Текст книги "Иной смысл"

Автор книги: Иар Эльтеррус

Соавторы: Влад Вегашин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

– Кто, куда, сколько?

– Номер четыре-шесть-два-два-ноль-восемь-один-три-один-пять, инженерный отдел, пять лет, – без запинки протараторил Стас.

– Так… тридцать второй отдел, шестнадцатый барак, – быстро пролистав таблицу на экране, сказала регистратор.

– Разве в шестнадцатом не полный комплект? – поинтересовалась сидевшая рядом с ней девушка – похоже, практикантка.

– Там как раз одного перевели в другой отдел, – ответила регистратор и вновь повернулась к Стасу: – Внутренний номер: тридцать два-шестнадцать-семь. Запомни и повтори.

– Номер тридцать два-шестнадцать-семь, – послушно повторил Ветровский.

– Этот номер будто проклят, – заметила практикантка. – Уже шестеро погибших за последние два года.

– Значит, тому, кого перевели, повезло, а этому – нет. – Регистратор равнодушно пожала плечами. – Следующий!

Дальше следовала санация: рабов обрили наголо и загнали в душ. Мыться под прицелом плазмеров было крайне неуютно, и Стас пытался справиться как можно скорее. Кожу головы, непривычно голую, пекло от небрежного и быстрого бритья, болело сломанное ребро, от пара кружилась голова… и каменный пол под ногами вдруг стал очень скользким. Падая, Стас разбил бровь и сильно ушиб локоть.

Его быстро вздернули на ноги.

– Почему упал? – коротко спросил охранник.

– Ребро сломано, неловко дернулся, не удержался на ногах.

– Почему ребро сломано?

– Сломали, – он пожал плечами и тут же получил рукоятью плазмера по щеке – не столько больно, сколько неприятно и унизительно.

– Не острить. На вопросы отвечать прямо. Как сломал ребро?

Ветровский посмотрел ему в глаза:

– Упал.

Охранник выдержал взгляд.

– Не лгать. Как сломал ребро?

– Упал.

– Последняя попытка. Потом будет разряд, – спокойно и безэмоционально сообщил охранник.

– Его провокатор ваш избил! – не выдержал наблюдавший сцену боксер.

– Молчать. Тебя не спрашивали, – отрезал охранник и вновь повернулся к Ветровскому: – Это правда?

Стас прикусил губу. Сказать «нет» – подставить вступившегося за него человека. Сказать «да» – подставить себя. М-да… невелик выбор.

– Да.

– Зачем лгал?

– Все равно не смогу доказать, так какой смысл жаловаться?

– Правильный ответ. На будущее запомни: если тебя спрашивают – отвечай правду, если тебе не запретили ее говорить.

После санации их разделили и развели по отделам. В тридцать второй вместе со Стасом отправились трое, в том числе – боксер. По дороге охранник зачитывал внутренние правила.

Нельзя громко разговаривать, как-либо бурно проявлять эмоции, упоминать где-либо прежнее имя. Обращаться друг к другу только по номерам. Имя – вообще одно из главных табу. Нельзя употреблять определенные слова и жесты – их список есть в бараках. Нельзя сидеть, если стоит кто-то из настоящих работников, исключение – рабочий процесс. Категорически запрещено любое нарушение режима: через полминуты после отбоя не будешь в койке – наказание. Нельзя читать, смотреть, слушать книги, фильмы, музыку, кроме тех, что одобрены администрацией и предлагаются к ознакомлению в выходные и сокращенные дни. Запрещено недоносительство – если по какой-то причине рабу становится известно о нарушении, о котором неизвестно охране, он обязан о нем доложить. Категорически запрещены любые сексуальные действия как между рабами, вне зависимости от пола, так и мастурбация. И еще многое, многое запрещено…

Наказания – увеличение времени работы на корпорацию на срок от недели до месяца в зависимости от проступка, плюс телесное наказание в зависимости от проступка. Телесное наказание распространяется на весь барак, увеличение времени работы – только на провинившихся. За некоторые проступки – карцер.

Раз в неделю – укороченный день, двенадцать часов работы вместо обычных пятнадцати, разрешен просмотр фильмов, прослушивание музыки и чтение книг. Раз в две недели – выходной день, разрешены фильмы, книги, музыка, компьютерные игры. Раз в месяц – доступ к специально нанятой проститутке на час.

Слушая все это, Стас все отчетливее понимал, что у него нет ни единого шанса. Даже пять лет в таких условиях лишат способности думать, а учитывая то, что срок еще увеличится, и не раз… И в то же время, чем ясней становилось, что выжить и выйти отсюда – невозможно, тем больше крепла уверенность Стаса в том, что он – выживет и выйдет. Вне зависимости от чего бы то ни было.

Барак оказался помещением общей площадью около двадцати квадратных метров. Вдоль стен стояли двухэтажные койки – две справа и три слева, между ними оставался проход чуть меньше метра шириной. Справа от двери – шкаф. Больше в бараке не было ничего – и никого.

– Рабочий день закончится через час. Оставайся здесь. Завтра пойдешь на завтрак со своим бараком, после завтрака – с ними же на работу. Подойдешь к старшему смены, назовешься, он определит твою работу. Вопросы есть?

– Да, – ответил Стас, уныло обозревая обстановку. – Разрешите спросить?

– Спрашивай.

– Рабочий день – четырнадцать часов. Завтрак, обед, ужин – суммарно полтора часа. На всякое прочее – еще полчаса. Сон – шесть часов. Остается еще два часа. Что разрешено в них делать?

– Чего ты хочешь? – Спокойствие и вежливость охранника насторожили бы кого-то другого, но Ветровский ощущал – тот вполне искренен. Ему почему-то все еще везло.

– Учиться. Я осужден на пять лет. Значит – не выйду отсюда. Тогда почему бы не добиться чего-то лучшего, чем это? – Он красноречиво обвел рукой серый барак.

Охранник почему-то помрачнел, отстранился.

– Завтра возьмешь у старшего смены бумагу, напишешь заявление на имя Аркадия Венедиктовича. Он решит, – сухо сказал он. – Еще вопросы есть?

– Да. Выходные и укороченные дни – их обязательно проводить со всеми или можно тратить на учебу?

– Если разрешат учебу – можно. Кроме того, если хорошо себя покажешь – два часа в день вместо работы можешь учиться. Учти – проверять будут строго. Узнают, что отлыниваешь – можешь не пережить наказания.

– Спасибо, – искренне сказал Ветровский.

Охранник вышел, замок камеры тихо щелкнул.

Стас остался один.

Сегодня выдался на редкость тяжелый день. Уже к ужину тридцать два-шестнадцать-восемь чувствовал себя так, будто отпахал без отдыха часов двадцать. В четвертом бараке, вместе с которым работал его десяток, не хватало двух номеров, в его собственном шестнадцатом не хватало одного, а работы на них взвалили, будто трудились не два увечных десятка, а три полных.

Тридцать два-шестнадцать-восемь бросил взгляд на большие часы, висевшие над дверями зала – без пяти одиннадцать. Еще пять минут – и все. Пойти в барак, занять свою койку и лечь спать. Послезавтра – укороченный день, можно будет посмотреть фильм – тридцать два-шестнадцать-два, у него укороченный был вчера, говорил, что в фильмотеке появился новый классный детективный боевик германского производства. Или просто пойти поспать?

– Восьмой, ты о чем думаешь? – рявкнул тридцать два-шестнадцать-четыре, старший их барака.

Восьмой поморщился.

– Полминуты до конца. – Он указал на часы.

– Вот и работай до последней секунды! – громко сказал Четвертый, косясь в сторону. Восьмой проследил за его взглядом и увидел начальника смены. Понятно, просто выслуживается. Скорей бы уже с ним что-нибудь случилось! Четвертый со своим желанием получить повышение достал весь шестнадцатый барак, а когда поступивший месяц назад новенький, немолодой мужчина тридцать два-шестнадцать-семь, оступился и упал, скинув на пол блок питания компа, за что все получили наказание, Четвертый его уже в бараке избил до потери сознания. На следующий день Седьмого забрали, и десяток опять оказался в урезанном составе.

– Все, окончание рабочего дня. Выключайте компы, и на выход.

Конвой ждал за дверями. Восьмой привычно сомкнул за спиной руки, ощутил, как прижались друг к другу магнитные наручники.

Девять рабов под прицелом дистанционных парализаторов – во внутренних помещениях корпорации запрещалось использование плазменного оружия – быстрым шагом двинулись в сторону своего «дома». Восьмой шагал сразу за Четвертым, смотрел ему в спину и думал о том, что он всерьез желает Четвертому удачи – ведь тогда тот уйдет на повышение, и главным по бараку станет кто-то другой. Возможно, даже сам Восьмой. Впрочем, он не слишком-то хотел становиться старшим – слишком большая ответственность. Но избавиться от Четвертого хотелось всерьез.

Перед дверью барака конвоир предупредил:

– У вас новенький. Ты, – он ткнул пальцем в Восьмого, – объясни ему правила. Завтра пойдет с вами, покажешь его старшему смены. Пусть распределит. Понял?

– Да, – ответил Восьмой. Черт. Вот и накрылся отдых из-за очередного придурка. Он уже не помнил, что буквально десять минут назад жалел о ненаполненности барака.

Новенький оказался совсем молодым парнем, едва ли лет восемнадцати. Кареглазый, светлокожий, худощавый, но на вид вполне здоровый, хоть и явно изможденный после КПЗ, тестирования и всей сопутствующей тягомотины. Держится скованно, но не боится… странно, здесь все боятся, а он – почему-то нет.

– Тридцать два-шестнадцать-семь, – не спросил – утвердил Восьмой.

– Да. А ты…

– Восьмой. Ты – седьмой. Чтобы не выговаривать, – короткими, рублеными фразами объяснил он. – Ясно?

– Да. Охранник сказал, ты объяснишь, как здесь… – Он скривился.

– Живут. Здесь живут. И работают. И ты будешь работать. Проступок – накажут всех. Потом все накажут тебя. Понятно?

– Вполне.

– Вопросы есть?

– Какая койка свободна?

– Эта. – Восьмой указал на верхнюю полку у двери. Сам он жил на следующей.

– Спасибо, – сказал Седьмой. Подошел к ярусу, скривился. – Вот черт…

– Что такое?

– У меня ребро сломано.

– Почему?

– Провокатор в машине избил. Я его раскрыл.

– Ну и дурак. Тебе какое дело было? Раскрыл, значит, не поддался бы, – с удивлением заметил Девятый, немолодой уже инженер.

– Кто-нибудь мог поверить, вляпался бы, – пожал плечами Седьмой. – Мне несложно было предупредить. И я не думал, что его так открыто выпустят и позволят меня избить.

– А если бы знал? – с интересом уточнил Третий, бывший преподаватель математики.

Седьмой на несколько секунд задумался:

– Все равно предупредил бы.

– Глупо, – усмехнулся Девятый. – Нельзя никому помогать, только сделаешь себе хуже.

– Ну вот такой я дурак, – невесело усмехнулся Седьмой. – Привычка такая – помогать, если есть возможность.

– Ложись пока на мою койку, – неожиданно сказал Третий. – Через неделю, как заживет, махнемся обратно.

Он встал, ловко свернул постель. Через минуту обернулся – почти все смотрели так, будто у него вторая пара рук выросла.

– Ну что вы пялитесь? – недовольно проворчал он. – Меня на провокатора поймали. Я себе за две недели год набрал, пока не объяснили, что к чему.

Третий поменял местами постели и удивительно ловко для своего возраста забрался на второй ярус.

– Спасибо, – смущенно улыбнулся Седьмой. – Я думал, здесь будет хуже.

– Мы все зависим друг от друга, – заговорил Восьмой. – Кто-то ошибется – отвечать всем. Стараемся поддерживать – так проще.

– Выгоднее? – Седьмой посмотрел на него в упор своими необычно карими при такой светлокожести глазами, и Восьмому стало почему-то неуютно.

– Выгодно, – не очень уверенно подтвердил он.

– Вот ведь ирония судьбы: исключительно ради выгоды – взаимопомощь, – задумчиво проговорил Седьмой. – Ради выгоды. Убиться…

– Это естественно. Разве нет?

– Здесь – не знаю…

Восьмой натянул одеяло на голову. Новенький был странный… какой-то не такой, как обычные, нормальные рабы. Что-то в нем было чуждое и неправильное. Настолько чуждое и неправильное, что Восьмой был бы, наверное, даже рад, если бы с новеньким традиционно для седьмого номера что-нибудь случилось.

II

Что нам ветер? Да на это ответит

Несущийся мимо, да сломавший крыло!

Голоэкран мигнул, всплыло окно, оповещающее о входящем звонке. Алик медленно, очень медленно протянул руку, коснулся мыши – управляться с проецированным сенсорным полем ему не удавалось.

– Привет, Жень. Ну как, узнал что-нибудь? – сказал он, не позволяя собеседнику начать разговор первым.

– А… да, узнал. – Алфеев через экран и разделявшие их километры посмотрел в глаза друга – спокойные, почти даже не грустные. – Это и в самом деле работа Светы Тихомировой. Довольно ловкий ход – вернуть благотворительность в моду. В конце двадцатого – начале двадцать первого века это было и правда очень модно среди миллионеров – периодически перечислять на счет различных благотворительных организаций, вроде Гринписа и Красного Креста, а также ряда куда более мелких компаний, сотню-другую тысяч евро. Не могу найти информацию по крупным организациям вроде того же «Креста», но по мелким ее полно, Сашка помог. Так вот, при тщательной проверке выяснялось, что каждая вторая благотворительная компания перечисляла на нужды детей-сирот, бездомных животных, вымирающих тигров, исчезающих растений и непопулярных видов спорта от силы треть получаемых средств. Остальное оседало на счетах владельцев компаний и старшего руководящего состава. Это общеизвестный факт, но миллионеров он не останавливал. Для них главным было покрасоваться, продемонстрировать, что они вот такие замечательные и добренькие.

– Это все очень интересно. Но сейчас благотворительность, мягко говоря, не в моде. На что рассчитывает Света?

– На звезд. Популярных музыкальных исполнителей, знаменитых актеров и так далее. «Делай, как Шварценеггер – будь Шварценеггером!» Неплохой слоган, правда? И тут же приведенное в порядок фото этого самого Шварценеггера во всей красе. И женские варианты есть. Там не только Светка работала, она, конечно, неплохой пиарщик, но не более. Ей кто-то из психфаковцев помогал.

– Вариантов «кто» – у нас более чем достаточно. И что, есть результаты?

– Пока точно не знаю. У нас без шпионажа достаточно дел.

– И все же разузнай, если есть возможность.

– Есть. К ним Сашка пришла. Помнишь, двое Саш? Бывшая девушка Година. Они разошлись еще в начале весны, но при том вроде как «остались друзьями». Сашка когда узнал, что она с Алиской, – рвал и метал. Потом долго извинялся. В общем, у нас есть агент.

– Вот и хорошо… наверное. В общем, пусть попробует выяснить. И заодно – ты согласовал с Алисой списки детских домов?

– Да, сейчас на почту скину. Она, в общем-то, особо не спорила – почти сразу согласилась на наш вариант.

– Из чего я лично делаю вывод, что эти самые детские дома не особенно ей и нужны. Жень, знаешь что… когда проверим, что там у них на самом деле с этой благотворительностью, и если узнаем, что они просто так деньги зашибают, – надо будет договариваться. Мы молчим, а они не мешают нам работать.

– Алик, там в списке – семь домов. Три – на нас, четыре у них. А нас, если помнишь, теперь всего шестеро. Мы не справимся.

– Я ценю твою тактичность, но вас пятеро, – мягко поправил Алик. – Тогда что, получается, надо выбирать, кому мы не будем помогать?

– Получается, что так. Сашка тут идею предложил, я хочу ее обдумать. На основании условной судимости Анны-Ванны за дачу ложных показаний мы можем добиться ее отстранения через ту маму, Веронику Никольскую. А на ее место поставить…

– Да хотя бы ту же Никольскую.

– Не-а. Лучше. Тебя.

– Жень, ты спятил?

– Нет. Смотри, я все это обдумал. – Алфеев начал быстро говорить, обрисовывая перспективы. Алик даже пары фраз вставить не успевал – друг понимал его с полуслова и, оказывается, ухитрился предусмотреть все возражения Гонорина. И понемногу Алик в самом деле начал проникаться идеей. А что? Перевестись на заочное обучение на педагогический он при помощи Галины Викторовны сможет, она дружна с деканом педфака. Бюджетных средств, если расходовать их разумно и добавлять некоторое количество орденских денег, вполне хватит на то, чтобы поддерживать хоть какой-то минимально достойный уровень жизни детей. Директор в третьем детдоме ничем не интересуется, все решает только завуч. Так почему бы и нет? Тогда он сможет и в самом деле приносить хоть какую-то пользу…

– Все, все, убедил. Я согласен.

– Вот и отлично! Тогда я завтра же…

Да, Женя и правда отлично подготовился к этому разговору. Он продумал все мелочи, вплоть до того, где и какие взятки надо дать. Алику это не нравилось, но… пока что приходилось подвывать по-волчьи и радоваться тому, что не приходится по-волчьи же рвать чужие глотки.

Женя рассказывал, но Гонорин слушал его вполуха. Мыслями он был далеко.

Он сам не понимал, когда и как ухитрился стать, по сути, во главе останков Ордена. Быть может, тогда, когда сумел пересилить себя, остаться жить и созвать сбор Ордена. А может, тогда, когда на этом сборе с величайшим трудом говорил, что Стас не одобрил бы траура по нему в виде прекращения работы и что надо дальше жить так, будто Стас вместе с ними, а не за бетонными стенами какой-то корпорации. А может, и вовсе тогда, когда в конце своей речи сказал, что никого не станет заставлять или уговаривать, но он лично не собирается бросать начатое и станет делать все, что в его силах, и даже больше. Не ушел никто, а Женя начал звонить каждый вечер и отчитываться в том, кто и что за этот день сделал.

Орден, до ареста Стаса пусть даже редкой, но все же прочной цепью охватывавший почти всю Россию, теперь распался на отдельные ячейки. Где-то не смогли удержаться и они, разбежавшись и прекратив общение. Где-то группы сохранились, но практически прекратили любую деятельность, оставшись просто дружной компанией. Где-то не прекратили, но либо действовали сами по себе, не координируясь ни с кем, либо примкнули к группе Алисы. К Алику не присоединился никто. Хотя от нескольких человек пришли письма, в которых они говорили, что не верят в виновность Стаса, но хотят продолжать работать, а работать можно только в группе. Группа же – с Алисой. Кому-то Алик поверил, кому-то нет.

Одно он знал точно: даже если уйдут все, он останется. Пускай один, но останется. Стас показал ему слишком многое, чтобы Алик мог его оставить.

– Хорошо, Жень, ты молодец на самом деле. Не пойму, когда ты только успеваешь столько всего делать?

– Так я ведь не один, – покраснел Алфеев. – Это не только я делаю, это, так сказать, совместное.

– В таком случае вы все молодцы. Передай им от меня благодарность, хорошо? И скажи, что послезавтра я всех жду на встречу.

– Обязательно. Ты это, держись…

– Женя, со мной все в порядке. Правда. Все, завтра позвони, договорились?

– Конечно.

– Удачи тебе. – Алик кликнул «окончание разговора» и тяжело вздохнул.

Больше всего он устал от жалости. От знакомых и родственников, прячущих глаза, от соорденцев, неумело, но искренне выражавших сочувствие. От вопросов «как ты себя чувствуешь», пожеланий «ты держись», «выздоравливай», от фальшивых обещаний «ты обязательно поправишься», «все еще будет хорошо», «врачи творят чудеса».

Может, и поправится – но не он. Может, и будет – но не у него. Может, и творят – но не для него.

Нет, Гонорин не отчаивался. Он невероятно быстро свыкся с осознанием произошедшего. А теперь Женька даже сумел придумать, куда деть беспомощного калеку, чтобы тот не ощущал себя бесполезным и даже был при деле.

Алик коснулся пальцами пульта управления на подлокотнике. Кресло послушно отъехало от компа, развернулось, медленно подползло к окну. Он протянул руку, с трудом дотягиваясь до кнопки на стене – жалюзи, тихо шелестя, поднялись.

За окном была серебристая ночь, и необычайно яркие звезды, и молочно-белый изгиб полумесяца в жемчужном небе. Алик чуть запрокинул голову, стараясь охватить взглядом всю бескрайнюю свободу над городом. Это ничего, что он больше никогда не сможет ходить, ничего. Он все еще может летать…

III

Я пытался быть справедливым и добрым,

И мне не казалось ни страшным, ни странным,

Что внизу на земле собираются толпы

Пришедших смотреть, как падает ангел.

– Высота – двести восемьдесят сантиметров, при площади шестьсот пятьдесят на четыреста двадцать… Черт, почему бы им сразу не написать, что площадь двадцать семь целых и три десятых метра…

Как же ему надоело за этот невероятно длинный день подсчитывать количество пластибетонных блоков в одном из домов нового жилого комплекса, проект которого сейчас делал их тридцать второй отдел! За первую половину дня, до обеда, он вместе с напарником, молодым парнем из того же барака, успел пересчитать один дом и сдать результаты. Правда, на обеде Третий тихо шепнул ему, что не стоит так разгоняться: судить будут по лучшему результату, а все, что будет сделано медленнее, могут и отлыниванием от работы объявить. Его правоту Стас осознал в полной мере, когда после обеда, уже порядком уставший за семь часов однообразной работы, несколько раз поймал на себе недовольный взгляд начальника смены.

Цифры почему-то не сходились. То есть они сходились, но очень уж отличались от тех, что были получены до обеда. Ветровский тяжело вздохнул, заново запустил программу, дважды перепроверив все данные, – нет, все правильно. Значит…

– Десятый, – хриплым от волнения голосом позвал он. – Перешли мне еще раз данные по проекту, который мы сдали перед обедом.

– Сейчас… все, лови.

Стас запустил программу, очистил окна данных, заново ввел все сам, нажал старт. Комп тихо загудел, обрабатывая информацию, потом выдал результат.

Ветровский почти минуту с ужасом смотрел на строчки отчета.

– Что там, Седьмой? – спросил ни о чем еще не догадывающийся Десятый.

Ошибка при вводе данных. Одна-единственная ошибка, закравшаяся по вине раба, решившего, что перепроверять незачем. Уже отправленный срочный документ, на информацию из которого уже ориентируются при заказе материалов. Объективно – не страшно. Для корпорации. Отменят или переоформят заказ. Но ошибившегося не ждет ровным счетом ничего хорошего.

– Ты ошибся при вводе данных, – очень тихо сказал Стас. Десятый вздрогнул, уставился на напарника расширившимися от ужаса глазами.

– Что тут у вас? – недовольно поинтересовался подошедший Четвертый.

– Я ошибся при вводе данных… – еле слышно прошептал Десятый, отступая на шаг.

Расслышали его почему-то все.

Ветровский, терзаемый отвратительным предчувствием, заозирался в поисках начальника смены – он должен, если что, вызывать охрану и вообще следить за порядком, но начальника почему-то не было…

– Так в чем проблема? – Четвертый еще не понял масштабов катастрофы. – Переделай, и быстро!

– Это было в отосланном отчете…

– Что?!

Стало очень тихо. Стас впервые в жизни видел, как наливаются кровью глаза, как багровеет толстая, бычья шея. Четвертый судорожно сжимал кулаки.

– … урод такой, ты… понимаешь вообще… …твою мать, как ты… нас всех подставил?! – проревел он.

Парень задрожал, со страхом глядя на разъяренного Четвертого.

– Я не…

– Да мне… что ты «не»! Из-за тебя нас всех так…! Да я тебя… сейчас… прямо здесь! – Он угрожающе двинулся к Десятому, тот отступал, а Четвертый приближался, и каждый понимал, что он готов сейчас действительно убить, и ему будет все равно, с кем и что за это сделают…

– Четвертый, остановись! – Стас ринулся вперед, но старший барака легко перехватил его за плечо, с силой толкнул.

– Не лезь! А ты, щенок, иди сюда…

С прытью, какую сложно было заподозрить в широком и грузном, похожем на медвежье теле, Четвертый прыгнул вслед за Десятым и в прыжке достал-таки парня. Сгреб за грудки, вздернул в воздух.

– Из-за тебя нас всех здесь сгноят! – ревел Четвертый, совершенно уже не осознавая, что сам он сейчас подставляет барак куда сильнее. Его огромная лапища сомкнулась на горле паренька, который, оцепенев от паники, только и мог, что смотреть и разевать рот, будто в попытке что-то сказать.

Ветровский не обдумывал свои действия, не просчитывал последствия – он просто бросился вперед и ударил Четвертого в челюсть. Ногой. Все же не зря посещал все орденские тренировки.

– Это еще что за…? – Громила повернулся, выпуская Десятого, и резко перехватил Стаса за руку, стиснул запястье. Хватка у него тоже была медвежьей. Молодой человек рванулся, пытаясь увернуться от второй руки, тянущейся к шее, но не успел. Стальные пальцы сжимали его горло, а он пытался отодрать от себя эту безжалостную смерть и смотрел в совершенно безумные, полные жажды убивать глаза.

Внезапно Четвертый вздрогнул, ослабил хватку – Стас скосил глаза и увидел, как Восьмой с некоторым удивлением смотрит на обломок какой-то массивной деревяшки, оставшийся в его руке. Пользуясь моментом, Ветровский пнул Четвертого в коленную чашечку – тот вскрикнул, разжал пальцы. Восьмой метнулся в сторону, Четвертый – за ним, уже забыв про двух первых недобитков…

Стас перепрыгнул через стол, уже видя, что Четвертый сбил Восьмого на пол сильным ударом, а дверь, кажется, начинает открываться, там охрана, сейчас они будут здесь, но Четвертый уже занес над своей жертвой схваченный с ближайшего стола тяжеленный дизайнерский монитор, и через мгновение с силой швырнет его на голову, и будет кровь, осколки костей, размазанные по полу мозги…

Он не успел подумать. Как, впрочем, и всегда. Инстинкты, помноженные на тренировки, сами швырнули тело вперед и в сторону, он всем весом ударился в Четвертого, монитор с грохотом рухнул на пол совсем рядом с Восьмым. Стас оказался на полу, а Четвертый все еще падал, он удивительно долго падал для такой тяжелой туши…

Шум от падения монитора был несравним с грохотом, который вызвало падение медведеобразного громилы. Затрещали вырываемые провода, обрушился принтер, разлетелся на кусочки чей-то экран, Четвертый заревел – воистину как раненый медведь, заворочался, пытаясь встать, но вокруг были сплошные провода, под ним и на нем. Он схватил какой-то кабель, рванул, бросил, рванул еще один…

Вспыхнуло, заискрилось. В тот же миг погас свет, и раздался дикий вопль. Стас, в падении сильно ударившийся головой, пытался сориентироваться в пространстве на ощупь, но получалось плохо, его вело, тело не слушалось. В конце концов он оставил попытки, растянулся на полу, ожидая, пока станет чуть лучше.

Чьи-то руки жестко вздернули его на ноги, Ветровский открыл глаза, пытаясь понять, что произошло и что происходит, и тут же увидел труп.

Широко открытые глаза, распахнутый рот и безмерное удивление во взгляде – почему он так удивляется? Чему он теперьможет удивляться?

Дернулись, смыкаясь, наручники за спиной.

– Какого черта здесь творится? – Охранник, белый от злости, ткнул пальцем в Десятого. – Ты! Отвечай, что произошло?

– Я… я ошибся… в отчете… Четвертый на меня разозлился и напал… а Седьмой вступился… а Четвертый его пытался задушить, Восьмой тоже что-то пытался сделать, я не понял, а потом Четвертый хотел убить Восьмого, но Седьмой его толкнул, и Четвертый упал, порвал кабель, а он под напряжением, и были искры, свет погас… не знаю, что дальше было… – Парня трясло.

«Сколько он здесь? – отстраненно подумал Стас. – Уже так легко употребляет номера вместо имен, но еще не стал таким, как они».

– Стоп. Теперь еще раз: кто его убил? – Охранник указал на труп. – Меня не интересует твой отчет, это ты начальнику смены объяснять будешь. Кто убил номер тридцать два-шестнадцать-четыре?

Десятый побледнел.

– Я не знаю…

– Ты только что говорил, что его толкнул Седьмой.

– Я не знаю, я ошибся, я не разглядел… я не знаю!

Стас вздрогнул. Ну почему, почему, если где-нибудь появляется неприятность, он обязательно в нее влипает? И ведь это на второй день заключения! Он только решил, что будет вести себя примерно, будет старательно избегать продления срока и обязательно выйдет отсюда…

– Его толкнул я, – тихо сказал Ветровский.

– Зачем ты это сделал?

– Он угрожал нашим жизням. Это была самозащита.

– Кому именно он угрожал?

– Мне, Десятому, Восьмому.

– Значит, его убил ты.

– Не убил. Толкнул.

Темная пелена полного отсутствия эмоций холодила душу безупречной нерушимой защитой, и Стас был счастлив, что эта защита у него была. Иначе… нет, лучше себе это не представлять.

– В результате чего он умер.

– Да.

– Все ясно. Уведите его в карцер. Остальные пусть наводят здесь порядок. Во время ужина – на наказание. Всем все ясно?

В ответ раздалось мрачное и нестройное «да». В самом деле, понятнее некуда.

В карцере оказалось темно, тесно и оченьхолодно. Настолько холодно, что сидевший в штанах, носках и рубашке Стас замерз примерно через полминуты. Влажный ледяной воздух пробирался под ткань, присасывался к коже, проникал внутрь, замораживая кровь в венах, холод обжигал горло, а сломанное и потревоженное сегодня ребро болело так отчаянно, словно решило отболеть за всю предстоящую неделю. Но холод был во много раз хуже боли, а в карцере недоставало места даже для того, чтобы встать в полный рост, не то что ходить.

Ветровский, с трудом сдерживая стон, перевернулся на тонком матрасе, уперся ногами и ладонями, заставил себя отжаться от пола – раз, второй, третий… К десятому стало чуть теплее, к двадцатому он уже согрелся, а на двадцать пятом, не выдержав, едва не упал – прямо на ребро.

Минут пять он отдыхал, потом перевернулся на спину, уперся ступнями в стену, и начал поднимать корпус. Потом – ноги. Потом опять стал отжиматься, и так до тех пор, пока футболка не стала мокрой от пота. Только после этого Стас понял, что переборщил, и теперь воспаление легких ему практически обеспечено. Несколько минут полежал и снова начал по кругу, но теперь медленнее, осторожнее – чтобы одновременно и сохранить тепло и не вспотеть.

Шли минуты, складываясь в часы. В карцере было почти жарко. Правда, теперь болело не только ребро – ныло все тело, даже те мышцы, о существовании которых молодой человек до сегодняшнего дня даже не подозревал. Таких нагрузок не было даже на тренировках – впрочем, на тренировках не шла речь о выживании. Те, кто ходил туда, – они были смешные и наивные и искренне верили, что самое страшное, что с ними может случиться, это избиение гопниками, отчисление из института и то, что родители узнают что-то об их поведении и времяпрепровождении. Они только слышали о том, что бывает за пределами Питера, они никогда не задумывались о том, что на самом деле происходит внутри зданий, принадлежащих корпорациям, и даже предположить не могли, как живут очень, очень многие жители их города.

Еще месяц назад Стас был таким же. Камера предварительного заключения, суды, предательство Ордена, случившаяся с Аликом беда, неожиданный поступок Лешки, неделя в отделе тестирования – это все едва не сломало его. Но все же не сломало.

А здесь, в окружении людей, осужденных за самые различные преступления, он неожиданно увидел готовность прийти другому на помощь, решимость защищать «своих», строго караемое «недоносительство». Ветровский помнил, как это было в институте: помочь – только если будет выгода себе, защищать – только себя, за других никому страдать неохота, а уж настучать на ближнего своего ректору – и вовсе милое дело.