Текст книги "Итамар К."

Автор книги: Идо Нетаньягу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

XV

– Ну, Итамар, мы победили. Что ты скажешь на это? Я же говорил тебе: не отчаивайся! Я сам никогда не опускаю рук, иду вперед, несмотря на препятствия. Поэтому и достиг всего. «Не падай духом», – сказал Герцль. А может быть, и не он, а кто-то другой. Да, конечно! Это было во времена мандата. Г. Г. Барский из Сохнута выразился так в тот год, когда почти иссяк приток денег из-за границы. Я уже давно подумываю поставить здесь на столе табличку с лозунгом, как у Трумэна. Только вместо того длинного изречения о жаре и кухне будет написано: «Не унывай!» Иврит подходит, как перчатка, для таких изречений. Тебе не кажется? Не то чтобы высказывание Трумэна было неудачным, однако наши лозунги, нужно признать, посильнее. Кроме того, Трумэн – это Трумэн. Когда ему было тридцать пять, он еще торговал одеждой в Миссури, а я в том же возрасте уже вел деловые переговоры с одним из столпов нашей экономики А. А. Мульским.

Итамар снова сидел в пентхаузе, служившем офисом Каманскому. На сей раз он нашел отель без труда.

– Я, собственно, хотел поблагодарить вас за все, что вы сделали, – ответил Итамар на речи Каманского. Он вертелся на стуле, ощущая неловкость. – Без вашей помощи я бы не продвинулся ни на шаг.

– Ничего особенного я не делал. Просто увидел что-то стоящее и поддержал. Но создал сценарий ты, не я. Кроме того, ты совершенно правильно действовал.

– Я?

– Безусловно. Говорю об этом с полной серьезностью. Ты произвел прекрасное впечатление на членов комиссии. Парень наивный, честный, за деньгами не гонится. И это решает. Недавно я был на вечере «Овуляция окурка» в музее «Макор», посвященном девяти месяцам, со дня наклеивания первого окурка на … ну, на то, что стало скульптурой «Ошибки и окурки». Мы все встретились в «Арно». Не ужин – только коктейль. Стояли группами, ты знаешь, как это бывает, и я слышал, как Норанит рассказывает скульптору Реваху Шараби: он, мол, до такой степени наивен, что не понял моих намеков. «Я хотела спать с ним там в студии, но до него просто не дошло!» – так она сказала. И с каким восторгом! «Ну где еще встретишь таких людей?» – спросила она Реваха.

– Нет, это было не совсем так. Я думаю, она не сообразила, что…

– Какая разница? Главное – она проголосовала за тебя вместе со всеми. Я объяснил Мураму, что нет никакой нужды цепляться за этот эпизод в сценарии. Ведь что такое сценарий? Сырье. Кусок мрамора, из которого высекают статую, как сказал Микеланджело. И кто знает, как она будет выглядеть?

– Я достаточно точно знаю, каким будет фильм, – возразил Итамар. – Может, что-то изменится, но в общем…

– Должен тебе сказать, еще не было случая, чтобы картина, созданная при моем участии, соответствовала бы сценарию.

– Разумеется, что многие вещи меняются на съемочной площадке, но я продумал все до мельчайших деталей. Ведь я работал над сценарием целых три года.

– Зря. Переработал два с половиной года. Каганов говорит, что полгода вполне достаточно, а уж он-то знает! Кстати, тебе известно, что его «Грошовая болтовня» получила вторую премию на фестивале в Баку?

– Неужели? Нет, не слышал.

– Я тебе удивляюсь. Вся страна говорит об этом. Ты не видел Каганова вчера в передаче «Утренняя булочка»? Он прекрасно выступил и в «Полднике», и в «Полуночной чашечке кофе». Я хочу скопировать его кубок и поставить здесь на полку. Кстати, вот тебе пример. У «Грошовой болтовни» практически не было сценария. Каганов предпочел дать волю актерам, и они повели за собой фильм.

– Хотя мой профессор в Нью-Йорке и предостерегал нас от излишней шлифовки сценария, чтобы он не «залоснился», мне все же всегда хочется довести работу до возможного совершенства, даже если речь идет, как вы справедливо заметили, всего лишь о сырье для фильма.

– Ответственность? Требовательность к себе? Я тебя хорошо понимаю. Сам такой.

– Может, это связано с тем, что я получил музыкальное образование. На скрипке нужно заниматься постоянно.

– Ты и на рояле играешь? Вчера я слышал замечательное исполнение. Кажется, что-то Бетховена. Ничто так не трогает душу, как классное исполнение. Так ты тоже перфекционист?

– Не знаю, возможно. Иногда это мешает, но, с другой стороны, если бы я не бился над сценарием, разве он произвел бы на вас такое впечатление?

– Потенциал, дружище! Прежде всего я проверяю, какой потенциал заложен в каждом деле. А в твоем сценарии про оперного певца есть потенциал для настоящего художественного шлягера. Интересно, что у тебя музыкальное образование. Я не знал.

– Я был скрипачом. Меламед, кстати, не оперный певец, хотя поговаривали о его участии в итальянской постановке «Сказок Гофмана».

– Чудный композитор Гофман.

– Немногие знают, что он был композитором.

– Кому надо – тот знает. Среди нас немало таких, кто слышал его «Сказки».

– Это не… – сорвалось у Итамара. Он чуть было не добавил «его», но вовремя остановился. – Да, сам Гофман писал совсем неплохую музыку.

– Почему ты раньше не сказал, что у тебя музыкальное образование? Послушай, ты не хочешь редактировать музыкальную энциклопедию «Рояль для юношества»?

– Я? Почему я?

– Ты же сказал, что у тебя музыкальное образование, не так ли?

– Ну да, я учился в Джульярде, но это не имеет никакого отношения к редактированию энциклопедий. К тому же я скрипач, а не пианист, хотя несколько лет играл и на рояле. В любом случае я не специалист в области теории.

– Специалист-хренист! Обязательно надо называться специалистом? Скрипка, рояль, какая разница? Ноты читать умеешь?

– Разумеется.

– Так чего же ты хочешь? По-моему, ты прекрасный специалист. Да еще учился в Джульярде! Этого мало, что ли? Я хорошо заплачу тебе. То есть не я, а Фонд Лимлиха для поощрения молодых деятелей искусства. Он финансирует эту энциклопедию, которую я согласился издать. Я полагаю, ты слышал о Фонде Лимлиха?

– Да. Случайно.

– Случайно? Это очень крупный фонд. Его основал старый аргентинский филантроп Мешулам Лимлих. Жаль, что он не владеет английским, да и на идише говорит с трудом. Нам нелегко понять друг друга, но мы стали закадычными друзьями. Понимаешь, мы оба болеем за израильскую культуру. Я даже помогал ему в выборе местных членов нашего комитета: порекомендовал доктора Ицика Авиталя, а также такого известного историка и критика, как Александр Эмек-Таль. Выдающиеся люди, а? Жаль только, что они ссорятся между собой… Придется найти замену Звулуни, писателю. Он вскоре уезжает за границу – получил назначение в Андорру на пост культурного атташе. Я тебе рассказывал, какая беседа у меня состоялась о нем с министром иностранных дел?

– Кажется, да.

– Вот я и думаю, не посадить ли на его место профессора Ярива Хофштеттера. Какого ты мнения о нем?

– Я с ним не знаком. Хофштеттер не появлялся на заседаниях академии.

– Да, прямо беда с ним. Он очень занят.

– Эта работа …

– Работа легкая. Ты сможешь и снимать фильм, и редактировать энциклопедию. На это ты будешь жить. Не забудь: чем больше мы сэкономим на зарплатах, тем больше денег останется для других вещей.

– По правде говоря, это не для меня.

– Упустишь такую возможность – поработать с Омером Томером.

– Омер Томер? У него музыкальное образование?

– Вечно ты находишь отговорки, – заметил Каманский с некоторой издевкой. – Музыкальное образование? Главное, что он умеет редактировать. Томер составил и отредактировал все, что выпустил в свет музей «Макор», все без исключения. У него десятилетний опыт. И разве не ясно, что он большой эрудит в вопросах эстетики?

Прочтя сомнение на лице Итамара, Каманский встал и подошел к книжному шкафу. Сняв с одной из полок большую стопку книг, он стал их перебирать, читая вслух названия: «Зеркало завтрашнего дня – взгляд на современность: картина, гумно, автострада», «Местные художницы и израильский мужчина», «Менахем Мурам: визуальное искусство сцены», «Первый день съемок «Незрелого винограда» М.Каганова: зрелость плода», «Норанит: носы против задов».

Каманский победно посмотрел на Итамара:

– Иэто еще не все. Ну, видишь? Один из сборников привлек особое внимание Каманского.

– Смотри, что я здесь нашел. Ты ведь спрашивал о музыкальном образовании Омера Томера, не так ли? Итамар кивнул головой. Каманский показал книгу:

– Читай, пожалуйста.

Итамар подался вперед, чтобы прочесть заголовок: «Волк, пастушья флейта и палестинская овца: сюрреализм против действительности».

– И после этого ты считаешь, что Омер Томер не может редактировать музыкальную энциклопедию?

Не в обычаях финансового магната было давить каблуком уже поверженного противника. Поэтому он не счел нужным распространяться далее о талантах Омера Томера. Каманский положил сборник на стол и сказал только:

– В любом случае, если ты изменишь свое мнение в ближайшую неделю, дай мне знать. Он может быть главным редактором, а ты, скажем, ответственным. Не тяни. Сроки поджимают.

– Не думаю, что у меня будет время на это, если я начну работать над фильмом, – продолжал сопротивляться Итамар.

– Будет у тебя время. Сколько дней могут продолжаться съемки? Не забывай, что мы не голливудская студия с ее огромным бюджетом. Кто-нибудь поможет тебе. Например, Узи Бар-Нер, режиссер. Я вижу, ты чем-то озабочен. Не волнуйся, его имя не появится в титрах.

– Вряд ли мне нужна такая помощь.

– А я думаю, она не помешает. Пойми, это твой первый фильм. С Менахемом Мурамом мы договорились об этом еще до голосования. Я не сомневался, что ты согласишься на такое прекрасное предложение. Ну, к этому мы еще вернемся. Надо обсудить более важные вещи. Знаешь, Итамар, мне просто не терпится начать съемки. Я уже думаю, как подобрать актеров, где взять напрокат аппаратуру, где найти лабораторию подешевле… Кстати, первым делом нужно найти место для натурных съемок. Между прочим, в этом деле Узи Бар-Нер дока … А что с камерой? Тебе никогда не приходило в голову снимать на шестнадцать миллиметров вместо тридцати пяти? Ты, конечно, знаешь, что разница в стоимости огромная.

– Шестнадцать миллиметров? – поразился Итамар. – Мы ведь говорим о фильме для широкой публики. А не о каком-то студенческом проекте.

– Безусловно.

– Если так, то все равно придется перевести его на нормальный формат, чтобы показывать в кинотеатрах.

– Правильно.

– Так в чем же смысл?

– А-а, я знал, что ты так отреагируешь. Не понимаешь, к чему я клоню? Идея возникла у Ури Миликена, моего советника по вопросам искусства. Кстати, маленький тебе, Итамар, совет: человеку стоит платить только за его мозги. И какие же мозги у Миликена! Какие идеи! Я говорю сейчас не только о цене пленки и печати в лаборатории. Путь к залам длинен, Итамар, очень длинен; если ты снял удачный фильм на узкой пленке, то все говорят: это оригинальная вещь, картина начинающего режиссера, это настоящее искусство. А что говорят о новом тридцатипятимиллиметровом фильме?

Итамар пожал плечами.

– Я скажу тебе. Говорят: ну, еще один коммерческий фильм. Еще одна попытка копировать Голливуд. Этого мы хотим? Разве у нас есть шансы конкурировать с ними? Но картина, снятая на шестнадцать миллиметров, совсем иное. Никто, кроме нас, не будет знать, что «Lieder» снят почти с нормальным бюджетом. Ты сможешь послать такую картину на малые фестивали, на первые показы – и если получишь приз…

– Я до сих пор не понимаю…

– Жаль, что здесь нет Миликена. Он бы тебе все прекрасно объяснил, но что делать, если он в эти самые минуты выступает перед комиссией кнессета по образованию. Мы пытаемся внедрить нашу компьютерную программу «Дигитопейнтер» во все школы Израиля. Потрясающая программа. Представь себе, она включает в себя все самое передовое в израильском искусстве. К тому же она интерактивна. Ребенок сам учится рисовать, тренируясь, он может копировать всех великих. Ведь в последнее время выяснилось, что каждый из нас – художник в потенциале! Иногда трудно поверить, чего мы достигли в науке… Словом, Миликен предложил организовать премьеру твоего фильма в музее «Уитли» в Нью-Йорке или в Музее современного искусства. Что это даст? Шанс на рецензию в «Нью-Йорк тайме». Гарантии, конечно, нет, но нельзя быть пессимистом. Возможности безграничны. Сделаем видео. Разошлем копии во все крупные телекомпании. Ты знаешь, что Эй-би-ди во Франкфурте платит… минутку, мне кажется, это не Эй-би-ди.

Каманский порылся в кармане пиджака, вытащил оттуда несколько разноцветных бумажек и быстро просмотрел их.

– Я был прав, не Эй-би-ди, а Эй-ар-ди. Есть и Ви-ди-ар в Кельне и другие тоже. Эти иногда платят до восьмидесяти тысяч марок за полнометражный художественный фильм. А немецкая марка – очень сильная валюта, хотя, конечно, не известно, удержится ли она на этом уровне, пока выйдет фильм. А почему бы им и не взять «Lieder»? Фильм о певце, который поет по-немецки.

– Меламед еврей и родился в Израиле.

– Кто сказал, что эти гои должны заранее знать все детали? Между прочим, можно продать картину и американским станциям учебного телевидения. Уловил принцип? Мы можем отлично заработать еще до того, как фильм выйдет в широкий прокат! Но все это при условии, что мы сделаем высокохудожественную вещь. Пойми, шестнадцать миллиметров – это кристально чистое искусство. Я люблю красоту, Итамар, и оригинальность, будь то кинофильм или отель. Может быть, поэтому меня воротит от идеи создания сети отелей, ну просто воротит. Да, именно шестнадцать миллиметров! – снова подчеркнул Каманский.

– Вы не заинтересованы в том, чтобы показать фильм в Израиле? Для широкого зрителя?

– Пустые хлопоты. С нашей-то публикой? Ничего мы здесь не заработаем. Кто у нас ходит на израильские фильмы?

– А за границей?

– Вот здесь-то собака и зарыта. Для успеха у зарубежного зрителя нужно, чтобы тебя открыли. Шаг за шагом, Итамар! Сначала уйти в подполье. Это очень важно. Такой шаг позволит критикам обнаружить тебя, вытащить на свет Божий. Понял? Ты будешь для критиков их новым открытием. Поверь мне: только шестнадцать миллиметров! Я и сам поначалу с трудом это понял.

Теперь Каманский повернулся к шкафу, чтобы поставить на место сборники музея «Макор». Говорить он не перестал:

– Если показы по телевидению принесут прибыль, мы сможем пообещать проценты всем, кому задолжаем: актерам, декораторам, гримерам, звукооператору…

– Проценты? От чего? – спросил Итамар. Каманский повернулся к нему лицом.

– Проценты от будущих прибылей, – раздраженно сказал он. Как видно, он уже начал терять терпение. – Скажи, чему тебя там учили в твоей киношколе? У тебя есть другой способ поставить фильм с маленьким бюджетом?

– Но ведь есть субсидия академии.

Садясь в кресло, Каманский нетерпеливо потер руки:

– Арасходы? Не забывай, сотрудники «Каманский лимитед» тоже должны что-то заработать. Если раньше мы говорили о пятидесяти тысячах долларов из трехсот, то в свете новых возможностей, открывшихся перед нами, швее не обязаны оставаться на том же уровне. Фильм, который получит премии на фестивалях и пойдет по телевидению, будет приносить прибыль, и мы без всяких проблем сможем выделить еще пятьдесят тысяч долларов. Это ни в коей мере не ударит по качеству фильма! В общей сложности сто тысяч. Скажем, десятая часть от этого – твоя.

Итамар никак не мог постигнуть смысла финансовых комбинаций Каманского.

– Пятнадцать процентов? – предложил Каманский.

– Вы говорите о бюджете всего в двести тысяч долларов? – сообразил Итамар.

– Разве это плохо для шестнадцатимиллиметрового фильма? Ты знаешь кого-нибудь, кто получил больше?

– А как насчет переводов? Если мы планируем заграничные показы, то придется все переводить. Это не просто.

– Ты что, сам не можешь перевести на английский? Это сэкономит расходы.

– Я уже давно перевел все ивритские диалоги на английский. Сценарий, по существу, написан на двух языках. Но кто переведет тексты на немецкий? Я могу проверить перевод, но не более того. Придется найти хорошего переводчика на немецкий.

– Ты и немецкий знаешь? Прекрасно. Откуда? От родителей?

– Нет-нет. Когда я взялся за сценарий о Меламеде, то записался на годичный курс немецкого, чтобы понимать слова песен. С тех пор я стараюсь усовершенствоваться в языке, но пока еще не приблизился к уровню, необходимому…

– Ты неисправим, Итамар, просто неисправим! В любом случае хорошенько подумай об идее шестнадцатимиллиметрового фильма. После успеха с «Lieder», как мы надеемся, «Возвращение Моцарта» уже не будет фильмом новичка, и мы сможем снять его на обычной пленке без всяких проблем.

Итамар остолбенел, услышав из уст Каманского о «Возвращении Моцарта». Откуда он знает? Понимая, что сейчас не время выяснять это, Итамар сдержался, но решил как следует допросить Риту при первой же встрече.

XVI

– Не расстраивайся, мой милый, – пыталась Рита утешить Итамара. Они сидели бок о бок. Она ладонями сжимала его руку.

– Я не понимаю, как такое вообще возможно. Меламед был инициатором, собственно говоря, создателем этого фестиваля, а его имени даже не упомянули.

– Наверное, каждый выступавший надеялся на другого, и вышло так, что никто о нем не вспомнил.

– Но ведь Берлецкий не поленился назвать имена всех основателей, одного за другим. Ты слышала, как он пространно говорил о Максу?

– Да, об этом французском теноре.

– Ты знаешь, в чем заключалось его участие? Меламед пригласил его на первый фестиваль. Он спел, мне кажется, два-три романса. Это все. Сегодня, как выясняется, он превратился в отца-основателя! До меня это не доходит.

– Какая разница? Да и сколько народу там было? Сорок человек, пятьдесят? Так или иначе, по-моему, это последний фестиваль.

Принесли еду. Рита выбрала ресторан отеля «Цедеф» в Герцлии, чтобы поужинать после посещения фестиваля классического пения, проходившего в кибуце Ашморет. Они сидели напротив сплошной стеклянной стены и могли видеть, как по набережной прогуливались люди. Итамар вдруг набрался смелости:

– Кому ты рассказала об идее фильма «Возвращение Моцарта»?

– Ну кому я могла рассказать? – ответила Рита вопросом на вопрос и положила себе спаржи.

– Позавчера я встретился с Каманским. Он упомянул «Возвращение Моцарта». Прямо так и сказал.

– Правда? Он заинтересован быть продюсером фильма?

– Он говорил об этом как о чем-то решенном, как о картине, которую мы будем снимать после «Lieder».

– Потрясающе! – Взволнованная Рита подняла свой бокал. Увидев, что Итамар не следует ее примеру, спросила: – Ты хочешь, чтобы я пила одна? – и терпеливо подождала, пока Итамар тоже поднимет бокал. – За «Возвращение Моцарта»! – провозгласила Рита, и они чокнулись.

– Не знаю, напишу ли я такой сценарий. – Итамар поставил свой бокал, не отпив из него. – Это просто идея, однажды пришедшая мне в голову. Возможно, мой второй фильм будет вовсе не о Моцарте. Не исключено, что я сделаю «Возвращение Бетховена» со сценой, где вернувшийся к нам маэстро ерзает в кресле, обнаружив, что ему приписали какую-то возлюбленную, о которой он не имел понятия. Или же сниму ленту на совершенно другую тему. Об академии, например. Об Израиле. «Итамар в стране чудес». Или «Странные времена». Что скажешь?

Рита засмеялась:

– Прямо так?

– Именно.

– Как будто кто-то позволит тебе здесь снять такой фильм.

– Это просто идея.

– А я думаю, что «Возвращение Моцарта» – замечательная идея.

– Никому, кроме тебя, я не рассказывал об этом.

– Ты уверен?

– Стопроцентно.

– Постарайся вспомнить. Может быть, Нурит?

– Вот уж последний человек, которому я бы стал рассказывать.

– Почему? Она говорила с тобой о своем фильме. Вполне естественно, что и ты упомянул об идее своей следующей картины. Кстати, мне уже успели настучать. Мол, между вами что-то есть.

– Ничего между нами нет. Она вообще не мой тип. Кроме того, на мой вкус, слишком тощая. И почему кто-то должен доносить тебе именно обо мне?

– Ты уверен, что она тебе не нравится? А как насчет других женщин?

– Что за странные мысли? Никого, кроме тебя, у меня нет.

– Даже если есть – не страшно. Только скажи мне. У меня, конечно, нет никого другого. Связь между нами так сильна, что я даже на минуту не смогла бы думать ни о ком, кроме тебя. Я полностью тебе верна. Но если тебе вдруг приглянется кто-нибудь, например, моложе меня…

– Но мне это не нужно! – беспомощно сказал Итамар.

В этот момент официант принес им кока-колу. Когда он ушел, Итамар вернулся к прежней теме:

– Так ты никому не рассказывала о «Возвращении Моцарта»?

Рита положила вилку на тарелку.

– Ты что, полагаешь, будто я болтаю о твоих идеях по всем углам? – обиделась она.

– А как насчет твоего кинофакультета? Там ты вполне могла бы рассказать…

– Ни одному человеку на факультете я ничего не говорила. И вообще, я была очень занята своим проектом: «Женщина как сексуальный объект в израильском кино». А ты даже не знал, что я закончила писать эту работу, верно? Разумеется, не знал. Ты никогда не спрашиваешь меня о том, чем я занимаюсь, о моих делах на курсе. Никогда!

– Я действительно виноват, но у меня сейчас столько забот, что я просто забыл.

– Иногда ты бываешь страшным эгоистом! В отличие от меня: я – то как раз интересуюсь всем, что ты делаешь.

– Я очень ценю это, Рита, и на самом деле интересуюсь всем, что связано с тобой. Правда, чем ты сейчас занята? Расскажи, что делается на факультете.

– Немного поздно вспомнил, а? Но если ты действительно хочешь знать, то у меня был страшный кризис. Но зачем тебе знать? Если бы тебе это было не безразлично, ты давно бы уже понял, что со мной происходит.

– Я не имел понятия… – Итамар попытался защищаться. – Что случилось?

– Вот именно, ты не имеешь понятия! В этом-то вся проблема. К твоему сведению, я решила прекратить учебу. Из-за тебя.

– Из-за меня?

– Да, из-за тебя. Когда я сравниваю то, что я делаю, с твоей работой, с твоими стремлениями, моя жизнь кажется мне ужасающе ничтожной. Ты знаешь, я была счастливейшей из женщин, пока не встретилась с тобой. Моя жизнь казалась мне такой полной, а ты разрушил ее.

– Рита, не говори так! – взмолился он.

– Но это правда. С тех пор как ты вошел в мою жизнь, я мучаюсь. Подвергаю сомнению все, во что верила прежде. Ты сделал меня несчастной. И хуже всего то, что мне не с кем об этом говорить.

– Ты можешь говорить со мной.

– Но ты такой замкнутый! Ах, если бы ты был немного более открытым по отношению ко мне. А Гади? Гади трудно понять, что со мной происходит. Как я могу объяснить ему, что меня так волнует все, связанное с тобой?

– И ты ни с кем не говорила о моих замыслах?

– Нет! Никоим образом! Опять ты возвращаешься к этому. Все о себе, о себе! Я говорила только с одним человеком, но он не связан с факультетом.

– С кем?

– Какое это имеет значение? Ты с ним не знаком.

– Но этот незнакомый мне человек взял на себя труд рассказать обо всем Каманскому!

– А почему не рассказать? Если есть хорошая идея, нужно ее продвигать. Ты сам видишь, как это помогло.

– Рита, я не заинтересован в таком вмешательстве. Если бы ты познакомилась со здешними киношниками и с их покровителями, людьми вроде Каманского и всякими прочими…

– А что, я не знакома с ними? – поразилась Рита. – Это ты их не знаешь. Ты забываешь, что я учусь на кинофакультете. Разве ты не помнишь, что, когда мы с тобой впервые встретились, я брала интервью у Каганова, профессионала высочайшего уровня? Мне кажется, что именно ты чужд всему. Тебе не повредит, если ты получше познакомишься с некоторыми людьми в этой области и будешь готов воспользоваться их помощью.

– Я не уверен, что мне это нужно.

– Они что, недостаточно хороши для тебя? Ты считаешь себя выше их в нравственном отношении? Талантливее? Фильм – это общее дело, Итамар. Тебя этому не учили в Нью-Йорке? Чтобы поднять фильм, приходится привлекать людей для сотрудничества. И если есть здесь такой человек, как Каманский, готовый помочь и деньгами, и советом, грех к нему не прислушаться. Каманский… он… ну хорошо, это не важно.

– Что?

– Не важно.

– Ты начала что-то говорить о Каманском.

– Я раздумала.

Итамар хотел выяснить интересующий его вопрос до конца, но разговор прервался появлением женщины, чьи одежды весьма выразительно подчеркивали формы ее тела, уже несколько увядшего. Она подошла к их столику и широко улыбнулась:

– Рита! Какой сюрприз!

– Ница! Действительно сюрприз.

– Как приятно тебя видеть!

– Ты прекрасно выглядишь!

– А ты с годами только хорошеешь!

На вопрос Риты, как она здесь оказалась, Ница ответила, что «нам просто захотелось проветриться», и кивком головы показала в сторону молодого человека, проявляющего признаки нетерпения за столиком, расположенным метрах в десяти от столика Риты и Итамара.

– А мы только что вернулись из Ашморета, с фестиваля классического пения, – сообщила Рита подруге.

Она перегнулась через стол, чтобы свободно разговаривать с собеседницей. И при этом как бы ненароком так близко придвинулась к Итамару, что прядь ее волос будто кисточкой прошлась по его лицу.

– Ну и как? Понравилось?

– Неплохо, но не более того. Мне приходилось в жизни слышать певцов и получше.

Пока Итамар пытался отвернуться, обе женщины успели обменяться полезной информацией. Рита познакомила Итамара со своей приятельницей. Поскольку она сидела в неудобной позе, то оперлась локтем о стол рядом с тарелкой Итамара. Потом она непринужденно взяла с его тарелки ломтик жареной картошки и отправила себе в рот.

– Они такие невоспитанные в этом возрасте, – вдруг заметила Ница, может быть, для того, чтобы объяснить, почему она не знакомит их со своим спутником, который уже устремился к выходу.

Когда Ница ушла, Итамар спросил:

– Зачем ты так прижалась ко мне? Ведь она сразу же поняла, что я твой любовник!

– Я прижалась к тебе? О чем ты говоришь? Я вела себя абсолютно естественно. В противном случае она бы немедленно поняла: мне есть что скрывать. А так она осталась в неведении. Мы с тобой должны вести себя свободно, как очень хорошие друзья. Если хочешь знать, именно ты вызвал подозрение. Ты был ужасно скованным! Никак не думала, что ты такой трус.

– При чем здесь это? Мне-то нечего бояться. Я ведь не женат. Это ты замужем.

– Вот именно. И я не боюсь, несмотря на то что могу много потерять. У нас нет другого выхода, кроме как вести себя совершенно свободно. Мы ведь не хотим все время сидеть запертыми в твоей квартире, правда? Да, нас увидят вместе. Ну и что? Почему же не создать у людей впечатление, что мы просто очень хорошие друзья?

Итамар вынужден был признать, что он действительно чувствовал себя скованно:

– Может, ты и права.

– И кроме того, всем известно, что у меня натура такая. Я всегда ищу физического контакта, я привыкла обнимать друзей, прикасаться к ним. Мне это необходимо. Между прочим, ты обратил внимание, как она посмотрела на тебя, с каким интересом? Не понимаю, как ей удается затаскивать в постель молодых парней. Впрочем, это ее дело. Мне-то совершенно безразличны все сплетни вокруг нее. По-твоему, она привлекательна?

– Да кто она вообще такая?

– Жена Дана Динани. Неужели ты ее не узнал? Ведь их фотографии повсюду. Гади иногда работает с ним.

– Ты не думаешь, что она расскажет мужу, а тот передаст Гади?

– Гади и так знает, что я поехала с тобой на фестиваль.

Итамар не поверил своим ушам. До сих пор он полагал, что она хранила их связь в секрете, хотя болтовня Каманского о «Возвращении Моцарта» посеяла в его сердце некоторые сомнения. В любом случае ему и в голову не приходило, что Рита могла говорить о нем со своим мужем. Возмущенный Итамар напомнил ей об обещании ничего не рассказывать Гади без его на то согласия.

– Но ты ведь уже согласился встретиться с ним, так какая разница? Итамар, я была обязана рассказать ему о тебе. Понимаешь, между мной и Гади такие хорошие, такие теплые отношения, что я не могла скрыть от него такое дело.

– И что ты ему сказала?

– Не смотри на меня так. Чего ты злишься? Ну, я рассказала ему немного о тебе – и что из того? Сказала, что встретила молодого симпатичного парня, очень талантливого. Кстати, кроме прочих талантов, ты еще совсем неплохой любовник. Тебе это известно?

– И это ты ему выложила?

– Конечно. Расписала, как ты изумителен в постели, – рассмеялась Рита. – Если бы ты был женщиной, то понимал бы, что таких вещей не говорят другому мужчине.

Наконец Рита съела свою спаржу. Она прижала пальцы к вискам – это, как уже подметил Итамар, было признаком того, что Рита собирается заговорить о чем-то важном для нее. Так и случилось. Она убрала руки от лица и обратилась к Итамару:

– Если хочешь знать все, я сказала ему, что спала с тобой два-три раза. О'кей? Теперь ты доволен? Я не хотела говорить раньше, потому что знала, как ты отреагируешь.

Итамар побледнел.

– Прекрати! Не смотри на меня так! Я просто сказала, что мне захотелось попробовать, ну и мне хватило… Теперь мы друзья, не более того.

– Зачем тебе понадобилось посвящать его в наши отношения? Ведь это только наше, только между нами…

– Ну, это уже свинство с твоей стороны! – разозлилась Рита. – Ты не можешь меня заставить жить во лжи! По моим понятиям, искренность очень важная черта. Ты думаешь, мне легко скрывать от Гади свою жизнь? Он мой муж, и я должна посвящать его во все. Он будет очень огорчен, если почувствует, что я отдаляюсь от него, что он больше не может поддержать меня в моих поисках смысла жизни. Когда я рассказала ему о «Lieder» и о… Ладно, я сказала и о «Возвращении Моцарта». О'кей?

– Рита … – В отчаянии он еле смог выговорить ее имя.

– Почему ты так странно реагируешь? – повысила она голос. – Подумаешь, какой секрет! Пойми, у Гади большие связи с Каманским, и я думала, что это может тебе помочь. Как видишь, я оказалась права …

– Но я вовсе не заинтересован в том, чтобы Каманский этим занимался. И уж во всяком случае, не сейчас.

– Каманский должен понять, что у тебя огромный потенциал, что ты способен на гораздо большее, чем один фильм. Он поможет тебе пробиться. Нельзя пренебрегать такими связями. Кстати, он будет у меня послезавтра на коктейле. Ты, конечно, придешь? Не разочаровывай меня.

– Рита, я не уверен, что буду в состоянии прийти, учитывая ситуацию.

– Ты же обещал!

– Но сейчас я знаю, что ты рассказала о нас Гади.

– Но он не знает, что я рассказала тебе, что рассказала ему.

– Зато я знаю. И что будет, если ты успеешь рассказать ему, что рассказала мне, что рассказала ему?

– Я не скажу ему. Но если даже и… Подожди, подожди, я совсем запуталась. – Рита остановилась на миг. – Нет, я права, и тогда ничего не случится, так как я скажу ему, что не сказала тебе, что он знает. Так что вы оба будете в полном порядке.

– Ты хочешь, чтобы мы оба вели себя так, будто ничего не знаем?

– Ах, это не столь для него важно. Он не придает сексуальному контакту такого большого значения.