Текст книги "Иной смысл"

Автор книги: Иар Эльтеррус

Соавторы: Влад Вегашин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

II

Я не могу заснуть, и так бывает всегда,

Когда всходит твоя одинокая звезда.

– Я уже боялась, что ты сделал выбор и больше не придешь.

– Еще – не сделал.

– Не будем об этом?

– Не будем.

Он пришел ночью, когда Катя уже ложилась спать. Просто позвонил в дверь – она беззаботно открыла, думая, что опять сосед, старенький профессор, перепутал двери. Он стоял на пороге, вода ручьями стекала с него, струилась холодными струйками по обнаженной коже, по штанам, по перьям.

– Я думала, ты постучишь в окно… – Она несмело улыбнулась, все еще неуверенная, что не спит.

– В окно неудобно. Карниз очень узкий. Я на нем не помещаюсь.

– Я позвоню в оконную компанию, скажу, чтобы переделали.

– Мне несложно войти в дверь.

– А мне несложно позвонить.

– Ты упрямая.

– Ты тоже…

– Я… – Он запнулся, отвел взгляд. Быстро посмотрел на соседскую дверь – они так и разговаривали, стоя на пороге. Отодвинул девушку в глубь квартиры, захлопывая за собой тяжелую, надежную сталь. Взял ее руки в свои, поднес к губам. – Я скучал, – хрипло выдавил он незнакомые, непривычные слова, смысл которых постиг лишь недавно.

– Я скучала…

Первый поцелуй был жадным, взахлеб и до дрожи. Второй – долгим и страстным. Третий – плавным и нежным.

Коста с трудом сумел оторваться от желанных губ.

– Я не должен… мы не должны…

– Не должны – но будем, – согласилась Катя.

Только минут через десять она отстранилась, окинула Крылатого быстрым взглядом.

– Ты вымок, замерз и зверски голоден. Проходи на кухню, я сейчас приду.

Она появилась буквально через минуту с огромным пушистым пледом, джинсами и полотенцем. Тщательно вытерла гостя, заставила переодеться, укутала в плед.

– Минут через десять будет еда, а я пока сделаю глинтвейн.

– Что можно приготовить так быстро? – удивился Коста.

– Курьера из ресторана, конечно же. – Катя рассмеялась, и на душе сразу стало легко и свободно.

Он впервые пришел к ней. Сам, по своей воле. Не «случайно пролетал, решил зайти». Теперь он сидел на полу, прислонившись спиной к стене, наблюдал, как она хлопочет над глинтвейном, и улыбался. Губы, как всегда, плотно сжаты – но глаза его улыбались, и она не могла этого не заметить.

Отчасти он и сейчас ненавидел себя. Но не позволял себе об этом думать, не давал страху, ненависти, отвращению вырваться наружу. Он позволил себе прийти – и сегодня он не будет портить все им обоим.

Курьер прибыл ровно через десять минут. Катя притащила на кухню несколько контейнеров, разложила мясо и птицу по большим тарелкам, отдельно высыпала горку картошки. Забравшись с ногами в кресло, с улыбкой наблюдала, как Коста насыщается – быстро, но неторопливо. Потом наполнила глинтвейном две высокие стеклянные чашки.

Они сидели рядом, закутавшись в один на двоих плед, пили глинтвейн, ощущая плечами присутствие друг друга, мягкое тепло чужой кожи, слушали дыхание… И были счастливы.

– Расскажи о себе что-нибудь, – тихо попросила Катя. – Нет, я понимаю, что ты весь – одна большая крылатая тайна, но хоть что-нибудь! Такое… повседневное, обычное.

«Повседневное – то, что делается каждый день. Что я могу рассказать тебе? Как просматриваю фотографии девушек, твоих ровесниц, которых я убил? Как изучаю информационную базу, решая, чью жизнь я сегодня прерву потому, что я решил, что кто-то того заслуживает? Как я просыпаюсь с первым ударом маятника, слушаю бой часов и напоминаю себе, кто я такой, для чего существую и что должен? Что рассказать тебе, ангел мой? То, что я не имею права даже приближаться к тебе?»

– Ты всегда такой голодный… почему? Не верю, что у тебя нет денег на еду.

– Во-первых, мне непросто зайти в ресторан или магазин и купить поесть, – с тихим смешком ответил Коста. Да, об этом можно рассказать. – Во-вторых, у меня очень быстрый метаболизм. Например, я не могу опьянеть – алкоголь выводится из организма быстрее, чем успевает подействовать. Я расходую огромное количество энергии, когда летаю или перестраиваю тело – ты видела размах моих крыльев, они способны поднимать меня в воздух, но пролететь сто метров для меня по расходу энергии примерно то же самое, что для человека – пробежать километр в полной выкладке.

– Но если ты не можешь сходить в магазин, то как и где ты ешь?

– Ты помнишь нашу первую встречу?

– Когда ты меня наглым образом споил? – Катя невинно улыбнулась, и Коста легко подавил поднявшее было голову чувство вины. – Помню, конечно. Погоди… У тебя не было крыльев!

– Были. Просто невидимые и неосязаемые. Это я тоже умею, но энергии тратится безумное количество. Ты просто не обратила внимания, сколько я тогда ел, пока мы сидели в ресторане. Особенно шоколад и орехи.

– Завтра же закажу на дом шоколад и орехи! Но погоди, это получается, ты тратишь энергию, чтобы сделать крылья, гм, невидимыми и неосязаемыми, чтобы пойти купить еду, чтобы восстановить энергию. Замкнутый круг?

– Смотря сколько покупать еды, – теперь он улыбнулся по-настоящему, а Катя рассмеялась.

– Представляю тебя, выходящего из магазина с бычьей тушей на плечах!

– Я покупаю готовое мясо в кулинарии. Не умею готовить.

– Хочешь, я тебя научу?

– У меня все равно нет кухни, равно как и возможности тратить время на приготовление пищи. Зачем, если можно купить уже готовую?

– Ммм… домашнее – вкуснее!

– Мне без разницы, какой вкус у энергии, – пожал плечами Коста. Поймал взгляд девушки и тут же поправился: – Но если приготовишь ты, это будет уже совсем другое. Не просто энергия.

Глинтвейн закончился, и они перебрались в спальню. Катя долго и тщательно расчесывала его длинные темные волосы, перебирала пряди, гладила перья… а потом все получилось само собой.

Они проникали друг в друга медленно и бережно, с каждым слитным движением все больше объединяясь. В каждом стоне, вздохе, жесте они становились единым и цельным, без единого изъяна и неправильности.

Коста впускал ее в себя так глубоко, так близко к сокровенному, как никого и никогда, Катя отдавала ему все самое себя без остатка – как никому и никогда. Слабый лунный свет скользил по ее молочно-белой весенней коже, и Коста видел в ней настоящего ангела в обрамлении его собственных белоперых крыльев.

– Останься здесь, со мной…

– Останусь.

– Не только сегодня. Оставайся и завтра, и послезавтра, и потом тоже…

– Нет.

Коста приподнялся на локте, заглянул в ее умоляющие глаза.

– Я не могу, не хочу, не буду рисковать тобой. Ты – единственное, что у меня есть. Единственное, что делает меня живым. Но у меня есть долг, и этот долг убьет тебя, если я буду слишком близко. Те, кто хочет до меня добраться, не остановятся ни перед чем. А я… я не смогу жить, если из-за меня погибнешь ты. Понимаешь?

– Да… теперь ты хотя бы не говоришь, что ты сам для меня опасен. Это уже хорошо.

– Но я сам тоже для тебя опасен. – Он резко помрачнел, сел на постели, подогнув одну ногу под себя.

«Я никогда не должен об этом забывать. Никто не знает, когда и почему я могу сорваться».

– Не говори так. Вообще об этом не говори! – Она приподнялась, протянула к нему руки, обняла. – Не надо… лучше иди сюда…

Разве он мог сопротивляться?

Это было месяц назад. С тех пор Коста не видел Катю, не приближался к ее дому, старался даже не думать о ней. Она может просить его не говорить – но его молчание ничего не изменит. Что бы ни сделал с ним Закон, как бы ни изменил его природу, гарантий все равно не было. Коста еще помнил, как содрогается от ужаса податливое молодое тело, как красива стекающая тонкими ручейками по нежной девичьей коже алая кровь, как прекрасна и несравненна предсмертная дрожь, когда можно сцеловывать с опухших, искусанных губ последний вздох… Он помнил, и эта память заставляла его дрожать от ужаса при одной мысли о том, что он когда-нибудь не удержит себя и… нет, нет, НЕТ! Даже думать об этом – невыносимо.

За окном его укрытия стемнело. Коста выключил комп, открыл раму, на мгновение замер на подоконнике. Что сегодня? Куда? Зачем? Он не знал. Сегодня на удивление не хотелось убивать.

Он прыгнул, в падении расправил крылья, вновь набрал высоту и полетел над городом, пристально разглядывая улицы и редких прохожих. Парень и две девушки спешат к зданию клуба, опаздывают на вечеринку. Трое мужиков во дворе дома пьют пиво, обсуждая прошедший день. Женщина неспешно идет от магазина к дому, в руках тяжелые пакеты – время за полночь и действуют ночные скидки. Спрятавшись в тени деревьев, двое подростков осторожно курят сигарету на двоих, то и дело оглядываясь – не заметили ли дома их отсутствие. Влюбленная парочка целуется на скамейке. Компания подвыпивших парней в камуфляжной форме вываливается из бара, они идут по улице, громко обсуждая фигуру идущей впереди них девушки. Девушка кажется Косте смутно знакомой, но с такого расстояния не разглядеть, он спускается ниже, но она сворачивает в переулок, сокращая дорогу до метростанции. Компания останавливается на перекрестке, они переглядываются – и идут за ней.

Коста шевельнул крыльями, ускоряясь. Успеть приземлиться, скрыть крылья, добежать – до того, как ублюдки совершат непоправимое. Девушка не должна увидеть его крылья, иначе было бы все совсем просто… Впрочем, не впервой. Он успеет и так.

Из переулка раздался крик. И если фигуру Коста узнать не сумел, то этот голос… Он камнем рухнул вниз: увидит крылья – и пускай, она их, в конце концов, уже видела, и не раз.

Двое держали Катю, один – заломив руки за спину, второй – за волосы. Третий срывал с нее джинсы – блузка уже была разодрана в клочья, к обнаженной груди тянулся четвертый, он же последний. Девушка кричала, пыталась освободиться – но тщетно: ее держали крепко и умело.

Первым пострадал последний – приземляясь, Коста отсек ему руку. Тут же ударил крылом вправо, пробивая грудную клетку того, что держал Катю за руки. Дико, нечеловечески закричал оставшийся без руки, он в ужасе смотрел на обрубок, не замечая Крылатого, – Коста качнулся в сторону, взмахнул крылом, и обезглавленное тело рухнуло на асфальт. Еще один насильник в панике выпустил волосы несостоявшейся жертвы, метнулся в сторону, но не успел – Коста ударил снизу, быстро и страшно, рассекая тело от паха до плеча. Последнего он схватил за горло, поднял над землей, с лютой ненавистью глядя в глаза. Сжал сильнее, несколько секунд наслаждался предсмертным хрипом, а потом сдавил резко, грубо, прорывая кожу и плоть и чувствуя, как хрустят под пальцами хрупкие шейные позвонки.

Отшвырнув уже мертвое тело, обернулся – Катя смотрела на него с ужасом. Коста только сейчас понял, какую совершил ошибку, дав волю гневу. Стоило убить всех быстро и, по возможности, без нарушения целостности оболочек. В крови было все: он сам, стены и асфальт под ногами, трупы, Катя. Коста прикусил губу.

– Они не успели тебе что-нибудь сделать? – тихо спросил он.

– Н-нет… ты прикончил их раньше…

Он вздрогнул.

– Если бы я не…

– Я… понимаю… но…

– Я говорил, что я опасен, – оборвал Крылатый. – Идем отсюда, тебе нужно привести себя в порядок.

– Куда?

– Ко мне.

Коста сделал шаг вперед, она не отступила – только закрыла глаза. Он легко подхватил девушку на руки, взмыл в воздух. Быстро набрал высоту и заскользил к убежищу.

– Душ за этой дверью. Тебе помочь?

– Нет! Я… мне надо побыть одной…

– Хорошо. Я пока найду одежду и чего-нибудь выпить.

– Нет! Не уходи… мне страшно… – Она подняла на Крылатого полные слез глаза. – Просто… если можешь – побудь здесь. Я быстро, обещаю.

– Хорошо. Вот, возьми пока… моя рубашка, она чистая.

Катя скрылась за дверью. Зашумела вода, но сквозь плеск острый слух Косты улавливал рыдания.

Что, вот так и заканчиваются прекрасные сказки для убийц, что не заслужили даже такого недолгого счастья?

В нижнем ящике комода, который не открывался уже много лет, нашелся и кофе, и даже немного коньяка с незапамятных времен. Там же обнаружилась старая электрическая плитка… да, это было очень давно.

Когда Катя вышла из душа, заплаканная и несчастная, выглядящая совсем миниатюрной в слишком просторной и длинной для нее рубашке, под которой было разве что уцелевшее белье, на полу перед тахтой уже стояли две чашки с горячим кофе, бокал коньяка и поломанная плитка шоколада.

– Пей и ешь. Тебе нужно восстановиться, – тихо сказал Коста. Он сидел на подоконнике, вертел в пальцах оставленный Эриком плеер. Кровь с тела и крыльев он уже стер.

– А ты?

– А тебя не смутит необходимость пить кофе, сидя рядом с тем, кто только что на твоих глазах порубил на куски четверых людей? – резко и даже почти что зло спросил он. Но Катя расслышала в его голосе боль.

– Не смутит. Они… наверное, они заслужили свою участь.

Он спрыгнул с подоконника, подошел, сел рядом.

– Выпей и съешь хотя бы пару кусочков. Поможет.

– Прости меня…

– За что?

– За то, что испугалась… – Она зябко поежилась, обхватила обеими руками горячую чашку. – Это не из-за тебя… то есть я не… Нет, не так. Я не изменила своего отношения к тебе. Я просто испугалась, я никогда не видела столько крови и… не видела, как выглядит разрубленный пополам человек или человек без головы, и передо мной никогда не падали отсеченные руки…

– Я убил их так, как было наиболее целесообразно. Не подумал, как это выглядит со стороны, – стараясь, чтобы это прозвучало как можно равнодушнее, сказал Коста.

– Прости меня… – тихо повторила она. – Прости…

– Подожди… мы не о том говорим. – Он сжал пальцами виски, помассировал. – Ты не должна извиняться… Вообще, что ты делала в таком районе поздно ночью?

– Я бабулю навещала. Она не в ладах с моими родителями, отказалась переезжать в более престижный район, чтобы не быть им обязанной… с ней только я общаюсь. Пока чай пили и разговаривали, как-то время быстро пролетело, я поздно спохватилась.

– Почему не вызвала такси?

– Да я всегда от нее на метро ездила, так проще и быстрее…

– Зато на такси безопаснее. Не делай так больше.

– Хорошо…

Несколько минут прошли в молчании. Потом Катя вдруг сказала:

– Помнишь Стаса Ветровского?

Еще бы он его не помнил!

– Разумеется.

– Его арестовали вчера. За педофилию и что-то там еще.

Коста приподнял бровь:

– Ты в это веришь?

– Не знаю…

– Не верь. Такой идеалист, как он, скорее удавится, чем тронет ребенка. Я встречался с ним и кое-что понял.

– Его оправдают?

– Не знаю.

Она промолчала. Он – тоже.

Прошло еще минут двадцать, кофе остыл, коньяк закончился.

– Коста… можно спросить?

– Конечно.

– Если бы там, в переулке, была не я, а какая-нибудь другая девушка – ты бы все равно их убил?

– Да. Но так, чтобы она не увидела крыльев. Это моя работа – убивать.

– Как это случилось? Ну, в смысле, как ты стал… так делать?

Коста глубоко вздохнул.

– Это называется «пришло время быть откровенным», да? – с усмешкой проговорил он. – Что ж, это должно было произойти. Хорошо, я расскажу. Но только если ты пообещаешь…

– Что?

А в самом деле, что? Никогда больше его не вспоминать?

– Ничего. Сама решишь, что тебе со мной делать. В конце концов, если кто-то имеет право убить меня за то, что я совершил, то это ты.

– Что ты такое говоришь, Коста?

– Сперва выслушай меня, а потом решай. Я родился в прошлом столетии. Сейчас мне около ста лет, может, чуть больше. Мой отец – один из пьяных моряков, которые изнасиловали мою мать. Она растила меня одна, денег в семье не было, а мне очень многого хотелось. Я не обращал внимания, чего ей стоило потакать моим капризам. Однажды она продала единственное свое украшение, золотое кольцо, чтобы купить мне модные джинсы, а я заметил, что кольца нет, только через месяц. Лет в четырнадцать я начал заниматься бандитизмом, и чем дальше – тем хуже. А в двадцать два я впервые убил девушку. Изнасиловал и убил, неумело, но жестоко. Мне понравилось…

Коста говорил долго и подробно настолько, насколько это было возможно. Говорил негромко и отстраненно, полностью погрузившись в воспоминания. Он даже не замечал, что по его щекам текут слезы.

– Она должна была стать тридцать восьмой и наверняка не последней. Но мне повезло, повезло так, как я не заслужил. Я до сих пор не знаю точно, кто она была, почему она пришла – мне никто этого не объяснил. Она заставила меня осознать, какая же я мразь. На протяжении всей жизни я сеял вокруг себя только зло, боль, страх, ненависть. Я не знал, что дальше делать. Хотел застрелиться, но… знаешь, умереть – это было слишком мало для меня. Я не заслужил даже смерти. И я должен был как-то искупить. Я бросил свои дела, уехал из Москвы в Питер. А по дороге в купе зашла она. И рассказала, что я могу встать на сторону тех, кто борется с такими, каким был я сам. Конечно же, я согласился.

– Коньяк закончился… – прошептала Катя, глядя на бутылку.

– Хочешь еще? Впрочем, о чем я… конечно, хочешь. Я сейчас принесу. А пока… я хочу, чтобы ты это увидела. Ты должна понять, что я такое.

Комп включился совершенно бесшумно. Коста включил проецируемую клавиатуру, открыл папку с фотографиями. Запустил первый цикл снимков.

– Тридцать семь циклов, в каждом – пятнадцать снимков. Я вернусь через полчаса.

– Несмотря ни на что, ты не боишься, что я уйду, – несмело улыбнулась Катя. На экран она пока что не смотрела.

– Не уйдешь. Здесь нет дверей, а до земли – десятки метров. – Он вскочил на подоконник, оглянулся. – Просмотри снимки. Я прошу.

Он бросился в ночную тьму.

III

Одинокие волки и страшные звезды,

И остаться нельзя, и бежать слишком поздно.

Камера предварительного заключения – чуть больше двух квадратных метров. Метр восемьдесят на метр двадцать. Узкая койка, подобие откидного столика. Под койкой – ведро. И тяжелые, безликие, серые стены, крохотное зарешеченное окошко в стальной двери, низкий потолок. Самое время подумать о бренности всего сущего, а заодно – о своей собственной.

Стас лежал, закинув руки за голову и глядя в потолок. На гладкой поверхности взгляду даже зацепиться не за что – Ветровский считал бы мух, но и тех нет! А воображение пасовало.

Он сидел здесь уже не меньше суток. А может – и больше, как тут высчитаешь время, когда отобрали абсолютно все, что на нем было, включая белье, и заставили переодеться в серую тюремную робу?

Паника, страх, попытки доказать свою невиновность – все это осталось во вчерашнем дне. А может, позавчерашнем – кто теперь разберет? Сейчас Стас просто пытался занять себя хоть какими-нибудь мыслями, любым способом, но отвлечься от размышлений о собственной судьбе и, что страшнее, о судьбе Ордена.

С ним все было понятно. Он упустил врага, недоглядел, недооценил всю глубину и силу ненависти, что испытывал к нему Черканов. Стас точно знал, по чьей вине он здесь – тот взгляд в аудитории, когда его пришли арестовывать, не допускал иного толкования ситуации. Другое дело, что Ветровский даже примерно не мог предположить, каким образом Олег сумел такого добиться. Выдвинутые обвинения – не подозрения, а именно обвинения, соответственным образом подтвержденные и задокументированные, – это не нелепая попытка ленивого полицейского повесить на так кстати подвернувшегося парня убийство Вениамина Андреевича. Это тщательно проработанный план, подразумевающий неплохие связи, сложную предварительную подготовку, долгий сбор информации и кучу всего прочего, что вообще-то не по силам сироте-второкурснику, питающемуся в бесплатной институтской столовой. Такой план требует, помимо всего прочего, немалых денег – там заплатить за информацию, здесь дать взятку, тут купить с потрохами следователя, подписавшего не постановление о задержании, а сразу полноценный ордер на арест. Следовательно, вина уже почти доказана, суд – только формальность, не более.

Когда Черканов успел обзавестись необходимыми связями и деньгами?

И Черканов ли?

Вздрогнув, Стас принялся перебирать в мыслях всех тех, кому он и его Орден перешли дорогу. Кто мог оказаться на подобное способным? Нет, хотеть-то наверняка хотели многие, но кто располагал достаточными ресурсами для реализации такого плана?

Перед внутренним зрением проносились лица, вспоминались имена, фамилии, должности – и все отметались. По самым разным причинам, но отметались. Пока не остался только один.

– Телепат, – беззвучно прошептал Стас.

Как там его звали? Лешка упоминал, когда рассказывал о своем расследовании. Человек, которого называл своим наставником и учителем покойный Кирилл Бекасов. Покойный, между прочим, именно благодаря своему «учителю».

Дориан.

Мог ли он найти общий язык с Черкановым? Глупый вопрос. Конечно же, мог. Общий враг – это, знаете ли, очень неплохо сближает.

Защелкали замки, дверь распахнулась. Двое тюремных охранников с автоматами встали по обе стороны узкого проема, в камеру вошел еще один. Стас без лишних понуканий вскочил, повернулся спиной, завел руки за спину. Его уже водили на допрос, и он быстро усвоил, что надо делать, чтобы не получить лишний раз по почкам ни за что.

Защелкнув наручники, охранник повел Ветровского по коридору, потом по лестнице. Запнувшись о ступеньку, Стас едва не упал, дернулся, пытаясь сохранить равновесие, – горло, охваченное тонким электроошейником, ожгло болью.

Обернувшись, он увидел нацеленный на него плазмер.

– Шаг в сторону расценивается как попытка побега, – предупредил конвоир, показывая зажатый в левой руке пульт управления наручниками.

– Прыжок на месте – как попытка улететь, – удивляясь самому себе, пошутил молодой человек, но конвоир даже не улыбнулся.

– Лучше не нарывайся. У меня сыну десять лет, и я таких, как ты, собственными руками бы давил! Еще раз рыпнешься – разряд будет сильнее. Тебе не понравится.

Стас вздрогнул. Он до сих пор не смог осознать в полной мере, в чем именно его обвиняют. Это не укладывалось в голове, оставаясь за гранью восприятия.

– Я не…

– На допросе будешь оправдываться. – Конвоир несильно, но болезненно ткнул его дулом плазмера в шею. – Давай шагай.

До очередной тяжелой двери Стас шел молча. В голове было пусто и очень холодно. Он даже не боялся – отчетливо понимал, что если обвинение не удастся опровергнуть, то он найдет способ до отправки на место отбывания наказания покончить с собой. С таким приговором все равно не живут. Мысль о смерти не пугала – страху просто не было места в отчужденном безразличии, охватившем юношу.

Допросная комната, куда его привели уже двое конвоиров, оказалась просторной, даже очень просторной – с порога невозможно разглядеть тонущие в темноте стены. В центре комнаты – стол, заваленный бумагами: почему-то электронные системы здесь не в чести. Кроме бумаг, на столе лампа на гибкой металлической ножке. Сейчас свет от нее падает на гладкую столешницу, но Стас от порога уже увидел, как безжалостный яркий луч ударит в лицо, по глазам, ослепляя, не давая сосредоточиться, мысли станут путаться, и в его лепете дознаватель услышит только то, что ему нужно услышать. А Ветровский подпишет, не читая, потому что глаза будут слезиться, и он даже не увидит, что же записано «с его слов».

Стаса усадили на металлический стул, стоявший в метре от стола. Расцепили наручники за спиной, но тут же завели руки за голову, зафиксировали запястья на спинке стула. Звонко лязгнули ножные крепления – допрашиваемый не должен иметь ни малейшей возможности сдвинуться с места.

Конвоиры проверили крепость фиксации и вышли, оставив обвиняемого наедине с его страхами, оправданиями, мыслями, просьбами. Правда, у Ветровского не было ничего из вышеперечисленного, но кого это волновало?

Время ожидания тянулось липкой патокой. В комнате было жарко, Стас чувствовал, как струйка пота стекает вдоль позвоночника, как с каждой минутой становится тяжелее дышать, воздух кажется спертым и тяжелым, а затекшие от неудобной позы мышцы болят все сильнее.

«Они что, решили оставить меня здесь умирать от недостатка кислорода?»

Паническая мысль все же пробилась сквозь щит безразличия к собственной судьбе, заметалась, распространяя удушливые волны предательского страха. Юноша боролся с желанием закричать – даже не позвать на помощь, а просто напомнить, что он здесь есть. Нет, он бы обязательно закричал – если бы не понимал, что именно этого от него ждут.

Прошло еще несколько минут, а может, часов. Стас сидел, запрокинув голову, дышал редко и глубоко. Когда щелкнули запоры на двери, а в комнате резко посвежело, он медленно выпрямился, насколько позволяли фиксаторы, и внимательно посмотрел на вошедшего.

Дознаватель обладал такой внешностью, что, встреть его Стас, допустим, завтра в камере – он бы его не узнал. Не красавец, не урод. Волосы не светлые и не темные, средней длины. Правильные черты лица – но словно бы карандашный портрет слегка потерли ластиком по всем линиям. Про людей с таким типом внешности часто говорят – «идеальный шпион». Ветровский раньше не думал, что они действительно существуют – по крайней мере, он ни одного не встречал. А сейчас понял – встречал, и неоднократно. Просто не замечал. С такого человека взгляд соскальзывает, как ртуть, его не видишь, даже стоя напротив, его не запомнишь, не узнаешь на фотографии, не найдешь в толпе «встретимся у выхода из метро».

Словом, почти что «человек Шредингера», с той лишь разницей, что жив-то он жив, но вот существует ли? Он есть – и в то же время его как будто бы и нет.

«Человек Шредингера» пересек допросную, остановился перед столом и уставился на Стаса с видом «Что вы здесь делаете?».

– Фамилия, имя, номер дела, предъявленное обвинение, – проговорил он со странной интонацией: вроде бы и не спрашивал, но в то же время как будто бы сам не знал.

Ветровский еще раз глубоко вдохнул, выдохнул и в упор посмотрел на дознавателя. Издевается? Непохоже. В глубине души медленно поднимало голову что-то знакомое, прежнее, что-то, что он очень хотел забыть.

– Ветровский Станислав. Номер дела не знаю. Обвинение тоже.

– Вас не могли задержать, не указав, за что.

– Значит, я не помню, – равнодушно сказал Стас.

– Что ж, найдем по фамилии, – столь же равнодушно пожал плечами дознаватель, садясь за стол.

Разумеется, дело лежало прямо перед ним.

Разумеется, сначала он перебрал обе стопки бумаг.

– Что ж, Станислав Вениаминович, приступим. Вам предъявлено несколько разных обвинений. Первое, основное – педофилия, действия сексуального характера по отношению…

– Я знаю, что такое педофилия, – перебил его Стас. – Я не делал никогда ничего подобного. Слышите, никогда!

– Вот и хорошо. Но я все же продолжу. Тревожный сигнал поступил из детского дома номер три, от…

– Завуча, – снова перебил его молодой человек. – Анны Ивановны Сухаревой.

Дознаватель оторвался от изучения дела и неодобрительно посмотрел на Ветровского.

– Верно. Согласно ее заявлению, вы обманом добились возможности проводить время наедине с детьми, выдавая себя за члена некоей организации, которая якобы занимается благотворительностью.

– Во-первых, я действительно…

– Станислав Вениаминович, будьте любезны – помолчите и дайте мне прочитать дело. Должен же я знать, в чем вы виноваты. – Уголки губ мужчины чуть раздвинулись. Вероятно, это должно было обозначать улыбку, вот только получилось не очень похоже.

– Я ни в чем не виноват! – Стас себя уже почти не контролировал.

– Неужели? – Теперь дознаватель улыбнулся шире и даже немного искреннее. – Вот совсем-совсем ни в чем не виноваты? Что ж, я это проверю и разберусь. А вы все же помолчите.

Поняв, что перегнул палку, юноша умолк. Сидел напряженный, натянутый, как тетива лука, и не отводил взгляда от «человека Шредингера».

– Итак, с целью убеждения администрации в собственной добросовестности и усыпления их бдительности вы даже произвели в здании детского дома косметический ремонт и приобрели некоторые необходимые вещи. Далее вы получили право проводить для детей праздники и даже организовать в детском доме кружки-студии. Завоевав, таким образом, доверие администрации и расположение детей, вы…

Стас сидел, не шевелясь и даже не дыша. Он не мог слушать этот фантасмагорический бред – но и не слышать его был не в силах.

А равнодушный голос продолжал:

– За все время, что ваша так называемая благотворительная организация «сотрудничала» с детским домом номер три, вы совершили действия сексуального характера по отношению к двенадцати детям, не достигшим двенадцатилетнего возраста. Троим из них не исполнилось даже восьми лет. Все пострадавшие – мужского пола.

– Ложь, – процедил Стас сквозь зубы.

– А как, по-вашему, обстояло дело?

– Мы сделали ремонт в здании, открыли кружки. Проводили праздники и экскурсии. Но не давали никаких денег администрации детдома, не доверяя завучу. Мы ей мешали. Видимо, она решила меня устранить.

– Вы были руководителем этой вашей… благотворительной организации?

– Да, я являюсь ее руководителем.

– С какой целью вы занимались благотворительной деятельностью?

– Вы не поверите, – Стас хрипло рассмеялся, – с благотворительной. И, кстати, я могу задать два вопроса?

Дознаватель задумался минуты на три. Перечитал несколько листов из дела, проверил собственные записи. И кивнул:

– Пожалуй, можете.

– Первое: могу я узнать имена тех, кто якобы пострадал от моих… действий?

«Человек Шредингера» перечислил.

Стас тяжело вздохнул.

– Второй вопрос, он совсем простой. Вы детей спрашивали? Или просто приняли слова заявительницы за чистую монету?

– Дети до двенадцати лет не могут давать свидетельские показания. Но их осматривали врачи, и сомнений в совершении в их адрес…

Дальше Стас уже не слышал. Его затрясло от ужаса, стоило только представить, что кто-то и в самом деле… Создатель, пускай будет так, что врачей купили! Все, что угодно, только не это!

– Вы меня слышите? – вклинился в сознание голос дознавателя.

– Нет, – честно признался Ветровский.

– Я спрашивал, есть ли вам что сказать по существу обвинения.

– Я невиновен. Если вы расспросите самих детей, вы в этом убедитесь.

– Что ж, так и запишем: «От добровольного признания своей вины отказался».

– Нет, я не отказался. Я отрицаю, это разные вещи.

– Поверьте, Станислав Вениаминович, для меня – да и для вас – это совершенно одно и то же. – Он снова улыбнулся, и Стасу стало не по себе. – Что ж, перейдем к следующему обвинению. Подделка документов.

И тут Стас понял, что он действительно влип.