Текст книги "Дело Габриэля Тироша"

Автор книги: Ицхак Шалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава девятая

1

Я помню этот исход субботы, одной из зимних необыкновенно светлых суббот. Небо Иерусалима осветилось множеством звезд, какие могут высыпать только в небе этого необычного города. Мы же, надев в дорогу свои серые балахоны, вышли с Габриэлем за пределы города, в открытое поле. Мы говорили родителям о том, что идем к друзьям, и могли не возвращаться домой до полуночи. Наша ночная деятельность усиливалась от недели к неделе, все более сокращая участие в мероприятиях молодежных движений. В конце концов, мы почти прекратили членство в них. Бурные споры, которые возникали у нас между представителями разных объединений о том, чье более важно, показались нам глупыми и ребяческими, и тихо скончались. Постепенно ушел от нас узкий патриотизм, выражающийся в верности «нашему» движению и уступил место иному патриотизму. Мы стали членами небольшого подполья, которое полностью погрузилось в военные занятия.

В ту ночь мы занялись тем, что на сухом, не лишенном иронии, языке господина Тироша называлось: «Приход в гости без приглашения хозяина дома». Выбирали какой-нибудь дом на обочине арабского села, соседствующего с Иерусалимом, проникали во двор, чтобы изучить все постройки и получить ответы на вопросы. Какова конфигурация дома и двора (необходимо было к ответу приложить чертеж)? Какие еще строения находятся во дворе? Каково хозяйство владельца дома? Что можно сказать на основании этих данных о семье хозяина? В предыдущих полевых занятиях мы научились бесшумно передвигаться на территории по скрытым, насколько это возможно, тропам, так что походы в далекие и незнакомые места уже не казались нам чем-то новым и неизведанным. Новым было то, что мы могли подвергнуться опасности нападения и погони, вторжением на частную территорию жильцов дома. Поэтому Габриэль приказал нам беззвучно двигаться вблизи дома, часто замирая и прислушиваясь. Чтобы укрепить наш дух, он прочел короткую лекцию о психологии «сидящих в доме» в отличие от психологии «приходящих извне». Обе стороны в равной степени боятся одна другой, не зная, что этот страх испытывает и противная сторона. «Приходящие извне» пугаются каждого звука, доносящегося изнутри, и не догадываются, что сидящие внутри бледнеют от каждого скрипа и звука шагов снаружи.

«Пока вы не поймете, что сидящие внутри боятся вас точно так же, как вы их, вы не добьетесь успеха своей засады или атаки. Невозможно не бояться, но ясное понимание, что и противник боится, добавляет смелости и облегчает действие».

В этот раз также он шагал во главе нашей небольшой шеренги, которая в ночи сжималась (каждый хотел быть ближе к впереди идущему). Мы спускались с холмов, западнее предместья Керем-Авраам, в небольшую долину вдоль ручья Сорек. Примерно, после часа ходьбы вдоль ручья, мы повернули направо вверх по другой долине, ведущей к арабскому селу Бейт-Икса. Около девяти часов возникли смутные очертания квадратных строений, внутри которых мерцали огоньки. Дома эти стояли на водоразделе, и Габриэль указал нам на самый отдаленный дом. Время от времени он указывал нам рукой направление дальнейшего нашего движения. В предыдущих случаях все шло, как надо, за исключением лая собак при приближении к дому. На этот раз все произошло по-другому.

Мы терпеливо ждали, пока в доме погаснут огни. Габриэль занял наблюдательную позицию, с которой можно было видеть входную дверь дома, и показал нам движением, войти во двор. Мы никогда не входили через обычные ворота или калитку, выбирая более легкое место проникновения. Но тут случилась заминка. Большой камень, на который пытался взобраться Дан, чтобы перепрыгнуть забор, выскользнул из-под его ног и ударил меня в лодыжку. Резкий крик боли пронзил тишину ночи. Мгновенно открылась дверь, и человек выскочил с криком по-арабски: «Кто там?»

К такому случаю мы были готовы. Приказ был – не вступать в контакт с жильцами дома, а постараться ускользнуть вслед за Габриэлем. Мы и скатились вслед за ним в долину. Но боль в ноге не давала мне возможности быстро передвигаться, и, отстав от товарищей, я услышал крики и шум погони, и меня объял страх.

«Габриэль!» – крикнул я изо всех сил.

От страха я вообще не понимал, что вокруг происходит. Габриэль немедленно вернулся ко мне, выхватил «маузер» и выстрелил в сторону преследующих нас. Впервые я увидел оружие в его руках. Бегущие за нами замерли в испуге, и так мы смогли уйти в сторону холмов.

2

На следующий день он появился на первом уроке без тени усталости, весь вычищенный и вылощенный. На перемене я обратился к нему.

«Я бы хотел, чтобы вы назначили мне время для личной беседы» – сказал я, опустив голову.

«Пожалуйста, – сказал он, – приходи сегодня же после обеда».

«Господин Тирош, – сконфуженно сказал я, войдя к нему в комнату, – извините меня, что использовал право встречи с вами для беседы, не связанной со школой».

«Оставь эти формальности»

«Мне бы хотелось, – сказал я с горечью, – поговорить о том, что произошло вчера».

Он не реагировал, ожидая продолжения.

«Господин Тирош, – повысил я голос, главным образом, чтобы поддержать самого себя, – вы уверены в том, что выбрали правильного человека, чтобы присоединить его к «узкому кружку»?

«Полагаю, что да».

«Учитель, – взгляд мой был умоляющим, – ведь мы оба знаем, что, в отличие от большинства моих товарищей по кружку, я не приспособлен к боевым занятиям в поле. Вчера я ощутил это с особенной силой. Почти привел всех нас к настоящей катастрофе».

«В принципе, это не твоя вина».

«Что значит, нет моей вины? Ведь с самого начала я вел себя как ребенок. Закричал от боли, а надо было сжать зубы и не издать ни звука. Вместо того чтобы преодолеть боль и бежать, я сдался ей и отстал от всех вас».

«И, несмотря на все это, ты не виноват, – сказал Габриэль с уверенностью, – напряженность наших полевых занятий слишком велика. В нормальном ритме приучаются к особым трудностям, чтобы боевое действие прошло гладко. Но существующие условия не дают нам необходимого времени. По сути, это плата за учение, которую мы должны заплатить жестокому учителю по имени – «опыт». Понял?»

Ответ не успокоил меня. Я чувствовал, что он старается не касаться того, что унизило меня в собственных глазах. Главным образом, это было то, что мои возможности выполнять возложенные на меня обязанности, были во много раз ниже возможностей моих товарищей.

«Но, может быть, у меня вообще нет способностей к военному делу, – продолжал я с горечью, – может, все ваши усилия сделать из меня бойца напрасны. То, что вам удалось сделать с другими, со мной не удастся, и я всем вам нанесу ущерб?»

«Ты слишком узко толкуешь понятие «военное дело», – продолжал он спокойным голосом, – в военном деле надо уметь не только ловко и быстро выхватывать оружие. Даже если ты не преуспеешь в бою, в чем я вовсе не уверен, у тебя найдется еще много дел в боях, которые ведутся не обязательно в поле. Есть и другие линии противостояния, и весьма важные, в других местах».

И эти слова не успокоили меня, на что он тут же прореагировал:

«Ну, вот, как ты полагаешь – я профессиональный военный?»

«Иногда вы так выглядите».

«Нет. И я не родился вкладывать патроны в обойму».

«Но у вас к этому талант, а у меня нет», – сказал я печально, – у меня получается лишь складывать вместо патронов – стихи».

«Не думай, что это легко. Стихи – великое дело, – он улыбнулся, – читал я в классной стенгазете твои стихи. Отличные».

В конце концов, я вышел от него успокоенный.

3

Прошло несколько дней, и выяснилось, что история эта не исчерпана. В один из вечеров, когда мы собрались у него на квартире, он детально разобрал операцию «Приход в гости без приглашения хозяина», которая оказалась столь неудачной. Но не было в его разборе никакого упрека или насмешки. Сегодня я знаю, что именно в этом была сила его воспитательного влияния на каждого из нас. Командуя нами, он не переставал быть учителем и воспитателем, ведя себя в высшей степени демократично. Никогда мы не слышали из его уст гневных воплей командиров, от которых вяли наши уши, в последующие годы подполья.

Никогда он не пользовался грубой унижающей бранью. Голос его был решительным, порой жестким, но всегда щадил наши барабанные перепонки. Авторитет он обретал не силой приказа, за которым выступала угроза наказания, а именно силой личности, которая никогда не забывает, что перед ней ученики в классе, а не солдаты в казарме.

«Первым делом, – сказал он, – в мире нет такого страхового общества, которое могло бы защитить от падения камня в момент похода или преодоления забора. Такое происходит неожиданно, и единственное, что можно сделать, это развить в себе умение владеть подошвами своих ног. Надо научиться ставить ногу, чувствуя предмет, на который ступаешь: твердо ли стоит или раскачивается. Такую чувствительность развивают длительным опытом, но даже после этого нельзя быть абсолютно защищенным от неудачи».

Дан, лицо которого покраснело при первых словах учителя, почувствовал себя более спокойным. «А теперь о тебе…» – обратился он ко мне, даже намеком не показывая, что был у нас разговор об этом. Сердце мое колотилось, и я прервал его. «Знаю, – сказал я с чувством стыда, – виноват я».

«Прошу тебя. Мы здесь не находимся в суде. Полагаю, что удар камня был тяжелым. Никто из нас не вскрикнет с такой силой зря. Все зависит от привычки и опыта. Неспроста учатся сжимать зубы и молча преодолевать боль. Но без этого воинское подразделение может сойти в преисподнюю».

Тут он извлек из кармана арабскую газету и перевел напечатанное там сообщение о том, что неизвестные ворвались во двор Абдаллы Лузиана в Бейт-Икса и стреляли в хозяина и его товарищей, преследовавших тех, кто стрелял. В селе и в полиции полагают, что это были люди из села Бейт-Ханина, у которых давний конфликт с хозяином дома. Полиция продолжает расследование…»

Мы хохотали от всего сердца. Но господин Тирош не дал нам слишком радоваться ошибкам, которым подвержены человеческие существа.

«Самый большой провал в этом деле, – сказал он со всей строгостью, – заключается в том, что мы были вынуждены применить оружие, в то время как мы должны были бесшумно исчезнуть. Хотя вмешательство револьвера было необходимо, но правило должно быть жестким: нельзя нам показывать во время наших действий, что у нас есть оружие. После нескольких таких неудач мы вообще не сможем в будущем проводить необходимые нам занятия».

«Мы и не знали, что у вас есть оружие», – сказала Айя. Выстрел маузера все еще звучал в ее ушах.

«Вы и сейчас об этом не знаете. Не так ли?»

Взгляды всех выразили согласие.

«Когда мы начнем упражнения с оружием?» – задал Дан простой, давно не дающий ему покоя, ставший впоследствии судьбоносным для него, вопрос.

«Гораздо раньше, чем ты думаешь».

Он вышел из комнаты, принес большую жестянку, извлек оттуда блестящий маузер. Впервые в жизни я увидел так близко пистолет с прикладом, и дрожь прошла по моему телу. Такое оружие я видел лишь в кино, когда приклад торчал из-за пояса полицейского.

4

«Настало время изучать оружие», – возвестил Габриэль, – установим стражу, чтобы она охраняла нас от всяческих неожиданностей. Дан и Яир, вы спуститесь вниз, и будете следить за каждым человеком, приближающимся к дому. И если это незваный гость, вы подаете сигнал об опасности свистом. Помните первые звуки песни «О, родина моя»? Итак, спускайтесь и старайтесь не выделяться на местности. Стойте в тени масличных деревьев, которые под нашими окнами».

Так начался новый этап наших военных занятий, этап, более всего пробудивший в нас гордость и уверенность, которые трудно выразить в словах. Нетерпеливыми пальцами мы брали оружие, которое сегодня считается не очень серьезным, но тогда выглядело в наших глазах мощным. До сих пор мы были не более чем подростки, изучающие полевую маскировку и чуточку вкусившие опасность. Теперь же мы стали мужчинами в миг, когда выхватывали пистолет из кобуры, висящей сбоку, или из-за пояса, вплотную к телу. Холодок стали, касающейся бедра, мы ощущали с особым удовольствием. Оттягивание затвора напрягало мышцы желанием без конца повторять это упражнение. Возведение спускового механизма, заполнение обоймы, разборка оружие – все это стало для нас подобием культа. Направляя ствол на цель, мы чувствовали нечто, подобное священнодействию. Секретность, объемлющая наши действия молчанием и охраной, ощущалась нами, как тайны любви, которая начала в нас пробуждаться.

Мы изучали разные виды оружия. Господин Тирош приносил нам то польский наган, то австрийский «штайер», по кличке «бык», то американский кольт, то тяжелый английский «вэбли». Но всех превосходил маузер с обоймой в двадцать патронов и прикладом, который нажатием кнопки превращал его в автомат. Медленно, но верно эти занятия сближали нас с этим оружием. Мы полюбили парабеллум, изящный и легко ложащийся в ладонь и в обхват пальцами. По душе пришелся нам и вэбли, который, несмотря тяжесть, никогда не подводил различными поломками, которым подвержены были более усовершенствованные, но и более чувствительные виды оружия. Господин Тирош не ограничился обучением, как разряжать, заряжать и направлять в цель оружие, а, расстелив на полу одеяло, заставлял разбирать его по частям. Среди этой груды пружин, замков и мелких винтиков пальцы Дана чувствовали себя в своей стихии, соединяя все это с видимым удовольствием. Даже Айя наловчилась после нескольких попыток разбирать и собирать механизм, предназначенный убивать. Только мне долго не удавалось соединять металлические части. Они не входили одна в другую. Пружины выскакивали из-под моих пальцев и отлетали в сторону. Но и я испытывал подъем духа, обхватывая парабеллум и видя, как его ствол становится продолжением ладони. Особенно трудно дался мне австро-венгерский «штайер». Но сильное желание изучить это дело и не упасть в глазах Айи заставляло мои мышцы преодолевать все трудности.

5

В одну из ночей мы стояли с ней в паре на страже у дома. Над нами пробивался свет сквозь щели жалюзи на окнах квартиры Габриэля, и звуки металла доносились слабо и смутно. Моросил дождик, заполняя мрак влагой. Мы прятали руки в карманы пальто и молчали.

«Куда это все приведет?» – неожиданно прошептала Айя.

«Что ты имеешь в виду?»

«Я имею в виду все эти наши встречи, походы, ночные стражи…»

В голосе ее ощущалась какая-то дрожь и беспомощность. Или это шло от дрожи ее тела в этом холоде. Хотелось мне ответить ей по-мужски, уверенно и однозначно, чтобы поддержать ее дух, но я тут же ощутил, что нет во мне этой уверенности. Про себя я тоже задумывался над тем, что ждет нас в будущем, абсолютно не представляя этого.

«Ты волнуешься о нашем будущем?» – спросил я ее, ибо и сам чувствовал эту тревогу.

«Нет, – сказала она, – это слово тут не подходит. Я лишь думаю о том, где мы будем через год, я, ты, господин Тирош… Что будет с нами, со всей этой несчастной группой. ты понял?»

«Почему это несчастной?» – спросил я, удивленный тем, что этот вопрос часто возникал и у меня в душе, но я не решался выражать его вслух.

«Смотри, каждый из нас несчастен по-своему, ну, и так вся группа».

«С чего ты это взяла?»

«Ты что, не улавливаешь? Погляди на Дана и Аарона. Уже давно они мучаются от бездействия их «Следопытов Йоханана». Или ты думаешь, что таких мужчин, как они, могут удовлетворять детские игры и костры в летних лагерях раз в год? Каждый из них способен снимать вражеские скальпы, и тут в нужное время возникает Габриэль и дает им возможность этим заняться. Вот и все».

«Так это же хорошо, что они нашли свое призвание?»

«Нет, оба живут иллюзией, что они смогут тут все расшатать. Придет время, и они избавятся от этой иллюзии… Но где это будет? В больнице? В тюрьме?»

«Не знаю», – сказал я, ловя себя на том, что поддался его аргументации.

«То же касается Яира, только тут прибавляется его мачеха. Он нашел себе дом в этой квартире (она подняла голову, указав движением на второй этаж), но плата за этот дом будет очень высокой. В мире есть вещи, страшнее, чем мачеха. Яир еще этого не знает».

«Ну, а что в отношении нас двоих?»

«А-а, о нас лучше не говорить. Скажи, ты счастлив в последнее время? Я – нет».

«Почему?»

«Оставь. Придет время, и я скажу об этом».

Остался еще один человек, о котором мы не сказали, и это умолчание повисло в воздухе, набрасывая тень на нас обоих.

«Ну, а что ты скажешь про Габриэля?»

«Габриэля?» – пробормотала она, как будто удивилась тому, что я открыто при ней произнес это имя.

«Да, как он тебе видится?»

«Скажу тебе только вот что. Когда я впервые увидела его большой и удобный рюкзак во время похода на Монфор, показалось мне, что человек этот погружен в тяжкую скорбь. И сегодня я уверена в том, что господин Тирош переводит скорбь в желание действия. Так мне это видится».

Мы смолкли, задумавшись, замерев под моросью. Какая-то влажная грусть туманными кольцами обволакивала дальний фонарь, мерцающий у мечети. «Может быть, ты и права», – сказал я, вспомнив, как несколько недель назад мы возвращались из деревни А-Тур в Иерусалим проселочной дорогой, ведущей к Масличной горе, а оттуда, через холм Офел с развалинами города царя Давида, до Сионских и Яффских ворот Старого города. Мы шли в начинающихся сумерках, под звон колоколов христианских церквей и голоса муэдзинов с верхушек мечетей, охватывающих нас со всех сторон. И вдруг я увидел себя и моих товарищей со стороны, словно бы я не принадлежу к ним, и необъяснимая печаль овладела мной. Вот, идет небольшая группа евреев, капля в море чужих народов, чужих храмов, и собирается захватить эту землю, вокруг которой бесконечные пространства врагов, и она не чувствует этого, не знает, словно бы летит на крыльях ветра. Не касаясь этой древней земли, полной памятников и могил, каждая из которых является предупреждением или мрачной повестью, шагает она, обратив взоры внутрь себя на какое-то пророчество чуда, витающее в воздухе, надеясь, что все эти кресты и полумесяцы рассеются сами по себе. Жалость охватила меня, подкатила комом к горлу и выжала несколько слезинок, которые никто не заметил. Я жалел себя и моих товарищей, жалел Габриэля, который мог бы спокойно сидеть в своей квартире, получая удовольствие от своей библиотеки, если бы не охватил и не всколыхнул мощной и величественной рукой ураган событий, призывающий к действию.

Глава десятая

1

Не знаю, есть ли в современном языке иврит много таких слов, которые совершили революцию, как слово «стрельбище». В любом случае, нет иного слова, которое так заставляло трепетать сердца парней и девушек до провозглашения государства. Вовсе нелегко было каждому из нас дойти до настоящей стрельбы. До этого мы долго тренировались целиться незаряженным оружием в положении стоя, с колена, лежа. Множество раз мы заряжали и опорожняли обойму. И даже после того, как мы были готовы к стрельбе боевыми патронами, не всегда для нас находилось время на стрельбище, находящемся за городом. Опыт молодежи из еврейских поселений давал им большую возможность, чем нам, а мы должны были долго дожидаться, пока для нас находилось время и место на стрельбище, с учетом дурного глаза и злонамеренного уха. В любом случае большой отрезок времени отделял от момента, когда нам возвещали, что мы готовы к стрельбе, до реальной стрельбы. Это время напрягало наши нервы и воображение, которое без конца вертелось вокруг предстоящих испытаний, опережая более осторожную реальность, которая предпочитала оставаться в тени и взвешивать свои шаги. Все это время мы говорили только о том, что считалось для нас невероятно важным: стрелять боевыми патронами, чтобы показать свое умение попадать в «яблочко» или, хотя бы, в ближайшие к нему круги. Эти цветные круги долго стояли перед нашими глазами после стрельбы. Кружась и пылая в воздухе, они уносились в дальние дали. Пишу эти строки и вспоминаю, что господин Тирош не считал столь важным точность наших попаданий в картонные мишени, на которых мы упражнялись позднее, в подпольных организациях и в армии. Господин Тирош направлял оружие в наших руках на картонные цели, вырезанные в форме человека. Он ставил эти черные фигуры из картона за ограждениями или грудами земли и камней, и мы должны были быстро в них стрелять, не имея времени на точное прицеливание. Эти силуэты в форме дерева или человеческой фигуры до пояса мы довольно часто волокли с собой в поле. В течение времени возникли живые чувства между нами и этими фигурами. Габриэль называл их «куклами», Яир – «черными господами». Айя называла любую черную фигуру «священником», что и закрепилось за ними.

Помню первое наше боевое крещение огнем. К стрельбищу мы ехали в автобусе на гору Наблюдателей, завернув в бумагу двух «священников», и сошли рядом с университетом. За белыми колоннами амфитеатра тянулась низкая ложбина, в конце которой мы исчезали в ущелье между меловых скал, в небольшой вырубке, где когда-то добывали камень для строительства. По правде говоря, я не был уверен, что здесь не может появиться посторонний на одном из окружающих холмов. Но Габриэль был настолько спокоен, что я не видел причины его предостеречь. Он словно был околдован пейзажем пустыни. Вид низких холмов, складки которых напоминали смятое одеяло, производил на него такое сильное впечатление, что он не мог от него освободиться даже логикой вещей, которые были ему обычно важны. Я не могу сказать, что это колдовство лишало его вовсе чувства осторожности. В любом случае он посылал кого-либо из нас занять наблюдательный пост и предупреждать об опасности. Но песчаный цвет пустыни окрашивал зеленый цвет его глаз мечтательным смягчающим флёром и приводил его обычное трезвое мышление в некий мир грёз, в котором не было места логике.

После того, как были расставлены черные «священники», отбрасывающие истинно человеческие тени, револьвер «вэбли» был вручен Айе, которая удостоилась сделать первые выстрелы. Один за другим она произвела несколько выстрелов в сторону фигур, отстоящих на двадцать шагов, и попала лишь в одну из них. Видно было, что ей стоило усилий нажимать на курок тяжеловесного «вэбли». Лицо ее покраснело от напряжения, а улыбка поддержки со стороны Дана и Аарона заставила ее еще сильнее покраснеть.

С вершины близлежащего холма Яир махал рукой, подавая знак, означающий «Ура!», что вызвало гнев Габриэля, ибо могло привлечь внимание. Затем Дан и Аарон произвели по два выстрела, и попали в обе фигуры. Перезарядили обойму «вэбли», и настала моя очередь. Я не попал ни в одну из фигур.