Спешите делать добрые дела: учебное пособие

Текст добавлен: 24 сентября 2016, 01:34

Текст книги "Спешите делать добрые дела: учебное пособие"

Автор книги: И. Федорова

Жанр:

Языкознание

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Назад к карточке книги

Задания

Задание 1. Побеседуйте, отвечая на вопросы:

1. Где происходит действие рассказа С. Давыдова «Двое»? Найдите в тексте рассказа фразы, подтверждающие ваш ответ.

2. Расскажите, что произошло с молодым трактористом Калиновским?

3. Каким вы представляете себе одного из действующих лиц

рассказа С. Давыдова «Двое» – Михася Калиновского?

4. Почему рассказ называется «Двое»?

5. Объясните, как вы понимаете пословицу: «Друзья познаются в беде»?

Задание 2. Передайте содержание рассказа С. Давыдова «Двое» от лица молодого тракториста.

Задание 3. Кто лучше знает карту России (лексическая игра). Игра ведется в две команды, члены которых поочередно задают вопросы команде противника. Задающий вопрос просит показать на карте России тот или иной географический объект, начиная свою реплику словами: «А знаете ли вы, где в России находится …?», а также рассказать что-нибудь об этом объекте.

(Если команда, отвечающая на вопросы, не может ответить на вопрос, то задавший вопрос должен показать названный объект и рассказать о нем.)

Наследство
Б. Ласкин

Еще издали Дюжев увидел на балконе жену. Она напряженно глядела вниз, и Дюжев почувствовал, что дома что-то случилось. Она даже вышла к нему на лестничную площадку.

– Ты что, Галя?.. Что-нибудь случилось?

– Гена, только не волнуйся.

– Ну говори, говори.

– Человек приехал из Подгорска. Тетя Маруся умерла.

– Сегодня?

– Две недели назад. Уже похоронили. Этот, который приехал, что-то нам привез.

– Он у нас?

– Да.

– Сколько же ей было лет? – спросил Дюжев.

– Он, наверное, знает.

– Ты тоже могла бы это знать.

Товарищ из Подгорска сидел в комнате. В ногах у него стоял портфель. Хозяин квартиры вошел в комнату.

– Здравствуйте.

– Добрый день. Вы Дюжев, Геннадий Никанорович, а я Кондратьев Федор Маркович. Художник-реставратор, живу и работаю в Подгорске.

– Ну что ж, очень приятно, будем знакомы. – С этими словами Дюжев сел на диван. – Слушаю вас.

Кондратьев начал не сразу. Непросто прийти в незнакомый дом, да еще с печальным известием.

– Жене вашей я сообщил, – тихо сказал Кондратьев.

– Что? Что-нибудь случилось? – как раньше у жены, спросил Дюжев.

– Гена, помни, что у тебя сердце. Нас, и в первую очередь тебя, ожидает грустная новость.

С некоторой тревогой Кондратьев сказал:

– Дело в том, что в субботу двадцать второго мая скончалась Мария Матвеевна Румянцева.

Дюжев закрыл ладонями лицо. Жена его вытерла платком глаза. Несколько раньше это горькое известие Галина Юрьевна приняла поспокойнее.

– Когда же это произошло? – чуть слышно спросил Дюжев.

– Двадцать второго мая.

– Этого года?

Кондратьев не ответил. Понятно, первая реакция – растерянность. Жил человек на свете – и нет его. В такой ситуации у каждого голова пойдет кругом.

Галина Юрьевна вышла и вернулась, принесла мужу лекарство. Дюжев выпил таблетку.

Таблетка подействовала быстро. Дюжев глубоко вздохнул и сказал:

– Подумать только, в мае, когда все цветет, когда торжествует жизнь, Мария Матвеевна, наша дорогая тетя Маруся, покинула нас навсегда…

– И долго она болела? – спросила Галина Юрьевна.

– Совсем не болела, – сказал Кондратьев. – Вы же знаете, трудилась до последнего дня. Почти до последнего.

– Неужели еще работала? – удивился Дюжев.

– Да… Она, вероятно, писала вам, что целые дни проводит в городской библиотеке, помогает молодым сотрудницам, а самое важное, беседует с читателями, советует, что им взять почитать, консультирует их…

– В ее-то возрасте?

– А что? Возраст позволял. Вы же прекрасно знаете, сколько ей было лет.

– Еще бы мне не знать. Федор Маркович, замечательная она была женщина, – закончил Дюжев. Дюжев решил, что все хорошее, что он скажет сейчас о Марии Матвеевне, даст возможность понять Кондратьеву и Гале, что он, Дюжев, всегда любил и ценил тетю Марусю, хотя, честно говоря, мало, особенно в последние годы, вспоминал о ней, о родственном долге перед нею.

Кондратьев продолжил разговор:

– Она в больнице скончалась.

Да? Ну, если в больнице, то, возможно, не так уж я ей был нужен. Если медицина оказалась бессильна, нам что остается? Только посочувствовать по-родственному.

– А это иногда дорогого стоит, – сказал Кондратьев. Дюжев молчал.

Кондратьев взял портфель, поставил себе на колени:

– По вопросу о наследстве вам сообщат из нотариальной конторы…

– О чем вы говорите? Не претендуем мы ни на какое наследство!..

– А это уже дело не мое. По просьбе Марии Матвеевны передаю вам часть ее наследства.

Открывая портфель, Кондратьев на миг поднял глаза и перехватил внимательный, заинтересованный взгляд жены Дюжева.

– Еще до того, как Марию Матвеевну положили в больницу, был я у нее в библиотеке и сказал, что собираюсь в командировку сюда, в ваш город. Тогда она достала из ящика стола небольшой сверток и говорит: «Федор Маркович, у меня к вам просьба. Чувствую я себя не очень хорошо, случиться может всякое. Тут написан адрес. Зайдите, передайте вот это. Никаких лишних слов не говорите, просто передайте». Кондратьев отдал Дюжеву сверток.

– Значит, не чужие мы ей, если вспомнила про нас.

Дюжев стал развязывать веревочку на свертке. Внутри оказалась шкатулка. В ней – тонкая стопка писем. И тут Дюжев узнал на конверте свой почерк. Всего же в шкатулке лежало три конверта, пронумерованных карандашом.

– Мои письма, – с радостью и удивлением в голосе сказал он. Этим он давал понять, что он, Дюжев, кое-что стоит как родственник и как человек, который, с трудом отрываясь от серьезных дел, все же нашел время написать несколько слов своей тете Марусе, которая в награду за оказанное ей внимание сберегла на память эти его письма.

– Если вспоминать, то вспоминать! – несколько оживился Дюжев и вынул из конверта, помеченного единичкой, сложенный вдвое листок. – Вот, а теперь послушайте, что я писал. – И он начал читать негромко: – «Здравствуйте, тетя Маруся! Ваше письмо получил. Вы обижаетесь, что редко пишу. Последнее время работы много. Получил новое назначение. По секрету могу сообщить: собираюсь жениться. Девушку зовут Галя. Замечательная девушка, симпатичная…»

– Дальше тут я рассказываю ей про свои планы. А конец такой: «Желаю здоровья, успехов в труде и личной жизни. Геннадий».

– Вот и получился день воспоминаний, – сказал Кондратьев. – Хорошо вы ей пожелали – успеха в труде и в личной жизни.

Дюжев не понял – шутит Кондратьев или говорит серьезно.

– Если не возражаете, могу прочитать второе письмо.

– Мы не возражаем, – сказала Галина Юрьевна.

– Читаю… «Здравствуйте, тетя Маруся! Вы, я думаю, заметили – на конверте не наша почтовая марка. Это письмо я пишу на борту теплохода «Балтика». Мы в настоящее время совершаем круиз, то есть морское путешествие вокруг Европы. Всюду картины зарубежной жизни. Многое посмотрели. Больше всего нам тут нравятся простые люди. Завтра будем в Гавре. Как вы поживаете, тетя Маруся? Помните одно: здоровье – это все. Привет от Галочки. Геннадий».

Пока Дюжев смотрел третье письмо, Кондратьев сказал:

– Похвально, Геннадий Никанорович, что вы везде вспоминал и о существовании близкого вам человека.

И опять Дюжев не понял: то ли в шутку говорит Кондратьев, то ли серьезно.

– На этом конверте дата – двенадцатое третьего семьдесят восьмого. Смотрите, какое безобразие допустил. Надо мне выговор объявить, что письмо машинистке продиктовал. Вот, слушайте… «Приветствую вас, тетя Маруся! Долго не писал. Причина? Очень много работы. Дела идут хорошо. В прошлом квартале добились хороших успехов, может, читали в центральной прессе? Как вы? Чем в настоящее время заняты? Забыл вас поздравить с Международным женским днем Восьмое марта. Поздравляю, лучше поздно, чем никогда. Галина посылает привет. Почти ее не вижу – готовится сдать на любительские права. А пока будьте здоровы, живите богато. Дюжев».

– Содержательное, бодрое письмо, – сказал Кондратьев, и снова осталось непонятным – шутит или нет, хорошо это или плохо? Скорей – хорошо, а то бы промолчал.

Кондратьев закрыл свой портфель и встал:

– Ну что ж, спасибо за гостеприимство.

– Что вы, вам спасибо, сказала Галина Юрьевна, думая о том, что наконец-то кончается этот не очень приятный визит. Человек приехал, сообщил, о чем его просили, а в результате у Геннадия сильно испортилось настроение оттого, что услышал, и от этих вот писем. А что? Письма как письма. Помнил он про нее? Помнил. Вернее, вспоминал. В материальном отношении не помогал, но она у него ни разу не просила, не намекнула даже. Если бы тетя Маруся, когда жива была, случайно приехала, своими глазами бы увидела, какой Гена занятой человек. Мелкие бытовые вопросы мимо него проходят. Почему? А потому, что он выше всего этого. Когда молодой был, становился на ноги, ему тетя Маруся помогала, поддерживала. Он ей за это неоднократно «спасибо» говорил. А после и жизнь вперед ушла, и все изменилось.

Тут уж ничего не поделаешь.

Кондратьев попрощался с супругами Дюжевыми. Руки у него были заняты – в одной плащ, в другой портфель.

Дюжевы вышли на балкон и увидели, как он появился из подъезда и зашагал по тротуару. Вдруг он обернулся. Геннадий Никанорович с женой помахали ему, но Кондратьев не ответил.

У него были заняты руки.

Задания

Задание 1. Побеседуйте, отвечая на вопросы:

1. Кто является действующими лицами рассказа Б. Ласкина «Наследство»?

2. Каким Дюжев предстает перед нами в начале рассказа? Как письма помогают глубже раскрыть его характер?

3. Как реагировал Кондратьев на содержание писем, которые читал Дюжев?

4. Почему Мария Матвеевна просила только передать шкатулку с письмами и ничего лишнего не говорить?

5. Как вы думаете, почему автор так необычно назвал свой рассказ – «Наследство»? Что, по вашему мнению, входит в это понятие?

Задание 2. Передайте содержание рассказа Б. Ласкина «Наследство» от лица Кондратьева (от лица жены Дюжева – Галины Юрьевны).

Задание 3. Игра в слова (лексическая игра)

Подумайте, затем вставьте пропущенные буквы и вы узнаете, что это за слова.

(Выигрывает тот, кто быстрее всех выполнит задание)

д – а

в – – е

ч – – ь

Телеграмма
К. Паустовский

Октябрь был холодный, ненастный. По дорогам уже нельзя было ни пройти, ни проехать.

Катерине Петровне стало еще труднее вставать по утрам и видеть все то же: комнаты с нетопленой печью, пожелтевшие чашки на столе, давно не чищенный самовар и картины на стенах. На картинах ничего нельзя было разобрать. Катерина Петровна только по памяти знала, что вот эта – портрет ее отца, а вот эта – маленькая – подарок Крамского.

Катерина Петровна доживала свой век в старом доме, построенном ее отцом – известным художником.

В старости художник вернулся из Петербурга в свое родное село. Писать он уже не мог: зрение ослабло, часто болели глаза.

Дом находился под охраной областного музея. Но что будет с этим домом, когда умрет она, последняя его обитательница, Катерина Петровна не знала.

А в селе – называлось оно Заборье – никого не было, с кем бы. можно было поговорить о картинах, о петербургской жизни.

Не расскажешь же об этом Манюшке, дочери соседа, колхозного сапожника, – девочке, прибегавшей каждый день, чтобы принести воды, подмести полы, поставить самовар.

Изредка заходил сторож Тихон. Он еще помнил, как отец Катерины Петровны приезжал из Петербурга в село, строил дом.

Тихон был тогда мальчишкой, но уважение к старому художнику сохранил на всю жизнь. Глядя на его картины, он громко выражал одобрение.

Тихон помогал по хозяйству: рубил в саду засохшие деревья, пилил их, колол на дрова. И каждый раз, уходя, останавливался в дверях и спрашивал:

– Катерина Петровна, Настя пишет или нет?

Катерина Петровна молчала.

– Ну, что ж, – говорил он, не дождавшись ответа. – Я пойду, Катерина Петровна.

– Иди, Тиша, – шептала Катерина Петровна. – Иди!

Он выходил, осторожно прикрыв дверь, а Катерина Петровна начинала тихонько плакать. Ветер свистел за окнами в голых ветвях. Огонек настольной лампы вздрагивал на столе. Казалось, он был единственным живым существом в пустом доме, – без этого слабого огня Катерина Петровна и не знала бы, как дожить до утра.

Ночи были уже долгие, тяжелые. Рассвет все больше медлил, все запаздывал.

Настя, дочь Катерины Петровны и единственный родной человек, жила далеко, в Ленинграде. Последний раз она приезжала три года назад.

Катерина Петровна знала, что у Насти свои дела, интересы, свое счастье. Лучше не мешать. Поэтому Катерина Петровна очень редко писала Насте, но думала о ней все дни.

Писем от Насти тоже не было, но раз в два-три месяца веселый молодой почтальон Василий приносил Катерине Петровне перевод на двести рублей.

Когда Василий уходил, Катерина Петровна сидела, растерянная, с деньгами в руках. Потом она надевала очки и перечитывала несколько слов на почтовом переводе. Слова были все одни и те же: столько дел, что нет времени не то что приехать, а даже написать письмо.

Как-то в конце октября, ночью, кто-то долго стучал в заколоченную уже несколько лет калитку в глубине сада.

Катерина Петровна оделась, впервые за этот год вышла из дому^.

Шла она медленно. От холодного воздуха разболелась голова. Около калитки Катерина Петровна тихо спросила:

– Кто стучит?

Но на ее вопрос никто не ответил.

– Наверное, послышалось, – сказала Катерина Петровна и побрела назад.

Она остановилась отдохнуть у старого дерева, взялась рукой за холодную, мокрую ветку и узнала: это был клен. Его она посадила давно, еще девушкой, а сейчас он стоял облетевший, озябший.

Катерина Петровна пожалела клен, потрогала ствол, побрела в дом и в ту же ночь написала Насте письмо.

«Ненаглядная моя, – писала Катерина Петровна. – Зиму эту я не переживу. Приезжай хоть на день. Дай поглядеть на тебя, подержать твои руки. Стара я стала и слаба до того, что тяжело мне не только ходить, а даже сидеть и лежать. В этом году осень плохая. Так тяжело. Вся жизнь, кажется, не была такая длинная, как одна эта осень».

Настя работала секретарем в Союзе художников.

Письмо от Катерины Петровны Настя получила на работе. Она спрятала его в сумочку, не читая, – решила прочесть после окончания рабочего дня. Письма матери вызывали у Насти вздох облегчения: если пишет – значит, жива. Но вместе с тем от них начиналось беспокойство, будто каждое письмо было безмолвным укором.

После работы Насте надо было пойти в мастерскую молодого скульптора Тимофеева, посмотреть, как он живет, чтобы потом сообщить об этом правлению Союза.

Открыл сам Тимофеев.

– Проходите, – сказал он.

Настя прошла в мастерскую художника.

– Покажите мне вашего Гоголя, – попросила Настя. Художник снял с одной из фигур мокрые тряпки.

– Ну вот он, Николай Васильевич! Смотрите! – сказал художник. Настя вздрогнула. На нее смотрел человек так, как будто знал ее очень давно.

«А письмо-то в сумочке нераспечатанное, – казалось, говорили гоголевские глаза. – Эх, ты!»

– Ну что? – спросил Тимофеев.

– Замечательно! – с трудом ответила Настя. – Это действительно превосходно.

Настя вернулась в Союз художников, прошла к председателю и сказала, что нужно сейчас же устроить выставку работ Тимофеева. Председатель подумал и дал согласие.

Настя вернулась домой, в свою комнату на Мойке, и только там прочла письмо Катерины Петровны.

– Сейчас ехать! – сказала она и встала. – Разве отсюда сможешь уехать! Столько много работы!

Она подумала о переполненных поездах, пересадке, засохшем саде, о материнских слезах, о скуке сельских дней – и положила письмо в ящик письменного стола.

Две недели Настя занималась устройством выставки Тимофеева. Выставка открылась вечером. Тимофеев был недоволен и говорил, что нельзя смотреть скульптуру при электричестве.

– Мертвый свет! – говорил он.

– Какой же свет вам нужен? – спросила Настя.

– Свечи нужны! Свечи! – закричал Тимофеев. – Как же можно Гоголя ставить под электрическую лампу. Абсурд!

На открытии выставки были скульпторы, художники. Говорили много, хвалили Тимофеева.

Во время обсуждения Насте передали телеграмму.

Настя незаметно вскрыла телеграмму, прочла и ничего не поняла:

«Катя помирает. Тихон».

«Какая Катя? – растерянно подумала Настя. – Какой Тихон? Наверное, это не мне».

Она посмотрела на адрес: нет, телеграмма была ей. Тогда только она заметила тонкие печатные буквы: «Заборье».

Выступал Першин.

– В наши дни, – говорил он, – забота о человеке становится той прекрасной реальностью, которая помогает нам расти и работать…

Кто-то тронул Настю сзади за руку. Это был один из художников.

– Что? – спросил он шепотом и показал глазами на телеграмму. – Что-то неприятное?

– Нет, – сказала Настя. – Это так… От одной знакомой … Все смотрели на Першина, но чей-то внимательный взгляд Настя все время чувствовала на себе и боялась поднять голову. «Кто бы это мог быть? – подумала она. – Неужели кто-нибудь догадался?»

Она с усилием подняла глаза и тотчас отвела их: Гоголь смотрел на нее, усмехаясь.

Настя быстро встала, вышла, торопливо оделась внизу и выбежала на улицу.

Падал снег. На Исаакиевском соборе выступила серая изморозь. Хмурое небо все ниже опускалось на город, на Настю, на Неву.

«Ненаглядная моя, – вспомнила Настя недавнее письмо. – Ненаглядная!»

Настя села на скамейку в сквере и горько заплакала. Снег таял на лице. Настя вздрогнула от холода и вдруг поняла, что никто ее так не любил, как эта покинутая ею старушка, там, в Заборье.

«Поздно! Маму я уже не увижу», – сказала она про себя и вспомнила, что за последний год она впервые произнесла это детское милое слово – «мама».

Она быстро встала и побежала.

«Что ж это, мама? Что? – думала она, ничего не видя. – Мама! Как же это могло так случиться? Ведь никого же у меня в жизни нет. Нет и не будет роднее. Лишь бы успеть, лишь бы она увидела меня, лишь бы простила».

Настя пришла на вокзал.

Она опоздала. Билетов уже не было.

Настя стояла около кассы, она не могла говорить, чувствуя, как от первого же сказанного слова она заплачет. Пожилая кассирша выглянула в окошко.

– Что с вами, гражданка? – спросила она.

– Ничего, – ответила Настя. – У меня мама… Настя повернулась и быстро пошла к выходу.

– Куда вы? – крикнула кассирша. – Подождите минутку. В тот же вечер Настя уехала.

Тихон пришел на почту, пошептался с почтальоном Василием, взял у него телеграфный бланк и начал что-то писать на бланке корявыми буквами. Потом осторожно сложил бланк, засунул в шапку и пошел к Катерине Петровне.

Катерина Петровна не вставала уже десятый день. Ничего не болело, но слабость давила на грудь, на голову, на ноги, трудно было вздохнуть.

Манюшка шестые сутки не отходила от Катерины Петровны. Ночью она, не раздеваясь, спала на стареньком диване. Иногда девочке казалось, что Катерина Петровна уже не дышит. Тогда она испуганно начинала звать:

– Бабушка? Ты живая?

Катерина Петровна шевелила рукой, Манюшка успокаивалась.

В комнатах с самого утра было тепло. Манюшка топила печку. Когда веселый огонь освещал стены комнаты, Катерина Петровна осторожно вздыхала – от огня комната становилась уютной, жилой, какой она была давным-давно, еще при Насте.

Пришел Тихон.

– Что, Тиша? – спросила Катерина Петровна.

– Похолодало, Катерина Петровна! – бодро сказал Тихон и посмотрел на свою шапку. – Снег скоро выпадет. Это хорошо. Дорога будет хорошая – значит, и ей будет удобно ехать.

– Кому? – Катерина Петровна открыла глаза.

– Да Настасье Семеновне, – ответил Тихон и вытащил из шапки телеграмму.

Катерина Петровна хотела подняться, но не смогла, снова упала на подушку.

– Вот! – сказал Тихон, осторожно развернул телеграмму и протянул ее Катерине Петровне.

Но Катерина Петровна не взяла ее, а все так же умоляюще смотрела на Тихона.

– Прочти, – сказала девочка. – Бабушка уже читать не умеет.

У нее глаза плохо видят.

Тихон испуганно огляделся и прочел: «Дожидайтесь, выехала. Остаюсь всегда любящая дочь ваша Настя».

– Не надо, Тиша! – тихо сказала Катерина Петровна. – Не надо. Спасибо тебе за доброе слово, за ласку.

Катерина Петровна с трудом отвернулась к стене, потом как будто уснула.

Тихон сидел на лавочке, курил, опустив голову и вздыхал, пока не вышла Манюшка и не позвала в комнату Катерины Петровны.

Тихон осторожно вошел в комнату. Катерина Петровна лежала бледная, маленькая, как будто уснувшая.

– Не дождалась, – пробормотал Тихон. – Эх, горе! Хоронили Катерину Петровну на следующий день. Кладбище было за селом, над рекой.

По дороге встретилась учительница. Она недавно приехала из областного города и никого еще в Заборье не знала.

Учительница была молоденькая, застенчивая, сероглазая, совсем еще девочка. Она увидела похороны, испуганно посмотрела на маленькую старушку в гробу. Там, в областном городе, у учительницы осталась мать – вот такая же маленькая, вечно взволнованная заботами о дочери и такая же седая.

В Заборье Настя приехала на второй день после похорон. Она застала свежий могильный холм на кладбище и холодную темную комнату Катерины Петровны, из которой, казалось, жизнь ушла давным-давно.

В этой комнате Настя проплакала всю ночь, пока за окнами не начался рассвет.

Уехала Настя из Заборья крадучись, стараясь, чтобы ее никто не увидел и ни о чем не расспрашивал. Ей казалось, что никто, кроме Катерины Петровны, не мог снять с нее непоправимой вины, невыносимой тяжести.

Назад к карточке книги "Спешите делать добрые дела: учебное пособие"

Ваша оценка произведения: