Текст книги "Здравствуй, это ты"

Автор книги: И. Буторина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Ирина Буторина
Здравствуй, это ты

Смятение чувств

Странно, но так уж случилось, что долгое время Катя никак не могла влюбиться. Нет, не то чтобы ей никто не нравился, конечно нравились, иногда поодиночке, но чаще списками, из которых выбрать самого, самого и сказать: «Наконец-то это ты!» у нее никак не получалось. Конечно, эти влюбленности были только в ее голове, и никто из ее симпатий понятия не имел, что нравится этой идейной и боевой девчонке, предводительнице отрядов пионеров и комсомольцев. Как могло прийти такое в голову, если Катя непрерывно их вышучивала или выговаривала за недостаточно активную вовлеченность в общественную работу. «Как в тебя можно влюбиться, ведь ты же памятник!», – как-то сказал ей один из одноклассников, но вопреки его мнению, были отдельные смельчаки, которые решались проявлять к ней свои симпатии: приглашали танцевать на школьных вечерах, провожали после второй школьной смены домой и даже предлагали дружбу. Был в прежней жизни такой способ заявить о своих чувствах, сказать: «Давай с тобой дружить!», но и все, ничего большего мальчишки в общении с Катей себе позволить не могли. Только после девятого класса один из симпатий Катиного списка, потанцевав с нею несколько вечеров в парке на танцах, осмелился поцеловать ее в щечку в темноте вечера. Это было так неожиданно и так странно, что она подскочила и убежала домой, долго растирая место, которого коснулись влажные губы ухажера. Потом появился, по-настоящему, влюбленный в нее мальчик, тоже из ее списка, но немного походив с ним по темным улицам района, так тогда выглядела дружба девочки и мальчика, она в нем разочаровалась. Он показался недостаточно умным и интересным, но главное, постоянно норовил поцеловать ее, что ей откровенно не нравилось. Целоваться всерьез начала позже, и, честно говоря, очень увлеклась этим процессом, меняя кавалеров, хотя практически ничего не испытывала, кроме любопытства и удовлетворения от того, что и у нее есть поклонники.

Катя не могла понять подруг старшей сестры, которые почему-то постоянно были влюблены «без памяти», так говорила о них сестрица. У них непрерывно кипели любовные страсти, постоянно надо было кого-то спасать, успокаивать и отпаивать валерьянкой. В кругу сестриных подруг постоянно обсуждалась тема: любит, не любит. Среди Катиных подруг такого не было. Они даже не признавались, кто им нравится. Нет, не то, чтобы вообще не говорили на эту тему, просто в неё не погружались. Возможно, поэтому к тому времени, когда не только подруги сестры, но все Катины одноклассницы и однокашницы были уже замужем, её подруги всё ещё ходили в девицах, не имея желания расстаться со своею невинностью. Дальше поцелуев дело не двигалось. Что повлияло так на нее и ее подружек, которые не страдали от невнимания парней? Времена в пору взросления Кати были пуританские, и их классная руководительница всерьез внушала им свои принципы: «Умри, но не давай поцелуя без любви!» Девчонки подсмеивались над этим тезисом, и зная, что при удивительной красоте их русачка – старая дева, на поцелуи ее принципы не распространяли, а приберегали их на следующую фазу отношений с парнями, которая уже со слов их мам и бабушек была крайне опасна, так это могло поставить их в зависимость от кавалера, а еще хуже – сделать матерью-одиночкой. Представить себе такое им гордячкам – отличницам было совершенно невозможно. Была, по всей видимости, и другая причина того, что они не рвались ни в сложные отношения с парнями, ни тем более, замуж. Этой причиной были несчастливые семьи их родителей, которые страдали из-за пристрастия их отцов – представителей интеллигентных профессий: инженера, учителя и врача, к вредным привычкам простого русского мужика.

Смятение чувств Катя испытала лишь однажды, когда ей исполнилось двадцать. В тот год в начале сентября студентов отправили в колхоз собирать помидоры и разместили в старой сельской школе, где в классах вместо парт стояло два ряда наскоро сколоченных деревянных настилов, на которых впритык друг к другу лежали ватные матрасы не первой свежести – спальные места студентов. Ропота по этому поводу не было, да и не роптал тогда никто. Моду на ропот выбили из народа долгие годы строительства социализма.

Закрыв матрасы привезенными из дому простынками, студенты спали практически не раздеваясь, только скинув ватные телогрейки, которые в то время заменяли народу куртки. Умывались на улице возле длинного умывальника с множеством краников, установленного возле школы, а остальные удобства, в состав которых душ не входил, размещались в стоявшем в кустах домике с непереносимым запахом хлорной извести. Для девчонок походы в этот домик, особенно в вечерней тьме сентябрьского юга, были настоящим экстримом. К счастью, этого слова они тогда не знали и просто ходили в домик группами. Но, что эти невзгоды были на фоне отличной компании, которая собралась под ветхой крышей старой школы? Компания состояла из четырех групп, а, если учесть, что в те годы в каждой группе было по двадцать пять человек, то набралось сотня веселых и жаждущих приключений студентов. Похоже, не ждали приключений только парни из Катиной группы, завзятые отличники и маменькины сыночки, как называли их все, включая таких же, как они, одногрупниц-отличниц, скучающих рядом со своими, ещё не дозревшими до ухаживаний однокашниками. Другое дело ребята из элитной группы, где учились одни мажоры, то есть детки городской номенклатуры, часто уже вкусившие с древа познания, а посему раскованные и понимающие, чего они хотят. Был среди них Катин приятель Федя ― веселый и бесшабашный сын начальника городской милиции, что не мешало ему не надуваться по этому поводу, а даже надоедать всем своим навязчивым вниманием. Катя терпела Федьку, так его звали все приятели, за его неутомимую веселость и знание бесчисленного количества анекдотов, которые он рассказывал мастерски по поводу и без него. Для того чтобы рассказать анекдот он останавливал любого из друзей в длинных коридорах института и спрашивал: «А этот знаешь?» Часто от него отмахивались, как от назойливой мухи, но любительница посмеяться Катя всегда слушала Федькины анекдоты и говорила: «Люблю Федьку за то, что с ним можно спокойно поржать».

Их отношения даже имели некоторый романтический оттенок, так как на одной из первых вечеринок в институте они целовались, выбросив вскоре этот факт из головы. В колхозе Федька вспомнил этот невинный поцелуй и решил возобновить тесное общение с Катей. Всю первую неделю колхоза он приходил к ним в комнату, смешил девчонок, водил их в сельский клуб, передавая по рядам фляжку с домашним вином, которое продавали на сельском рынке, а после звал Катю прогуляться, от чего она каким-то образом умела отказаться, не задевая Федькиного самолюбия.

На вторую неделю сбора помидоров вечером Федька вызвал её из комнаты со словами:

– Идем, познакомлю со своим другом. Знаешь Баринова из нашей группы? Он только сегодня приехал. Справку липовую мать достала, вот и гулял неделю, а я, дурак, не догадался так сделать, хотя у моих предков связи не хуже, чем у Барина, но у меня батя строгий, не разрешает отлынивать.

– А кто у него родители? ― чтобы поддержать разговор, спросила Катя.

– Батя у него глава КГБ города, полковник Баринов, не знаешь? ― Я никогда не интересовалась родословной приятелей, тем более до наших пролетарских районов такие сведения не долетают, ― ответила Катя, действительно равнодушная к подобной информации.

– Хорошо, тогда идем, я вас познакомлю. Надо на сегодня компашку собрать, его приезд отметить.

На улице у школы их ждал парень, совершенно не похожий на них, уже втянувшихся в их незатейливую колхозную жизнь. Высокий, красивый, ухоженный, в светло голубой куртке, так разительно отличающейся от их фуфаек, он казался инопланетянином в этой затерянной в степях деревне.

– Игорь, ― протянул он Кате руку с тонкими длинными пальцами и, изобразив на лице интерес поднятием собольих бровей, ответил, услышав её имя, ― очень приятно.

– Катя, нас двое, а ты одна, ― засуетился Федька, ― надо бы найти ещё один кадрик из ваших. Потом за виноградом сходим и посидим, как люди, с вином под виноград. Так что давайте вы идите к вам в комнату, а я за вином сбегаю.

– Хорошо, идемте, ― ответила Катя, ― там у нас, как раз, магнитофон играет, и девчонки танцуют. Правда, у нас девушки серьёзные, все отличницы, ― повернулась она к Игорю, ― уговорить надо, чтобы пошли.

– А ты из знаменитой группы ботаников? ― удивился Игорь. ― Слыхал, слыхал, но ни разу никого из вас не видел. Вы что, реально все на пятёрки учитесь?

– Да, учимся, ― с вызовом ответила Катя. Я тебя тоже никогда в институте не видела, хоть мы и с одного факультета.

– Где тебе его увидеть, он в институте редко бывает, ― засмеялся, убегая, Федька.

– А почему? ― поинтересовалась Катя. ― Ты спортсмен?

– Нет, просто лень рано вставать, ― ответил Барин, уже входя в Катину комнату.

«Действительно, барин», ― думала Катя, глядя на сидевшего рядом с нею Игоря, ― «Красив, вальяжен и знает себе цену. Я не его кадр, впрочем, как и остальные наши девчонки. Тут жар-птица нужна». Поговорили о чем-то, перекрикивая грохочущую музыку, под которую танцевали подружки из её группы. Приход красавца их смутил, но не остановил, а наоборот подбавил жару.

– Может, потанцуем? ― предложила Катя парню.

– Нет, ты иди, а я посмотрю, ― ответил тот равнодушно.

Не для того, чтобы понравиться ему, а просто потому, что она очень любила танцевать, Катя встала в кружок танцующих девчонок и показала, на что она способна, а танцевала она, по мнению многих, отлично.

– Ты здорово танцуешь, ― сказал ей Барин, когда она, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, села возле него после окончания танца.

– Спасибо! А ты себе кого-нибудь присмотрел?

– Да.

– Вот ту рыженькую Наташку или Ирку в синих брюках? Или может быть Риту? Она у нас симпатичная.

– Нет, ― ответил Барин, ― я выбрал другую, идем, в коридоре скажу кого.

Когда они вышли в коридор, он властно взял её за руку и, изогнув свои красивые брови, предложил:

– Пойдем, погуляем. Зачем нам этот Федька?

Катя удивилась, но не смутилась и смело шагнула вслед за новым приятелем в темноту южной ночи.

– Идем на виноградник, собирались же, ― предложил Игорь, ― Федька вроде в ту сторону показывал.

Они пошли, взявшись за руки, по пыльной проселочной дороге, освещённой сиянием осенних звезд, болтая об институте, о преподавателях, об общих друзьях. Игорь не был многословен, но чувство юмора у него было отменное, и Катя постоянно смеялась.

– Ты интересный человек, ― как всегда прямо заявила Катя, ― но почему все-таки не ходишь в институт?

– Я не хотел здесь учиться, но предки не пустили в Москву. Заставили поступать сюда. Я журналистом хотел стать, о журфаке МГУ мечтал, а слушать постную бодягу про интегралы с дифференциалами мне совсем не интересно. Тройки преподы ставят, предкам хватает, а мне всё равно.

– А почему не пустили в Москву?

– Потому что, как говорит папаша, я нестандартно мыслю, а это в нашей стране верный путь в тюрьму или в гроб. Вот теперь мыслю тут, лежа на диване с книжкой в руках. Они меня в колхоз спровадили, чтобы не видеть моего безделья. Хорошо, конечно, что отправили, тебя вот встретил. С тобой, Рыжик, весело. Смеёшься все время. Приятно тебе хохмы рассказывать.

В то время Катя действительно смело могла называться Рыжиком, так как перед летом вытравила свой природный шатен в желтоватую паклю, которая соломой торчала на голове, придавая её улыбчивому лицу некоторое сходство с Петрушкой. Так что замену безликого имени Катя на веселое «Рыжик» она приняла с удовольствием. В тот вечер до колхозного виноградника они все-таки дошли и потом в кромешной тьме нащупывали спелые гроздья винограда на лозах и заталкивали пыльные ягоды в рот, удивляясь, почему они намного вкуснее, чем чистый сортовой виноград, который мытым приносит к их столу мама. Вскоре к ним на подмогу подошел Федька, который быстро нашел Кате замену и привел на виноградник Риту, буркнув Кате с Игорем: «У, гады, бросили меня, ещё друзьями называются, а сами предатели! Скажите спасибо, что я не злопамятный. Идемте пить вино».

Вино пили из той же заветной фляжки, закусывая виноградом, потерев ягодки о рукава фуфаек. Потом Катя с Игорем остались одни под звездами. Лежали на полянке возле виноградника, покрытой высушенной летним зноем травой. Разглядывали маленькую звезду у рукоятки ковша Большой Медведицы. Целовались, нежно и долго.

– Рыжик, жди меня, я завтра вечером зайду, ― сказал он на прощание.

Весь день они не виделись, так как каждая студенческая группа работала на своем участке, но не было ни одной минуты, чтобы Катя не думала об Игоре и не перебирала в памяти всё, что с нею вчера произошло.

– Что с тобой? ― спросила её постоянная соседка по парте, а теперь и по матрасу, маленькая улыбчивая Валюшка-резвушка, как с легкой руки Кати, её звали в группе, ― влюбилась что ли? Не удивительно, кадр, что надо.

Кадрами, кадриками в те времена называли всех подходящих для ухаживания особ. Кате очень хотелось ответить, что Барин, может быть, действительно именно тот, которого она так долго ждала, но она молчала. Особенно тяжело молчалось вечером, когда, лежа на матрасе рядом с Валюшкой, она ждала стука в фанерную дверь их комнаты. С нею происходило что-то невероятное: у неё кружилась голова, её подташнивало и, главное, душа была сжата в болезненный ком, застрявший где-то посредине груди. Говорить не удавалось даже на нейтральные темы, а уж смеяться и подавно. Ожила она только, когда раздался стук в дверь, и Валюшка, кинувшаяся открывать, весело закричала:

– Екатерина Шведова, к вам пришли!

Катя, делая вид, что приход вчерашнего знакомого ей безразличен, медленно поднялась, натянула свои фирменные бриджи, доставшиеся ей от сестры и являющиеся предметом зависти всех её подружек, провела несколько раз по своим непослушным соломенным волосам и произнесла:

– Ну, пришел и пришел, чего кричишь?

А в это время сердце её прыгало от радости: «Пришел, пришел!». Все оставшиеся дни их колхозной жизни всё повторялось в том же порядке: ждала, нервничала, сжималась душа, пришел, обрадовалась, пошли гулять, целовались, вплоть до самого последнего трагического для многих дня. В тот последний вечер Катя была сама не своя и не находила себе места. Ожидания прихода Игоря были совершенно не выносимы.

– Что с тобой происходит? ― спрашивала Валюшка, ― На тебе лица нет.

– Всё, понимаешь, всё. Больше его не будет, ― тихо шептала Катя.

– Он что, помирать собрался?

– Да нет, просто всё сегодня кончится. Я чувствую. Не будет он ездить на край географии ко мне. Не будет.

Катя жила в отдаленном от центра города районе с плохим транспортным сообщением, и проблема проводов девчонок до дома, обязательного в то время ритуала встречающейся пары, была слишком серьезной для многих городских парней. С Игорем они будущие планы не обсуждали, но Катя была уверена, что Игорь так далеко ездить не станет.

– Захочешь, будет, ― заявила Валюшка.

– Я хочу, но что делать не знаю, ― ответила Катя, с мольбой взглянув на подружку, ― скажи?

– Ты что, сама маленькая? ― удивилась Валюшка.

– Не маленькая, но честно, не знаю.

– Что тут знать? Дай, и он к тебе пешком ходить станет, не только на трамвае ездить.

Удивленно взглянув на подружку, Катя даже голову втянула в плечи от такого невозможного предложения.

– Ты что? У нас совсем другие отношения.

– Ну, смотри сама, поболтать к тебе он действительно ездить не станет. Уверена, что на него многие сами вешаются. Завидный жених.

– Ну что ты, какой жених? Нам только двадцать.

– Ему действительно только, а вот тебе уже двадцать, ― авторитетно заявила Валюшка, поразив Катю своей осведомленностью в таких деликатных делах.

Игорь пришел, как всегда, ближе к восьми вечера, взял за руку, и они пошли на ставшую любимой дорогу, ведущую к винограднику. На выходе из села их догнал Федька.

– Барин, возвращайся, там сельские наших бьют, всех парней собираем.

– Может лучше милицию вызвать? ― спросила Катя.

– Самое смешное, что один из деревенских милиционер, так что вызывать некого, а бате позвонить неоткуда.

Кинулись к школе, где уже собралась возбужденная компания студентов, обсуждающая события последнего часа. Всё началось с похода девчонок из Катиной группы в «белый домик», когда на них из-за кустов напали пьяные мужики, и, зажав двум девчонкам рот, потащили к дороге. Прихватили бы и третью, но не справились с резвой Валюшкой, и она, вырвавшись, побежала в корпус собирать подмогу. В это время в школе было человек пять парней, не считая мальчишек из Катиной группы, которые в защитники не годились. Их самих впору было защищать от любого, желающего покуражиться. Каждое утро на лице очередного отличника красовался свежий синяк, полученный накануне от любителей поучить ботаников жизни. Девчонки их жалели и презирали одновременно, а насмешница Катя предлагала устроить девчоночье дежурство возле их комнаты, чтобы отбивать атаки бойцов. Наверняка эти насмешки задевали одногруппников, но они не только не давали сдачи обидчикам, но и не комментировали эти события.

– Почему вы их бьете? ― спрашивала Катя у Барина, который тоже несколько раз ходил бить ботанов.

– Я их не бью. Бьет Михай, остальные стоят и тащатся оттого, что ваши даже не защищаются. Их семеро, а нас ходит на этот цирк посмотреть всего трое. Сидят, даже от ударов не отворачиваются. Что за мужики?

Катя уговаривала Игоря не лезть в это дело, говорила, что всё может плохо кончиться, и даже хотела провести воспитательную беседу с Михаем, дерзким конопатым парнем, который недавно восстановился на учебу, отстав по неуспеваемости от своего курса. Однако, занятая любовью, она не успела этого сделать, а мальчишки их группы не придумали ничего лучшего, кроме как завязывать двери на ремень на весь вечер. Они даже в туалет не ходили, обходясь, по всей видимости, окном.

Так что защищать девчонок кроме Михая и мажоров было некому, правда и уговаривать их не пришлось. Кинулись гурьбой и очень быстро отбив девчонок у пьяных сельских парней, отправились восвояси, похваляться своими подвигами. В принципе, штатная случилась ситуация. Смычка города с деревней на кулаках во время трудового семестра осуществлялась по всей территории Союза. Что тут удивительного? Однако, здесь ситуация развернулась не шуточная, так как один из селян позвал на подмогу своего брата – милиционера, который вместе с ними что-то праздновал. Братан, напялив на пьяную голову милицейскую фуражку, как был в спортивном костюме с вытянутыми коленками, так и пошел наводить порядок, не взяв даже удостоверения. Уже подогретые вином студенты приняли его за ряженого и быстро связали блюстителя порядка вместе с его дружками и сложили их всех в своей комнате на кровать дожидаться утра. Охранять их остался Михай и ещё двое парней ― любителей острых ощущений. Игоря попросили покараулить у дверей школы, то есть постоять на шухере и, в случае чего, сообщать, как развивается обстановка.

– Вам всё равно с Катькой гулять, так что уж совместите приятное с полезным, посидите в засаде, тем более, что бродить сегодня вечером по деревне будет, наверняка, опасно, ― предложил им Михай, взявший ситуацию под свой контроль.

– А Федька не посидит? ― поинтересовался Игорь.

– Что-то я его не вижу, свалил, наверное, ментовская морда, ― ответил зло Михай и зашел в помещение.

Катя с Игорем просидели на лавочке до самых петухов, болтая и целуясь, целуясь и болтая. Время от времени Игорь ходил посмотреть, как там пленники, и возвращался со словами:

– Лежат, голубки, чуть вякать начинают, Михай им под бока тычет.

– Бьет, что ли? ― ужасалась Катя, ― Они же лежачие, их бить нельзя.

– Ну не то, чтобы бьет, ― пожимал плечами Игорь, ― ну считай, что просит замолчать, чтобы не будить остальных студентов.

– А, что бандиты говорят? ― не унималась Катя.

– Что всех нас посадят, ― делал страшные глаза Игорь и привлекал её к себе, ― Зачем они тебе? ― прижимался он мягкими губами к её оголенной шее, отчего по всему телу шел озноб ещё неосознанного желания.

В другое время активистка Катя, наверняка, сама бы пошла разобраться, что там происходит, но сейчас не было сил оторваться от этой скамейки, от поцелуев и Игоря. Ей совсем не хотелось погружаться в те неприятные проблемы, которые были скрыты сейчас от неё за деревянной школьной дверью с остатками краски на подгнивших досках. Утром, когда первый петух подал голос, к школе подъехала милицейская машина, из которой выскочили четверо милиционеров.

– Где здесь драка? ― спросил старший из них с капитанскими погонами и, не дослушав сбивчивые объяснения Игоря и Кати, тоном, не терпящим возражений, приказал:

– Вы, молодой человек, покажите в какой комнате лежат пленники, и вы, девушка, останьтесь, свидетелем будете.

Слово «свидетель» звучало страшно, но Катя осталась, полагая, что сейчас всех бандитов арестуют, а студентов поблагодарят за помощь в их поимке. Однако всё развивалось совсем по другому сценарию. Войдя в комнату, старший приказал немедленно развязать пленников. Они, уже протрезвевшие к утру, но заметно помятые ночью, стали хором кричать, обвиняя студентов в нападении и избиении. Остановив поток оправданий селян, капитан приказал тому, кто заявлял себя милиционером:

– Старшина Панасюк, доложите обстановку.

Со слов Панасюка, под глазом у которого налилась лиловая гуля кровоподтека, получалось, что два мирных селянина гуляли по родному селу, а на них напали из-за кустов наглые студенты и стали требовать горилки.

– А де воны они еи визьмут в ночи, в нас же никто не гоне? ― вытаращив праведные глаза, вещал Панасюк. ― Так ти кляты студэнты давай их быты. Пришлы хлопции до мене уси в крови, я з нимы сюды, так воны и мэне схопылы, избылы, та повязалы и всю ночь знущалысь. Дывиться, вот каку гулю мени ца падлюка зробыла, ― показал он на стоящего у стены Михая. ― Вин тут самый главный атаман. Бильш усих знущався з нас…

– Ну то, что у вас тут никто не гонит, ты мне не гони, ― прервал показания старшины милицейский начальник, ― а вот то, что напали на человека при исполнении ― это преступление, ― и, не слушая зашумевших студентов, спросил у пленников:

– Покажите, кто вас бил.

– Цей, цей, цей, ― показывал грязный палец старшины на студентов, а потом, ещё раз оглядев стоящих в коридоре ребят, направил указующий перст на Барина:

– Цей теж заходыв и мене ткнул пид рэбра.

– Этого не может быть! ― закричала, пробившись вперед, Катя. ― Мы с Игорем всю ночь на лавочке сидели. Я свидетель!

– Так, ― подвел черту милиционер, ― этих отпустить, ― показал он на селян, ― а этих ― кивнул он в сторону студентов, ― задержать до выяснения обстоятельств. Записать адреса свидетелей. Позже вызовем.

Никто опомниться не успел, как ребят по одному стали заталкивать в милицейскую машину. Последним шел Барин. Когда дверь машины захлопнулась, Катя увидела в зарешеченном окошке его удивленное лицо с поднятыми собольими бровями, на котором отчетливо читалось: «Странно, а я тут причем?»

Известия о том, что произошло после задержания студентов, пришли только через два дня в понедельник, в первый день нового учебного года. После первой пары на Палубе, так было принято называть фойе главного корпуса, где обычно собирались пообщаться студенты, вездесущий Федька давал пресс-конференцию.

– Как только деревенских повязали, мы с Черным решили вызвать подмогу из города. Добрались попутками до моего дома. Поднял батю, он послал наряд. Те, правда, не разобравшись, задержали только студентов, а колхозников оставили, но к вечеру привезли в город и их, затем всех отпустили под подписку о невыезде. Будет следствие, суд. Замять дело не удалось, как батя ни старался. Это нападение на правоохранительные органы, но, возможно, что-то удастся сделать.

– А Барин где? ― пробилась через окружавшую Федьку толпу Катя.

– Что этому Барину будет с таким папашей? Его к самому дому на милицейской машине подвезли, получив приказ по рации. Вчера ему звонил, матушка сказала, что он уехал.

– Куда уехал? Он не собирался, ― удивилась Катя.

– Уехал, чтобы не доставали, что тут непонятного, ― ответил Федька, ― забудь.

Катя не плакала, когда забирали ребят, не плакала дома, переживая за судьбу друга, а вот это «забудь», сказанное то ли по поводу того, что забудь о неприятностях или забудь здесь в городе о том, что было там, на другой планете, вышибло из неё слезы и, скрывая их, она бросилась прочь. Забившись на пятый чердачный этаж учебного корпуса, возле железной лестницы и кучи ломаных парт дала, наконец, волю слезам.

Барин появился в университете месяца через полтора. Катя увидела его голову, возвышающуюся над толпой, из другого конца коридора, и душа опять заныла, а ноги налились тяжестью. Он заметил её, практически уже столкнувшись, нос к носу, и, как ни в чем не бывало, сказал:

– Привет, Рыжик, как твои дела?

– Нормально, а, твои? ― ответила Катя, почувствовав, что волнение не дает ей говорить.

– Классно отдохнул в Крыму с предками. Бархатный сезон. Море как парное молоко, ну ты знаешь, там так всегда в это время, ― ответил он, а потом добавил, ― Извини, тороплюсь, пара начинается, надо наверстывать упущенное.

«Вот теперь, действительно, всё, ― с отчаянием подумала Катя, ― надо выбросить его из головы. Было и прошло». Легко сказать, да трудно сделать. Все оставшиеся университетские годы она не могла успокоить свою душу, которая тут же сжималась, стоило Барину показаться на горизонте. Катя влюблялась, целовалась с другими, но душа молчала и не подпускала к себе ни одного из тех, кто крутился рядом. Катя убеждала себя, что они не пара с Игорем, и не только в силу того, что он «мажор», бережно оберегаемый родителями, а она девочка с рабочей окраины, а потому, что она отличница, знающая, куда и зачем идет, а он жалкий троечник, пошедший на поводу у предков. И всё же ничего поделать с собою не могла. С душевным волнением она встречала известия о новой пассии Барина, у которого появилось в последнее время множество поклонниц. С душевной болью встретила на последнем курсе университета известие, что он женился на дочке декана их факультета, с душевной тоской провожала его взглядом, когда он, едва кивнув, проходил мимо. Затем она привыкла и уже даже не смущалась, когда Игорь в послеуниверситетские годы, встретившись с нею на улице, останавливался переброситься парой слов на вечную тему: «Как там наши?» Он был всё так же симпатичен и ухожен, но больше ничем не выделялся, так как обретался в одной из конструкторских организаций города и был, как тогда говорили – сторублевым инженером, карьера которого от отца уже не зависела. Отец умер внезапно незадолго до того, как Игорь получил диплом. Про то, как дела у неё, он не спрашивал. Возможно, знал от однокашников, что она весьма успешна: аспирантура, кандидатская, доцент, замужем, но быстрее всего, это его и не интересовало. Она же с каждой новой встречей убеждалась – он сегодняшний практически ей не интересен. В то же время Катя давала себе отчет в том, что любовь к Игорю испортила ей жизнь, так как любого, кто к ней приближался, она проверяла на душевный трепет, есть он или нет? Однако время шло, а его всё не было. Ухажеры у нее были, но не доживали до момента, когда Катя влюбится, привяжется к ним и решится на что-то серьезное, а поняв, что никаких чувств девушка не испытывает, находили других вовремя созревших и умеющих выбрать. Вначале перестали ею интересоваться ровесники, найдя более сговорчивых, потом отстали взрослые ухажеры, имевшие серьезные намерения, которых она не имела. Опомнилась Катя, когда вокруг стали виться малолетки, наверняка уверенные, что эта веселая и на вид девчонка сможет им дать то, чего им уже безумно хотелось. Они были еще не слишком искушены, чтобы понять, что ни в старшей, ни в средней, ни, тем более, в младшей группе ухажеров ей просто никто был не интересен. Возникающая время от времени симпатия к самым симпатичным из них быстро исчезала. Либо парень при ближайшем знакомстве оказывался недостаточно мужественным, либо легкомысленным, либо, что еще хуже недалеким. Такого понятия, как богатый в советские времена еще не было, или не было его в сфере интересов Кати, воспитанной мамой – ортодоксальной коммунисткой. В результате сказать себе: «Наконец-то это он» – она никак не могла.