Текст книги "Первая смена"
Автор книги: И. Кунгурцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
КАКОЙ ТЫ ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК?
Какай ты? Что ты за человек? Никто, наверное, не избежит этого вопроса, когда попадет в новый коллектив. И самое удивительное, что ведь тебе прямо никто не задаст этих вопросов. Будут все приглядываться, присматриваться, проверять.
Сергей не обижался, когда видел, как присматриваются к нему вожатые, как внимателен к нему Борис Михайлович, – как насторожены ребята, а эти особенно не верят, особенно проверяют. Это их вожатый, их старший товарищ и друг. Друг ли? Будет ли он им? Полюбят ли его ребята?
Сергей всматривается в лица ребят, вслушивается в их голоса, когда они говорят с вожатым, и все ищет ответа на свой вопрос. Наконец, не выдерживает:
– Толь, тебя ребята любят?
Тот недоуменно смотрит на Сергея.
– Что я девушка, что ли? Да я никогда и не задумывался над этим. Плюнь, Сережка. Слушаются, и ладно. А любят? Разве их поймешь. Наверное, нет. Я им ничего не спускаю.
Да разве для того, чтобы любили, надо спускать? Нет. Добреньких да нетребовательных ребята не любят, не уважают – вот так-то вернее будет.
А вечером в пионерской Анатолий говорил Василию:
– Чудной этот Сергей. Ты знаешь, что он спросил у меня сегодня. «Тебя, – говорит, – ребята любят?» Чудно, верно?
– Как спросил? – отрывается от своих бумаг Борис Михайлович.
– Да любят ли меня ребята?
– Понятно! – снова углубился в бумаги старший.
Но когда ушел Толя, Борис Михайлович спросил у Василия:
– Вася, у вас завтра очередная встреча на Генуэзской крепости?
– Да, Борис Михайлович.
– Обязательно возьмите с собой Сергея. Надо, его с другими вожатыми познакомить. И вообще, помогите ему. Он, видимо, еще не освоился.
– Хорошо, Борис Михайлович.
– Он к Анатолию, кажется, тянется?
– Да как вам сказать: Только такой человек, что если кто и не тянется, так он притянет. Он ведь не случайно не понял вопроса Сергея. Наверно; и не задумывался над этим никогда.
– А ведь хорошо, что Сергей задумался над этим. Без этого нельзя с людьми работать. А мне кажется, что Сергей может работать с людьми. Пусть сейчас начнет, потом в жизни это всегда пригодится. Боюсь, только мягок он очень. Надо бы ему побольше твердости, требовательности.
– Это трудно, Борис Михайлович. Сразу не дается.
– Но еще труднее ему будет с его мягкостью. Хорошие люди оценят, плохие воспользуются. Задержится у нас – надо будет попробовать сделать его потверже. А на Генуэзскую крепость завтра обязательно позовите. Полезно ему будет.
КОСТЁР НА ГЕНУЭЗСКОЙ
– Ну скажи ты мне на милость, кто еще эту каторгу придумал на нашу голову! Это ж надо, а? Каждый день дневник заполняй! – Анатолий бросил ручку, откинулся на стуле.
– Темнота ты, Толь! – Сергей уселся на подоконнике. – Вот пробыл целый день с ребятами.
И каждую минуту, каждую секунду раскрывались перед тобой характеры, характеры… Тридцать пять за одну секунду! Это же клад! Открытие! Какой ученый может наблюдать такой процесс? Науке нужен твой дневник, темнота! Возьмет его потом ученый, прочитает: готовый рецепт для воспитания сразу тридцати пяти людей. Придет он к тебе, поклонится низко и скажет: «Спасибо, Анатолий Иванович, удружили. Прочитал я ваш дневник, думал, диссертация, а здесь ничего…»
Сергей не успел закончить фразу. Анатолий сорвался с места, бросился к окну. Но Сергей уже хохотал, спрятавшись за маслину:
– К нему как к будущему светиле, а он…
– Я тебе дам светило! Погоди, на Генуэзской сегодня поквитаемся…
…Длинна дорога от Нижнего лагеря до Третьего. Взбежит на пригорок, задержится на мгновение на вершине и снова бежит вниз. К морю. От берега до самого горизонта легла по морю лунная дорожка. Ровная дорожка, прямая-прямая, как стрела, не то что эта, по берегу. Вот опять шарахнулась в сторону, нырнула в кусты, по мостику через вечно пересохшую речушку и снова круто вверх, петлями, петлями, теперь уж все дальше и дальше от моря к стене, выложенной ноздреватым хрупким ракушечником. За стеной снова парк, темный, чуть шуршащий на ветру листвой. Второй лагерь.
Четверо парней идут по дороге. Идут широко и ровно, почти не замедляя шага на подъеме, почти не ускоряя на спуске. Серебрит лунный свет белые рубашки; и горят на них кумачовые галстуки. Даже вечером, после работы они – вожатые.
На лодке мы с попутным ветерком
Дорогой лунною в морскую даль плывем.
– Костина песня? – спрашивает Сергей.
– Костина! – отвечает Василь.
Подступили вплотную справа голые каменные склоны Мертвой долины, втиснулась дорога между нею и стеной и бежит, бежит, все такая же извилистая, все с той же выбитой ногами галькой.
Потом, много лет спустя, будет вспоминать Сергей эту дорогу, и шум моря, и запах винограда, и бурые клочья снега по краям, и, если бы можно было повторить все, пошел бы по этой дороге снова…
…На скале, у развалин Генуэзской крепости, горит костер. Искры взлетают в черное небо, долго кружатся и гаснут, уступая место другим. Пламя выхватывает из темноты ветви колючего кустарника, серые камни, громоздящиеся друг на друга, лица девчат и парней. От вспышек костра еще теснее наступает темнота, и Сергей совсем уже не видит, куда идет. Где-то рядом трещит хворост и доносится вопрос:
– Кто?
– Нижний.
– Ты, что ль, Василь? – снова спрашивают из темноты. – Что так долго? Мы уж думали, не придете. Верхний пришел, вас все нет и нет. Давайте скорее к костру.
Они вступают в освещенный круг.
Сидящие у костра сдвигаются теснее, уступают место.
– У вас что, новенький?
– Есть такой. Встань-ка, Сережа, покажись народу.
Сергей встал. Кто-то подбросил в костер хворост, и яркое пламя осветило повернувшиеся к нему лица. Он смотрит на них, стараясь запомнить тех, с кем будет жить бок о бок много дней и ночей.
Трещит костер. Вьются над ним сотни горячих маленьких мотыльков, улетают к темному небу и становятся звездами, маленькими яркими звездами, иначе почему их так много в этом глубоком крымском небе. Звезды в небе и звезды на воде. На такой же необъятной и черной, как небо.
Высокий девичий голос выводит:
По росистой луговой,
По извилистой тропинке…
Провожал меня домой
Мой знакомый с вечеринки, —
подхватывают остальные.
Сергей отошел к краю и стал смотреть на огоньки Артека, раскинувшегося под скалой.
Ты снова придешь сюда спустя много лет, потому что помнишь, как сказали тебе здесь, на этой площадке, у такого же костра, под таким же небом, у обрыва над морской глубиной: «Отныне ты артековец!»
– Сергей, домой пора! – прозвучал откуда-то из темноты голос Василия.
– Иду.
Он хотел шагнуть на голос, но кто-то невидимый крепко схватил его за руку.
– Осторожней, Сергей, наша Генуэзская не площадь Свердлова. Здесь везде ямы да камни.
– Девичий голос звучал чуть насмешливо. – Держитесь за мою руку. Так уж и быть, на первый раз выведу.
Вспыхнув от стыда, Сергей отдернул руку.
– Спасибо! Я уж как-нибудь сам.
– Не сердитесь! – Девушка снова нашла в темноте его руку. – Ставьте ногу тверже, чтоб камни не выскользнули. Я не хотела вас обидеть. Нелегко даются первые шаги в горах, да еще ночью.
– Чего это вы задержались? – улыбаясь, поинтересовался Василий, когда они спрыгнули с последнего уступа на ровную площадку у скалы.
– Хорош друг! – вместо ответа обрушилась на него девушка. Оставил человека одного на развалинах ночью. А как он дорогу найдет?
– Да чего ее искать-то?
– Чего искать?! Хотела бы я посмотреть на тебя, как ты в первый раз спускался отсюда один.
– Утихомирься, Татьяна, – рассмеялся Василий. – Ну везет тебе, Сергей. Гляди, какая заступница.
– Да брось ты, Вася, – смутилась девушка. – А что? Ей-богу, завидую Сергею. Вожатые дружно рассмеялись.
Сергей искоса рассматривал свою спутницу. Невысокая, светлые волосы заплетены в косы, уложенные на затылке, маленький, немного вздернутый нос.
– Идемте, – вдруг повернулась она к нему.
И, подхватив растерявшегося Сергея под-руку, пошла к темному корпусу. Сзади зашуршали шаги остальных.
– Вы давно здесь, Таня?
– Да как вам сказать. С осени. Отзимовала уже, улыбнулась девушка.
– Скучно тут, наверное, зимой?
– Скучно? Нет. Красиво очень. Снег на кипарисах. Снег на самшите. На туе. И горы тоже очень красивые, когда в снегу. Высокие-высокие. Вырастают.
Они спустились по длинной лестнице. Где-то внизу за кипарисами шумело море. Оно выкатывалось на берег и тут же, сердито шурша галькой, убегало назад.
– Вы знаете наш лагерь?
– Был, раз с отрядом.
– Хотите, я вам покажу его…
– Очень хочу.
– Ну вот, смотрите… – Таня остановилась и показала куда-то вправо. – Вот там, вправо от нас, наша линейка, а слева, за кипарисами, пятнадцатая дача. Здесь у нас центр: пионерская, столовая. Столовая прямо под открытым небом. Обещают построить, но это когда еще будет…
Она вдруг рванулась с места, увлекая за собой Сергея, и остановилась у легкого мостика, переброшенного через речку.
– Продолжаем нашу экскурсию по лагерю номер три всесоюзных ордена Трудового Красного Знамени санаторно-пионерских-лагерей «Артек». И перебила сама себя: – Видишь, какое длинное у нас название. Красивое. А вот когда надо рапорт сдавать Якову Борисовичу…
Таня вскинула над головой руку в салюте и шепотом, но очень торжественно произнесла:
– Товарищ директор всесоюзных ордена Трудового Красного Знамени санаторно-пионерских лагерей «Артек», лагерь номер три выполняет по распорядку дня ночной сон. Дежурный по лагерю Матвеева. Ух-х!
Сергей рассмеялся.
– Не смейся. У меня сначала никак не получалось на одном дыхании. Однажды Яков Борисович слушал-слушал, а потом и говорит: «Отставить! В вашем лагере есть пень, на меня похожий, идите и потренируйтесь!»
– Потренировалась? – серьезно спросил Сергей.
– Пня не нашла, – в тон ему ответила девушка и, рассмеявшись, побежала через мостик.
– Стой! Кто бежит? Стрелять буду!
От стены белого корпуса отделилась закутанная фигура, и лязгнул затвор.
– Дядь Филь! Ты что, не узнал? – весело крикнула Таня.
– Тьфу ты! Носит тебя нелегкая.
– Серге-ей! – донеслось откуда-то издалека. Серге-ей-е-ей!
– Иди. Это Василь зовет. Я провожу тебя.
– Куда?! Я уже дома.
– Серге-е-ей!
– Иде-е-т! – откликнулась Таня. – Ну беги! Она крепко пожала ему руку и взбежала на ступени.
ЧТО ХОРОШО, ТО ХОРОШО
Этой встречи ждали давно. Уж очень хотелось ребятам помериться с кем-нибудь силами, тем более что в отряде сложилась неплохая баскетбольная команда. И душой ее, несмотря на свой маленький рост, были Виталька и опять же Вилен.
Сергей улыбнулся, вспомнив, как шумел и прыгал Виталька, когда его не хотели брать в команду из-за роста, как доказывал всем, что рост нисколько не мешает ему точно бросать по кольцу, и тут же продемонстрировал ребятам свое умение, красиво положив в корзину четыре из пяти брошенных мячей. Это решило спор в пользу Виталька. Даже молчаливый высокий Андрей Бараневич после бросков твердо сказал «годится», а он-то хоть и молчал, но был самым ярым противником зачисления Виталька в команду.
И вот сегодня должна состояться встреча.
Сергей любил баскетбол. Он считал, что эта игра как ни одна другая развивает все у человека: и резкость, и скорость, и глазомер, и реакцию. И поэтому сейчас, глядя на площадку, где стремительно носились ребята, волнами накатываясь то под один, то под другой щит, он остро переживал борьбу. Временами неудержимо хотелось выскочить на площадку самому, почувствовать в руках тяжелый, звенящий мяч, рвануться вперед и кинуть в кольцо. Но он вовремя сдерживал себя и только внимательно следил, как играют его ребята, чтобы в перерыве сделать замечания, кое-что поправить, кое-что подсказать.
Разгоряченные, довольные победой, возвращались его мальчишки с площадки. Виталька, прыгая перед вожатым спиной вперед, неумолчно трещал о своих проходах.
– Нет, а вы видели, как я у этого большого из четвертого под рукой шмыг, он туда-сюда, а я уже под кольцом…
– Что толку-то что под кольцом, – спокойно перебил Витальку Андрюша. – Пока ты бросать собирался, тебя уже двое прикрыли. А ты все равно кидаешь, они и перехватили.
«Перехватили, перехватили», а что мне оставалось делать? Ты же далеко стоял.
– Я-то далеко. А Сашка близко. Открытый. Кинул бы ему, он свободно и положил бы. А так отбили!
– Кинул! Да как же я кину, когда они вон какие здоровые.
– Что ж, что здоровые, – вмешался Саша. Всегда растрепанный, он сейчас, после игры, был еще более взлохмачен. – Разве только верхом кидают. Я даже присел, чтобы легче понизу было взять мяч, а ты сам…
– Ну скажите им, Сергей, – умоляюще повернулся Виталька к вожатому. И столько мольбы было в его взгляде, что тому стоило большого труда не поддержать обиженного мальчишку, но…
– Что же я скажу-то им? Правы ведь они.
– И вы тоже… – обиделся парень и повернулся к Сергею спиной.
Но не таков Виталька, чтобы мог долго сердиться. – А что?! А что?! Скажете, плохую я положил? Плохую?
– Что хорошо, то хорошо!
– Вот видишь! – вьюном повернулся Виталька к Андрею. – А ты говоришь!
– Чего я говорю-то? – улыбается тот.
Нет, определенно на Витальку никто долго не сердится. Даже Валерик, который никак не может наладить с ним отношения, улыбается, глядя на него, как взрослый, умудренный опытом человек смотрит на расшалившегося ребенка…
В какой уже раз задумывается Сергей о своих мальчишках. Таких разных и таких одинаковых. Ему не мешает думать гомон в палатке перед отбоем, вспыхивающие споры. Затихает постепенно отряд, кто-то гасит свет, и Вилен, проверяя настроение вожатого, негромко говорит:
– Спокойной ночи, Сергей?
Так уж заведено у них в отряде: если вожатый доволен ребятами, он пожелает им спокойной ночи, нет – уйдет молча. Это «спокойной ночи» для них оценка, оценка, как провели они день, все ли в порядке, и хотя знают они, что все в порядке, но, услыхав пожелание своего председателя, ждут, что ответит Сергей.
– Спокойной ночи, ребята!
И слышит, как притихший отряд вдруг оживает на какое-то мгновение и из разных концов, как эхо, долетает:
– Приятного сна!
«Я НЕ ВЕРНУСЬ В ОТРЯД»
Почему это случилось? Сказалось нервное напряжение первых дней смены? Утром сорвался, накричал на ребят. Они стояли; удивленно глядя на него, не понимая, за что. А Сергей ругал их, безобразно повышая голос, сам понимая, что ругать-то их, по правде говоря, не за что. Вилен стоял, низко опустив голову, потом не выдержал:
– Сергей, вы не правы…
– А ты? Председатель! Следил бы за отрядом. В каком виде ребята? – Грязные, растрепанные.
– Я не нянька…
– А я?! И за что только тебя хвалили?!
Вилен вспыхнул. Замолчал.
А после совещания вожатых во время «абсолюта» Сергей опоздал в отряд. Когда он вошел, его встретила какая-то напряженная тишина. Ребята не спали, он это чувствовал, но глаза закрыты. И что-то тревожное было и в этой тишине, и в этом благополучии. Он уже привык, что последние десять-пятнадцать минут перед подъемом ребята читают, переговариваются шепотом. Обычно он ругал их за это, но как хотелось Сергею, чтобы и сегодня все было так же. Тишина настораживала и волновала.
Он встал в дверях, обвел взглядом палатку, ища какого-нибудь подвоха. Нет, все в порядке. И вдруг справа жалобно и затравленно мяукнула кошка. Вот оно! Из другого угла ей ответила вторая. Заворчала собака. Сергей вздрогнул:
– Кто?!
Как он ненавидел себя за этот вопрос! Неужели он хоть мгновение думал, что кто-нибудь встанет и с повинным видом скажет «я»? Ведь он же знал, что этого не случится. И все же снова и снова повторял:
– Кто?! Кто?!
В палатке стояла тишина, ни один глаз не открылся, ни один мускул не дрогнул на лицах ребят. И только снова жалобно и тоскливо взвыла кошка.
– Встать!
Ребята поднимались преувеличенно медленно, делая вид, что им очень трудно пробудиться от сна. И, проклиная себя, Сергей отдал команду, которая, это он знал заранее, не будет выполнена.
– Лечь!
Ребята не шелохнулись.
Случилось самое страшное. Вожатому перестали подчиняться. И он был сам виноват в этом; забыв в слепом своем гневе, что можно требовать только то, что разумно.
Тридцать пять дар глаз смотрели на него в упор, и в них он видел только упрямство. Они чувствовали за собой правоту.
Педагогический конфликт. Так, кажется, называют ученые такое столкновение. Пройдет несколько лет, и Сергей услышит этот термин на лекциях по педагогике, прочитает о нем в учебниках. Будет искать ответ, как надо было поступить, будет спрашивать преподавателей, услышит уклончивые ответы и рекомендации не допускать такого положения. Не допускать. Правильно! Не допускать! Но как, как быть, если конфликт уже возник, если педагог, воспитатель да просто взрослый человек уже допустил его? Тогда что делать? Ведь такие конфликты возникают. В отрядах, в классах, просто в семьях. Всюду, где есть взрослые и дети!
А тогда он не нашел иного выхода, кроме как резко повернуться и уйти из отряда. Над лагерем горны несли сигнал подъема, но его провожала тишина.
…Когда Сергей вошел в пионерскую комнату, Борис Михайлович сидел за столом и что-то писал.
– Я ушел из отряда, Борис Михайлович!
– Что случилось, Сергей?
Выслушал молча, не перебивая, не расспрашивая, и, когда Сергей кончил, спросил:
– Что думаете делать дальше?
– Я не вернусь в отряд!
Борис Михайлович поднял голову.
– Ну что ж, идите. Вы свободны.
И замолчал. А ему очень хотелось спросить у этого мальчишки: «Неужели ты не понимаешь, что это не выход из положения, что ты ничего не доказал своим уходом, кроме того, что не прав. Подумал только о себе, разыграл оскорбленное самолюбие, а почему же ты не подумал о других? Или тебе безразлично, с кем будет твои отряд, как будет выходить из этого положения лагерь? Почему из-за тебя надо снимать вожатого с другого отряда и менять вас местами? Да и нельзя тогда оставлять тебя в Нижнем, надо переводить в другой лагерь. Для Нижнего, если не вернешься в свой отряд, ты уже не вожатый. Ну, что же ты молчишь? Или ты даже не подумал об этом? Жаль! Скажи же хоть что-нибудь, давай подумаем вместе, как расхлебывать кашу, которую ты заварил. А впрочем, что можешь ты сейчас изменить? Теперь многое зависит от ребят. Может быть, они найдут выход, а не найдут… попробуем подсказать».
– Идите; идите, Сергей. Вы свободны.
«ЧУДО, А НЕ РЕБЯТА»
«Здравствуй, дружище!
Вот и прошли первые две недели моего пребывания в Артеке. Что рассказать тебе о них? Трудно? Да, бывает трудно. Издали все казалось более простым и легким. Недавно сорвался. Орал на ребят, придирался, в общем, метал громы и молнии. И самое страшное, что они-то и виноваты не были, просто попали, как говорится, под горячую руку. Короче, кончилось все тем, что ушел я из отряда.
Ну на что я мог рассчитывать? Что я так дорог ребятам, что они впадут в ужас от разлуки с любимым вожатым и побегут толпою вослед, выкладывая свои сердца и души и на бегу перековываясь в этаких ангелочков?
Теперь-то уж и самому стыдно, а тогда считал себя правым.
Не знаю, чем бы это все кончилось, если бы не наш старший вожатый Борис Михайлович. Ничего он мне не сказал, когда заявился с таким решением к нему, а, наверное, ох и многое же хотелось ему выложить мне! Но не сказал, поверил, видимо, что сам пойму. А чтобы легче было, не трогал совсем. Нет и нет вожатого в одном из отрядов. Только чаще, чем к другим, заглядывал, да говорил о чем-то с ребятами.
Так и был отряд сутки без вожатого. Председатель совета отряда командовал и, больше того, первый сделал шаг к примирению, привел совет отряда ко мне.
Знаешь, я готов был расцеловать каждого из этих замечательных мальчишек. Мы чуть ли не бежали в отряд, и тут, перед строем, я попросил извинить меня и увидел за палаткой улыбающееся лицо Бориса Михайловича. Вот так и пришло наше примирение: ничего выдающегося, ничего невероятного. Но ты себе представить не можешь, какая гора свалилась с моих плеч.
И представь себе: ребята ни словом, ни взглядом не напоминают об этом происшествии. Приняли меня как есть, даже, кажется, рады были, что вернулся, что все у нас по-хорошему кончилось.
Чудо, а не ребята.
Так-то вот. Многому, казалось, выучились мы за время работы в школе. Нет, даже азбуки, оказывается, еще не освоили, здесь ее прохожу.
И еще тебя прошу: не рассказывай об этом в районе – стыдно. А впрочем, как знаешь.
Сергей».
«СНИМИТЕ ЗАГОРОДКУ»
До утренней линейки оставалось несколько минут, когда Борис Михайлович подошел к палатке третьего отряда.
– Сергей, – позвал старший, – можно вас на минутку.
– Иду, Борис Михайлович.
Сергей развернулся на барьере палатки, на котором сидел по обычаю вожатых, и спрыгнул вниз.
– Небось отругали бы ребят, если бы так же сделали, – с упреком сказал старший.
– Точно, Борис Михайлович, – признался вожатый.
– Ладно. На первый раз прощается. Я не об этом хотел с вами поговорить. У вас сегодня по плану поездка в Никитский. Не передумали?
– Нет, почему же?
– Ну если нет, то все в порядке. Значит, тогда так и объявим на линейке: третий отряд – экскурсия в Никитский ботанический сад.
– Конечно, Борис Михайлович. – Хорошо. Не запоздайте.
Сергей взглянул на часы.
– Сейчас даем на отрядные. Простите, Борис Михайлович, а почему вы все же спросили, поедем ли на экскурсию?
– Просто так. Должен же я знать ваши планы, – ответил уклончиво старший вожатый и пошел к палаткам других отрядов.
Сергей с недоумением смотрел ему вслед. Что-то раньше он не интересовался так детально каждым шагом отряда? Так с чего же сегодня? И вдруг Сергей понял, понял и мучительно покраснел. Старший отлично помнил его позавчерашний уход из отряда и беспокоился, сможет ли вожатый остаться с ребятами один на один вдали от лагеря, там, где дисциплина и порядок важны не только для них, но и для авторитета всего Артека. Ну что ж, поделом.
– Сергей, – окликнул вожатого Вилен. – Пора начинать отрядные. Я скажу, чтобы играли сбор. Хорошо?:
– Да, Виля, – рассеянно ответил Сергей. – Да, да, пусть играют…
Мальчишка удивленно взглянул на вожатого и, ничего не поняв, побежал искать горниста…
…Автобусы остановились у входа в ботанический сад. Захлопали дверцы машин.
– Дорогие юные друзья, – торжественно начал экскурсовод, – мы с вами в Никитском ботаническом саду, в удивительной сокровищнице растительного мира.
Ребята деликатно помалкивали, ожидая удивительного. Ждать долго не пришлось.
– Я покажу вам редчайший экземпляр флоры – дерево, которое тонет в воде!
– Дерево в воде потонет? Чудно! – усомнился Виталька.
– Ты сам в этом убедишься. Прошу следовать за мной…
Деревья отступили, и перед ребятами открылась пересеченная рядами виноградников долина. Очень четко и ясно выступили на фоне голубого неба зубчатая вершина Ай-Петри, россыпь белых домиков Ялты.
– Неужели потонет? – не унимался Виталька.
– Извольте убедиться.
Сергей видел, как, недоверчиво улыбаясь, отломил Виталька кусочек ветки, подошел к бассейну и, делая вид, что он нисколько не верит в успех своего эксперимента, бросил ветку в воду.
Чтобы не обидеть мальчишку, Сергей сдержал смех, наблюдая, как стало меняться Виталькино лицо, когда брошенная им веточка начала погружаться все глубже и глубже.
– Тонет…
– Железное дерево! – экскурсовод был явно доволен произведенным эффектом. – Удельный вес этого дерева, заметьте, больше удельного веса воды.
– А-а-а…
– Скажите, а это дерево пробковое? – донесся откуда-то со стороны голос Наума:
– Совершенно верно. Пробковый дуб. Из его древесины делают пробки, им набивают спасательные круги и пояса. Вот удельный вес этого дерева, – повернулся экскурсовод к Витальке, – значительно меньше удельного веса воды. Таким образом, из этого следует: дерево не только не тонет само, но еще может удержать на воде довольно большой груз. Так-то, друзья мои.
– Дяденька, – нерешительно поднял на экскурсовода глаза Виталька, – можно, я кусочек с собой возьму? Деду покажу. А то он у меня такой, ни за что не поверит.
– Возьми, возьми, – улыбнулся экскурсовод. – Кстати, друзья мои, у вас в лагере, несомненно, есть самшит.
– Есть, – откликнулись ребята. – Кустики такие? У нашей палатки растут.
– Должен сказать вам, самшит тоже тонет в воде.
– Опасные вы даете сведения, – рассмеялся Сергей. – Боюсь, что в следующий раз на вопрос, есть ли самшит, вы получите отрицательный ответ.
– Ну, я надеюсь, они оставят что-нибудь и товарищам.
– Оставим, – озорно закричали ребята.
– А правда, это дерево ядовито? – снова вмешался Наум, показывая на маленькое деревце, обнесенное проволокой с предупреждающими табличками.
– Весьма. И требует самого осторожного обращения.
Экскурсовод повернулся к Сергею.
– Представьте, пришлось огородить. Ладно бы дети, они вообще любят во всем сомневаться, но ведь, подумайте, взрослые… Одного спрашиваем: «Скажите, вы видели предупреждение?» – «Видел», – отвечает. «Так что же вы, простите, полезли?» – «А я не поверил, думал, просто редкое растение и решили припугнуть, чтоб не ломали». Ну что тут будешь делать?!
– Так им и надо! – вдруг сказал Вилен.
– Кому надо? – удивился сотрудник сада.
– Тем, кто лазит. Пусть жгутся. Я бы снял проволоку. Редкое, видите ли, растение, так обламывать его надо. Жалко, что только обжигает. Таких больно жалить надо, – резко закончил Вилен.
Ребята, примолкнув, смотрели то на своего председателя, то на маленькое деревце, огражденное проволокой.
– Правильно Вилен сказал, – зазвенел голос Витальки. – Скажите, пожалуйста, вашим начальникам, – обратился он к экскурсоводу, – что третий отряд Нижнего лагеря «Артека» за то, чтобы сняли загородку. Кто не верит надписям, пусть расплачивается… А я железной веточки брать не буду: Пусть дед не верит, переживу.
Экскурсовод растерянно взглянул на Сергея.
– Придется сказать, – улыбнулся вожатый. – Они, по-моему, все за это.
И, рассмеявшись, обнял за плечи сразу нескольких мальчишек, требовательно смотревших на растерявшегося экскурсовода.
– Великолепно, друзья мои! – только и сказал тот, недоуменно разводя руками. – Знаете ли, это великолепно!
