдется двух одинаковых. Каждая уникальна. Все только в одном экземпляре.
— Какая разница — они хорошо горят... то есть хорошо бы проверить, как они горят. — Квисс тщательно подбирал выражения, чтобы не сказать лишнего.
Он уже полностью сжег содержимое нескольких стен и крайне неохотно шел к сенешалю с этим разговором — главным образом, чтобы уважить Аджайи. Она не могла смириться с таким использованием книг; все время твердила, что нельзя пускать их на обогрев — это оскорбляло ее в лучших чувствах. Кроме того, она опасалась, что ремонт отопления затянется сверх всякой меры, если станет известно, что они могут обходиться своими силами. Ей не хотелось давать им такой козырь. Квисс тогда поворчал, но согласился. Сенешаль изрек:
— Ждать осталось недолго. А пока вам будут доставлять горячие кирпичи.
— Что?
— Большие горячие кирпичи, докрасна раскаленные в печке; прикажу поднимать их наверх перед каждой трапезой — тепла будет хватать до следующего раза; над ними сможете греть руки. Они выделяют большое количество теплоты. Когда слегка остынут, можете класть их себе в постели, для уюта. Будете лежать как в гнездышке.
— На горячих кирпичах? Это все, что ты можешь предложить? Скажи точно, сколько нам еще ждать, пока восстановят отопление?
Сенешаль пожал плечами, изучая резной орнамент на краю дверцы, которую до сих пор придерживал рукой, а потом сказал:
— Недолго. А сейчас пора возвращаться к игре. — Он вышел в коридор, прикрыл за собой низкую дверцу, взял Квисса под локоть и повел по деревянным мосткам к шатким ступеням лестницы. — Я тебя провожу.
— Благодарю, — сказал Квисс. — Но у меня была еще пара вопросов. Прежде всего, куда идет эта стряпня? Здесь же варят в сотни раз больше того, что съедается. Что делают с остатками?
— Перерабатывают, — ответил сенешаль; они поднялись по ступеням и теперь спускались вниз.
— А зачем столько готовить?
— Мало ли кого сюда занесет, — ответил сенешаль. Квисс покосился на него, подозревая, что это шутка. Его глаза встретились с одним из двух зрачков в правом глазу сенешаля. — К тому же все при деле, — продолжил он и вдруг усмехнулся в лицо высокому старику.
Они пробирались меж многоярусных печей, жаровен и горелок. Вокруг шныряли кухонные служки — одни махали метлами, другие тащили ведра, третьи волокли короба со скрытой от постороннего глаза провизией. Все спешили по своим делам, однако соблюдали величайшую осторожность, чтобы не попасться под ноги Квиссу или сенешалю.
— Да-да, — подтвердил серолицый сенешаль. — Все заняты. Им не до глупостей.
Квисс только хмыкнул себе под нос. Ну ладно, такие доводы еще можно понять, но его не оставляло ощущение, что такой способ поддерживать занятость рядового состава слишком расточителен; кроме того, это никак не увязывалось с постоянными сетованиями сенешаля и его приспешников на нехватку рабочих рук. Однако сейчас Квисс решил оставить это без внимания.
— Откуда что здесь берется? В замке-то ничего, кроме сорняков, не растет. Сенешаль пожал плечами.
— А вы сами откуда взялись? — туманно ответил он вопросом на вопрос.
Квисс прищурился. Профиль с двумя зрачками наблюдал за ним в полном смысле слова, краем глаза. Тогда он счел за лучшее не доводить до конца и эту тему.
Они приближались к тому месту, где Квисс еще раньше заметил "проложенные в желобках пола рельсы узкоколейной дороги. Сейчас маленький паровоз тащил за собой двойные вагонетки, на каждой из которых умещалось по три закупоренных шипящих котла. Сенешаль с Квиссом остановились, провожая глазами поезд, который с лязгом, скрипом и стуком, издав протяжный гудок, скрылся в клубах кухонного дыма и пара. Потом они двинулись дальше. Квисс так и не спросил, куда едет этот состав, хотя вопрос вертелся на языке.
Где-то с правой стороны раздался приглушенный расстоянием взрыв, и среди кухонного чада разлилось оранжевое сияние, похожее на солнечный закат. Оно сопровождалось металлическим лязгом и жалобными стонами. Сияние померкло, но не исчезло. Сенешаль кинул быстрый взгляд в ту сторону, но не проявил особого беспокойства, даже когда — через несколько мгновений — мимо побежали толпы служек с ведрами воды и песка, с пожарными топориками, с носилками и одеялами.
— Теперь о другом, — сказал Квисс, когда впереди показалось место, где был брошен в котел лживый коротышка. — Притом что у вас тут столько подвижного оборудования, — он обвел рукой плывущие сверху канаты и цепи с кухонной утварью, — притом, что есть даже часовой механизм со сложными передачами, притом, что в стеклянных полах проложена сложнейшая система водоснабжения...
— Ну-ну? — перебил сенешаль. Квисс стиснул зубы:
— Почему нельзя подавать нам еду, пока она не остыла?
Они как раз проходили мимо котла, в который Квисс зашвырнул вероломного служку. Как ни странно, существо оказалось весьма живучим: оно сидело поблизости с самым жалким видом, дрожа мелкой дрожью, а толпившиеся вокруг собратья обсушивали его тряпками. Подручный повара руководил чисткой плиты вокруг котла и подготовкой новых порций провизии взамен расплескавшейся похлебки. Сенешаль остановился, придирчиво следя за ходом работ. Служки зашевелились еще проворнее. Искупавшееся в котле создание вконец обезумело от страха при виде великана-мучителя: оно затряслось так, что во все стороны полетели капли варева, как вода с отряхнувшейся собачонки.
— Путь наверх не близок, — объяснил сенешаль.
— Так соорудите простейший подъемник — то, что называется «немой официант».
— Это бы... — Сенешаль замолчал, наблюдая за подручным повара: тот опустил в котел черпак на длинной ручке и поднес ко рту, одобрительно кивнул и начал спускаться с приставной лестницы, а сенешаль продолжил: — ...противоречило традициям. Для наших официантов большая честь — подавать гостям еду. Не могу же я лишить их этой привилегии. «Немой официант» был бы... — Подручный отдал какие-то распоряжения и протянул все тот же черпак с варевом на пробу младшему повару; тогда сенешаль договорил: — ...слишком безличным.
— Какая разница! Уж без этих-то личностей я бы преспокойно обошелся, — сказал Квисс, кивая на кухонных служек всевозможных рангов и мастей.
Тем временем подручный повара, почтительно кланяясь, приблизился к сенешалю. Сенешаль ответил легким кивком, а подручный взобрался на кем-то подставленный табурет и что-то шепнул на ухо начальнику. Сенешаль быстро оглядел выловленного из котла служку, вокруг которого продолжались хлопоты, пожал плечами и что-то ответил; тогда подручный повара спрыгнул со стула и повернулся к остальным.
— Сожалею, — повернулся сенешаль к Квиссу, — но мы должны считаться не только с твоими желаниями. Я обязан заботиться о благополучии моих подчиненных. Такова жизнь. А теперь мне пора.
Он повернулся и ушел, невзирая на крики и мольбы вымокшего служки; тем временем поваренок, собрав вокруг себя остальных, жестом указал на котел, потом на черпак и на собственный живот, а под конец кивнул на промокшее существо. Брыкающийся и громко завывающий служка был схвачен теми же соплеменниками, которые только что оказывали ему помощь; они поволокли его по лесенке, приставленной к котлу, и бросили туда, откуда совсем недавно извлекли. С лязгом и скрежетом крышка котла захлопнулась.
В полном расстройстве чувств Квисс топнул ногой и потащился к лестнице, чтобы вернуться в верхние пределы, подобрав по пути разбросанные меховые одежды.
Как оказалось, игра в бесконечное го заключалась в том, чтобы выкладывать на пересечениях линий черные и белые камешки и тем самым занимать как можно больше территории на бескрайней доске. На то, чтобы разобраться в правилах и довести партию до конца, ушло — по их собственному исчислению — двести дней. Сейчас они, уже в который раз, были близки к завершению, а ему опять пришлось сделать вынужденный перерыв, чтобы объясниться с сенешалем насчет отопления. Со времени окончания предыдущей партии и освещение, и обогрев заметно ухудшились.
— Чего доброго я еще буду виноват, что нам сию же минуту не дали тепла, — бормотал он себе под нос, протискиваясь по узкому переходу.
Конечно, она будет упрекать только его; ну и пускай, ему все равно. Лишь бы закончить эту идиотскую игру и получить право на следующий ответ — теперь уже его ответ. Может, она и сильна своими рассуждениями, но смысла в них не больше, чем в этих играх (бесконечные последовательности камешков, которые были бесконечными только в одном направлении, от определенной точки; один конец можно было прижать пальцем, а все равно последовательность считалась бесконечной! Сущий бред!), но он был уверен, что правильный ответ за ним — более внятный и очевидный, чем ее догадка. Напрасно он согласился, чтобы она отвечала первой, когда они договаривались об очередности. Ох уж эти сладкоречивые «логические» доводы! Как он мог так сглупить!
— На этот-то раз мы не оплошаем, — рассуждал он сам с собой, минуя причудливые коридоры, переходы и лестницы и замечая, как вокруг становится все темнее и холоднее. Он поплотнее кутался в шкуры. — Да, мы... то есть я не оплошаю. Это уж точно.
Еле передвигая ноги и бубня себе под нос, грузный седеющий старик пробирался впотьмах к верхним уровням замка, влача бремя тяжелых шкур, надежд и страхов.
Решение, предложенное Квиссом в ответ на загадку «Что будет, если на пути неостановимой силы окажется несдвигаемый объект?», звучало так: «Несдвигаемый объект проиграет; сила всегда победит!»
(Красная ворона, пристроившаяся на перилах балкона, разразилась хохотом. Аджайи только вздохнула.)
Посыльное существо вернулось через пару минут, цепляя красными сапожками за край балахона.
— Как ни прискорбно... — начало оно.
Часть третья
ЭМВЕЛЛ-СТРИТ
Когда Грэм свернул с Роузбери-авеню на Эмвелл-стрит, мимо прогрохотала колонна тяжелых грузовиков; это были огромные серые самосвалы с высокими бортами из рифленого железа, перевозившие камень или щебенку; в почти полном безветрии они оставляли за собой шлейф пыли. Улица шла в горку, поэтому Грэм немного замедлил шаг. Он прислушался к реву двигателей, ощутил поток горячего воздуха, переложил папку для эскизов в другую руку и погрузился в мысли о ней. После той вечеринки Слейтер пару дней не попадался ему на глаза, и это время осталось как в тумане. Впрочем, в ближайший понедельник он появился на Ред-Лайон-стрит, в маленьком душноватом кафе с сэндвич-баром, куда постоянно захаживал во время семестра, и раскрутил Грэма на чай и несколько дорогих бутербродов с копченой лососиной на зерновом хлебе; Слейтер нарочито медленно рассказывал про Сэру.
Да, в Шрусбери они жили по соседству, но виделись, конечно, только на каникулах; и уж, конечно, познакомились не через дырку в заборе — он заметил ее из своего шалаша на дереве в родительском палисаднике, когда она училась верховой езде в семейных угодьях: на десяти акрах дикого леса и ухоженного пастбища.
— Шалаш на дереве? Думается мне, это только для настоящих мужчин, — подколол его Грэм. Слейтер не полез за словом в карман:
— Я там играл не в Тарзана, а в Джейн, голубчик мой.
Золотое времечко, продолжал он, наступило для Сэры сразу после окончания школы. Она, сокрушенно вздохнул Слейтер, стала отъявленной хулиганкой. Пила «Гиннесс», курила «голуаз», молотила все подряд — лишь бы с чесноком. Разило от нее за милю. Не расставалась с большой сумкой, в которой таскала картофелины: как завидит дорогой автомобиль — затыкала выхлопную трубу; при себе всегда имела острый кухонный нож, чтобы проделывать дырки в откидном верхе машин. Если удавалось подгадать, то в эти же дырки еще и блевала.
Она частенько напивалась, а как-то раз устроила стриптиз на рояле в местном пабе. (Во время одной из прогулок вдоль канала Грэм спросил у Сэры, правда ли это. Она с улыбкой потупилась, но, в конце концов, кивнула, хотя и не без смущения. «У меня была бурная юность», — негромко призналась она. Тут Грэма кольнуло нечто похожее на ревность, как и в то время, когда он слушал рассказ Слейтера. Как жаль, что он не знал ее в те годы, что не вошел в ее жизнь еще в ту пору. Он понял: это ревность к прошлому.)
Оказалось, она на три года старше Слейтера, сейчас ей было двадцать три. Последние два года она состояла в браке с человеком, который действительно работал инженером по канализационным системам (Слейтер не на шутку обиделся, когда Грэм признался, что заподозрил, будто это было придумано на вечеринке ради красного словца). Замуж вышла вопреки воле родителей, после свадьбы с ними не общалась. Вообще говоря, они и прежде не ладили; возможно, она придумала обвенчаться главным образом для того, чтобы им досадить. Это зря, родители, в сущности, ей ничего плохого не сделали; просто они, как и родители Слейтера, верили всему, что печатает «Дейли Телеграф».
Природа наделила Сэру только одной настоящей склонностью, или, вернее сказать, способностью. В школе она училась весьма средне (ее даже не допустили к экзаменам в Оксбридж), зато усердно посещала уроки музыки и очень прилично играла на фортепьяно. Злобный муж не поощрял этого увлечения и в один прекрасный день, когда она гостила у знакомых, продал ее пианино. Однако даже не это переполнило Чашу Терпения, отнюдь не это. Пианино было продано через пару месяцев после свадьбы. Вот тогда бы ей и уйти, но она, исключительно из упрямства, решила остаться.
Муженек досадовал, что у них нет детей, всю вину сваливал на нее. Сэра пыталась стать ему хорошей женой, но ничего не вышло; другие женушки, с которыми ей полагалось водить дружбу, чтобы содействовать карьере мужа, оказались стервами и занудами. Сперва ее просто недолюбливали, потом подвергли полному остракизму; муж запил, до рукоприкладства дело доходило редко, но скандалы следовали один за другим; он повадился ездить на рыбалку — уезжал на выходные с какими-то приятелями, о которых она слыхом не слыхивала. Ей говорил, что просиживает с удочкой на реке, а сам по воскресеньям привозил домой филе морской рыбы и тщательно проверял карманы, прежде чем отдать ей в стирку штаны и рубашку. У нее зародились подозрения.
