Текст книги "Иной смысл"

Автор книги: Иар Эльтеррус

Соавторы: Влад Вегашин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

IV

Мы живем в городе братской любви,

Нас помнят, пока мы мешаем другим.

Самое главное при реализации сложного, многоступенчатого плана, задействующего различные ресурсы в не связанных между собой областях и использующего незнакомых друг другу и опять же никоим образом не связанных друг с другом людей, – не расслабиться, когда кажется, что все: машина заработала, шестеренки завертелись, теперь все получится. После давней истории с бандитом, отказавшимся передать нанимателю захваченную наркоту из, смешно подумать, идеологических соображений – кажется, Математик было его прозвище, – Олег всегда учитывал человеческий фактор. И знал: когда машина завертелась, надо быть чуть ли не собраннее и внимательнее, чем на стадии проработки плана. Мало ли что может случиться?

Предъявленных обвинений хватит, чтобы все сработало, даже если Ветровский сумеет отбиться от половины. Судья и прокурор на суде будут настоящими, беспристрастными настолько, насколько они вообще умеют быть. Проще говоря, настолько, насколько повезет Ветровскому… а Ветровскому уже не повезет. Даже если и повезет – он не отвертится.

Однако, несмотря на общую собранность, Олег понимал, что перенапрягается и нервничает сильнее, чем стоило бы. Что поделать – обратная сторона личной заинтересованности. Ему нужно было во что бы то ни стало посадить своего врага, и он выкладывался по полной, чтобы этого добиться. Не спал ночами, отказывал себе в отдыхе, по двадцать раз проверял и перепроверял, все ли подготовлено, все ли идет так, как надо. Так, как он решил.

Сейчас Ветровский уже трое суток как был за решеткой. Шли допросы, прокурор изучал дело, лениво похрапывая за монитором, – дело было плевое настолько, насколько только возможно. Подсудимый – человек без документов и, следовательно, гражданства. Такого посадить – как два пальца. Шестеренки крутились, винтики сидели крепко и на своих местах, жернова набирали ход, готовясь размолоть и выплюнуть того, кому не повезло стать врагом Олега Черканова.

А сам Олег никак не мог сбросить хоть часть напряжения, сковывавшего тело и разум. Он не мог думать ни о чем другом – только о Ветровском. Что сейчас происходит в камере предварительного заключения или в допросной? О чем его спрашивают, что он отвечает, кто, а главное – как его допрашивает? Бьют ли, или применяют подавляющие волю препараты, или обходятся психологическим прессингом? Вынудили ли его сознаться в чем-либо? Понял ли он, насколько глубоко влип, и догадался ли, кто за всем этим стоит? Как он себя ведет, сидя в одиночке КПЗ? Бесится, бьется головой о стены, кидается на охранников – или сидит с каменной физиономией, или впал в апатию? Вместе со всеми этими мыслями всплывали и такие, что Олег сам их пугался и пытался затолкать подальше, что вообще-то не было ему свойственно. Но что еще делать с внезапно возникающим вопросом: «А как бы я себя вел, окажись я на его месте?» Оболганный, преданный, опозоренный. Брошенный теми, кому верил. Обвиняемый в таком преступлении, даже тень которого – позор в глазах любого человека. Олег спрашивал себя – и не находил ответа.

Напряжение достигло критической точки, оно требовало выплеска. В конце концов, Олег среди ночи вызвал такси и поехал в Санкт-Петербург, подгадав время под момент сведения мостов.

Хорошо знакомый многим состоятельным людям адрес: угол Большой Пушкарской и Кинотеатральной [19]19
  Кинотеатральная улица– нынешняя улица Шамшева.


[Закрыть]улиц, неприметное снаружи заведение. На входе – двое молчаливых охранников в темных, неброских костюмах. Они вежливы, даже если посетитель одет, как житель трущоб, но только пока не убедятся в отсутствии клубной карты, после чего незваного гостя в лучшем случае выкинут на улицу. Счастливые же обладатели золоченого прямоугольника проходят дальше, где их встречает обворожительная Луиза. Обворожительная лишь за счет своей поразительной харизмы – мадам весит более ста пятидесяти килограммов и давно разменяла шестой десяток. Зато она прекрасно понимает, чего на самом деле хочет клиент, и предоставляет ему именно то, что ему нужно. За одним исключением – в заведении мадам не было ни одного «работника» любого пола младше шестнадцати лет. Олег искренне уважал Луизу, и не в последнюю очередь – именно за это. Он сам предпочитал взрослых, опытных женщин, которые смогут доставить удовольствие, не заставляя мужчину прикладывать какие-либо усилия.

Эдита, как и всегда, не разочаровала редкого, но щедрого гостя. После третьего раза Черканов чувствовал себя полностью выжатым и в то же время знал – Эдита потратит от силы минут пять на то, чтобы вновь привести его в состояние полной боевой готовности. Однако сегодня он больше не хотел ее – сбросив напряжение столь нехитрым способом, он хотел спокойно полежать, временами отпивая из наполненного приятным пряным вином бокала, и подумать.

Женщина легко уловила настроение клиента. Приподнялась на локте – грива светлых некрашеных волос упала Олегу на грудь, – внимательно посмотрела на него:

– Мне остаться или уйти?

– Оставь меня на час… или нет, пока я не позову. Не уходи далеко – я оплатил всю ночь. Так что просто отдохни.

– Я буду ждать. – Ее слова звучали искренне, и Черканов даже допускал мысль, что она говорит правду. Но только допускал – любая элитная проститутка обязана быть прекрасной актрисой, и клиенты должны верить в ее чувства.

Когда за Эдитой бесшумно закрылась дверь, Олег встал, обернул вокруг бедер простыню и устроился в кресле, возле столика с вином. Пригубил, наслаждаясь вкусом напитка, и расслабился.

Мысль вновь скользнула в сторону Ветровского, но сейчас Олег отнесся к этому гораздо спокойнее. Как бы он повел себя на месте Стаса? Не так, как наверняка вел себя Стас. Тот чувствовал себя преданным теми, кому он доверял, – Олег не мог испытывать такого чувства, Олег никому не доверял. Он всегда был готов к предательству со стороны кого угодно. Разве что Левтанову доверял настолько, что даже посвятил его в планы относительно Ветровского, но все же не удивился бы, если бы Левтанов его предал. Оказавшись на месте Стаса, Олег стал бы думать. Кому заплатить, кого запугать, кого отстранить, кого, быть может, убить или покалечить. Как повернуть ситуацию к своей выгоде или, по крайней мере, ничего не потерять. Ветровский же наверняка сейчас мучает себя угрызениями совести – ведь найдет, в чем себя обвинить! – и страдает от предательства своих приятелей из Ордена, благородно отказываясь от помощи, чтобы никто не пострадал. Последнее, кстати, правильно. Если кто-нибудь попытается влезть между Черкановым и его врагом, Черканов сотрет этого кого-нибудь легче, чем щетка стирает пыль с ботинок. А может, Ветровский пока еще ничего и не знает – и тогда ему плохо от неизвестности, от того, что он одновременно и подозревает, что многие от него отвернулись, и считает себя предателем из-за того, что подозревает в предательстве других. У идеалистов странная, вывернутая логика, они все – моральные мазохисты, им необходимо страдать за светлую идею и за собственное несоответствие декларируемым принципам. Олег хорошо таких изучил на примере все того же Ветровского.

Опять Ветровский… нет, лучше подумать о Левтанове. Все же как хорошо, что Олег решил ему довериться!

Около месяца назад

– Владимир, нужно поговорить, – коротко бросил он в трубку.

– Пять минут, – так же коротко отозвался юный юрист.

Через пять минут он и в самом деле был в комнате Олега.

– В чем дело?

– Я решил устранить Ветровского и его Орден. Они нам мешают, сам знаешь. Тех, кто потолковее, можно переманить к нам, не допуская пока до серьезных дел, а мелочь пусть тонет как хочет, – в этот раз Черканов решил обойтись без долгих вступлений.

– Как много слов. На тебя не похоже… – протянул Володя, поймал взгляд командира, осекся. – Извини. Каким образом ты собираешься это сделать?

Черканов довольно улыбнулся и рассказал.

– Мысль хороша… даже, я бы сказал, великолепна, – с уважением оценил Левтанов. – Но есть пара моментов. Во-первых, «преступление против государства». На фига? Недоказуемо по факту. Проще реальный переворот устроить, чем собрать достаточно улик, тем более – подставных. Второе – педофилия. В принципе примерно то же самое, хотя с уликами проще, но я тебе честно скажу: я в подобном пачкаться не желаю и тебе очень не советую.

– Преступление против государства мне нужно, чтобы сломать его до суда. Пусть осознает, что ему грозит. Пусть обвинение рассыплется на первом слушании – это неважно. А педофилия… во-первых, усилит эффект. Во-вторых… Если он сядет за свои поддельные документы, книжку эту дурацкую и еще какую-нибудь ерунду, мы сделаем Ордену мученика. Святого мученика. Нам это надо? Нет. Конечно, с него снимут в итоге обвинение в педофилии, но сперва его за педофилию арестуют. И я сделаю так, чтобы об этом узнал весь институт. Заодно избавимся от Канорова, иначе он найдет способ попортить нам жизнь.

– А от Канорова как?

– Я подброшу на его комп голографии непристойного содержания. Погоди ржать, таких больше ни у кого нет. Дело в том, что Каноров – гей. И он давно посматривает на Ветровского так, как Ветровскому не понравилось бы. Я подброшу на комп Канорова фото и голографии с обнаженной натурой Ветровского – толковый дизайнер у меня есть, он очень правдоподобно это сделает. А потом организую обыск Инспекционной бригады – и дело в шляпе. Вся информация мгновенно разойдется по ВИПу. Орден расколется, как пить дать. Это только сейчас они такие сплоченные да верные, а как узнают, что их обожаемый предводитель – гей, да еще и педофил к тому же, тут же все разбегутся.

– Это было бы правильно, будь их предводитель и в самом деле таковым.

– Нам какая разница, правильно это или нет?

– Главное, что это выгодно?

– Именно. Единственное, что меня беспокоит, – Ветровский ведь вполне может нанять толкового адвоката. Тогда придется повозиться.

– Не может. – Левтанов потянулся, зевнул. – Документы у него поддельные? Поддельные. Значит, он не имеет документов. Значит, он не гражданин. Значит, он не имеет целой кучи прав. К примеру – совершать сделки как физическое лицо. К примеру – нанимать адвоката и оплачивать его труд. Также, поскольку он лицо без гражданства, государство не предоставит ему бесплатного защитника. Разве что… нет, точно не помню, это надо смотреть. Но, кажется, в каких-то случаях допустимо выступление в качестве защитника гражданского лица, не имеющего юридического образования и не являющегося членом коллегии адвокатов. Или просто допустимо, когда рассматриваются дела, в которых обвиняемый – лицо без гражданства…

– В Ордене есть хоть один хороший юрист?

– Сашка Годин хороший. Но он не по уголовке специализируется, так что вряд ли он сможет чего-либо добиться. Других с юрфака в Ордене нет.

– Значит, все должно получиться, – удовлетворенно подытожил Олег.

– Да. Адвоката у него не будет или все равно что не будет. Даже если часть обвинений он сумеет опровергнуть, на семь-восемь лет его посадят. Этого хватит, чтобы остаться за решеткой на всю жизнь.

– А если он соберет на выкуп?

– Ни единого шанса. Он же лицо без гражданства! Значит, у него нет родственников, которые имели бы право внести выкуп. Также у него нет документов, кроме поддельных. А счета, зарегистрированные на поддельные документы, арестовываются государством. Наличными же там платить нельзя, только через безнал. Он не сможет заплатить.

– Он заплатит. – Олег хищно улыбнулся. – Он заплатит мне. За все заплатит.

V

Мертвый город с пустыми глазами со мной,

Я стрелял холостыми, я вчера был живой…

– Ветровский, на выход!

Он медленно повернул голову, окинул конвоира взглядом, лишенным всяких эмоций. Что им еще от него надо? Допросы закончились еще неделю назад. «Человек Шредингера» вежливо попрощался, пожелал удачи на суде. Тогда Стас еще мог шутить, хоть и со злой горечью, но чаще огрызался.

– Удача – для тех, кто не способен сам ничего добиться, – наверное, не стоило этого говорить, но сдержаться не получилось. – Я предпочитаю успех.

– Успех возможен лишь тогда, когда от вас что-либо зависит, – покачал головой дознаватель. – А в данном случае я могу пожелать лишь удачи… да и та вряд ли поможет. Прощайте, Станислав Вениаминович. С вами было приятно работать.

Ветровского отвели обратно в камеру. Потянулось ожидание. Первый день Стас просто валялся на койке, пытался спать, думал, вспоминал допросы. На второй день, отлежав себе все, что только можно, он принялся бродить по камере – три шага от стены до двери, столько же обратно. Если очень короткие шаги делать. На третий день скука стала невыносимой, он начал даже скучать по допросам – в конце концов, его там не били, не хамили и, вообще, на удивление спокойно разговаривали. На четвертый день молодой человек начал тихо, методично биться головой в стену камеры. Охрана заметила, пришел тюремный врач, вколол какой-то препарат, от которого Стас проспал сутки, а проснувшись, даже не стал вставать с постели. Так и лежал, поднимаясь лишь по самой острой нужде, игнорируя все происходящее, – впрочем, происходило вокруг только одно: два раза в день открывалось узкое окошко в двери, в щель проталкивалась миска и полиэтиленовый пакет с водой. Через пять минут их забирали – нетронутыми. По вечерам приходил врач, заставлял пить воду, делал какие-то уколы, от которых болела рука, а сгиб локтя распух и покрылся синяками, как у наркомана.

Иногда Стас, пугаясь собственной апатии, пытался заставить себя думать. К сожалению, в голову не лезло ничего, кроме нерадостных размышлений о собственной судьбе. Он раз за разом прокручивал в мыслях все, сказанное им и ему на допросах, и все отчетливее понимал, что приговор суда может быть только одним: обвинительным по всем пунктам, кроме разве что совсем притянутой за уши «попытки подрыва государственных устоев». А все из-за документов. Если бы все обвинения были ложными, шанс еще был бы. Но как минимум документы у него и правда были поддельными. Ну, почти поддельными – сути это не меняло. Да и от распространения запрещенной литературы не отвертеться – следователи нашли где-то человек десять, готовых подтвердить, что Ветровский предлагал им прочесть некую книгу, а когда они соглашались, предупреждал, что она, скажем так, не совсем легальна. А точнее – совсем нелегальна.

Раз уж виноват по двум пунктам обвинения – соответственно, гораздо выше вероятность того, что виноват и по другим трем. Сетевое покушение опровергнуть невозможно – взлом личного компа пострадавшего был осуществлен именно с компа Ветровского. В общем-то, Стас знал, кто на самом деле виноват, – но… Во-первых, не хотел ввязывать в это Лешу. В конце концов, ему хуже уже не будет, Во-вторых… да, «во-вторых» было куда сложнее: Стас вообще не желал больше ни видеть, ни знать Алексея Канорова.

Полторы недели назад Женька и Алик сумели-таки добиться свидания с другом. То, что они рассказали, оказалось для молодого человека едва ли меньшим шоком, чем обвинение в педофилии.

Десять дней назад

Стас был так счастлив увидеть обоих, что вначале не заметил ни некоторой отстраненности Гонорина, ни трагического выражения на лице Жени. Не до того было – он жаждал узнать, что происходит в Ордене, кто как отреагировал на известие о его аресте, не случилось ли еще чего-нибудь.

Алфеев мялся, явно не горя желанием отвечать. Алик полминуты помолчал, потом посмотрел Ветровскому в глаза:

– Стас, ответь мне честно. Моего отношения к тебе это в любом случае не изменит. Но мне нужна правда. Я понимаю, это личное дело, но…

– Но – что?

– Стас, ты – гей?

Сперва ему показалось – ослышался. Но, судя по выражению лица Женьки, Алик и правда это спросил. На полном серьезе.

Стас встал, выпрямился, насколько позволяли скованные руки и ноги, и проговорил:

– Торжественно и искренне клянусь, что всегда принадлежал исключительно к гетеросексуальной ориентации и никогда не испытывал ни малейшего влечения к представителям своего пола. Более того, даже из любопытства никогда не пробовал. Если ты хочешь спросить меня, не педофил ли я часом…

– Нет, нет! – Алик выставил перед собой руки. – Об этом и речи быть не может. Прости, что пришлось спрашивать, но нам нужно было убедиться. В конце концов, с девушкой тебя никто не видел…

– А с парнем кто-нибудь видел? – с сарказмом поинтересовался Стас.

Женька и Алик разом сделали вид, что на столе лежит нечто крайне интересное и достойное внимательного разглядывания. Стас ждал. Наконец Алфеев нехотя ответил:

– Ага. Весь институт.

– Что? – «Нет, у меня определенно что-то со слухом».

– Весь институт видел фотографии тебя с Алексеем Каноровым, на которых вы почти что целуетесь. Также на компе Канорова найдены голографии тебя же в, гм, обнаженном виде и очень, так сказать, откровенных позах.

Стас открыл рот. Потом закрыл его. Медленно, осторожно опустился на скамью. И участливо поинтересовался:

– Ребята, вас по голове не били? Мы с Лешкой дружим, да, но мы не… геи. Я не представляю, откуда эти фото и голограммы.

– Леша – гей, – тяжело обронил Алик. – Он, э-э-э, встречался с Бекасовым.

Бред. Бред, бред, бред же!

– Что ты несешь? – В голосе Ветровского звучал неподдельный ужас.

– Стас, выслушай меня внимательно и не перебивай. Я тебе расскажу все, а ты потом это прокомментируешь, – тихо сказал Женя. – И да, на всякий случай – учти: мы тебе верим. И все, что ты скажешь, мы будем считать правдой.

– Спасибо…

– Не за что. Мы твои друзья, и… мы твои друзья.

– Рассказывай.

– На следующий день после твоего ареста ректор подписал распоряжение для Инспекционных бригад – проверить всех, кто плотно с тобой контактировал, в особенности – тех, кто работал в детдомах. В том числе – Канорова. При инспекции в его компе была найдена фотография. Вы сидите в кафе, едите мороженое и почти что целуетесь. Там реально видно, что вы только что целовались.

Стас скрипнул зубами и сжал кулаки.

– Одним из свидетелей был Костя Малюткин, главный сплетник ВИПа. Он ухитрился перефотографировать снимок с экрана и эту свою фотографию выложил в институтскую сеть. Через несколько часов после этого несколько человек с кафедры информатики взломали комп Канорова и покопались в его файлах… основательно так покопались. Ничего по Ордену там, естественно, не было, зато было до фига порнухи. Ну, не совсем порнухи… так называемых эротических рассказов с тобой в главной роли – причем твое тело описано с редкой точностью, до последней родинки на заднице, пардон.

– Если ты помнишь родинку на моей заднице, походив со мной и остальными в душ после спортзала, то почему бы и ему не запомнить? – язвительно поинтересовался Стас. – Тем более, раз уж он специалист… по задницам. Ладно, ладно, молчу. Продолжай.

– Кроме рассказов были очень хорошо сделанные голограммы и фотки, про которые я говорил. Мы изъяли их из сети – спасибо Галине Викторовне, она не верит в твою виновность и считает, что тебя подставили, в том числе с этими фотками. Исследовали – они обработаны в программах, причем конкретно так обработаны. В тот же день, когда ему взломали комп, Каноров уехал из общаги. Куда – неизвестно. Дома его нет. Комп он, соответственно, забрал с собой. Пушистый зверь песец заключается в том, что мы переусердствовали при изъятии материалов из сети – копий не осталось нигде, кроме как у нас. И теперь мы не можем доказать, что это не мы обработали снимки. Нам не верит почти никто.

– П…ц, – емко прокомментировал Стас, не прибегая к смягчающим сравнениям из разряда северной фауны. – Полный п…ц. Значит, так: я общался с Лешей только как с другом, о его ориентации понятия не имел – хотя мог и догадаться, конечно. Любая информация с его компа – лажа и подстава. Это все, что я могу сказать по данному вопросу.

– Я так и думал, – кивнул Женя. – Но не уточнить мы не могли.

– Я понимаю. Вы пытались с ним связаться, объяснить ситуацию?

– Да. По мобилу он не отвечает, я написал письмо на электронку. Согласно уведомлению, письмо прочитано, но ответ так и не пришел. Я считаю, что он смылся, спасая собственную задницу. В конце концов, с его деньгами он может и переехать в Москву, например, или еще куда-нибудь. Да и в Питере живет больше миллиона человек, он вполне может затеряться среди них. Его даже уголовно преследовать не за что, у нас тут… свобода нравов.

– Это же надо – так ошибиться в человеке… – верить в предательство Леши было больно, но как Стас ни искал, он не мог найти объяснения даже не поступку – молчанию в тот момент, когда ответ мог бы многое исправить. – Что ж, не будем больше о нем. Что с Орденом?

На столе вновь возникло нечто, заслуживающее детального изучения. Подождав около минуты, Ветровский тяжело вздохнул:

– Говорите, не тяните. Хуже уже некуда, по-моему. Впрочем, догадаюсь сам: остались только вы двое? – Произнося эти слова, Стас больше всего хотел, чтобы Алик вскинул голову, посмотрел возмущенно и назвал две-три фамилии ушедших.

– Ну, не совсем… Еще Инга, Витя, Саша Годин, Азамат. Остальные ушли с Алисой. Вика вообще ушла от всех, сказала, что не может разорвать себя пополам. – Женя вкратце пересказал события на последнем собрании Ордена.

– А регионы? – тихо спросил Стас. В голове шумело, а перед глазами все расплывалось.

– Большая часть отвалилась. Осталось несколько человек… в Москве раскол, они сместили Антона, потому что он поддержал тебя. С ним еще двое. И по мелочи раскидано – где один, где двое. В Архангельске и Череповце тихо – пока что не отреагировали никак. Точнее, не решили, что делать.

– Значит, Ордена больше нет? – Слова Стаса едва удалось расслышать.

Алик вскинул голову, глаза его сверкали.

– Пока есть мы – есть и Орден. Считай это естественным отбором. Кроме того, я думаю, что многие вернутся, когда тебя освободят.

– Во-первых, не вернутся. А даже если и вернутся – обратно никого не принимать. Кроме Вики – она ушла по уважительной причине. – Стас поднял холодный, жесткий взгляд на Гонорина: – Во-вторых – увы, меня не освободят. Два обвинения из пяти мне не опровергнуть хотя бы потому, что они соответствуют действительности. Остальные три… Нет, меня не освободят. И я хочу, чтобы вы знали: если мне не удастся избежать обвинения в педофилии, я покончу с собой сразу после вынесения приговора. Сами понимаете, с таким не живут.

Повисло тягостное молчание. Потом Женя неуверенно кивнул.

– Мы понимаем. И принимаем твое решение. Но только после того, как будут исчерпаны все средства, хорошо?

– То есть как только будет вынесен приговор. Апелляции не будет – я не являюсь официально гражданином страны, и для меня не предусмотрены права граждан. Мне даже адвоката не выделили.

– Твоим адвокатом буду я. – Алик первый раз за весь разговор улыбнулся. – На самом деле, у нас есть план… но о нем нельзя здесь говорить. Стас, мы ничего не можем обещать. Но мы сделаем все.

– Ветровский, оглох? Быстро на выход! – Для пущей убедительности конвоир на мгновение дал слабый разряд на ошейник. Неприятно, но терпимо.

Конечно же. Сегодня суд. Вот куда его ведут…

Стас тяжело поднялся на ноги, покорно завел руки за спину. Привычно щелкнули наручники.

Зал суда казался очень просторным, невзирая на небольшие размеры, – быть может, из-за того, что большая часть скамей пустовала, присутствовало от силы человек пятнадцать. Знакомых лиц почти не было – только Алик, Женька и Инга. «Ее-то они зачем притащили?» – мелькнула и тут же скрылась ненужная мысль. Рядом с Алфеевым сидела сухопарая дама лет пятидесяти, с длинными седыми волосами, уложенными в сложную прическу. Она перелистывала бумаги, время от времени показывая Жене какие-то конкретные места. Гонорин занимал место адвоката за небольшим столом, стоявшим рядом с клеткой обвиняемого. Стас бросил взгляд на стопку листов перед ним – через крупную решетку открывался достаточный обзор. На верхнем листе красовались несколько карикатур – на судью, полную и высокую женщину преклонного возраста, на прокурора – ее ровесника, наоборот, худощавого и низкого, на секретаря суда – девушку из анекдотов про блондинок, с грудью четвертого размера и килограммом косметики на лице, и на Алфеева. Между рисунками в беспорядке виднелись строчки – наброски стихов вперемешку с номерами статей из Уголовного кодекса, крупными буквами – ФИО судьи и прокурора: Алик имел привычку путаться в именах и фамилиях.

Почувствовав взгляд Ветровского, новоявленный адвокат чуть сдвинулся, позволяя тому разглядеть вторую половину листа. Там крупными буквами было написано: «Все получится!» – и стояли подписи всех тех, кто остался. Всего шесть подписей… целых шесть подписей.

– Встать! Суд идет! – Фраза, не изменившаяся и после Катастрофы. Равно как и некоторые атрибуты, например судейский молоток.

Фамилии и имена-отчества, должности, перечень прав, перечень обвинений – теперь уже официальный. Отчет о проделанной следственной работе. Обвинительная речь прокурора. И, наконец, речь адвоката.

Алик поднялся со своего места, поправил костюм. Окинул взглядом зал, улыбнулся судье, незаметно подмигнул секретарю.

– В первую очередь я хотел бы, чтобы многоуважаемый суд изменил список обвинений, выдвигаемых в адрес моего клиента.

– Протестую! – подскочил прокурор.

– Протест отклоняется, продолжайте.

– Так вот, я предлагаю господину прокурору, извините, забыл его фамилию, отказаться как минимум от обвинения моего клиента в подрыве государственных устоев. Хотя бы для того, чтобы не превращать многоуважаемый суд в фарс.

Прокурор снова вскочил, но Гонорин не дал ему раскрыть рот.

– Госпожа судья, посмотрите на моего клиента. Ему восемнадцать лет. Он круглый сирота. Он отлично учится в институте, работает, помогает деньгами городским больницам, за свой счет покупает лекарства для тяжелобольных пожилых людей, о которых не могут позаботиться их дети и внуки.

– А также детским домам, с известной целью, – вставил прокурор.

Взгляд Алика стал серьезным.

– Именно. Детским домам. Но к этому вопросу мы вернемся отдельно. Так вот, госпожа судья. У вас очень ответственная и важная должность. Вы работаете восемь часов в день, то есть сорок часов в неделю. А теперь представьте, что вам одновременно с работой нужно учиться на дневном отделении института, не забывая готовиться к занятиям. Получается не меньше сорока часов в неделю. Еще людям надо спать и питаться, и даже если мы будем совсем жестоки, на сон и еду необходимо хотя бы шесть часов в сутки, то есть сорок два часа. Согласно представленным мною документам не менее пятнадцати часов в неделю мой клиент был занят занятиями с детьми, работой в больнице, подготовкой и проведением экскурсий. Все эти данные, официально задокументированные, приложены мною к делу. Если они вдруг потерялись – ничего страшного, у меня есть комплект подтвержденных копий, и я готов предоставить его в любой момент. Также мой клиент занимался в спортзале десять часов в неделю и проводил время со своей девушкой – не менее пятнадцати часов в неделю. А теперь немного арифметики. Сорок плюс сорок плюс сорок два плюс пятнадцать плюс десять плюс пятнадцать. Получается… – он на несколько секунд задумался. – Получается сто шестьдесят два. В неделе же у нас семь дней по двадцать четыре часа. Итого – сто шестьдесят восемь часов. Ваша честь, у моего клиента в восемнадцать лет было целых шесть часов в неделю на подрыв государственных устоев! И это в том случае, если ему было достаточно шести часов в день на еду и сон.

– Словоблудие, – буркнул прокурор. – В ваших блестящих способностях к арифметике мы убедились, спасибо. Но если хотите… Защита утверждает, что, помимо всего прочего, подсудимый тратил пятнадцать часов в сутки на общение со своей, гм, девушкой. Защита может представить суду этого… простите, оговорился, эту девушку?

Алик улыбнулся еще лучезарнее:

– Защита вызывает свидетеля Ингу Куприянову.

И вот тут-то начался фарс. Стас наконец-то понял, почему Алик решил начать с этого обвинения – вовсе не потому, что его легко было опровергнуть. Просто его можно было опровергнуть, выставив прокурора идиотом.

Но как они уговорили Ингу пойти на лжесвидетельство?

А прокурор тем временем не выдержал издевательства:

– Обвинению известно, что подсудимый имеет гомосексуальную ориентацию! У него не может быть девушки! Обвинение настаивает на проверке искренности свидетельницы!

– Протестую! – спокойно проговорил Гонорин. – О гомосексуальной ориентации моего клиента, судя по вашей убежденности, известно только вам, в материалах дела ничего подобного не обнаружено. Я не буду спрашивать, откуда у вас такая уверенность…

– Протестую!

– Протест отклонен. Адвокат, продолжайте.

– В ответ на требование прокурора я выдвигаю встречное требование: созвать независимую психологическую комиссию, которая проведет обследование моего клиента и вынесет вердикт о его гомосексуальности, а также о склонности к педофилии.

Это было попадание в яблочко. Согласно закону после подобных заявлений прокурора адвокат имел право требовать подобного обследования – а оно автоматически отмело бы обвинение в педофилии.

– Суд удаляется на предварительное совещание, – объявила судья. Взгляд ее ничего хорошего прокурору не обещал.

Совещание продлилось недолго – от силы минут десять.

– Решение суда: дать согласие на психологическую экспертизу обвиняемого. Отказать в требовании проверки свидетельницы Куприяновой на детекторе лжи до получения результатов экспертизы обвиняемого. Суд продолжает свое заседание.

– Спасибо, ваша честь! Итак, вернемся к нашим, то есть государственным, устоям. Мой клиент обвиняется в преступлении против государственных устоев, статья три-четыре-четыре, пункт «би». – Алик снова лучезарно улыбнулся. – Господин прокурор, не будете ли вы столь любезны сообщить суду, какие действия попадают под статью «Преступление против государственных устоев» и классифицируются как «Деятельность, направленная на насильственный захват власти в государстве, насильственную отмену действующей конституции, а равно подрыв ее авторитета в обществе».

Прокурор на секунду замешкался, пытаясь понять, в чем подстава, но ничего криминального в просьбе адвоката не нашел и принялся перечислять. Долго и со вкусом. Приводя примеры. А потом перешел к доказательствам: создание преступной группировки, объединенной антигосударственными идеями, внедрение антигосударственных идей воспитанникам государственных детских домов под видом пропаганды морали, создание планов по расширению территории влияния с Петербурга и Москвы на территорию всей Российской Федерации, успешное претворение в жизнь первого этапа этих планов, создание проектов корпораций, которые в дальнейшем должны были обеспечивать преступную группировку финансами…